Читать книгу Ошибка - Виктор Улин - Страница 3

Я не любил фильм «Асса» – точнее, относился к нему равнодушно. Он казался мне надуманным и одновременно каким-то чрезмерным. Эмоции там вызывал лишь мой тезка, бессмысленно погибший негр по имени Витя, да еще черная старая машина, угробленная столь же бессмысленно. Машины я любил больше, чем людей.

Что же касается культовой группы, что делала саундтрек… По определению я должен был любить ее, ведь она цвела в годы моей молодости. Но я всегда оказывался равнодушен к такой музыке. Мои патлатые современники в грязных футболках вызывали у меня чисто физическую брезгливость, которая не позволяла воспринять суть их творчества: я был патологическим чистоплюем в лучшем смысле этого слова. Летом и зимой, в любую погоду, в мороз и даже когда болел, несколько раз в день принимал душ, а каждое утро надевал все свежее. Привык обстирывать себя сам со времен жизни в московском общежитии, хотя там для этого не существовало практических условий. Но я просто не мог, к примеру, надеть вчерашние носки или даже рубашку – меня весь день бы преследовало тошнотное чувство собственной нечистоты.

Поэтому нечесаные музыканты, кумиры семидесятых и восьмидесятых, вызывали у меня отвращение: при одном их виде я сразу представлял, какие они грязные, вонючие и прокуренные.

Да и вообще в музыке для масс я относился скептически; я не признавался никогда никому, но даже лежащие вне критики «Битлы» мне в целом не нравились. В их тонких, искусственно сладких голосах чудилось нечто немужское, я воспринимал их как кучку гомиков, хотя они таковыми, бесспорно, не являлись.

Всю жизнь, с самого детства, когда почти без принуждения учился играть на фортепиано, я любил только классику. Таким и остался к зрелости – точнее, к уже медленно надвигающейся старости.

В приверженности к серьезной музыке я высился, наверное, уже почти единичным реликтом. Потому что старое поколение почти вымерло, у моих ровесников перекосились набок мозги и сдвинулось мировосприятие, а молодые вообще не понимали и не хотели знать, что такое музыка. Заткнув уши плеером или самой модной игрушкой для придурков – «блютузом», радиоудлинителем сотового телефона, принимающего волглый хрип какой-нибудь коротковолновой радиостанции – они могли часами поглощать всякую бессмысленную ритмическую молотилку или заунывную арабско-турецкую гадость… Я никогда не критиковал их за это; каждое поколение имело право на свои привязанности, и если следующие за ними собирались слушать только ритм африканских барабанов, то это оставалось их собственным вкусом.

Каждый человек имел право быть дебилом на полную шкалу своего собственного имманентного и априорного дебилизма.

Но эта песня…

Эта песня из старого и пустого, на мой взгляд, кинофильма имела для меня свою историю.

И свое значение.

…То было давно. В моей даже не прошлой и не позапрошлой, а в какой-то просто доисторической жизни – в само существование которой сейчас уже просто не верилось.

Как не верилось сегодня, что когда-то я был просто счастлив. И даже молод. И полон надежд, каждая из которых могла сбыться, поскольку все были одинаково радужны, глупы, но не ирреальны…

И то было именно давно. В ту счастливую, имеющуюся в жизни каждого человека, но только по-разному оцениваемую потом пору. В пору моей самой зрелой и радостной молодости. Когда я, окончив Московский авиационный институт, сразу остался там же в аспирантуре и без перехода продолжил прежнюю жизнь. Полную радостей истинной молодости и прелестей исключительно столичного бытия, невозможного в нашем, хоть и миллионном, но все-таки невыразимо убогом городе.

В любой миг, в любой ситуации я мог молниеносно и четко, до последних мелких черточек – даже не как фотографию или картину, а словно тщательно отлитый барельеф – увидеть ту ночь. Которая началась обычно и мало чем отличалась от остальных, заполненных однообразным удовольствием ночей в московском общежитии – но подвела черту и решила мою дальнейшую жизнь.

Анечка была моложе меня и тогда еще училась в педагогическом. И, как многие московские студентки тех времен, пришла на танцы к нам в институт: ведь у нас было много парней, причем далеко не самых худших. На танцах-то мы и познакомились, совершенно случайно.

И столь же случайно, сколь и полностью обязательно, я затащил ее к себе в постель. Без всякой задней или передней мысли. Я не ожидал ничего от нее, маленькой и несмышленой… Более того, сложением она не походила на привычных и ставших приятными мне других, грудастых и задастых девиц. Просто в тот вечер так сложилось, что я оказался именно с нею и решил довести дело до конца. В сущности, лишь потому что не подвернулось никого другого.

Абсолютно спокойно, привычно как в десятки раз до – и, как казалось, после – я привел ее в общежитие, на свой аспирантский привилегированный этаж. Где комнаты давались на двоих и где я, ловко прописав азербайджанца, всю аспирантуру жившего в городе у сменяющихся любовниц, предавался разгулу в ни кем не контролируемом одиночестве. И все прошло, как было многажды прежде.

Но потом вдруг началось нечто странное. Насытившись ее маленьким и легким, совершенно птичьим тельцем, получив свое, но почему-то не разъединяясь с нею, я лежал на полуразвалившейся от еженощных упражнений койке. А Анечка, обхватив тоненькими детскими ручками, продолжала меня ласкать, покрывая лицо своими быстрыми, короткими, трогательными поцелуями… Это было как-то необычно и совершенно непохоже на других партнерш – которые, закончив половой акт, всегда спешили в душ подмываться, а потом не возвращались, предпочитая уйти обратно в свою комнату.

Я тихо прислушивался к своим ощущениям. И как раз в тот момент, когда во мне творилось нечто непонятное, сквозь тонкую дверь комнаты раздалась песня. Судя по всему, из тупика коридора, где у полуразбитого окна в любое время суток кто-нибудь курил.

Голос оказался знакомым и он принадлежал моему бывшему сокурснику Диме, тоже оставшемуся в аспирантуре. Этот Дима был странным парнем: ел сырой фарш из магазина, носил длинную – до пояса! – тонкую косичку на затылке, которую аккуратно прятал под рубашку; и вообще я считал его законченным придурком. Но сейчас он пел, и голос его, отраженный ночной тишиной, звучал сильно и удивительно приятно. И по общежитию тихо неслась эта самая песня, которой я прежде словно и не знал:

И странное дело: наивные и дурацкие по сути слова неожиданно остро входили в мою душу… Или причиной тому была легкая головка Анечки, лежавшая на моей груди…

Кто любит, тот любим… Я никогда никого не любил, как не любил никто и меня. С девками я встречался и расставался безо всякого сожаления; то был чистый секс, взаимная радость вставленных друг в друга половых органов, удовлетворение природного инстинкта, не затрагивающее даже краешка души, о существовании которой я не думал…

Но сейчас, слушая чистый голос Димы, я вдруг совершенно четко понял, что… То есть ничего не понял, просто вдруг осознал, точно знал всегда: она, ангел мой – о существовании которой я и не подозревал несколько часов назад… – наконец-то со мной. Хотя абсолютно ничего не предвещало этого.

Я нашел в темноте Анечкино лицо. И почувствовал, что оно мокрое.

– Ты что? – спросил я.

– Не знаю… – прошептала она. – Просто…мне очень хорошо с тобой.

– Я… Я люблю тебя! – сказал я легко и свободно, хотя никогда в жизни еще не произносил этих слов.

– И я… И я тебя тоже…

Глаза ее, наполненные слезами, блеснули в желтом свете, пробивавшемся в комнату сквозь щели косяка.

Придурок Дима еще не допел песни, но я уже знал свою судьбу. С этой самой секунды и до самого последнего конца. Это был не внезапный порыв, рожденный секундной прихотью. Тем более, что ничего особенно отличающегося от прочих я с Анечкой не испытал. Просто вдруг остро осознал: дело не в сексе, не в количестве поз и не в качестве упражнений… А в совсем, совсем другом. До чего я раньше просто не дорос своим скудным умом, и лишь сейчас, внезапно и определенно понял. Предназначение свершилось. Предназначение души – к которому пришлось идти через десятки чужих, эфемерно сладостных тел… Что я сделаю все, что смогу и даже не смогу все, лишь бы удержать около себя эту маленькую женщину-ребенка; удержать лишь слушая ошеломительный порыв нежности и любви, который охватил, закружил и понес меня под звуки случайно прорвавшейся песни…

Что я не просто удержу ее – я немедленно женюсь на Анечке, и мы проживем долгую и счастливую жизнь, и умрем в один день.

Так оно и получилось.

Все, кроме последнего.

Все, кроме последнего…