Читать книгу Танара - Виктор Улин - Страница 11

То было странное и неповторимое время. Советский союз уже разваливался в прах, но внешне все еще оставалось прежним: постановления ЦК КПСС, праздничные демонстрации и даже бессмысленная бойня в Афганистане.

Однажды их экипаж подняли ночью по тревоге и, не объясняя цели, выдали полетное задание предельной дальности. За четыре тысячи километров – в город на границе одной из южных республик. Причем пустыми, без груза.

В полете Грейфер и Сюрин не делились догадками, поскольку помнили о бортовом магнитофоне, пишущем на ленту все разговоры экипажа, и не хотели лишних проблем. Однако чувствовалось, что назначенный пункт является промежуточной точкой истинной операции. В тесноте пилотской кабине немо витала тень Афганистана: ни в одно другое место не могли отправить случайный самолет черт знает откуда.

После посадки им приказали зарулить на отдаленную стоянку и не высовываться даже в форточки. Когда борт принял груз – средних размеров ящик без маркировки, тщательно обшитый брезентом – в сопровождении целых двух полковников с эмблемами госбезопасности, сомнений не осталось.

Груз, вероятно, имел столь чрезвычайную ценность, что его не поместили в грузовой отсек, а затащили в гермокабину, предназначенную для сопровождающих.

– Что в ящике? – как ни в чем ни бывало, поинтересовался Сюрин у одного из полковников.

Который, зайдя в пилотскую, внимательно изучал приборы с таким видом, будто что-то в них понимал.

– Вас это не касается, капитан, – ледяным тоном процедил тот.

– То есть как не касается? – удивился летчик, сохраняя относительное спокойствие. – Я командир корабля и должен знать, что везу.

– Повторяю, капитан – сказал полковник уже с раздражением в голосе. – Вас это не-ка-са-ет-ся!

– Ошиба-аетесь, товарищ полковник. А вдруг там взрывчатка? Или ядерный фугас? Или еще что-то, способное сдетонировать в момент посадки? Я не о себе пекусь, – он осклабился. – Но если самолет взорвется, то от вас, товарищ полковник одни пуговицы останутся.

Кэгэбэшник молчал, и капитан добавил с наслаждением:

– Ну, и эти еще… Эмблемы. «Щит и меч».

Судя по всему, Сюрин очень сильно не любил КГБ. Впрочем, службу госбезопасности не может любить ни один нормальный человек.

– Гарантирую, капитан, что в грузе нет ни взрывчатки, ни ядерного фугаса, ни чего-то иного, могущего вызвать детонацию от удара, – терпеливо ответил полковник.

На этом инцидент вроде бы исчерпался.

Путь действительно предстоял в Афганистан, но конечная цель не была открыта даже командиру: Сюрину выдали полетную карту с маршрутом и конечной точкой. Карта была слепой, то есть кроме координат и отметок высот на ней ничего не имелось. Капитан вспылил, но поймал на себе тяжелый взгляд полковника, и осекся, скрипнув зубами.

Лететь было недалеко, меньше тысячи километров, и даже при небольшой скорости «Ан-двенадцатого» им хватило бы часа полтора.

Но выдвигалось довольно странное условие: полет должен проходить на высоте десять тысяч метров.

Для старого «Ан-12» это был предельно допустимый максимум.

Это привело Грейфера в удивление: он знал, что у душманов нет ни истребителей, ни настоящей зенитной артиллерии – и капитан Сюрин тоже хмыкнул.

Тут же последовало еще более жесткое указание, вероятно, продиктованное особенностями груза: в кабине должна быть установлена пониженная высота.

Авиационный термин «высота в кабине» означал степень наддува воздуха внутри герметической части самолета, измеряемую – для удобства – не в миллиметрах ртутного столба, а в условной мере, соответствующей давлению на определенной высоте над уровнем моря. Поддержание околоземного значения привело бы к утяжелению чрезмерно прочной конструкции, поэтому воздух в самолетах всегда разрежен, но в допустимых для жизнедеятельности пределах. На «Ан-12» рабочее значение высоты в кабине составляло три тысячи пятьсот метров. Это означало, что воздух в самолете должен иметь такую же плотность, как на вершине горы в три с половиной километра.

Особисты потребовали поддерживать высоту не выше двух с половиной тысяч метров. Это означало предельно усиленный наддув и чрезмерную нагрузку на гермоотсек из-за разницы давлений.

Приказав установить такой режим, полковник сказал, что техническое требование согласовано со специалистами.

Грейфер понял, что на борту командует не экипаж.

И Сюрин, похоже, тоже.

Разбежавшись, практически пустой «Ан-12» легко оторвался от полосы и быстро пошел набирать высоту.

Но почему для выполнения ответственного задания особисты выбрали нашу старую телегу? – размышлял Грейфер, удерживая колонку в положении «на себя». – Почему не послали современный «Ил-76»? Или хотя бы бомбардировщик вроде «Ту-22»? Куда тоже легко запихнуть небольшой ящик?

Это казалось более разумным. Однако КГБ действовало вне логики. Вероятно, такой подход был основой их тактики.

Летчики заняли нужный эшелон, включили автопилот, и вскоре штурман сообщил, что самолет пересек границу СССР и летит над территорией сопредельного государства.

Все шло по плану, только высота, на которой полз самолет, казалась ужасающей: «Ан-12» редко поднимался выше шести тысяч. Далеко внизу проплывали безжизненные рельефы Афганистана. Редкие массивы облаков, скопившиеся около горных вершин, напоминали лесотундру под крыльями «Ил-28».

Системы работали исправно, «картинка» на приборной доске не вызывала тревог. Но Грейфер оглядывался в боковое окно, и видел, точнее угадывал невидимые круги лопастей и физически ощущал, на каких предельных режимах работают двигатели, задыхающиеся от нехватки кислорода; с какой остервенелой натугой крутят они громадные пропеллеры, которым не за что зацепиться в полупустом воздухе – и как мучительно ищут опору крылья, не ощущая привычного давления…

…Грейфер не понял, что произошло. Только что он сидел, положив руки на колени – поскольку штурвалом двигал автопилот – и с тревожным ожиданием чего-то недоброго глядел в бесконечность надвигающегося неба. И вдруг оказалось, что он уже не сидит, а свисает в боковой проход, едва не падая к штурману в нижний носовой блистер, а капитан Сюрин трясет его за плечи, крича:

– …Валерий! Валерий!! Что с тобой… Очнись!

Грейфер с трудом выпрямился. Тело слушалось, но казалось чужим. И страшно, до ломоты во всех частях, кружилась голова. Вдруг он заметил нечто красное на своей зеленой форменной рубашке. Машинально ощупав череп, увидел, что руки в крови. Она, кажется, текла из носа и из ушей.

– Что… случилось… командир? – стараясь говорить твердо, спросил он.

– Разгерметизация, – коротко ответил Сюрин. – Мать-перемать и из мати ее в мать…

– Нас… что… подбили?

– Кто на хрен подобьет на такой высоте… И вообще это все иначе бывает, меня тут сбивали… Иллюминатор лопнул, сука. Ясно было, добром не кончится, идти на десятке без высоты в кабине… Но этих дерьмецов разве переспоришь…

– Как машина вообще?

– В порядке.

– Что… со мной было?

– Ты сознание потерял.

– А экипаж?

– Все в норме. Ты как?

– Я тоже в норме, – соврал Грейфер, хотя головокружение не проходило, а к нему прибавилась тошнота. – Что делаем, командир?

– Падаем до четырех, и плевать я хотел на их указания. Ниже нельзя – это предел для «стингера».

– Есть, – четко ответил Грейфер и, отерев о рубашку кровь, плотно взялся за свой штурвал.

– Убавить тягу двигателей до сорока процентов, – скомандовал капитан бортмеханику. – Экипаж, приступаем к снижению.

Моторы снизили тон и сделались почти неслышными за воем ветра, обдувавшего нос. Сюрин щелкнул тумблером автопилота и отдал колонку от себя. Самолет начал пикировать.

Его старый металл заскрипел и завизжал, словно проснувшись в негодовании.

За спинами летчиков раскрылась дверь и в пилотскую кабину вошел полковник госбезопасности. В кислородной маске с индивидуальным баллоном.

У этих мерзавцев для себя все предусмотрено, – с ненавистью подумал Грейфер. – А на нас наплевать.

Экипаж самолета масок не имел, поскольку разгерметизация на большой высоте считалась теоретически маловероятной. Вроде одновременного отказа всех четырех двигателей.

Однако он ошибся. В руках особиста был еще один баллон. Не обращая внимания ни на кого, полковник шагнул к креслу Сюрина.

– Капитан! – сказал он, и слова прозвучали невероятно отчетливо, хотя лица не было видно. – Немедленно надеть кислородную маску, прекратить снижение и занять прежний эшелон!

– На самолете я командир, – огрызнулся Сюрин. – Моя машина разгерметизирована, экипаж пострадал, и я принял решение снизиться до безопасной высоты.

– Решения принимаю я, – отрезал полковник. – Повторяю приказ: немедленно надеть маску и возобновить условия полета.

– В своем драном КГБ командуй до успячки! Будь хоть генерал, хоть маршал, но здесь ты мне никто, а хрен в кожаном пальто! За маску спасибо, отдай ее второму пилоту, у него кровотечение от декомпрессии. А я сам знаю, что надо делать!

– Капитан, приказываю подчиниться. Вы срываете ход операции, – гэбист говорил спокойно, но в свободной от баллона руке вдруг сам собой возник пистолет.

При виде оружия пальцы Грейфера потянулись к личной кобуре. Но тут же отдернулись. Потому что он вспомнил об оставшихся в Союзе жене и двухлетней дочери Ирине.

А капитан Сюрин взбеленился: похоже тут, над пустынями вражеского государства, он снова чувствовал себя на войне, где стирались штабные различия и было плевать на все, если того требовали обстоятельства.

– Ты? Тыловая гнида?! Мне?! Боевому летчику?!! Пистолетом смеешь угрожать?!!!

– Плюнь на него, Серега, – попытался успокоить его Грейфер. – Ты же знаешь, эти сволочи без оружия только евреев гонять могут!

Полковник проглотил и сволочей и евреев, продолжая нависать над командиром.

– Ах ты паскуда энкэвэдэшная, смерш вонючий! – орал Сюрин, бросая тяжелый транспортный самолет в такое пике, которое с трудом бы выдержал даже его прежний штурмовик «Су-25». – Да я тебя гаденыша сейчас за борт вышвырну – и полетишь со своих десяти тысяч, как фанера над Парижем! Мать твою так, и растак, и распроэтак, с загибом матки вдоль и поперек и наискось…

И вдруг сквозь ругань капитана, свист воздуха и предсмертный скрип не приспособленного для пилотажа «Ан-двенадцатого», Грейфер различил звук, заставивший похолодеть.

Равнодушный щелчок взводимого курка.

С внезапной, леденящей ясностью, от которой перестала кружиться голова, Грейфер осознал, что происходящее – не игра. И через секунду может случиться непоправимое. Для истинного гэбиста люди – мусор. И этот полковник со стеклянными глазами сейчас совершенно спокойно застрелит капитана Сюрина, всучит маску Грейферу, и все равно заставит выполнить приказ. Правда, его уже вряд ли застрелит, поскольку иначе некому будет вести самолет…

– Стоять, полковник!!!! – брызгая кровью, ужасно закричал он.

И перегнувшись через проход, схватил капитана за плечо:

– Серега! Сюрин!!! Капитан, грёбана-рот!!!! Опомнись! Ты не на войне, а у стенки! Да, они скоты, но мы в неравных позициях и ничего не можем с ними сделать! Вспомни о жене и о сыне! Ты должен вернуться в Союз! За штурвалом, а не в цинковом гробу с дыркой в затылке! Плевать на этих бериевских недобитков, давай разберемся. Ты командир корабля, но я старший по званию и я тебе – не конь в пальто! И я, майор Грейфер, приказываю вам, капитан Сюрин – немедленно подчиниться полковнику!

Сюрин осоловело вращал налитыми кровью глазами. Потом вдруг в самом деле опомнился и принял кислородную маску. Перевел двигатели на полный газ и взял штурвал на себя. Старый самолет, которому вероятно, понравилось предсмертное падение, не хотел выходить из пике. Обливаясь кровью, Грейфер изо всех сил тянул свою колонку, чтобы помочь командиру и спасти его непутевую жизнь. Наконец они выровнялись, и Сюрин снова включил автопилот. Сердито тряся концами крыльев, «Ан-12» полез обратно в гору.

– Благодарю за понимание ситуации, майор, – с холодной насмешкой процедил полковник и, убрав пистолет, скрылся за дверью.

– Geh Du nach scheissen, Du Schweinehund! – неожиданно для себя пробормотал Грейфер.

Точного перевода он не помнил; знал лишь, что это очень грязное ругательство. Подслушанное им в глубоком детстве: такими словами, тайком от благовоспитанной семьи, заведующий агросектором отдела сельского хозяйства Целиноградского Совнархоза Отто Грейфер аттестовал несознательных казахов. Которых, тысячелетиями ведших свободную жизнь кочевников, мудрый Никита Сергеевич Хрущев одним постановлением ЦК КПСС хотел превратить в оседлых земледельцев. Но которые не желали ими становиться и проявляли наплевательское равнодушие к посевам, всходам, урожаям…

– Такие вот дела, Серега, и ничего тут не поделаешь, – тяжело дыша, добавил он. – Хреном лома не перешибить, лому нипочем, а ты без хрена останешься. И кому ты без него, на хрен, нужен будешь?