Читать книгу Der Kamerad - Виктор Улин - Страница 3

«Гут»…

Со стороны, конечно, гут.

Да и черт со всем этим. В наше время человек должен хранить маску благополучия. Иначе его просто сметут и затопчут. Все, сверху донизу – и даже добрый турок Шариф перестанет выдавать мне лучшие зонтики.

Я потянулся.

Передо мной вспыхивали и гасли пенные буруны наката. Дальше простиралось море – пустое, без парусов, без единого катера. И далеко-далеко, почти теряя цвет, соединялось с тоскливым горизонтом.

Тоскливый горизонт, придет же такое в голову.

Ну да, тоскливый горизонт – тоскливый конец моря, соединенный с тоскливым, скорее серым, нежели голубым, небом. Почему-то в этих краях по утрам небо никогда не бывало чистым, и даже солнце пробивалось сквозь оползающие с гор серые облака. И еще – как ни странно, за все дни я не видел ни одной чайки.

Тоскливое море.

Тоскливый день рождения, вот что, – подумал я. – Из-за этого все кругом кажется таким серым и неуютным.

Дни рождения ущемляют самолюбие человека. Особенно по утрам…

Но ничего, постепенно можно прийти в себя. А чем меньше самолюбия у человека, тем большего он стоит.

Я понял это с некоторых пор, и это могло утешать. С другой стороны, если человек чего-то стоит, значит он уже как бы памятник самому себе. Это утомительно и скучно.

И напоминает тех моих бывших друзей, пузатых сверстников, которые. казалось, в любой момент готовы лопнуть именно от самодостаточности, самодовольства и самолюбия, распирающих их изнутри. Хотя они куда более счастливы, нежели я. Как всегда счастлив полный дурак, не видящий дальше своего пивного брюха.

Я знал себе цену, и у меня уже не осталось самолюбия.

Но все-таки, несмотря ни на что – какая тоска встречать собственный день рождения в пустоте и одиночестве, даже если он превратился для самого себя в траурную дату.

Ведь что ни говори, два праздника в году – новый год и в день рождения – имеют некую двойственность. Умом ты понимаешь, что стар и неуспешен, что тебе нечего отмечать в эти даты. И по большому счету, я давно мечтаю о календаре, в котором 30 декабря сменялось бы сразу первым января, а 21-е июля – 23-м. Но… Но в то же время какое-то детство, не вытравленное, не затоптанное, не выжженное до конца, коварно мечтает о празднике. Ждет чуда, перемен, внезапного света. Особенно в день рождения… Хороших слов и подарков. Да, подарков, хотя в сущности я давным-давно равнодушен в вещам вообще.

По крайней мере к таким, которые мне доступны; ведь глупо мечтать, что мне подарят самолет. Или хотя бы базуку.

День рождения без поздравлений и без подарков… Наверное, достойный вариант для такого человека, как я.

Хоть я сам себе так устроил.

Я не взял с собой мобильного телефона: это было слишком дорого; кроме того я собрался полностью отключиться от российских дел. Можно было, конечно, позвонить в Россию из уличного пункта, чтоб жена меня поздравила. Но это казалось мне чем-то совсем уже глупым. Звонить самому, чтобы тебя же и поздравили… Несерьезно.

Когда я уезжал, жена сказала, что заранее поздравляет с наступающим днем рождения и желает, чтобы я не напивался до смерти. Это было полностью законченным вариантом и не требовало повторения.

* * *

Пляж оставался пустым.

Поэтому турок Шариф, возившийся с уборкой, еще не открыл свой железный склад матрасов. Их было некому выдавать.

Народ тянулся на завтрак.

Я позавтракал давно и достаточно плотно. Выпил пять… нет, шесть чашек черного кофе, который тут оказался не очень плохим. И сжевал одно колечко с кунжутом. Для утра этого хватало, особенно если учесть, что после завтрака я сразу купаться.

Солнце, хоть и не слишком заметное, уже начинало греть. Я не любил загорать. На мой взгляд, в наше время загар есть признак принадлежности к определенному кругу людей. Которые могут в любое время поехать на теплое море и зажарить себе кожу. И тем самым словно напоминают всем остальным о своей успешности. Такие люди мне были противны даже в лучшие периоды моей жизни, не говоря уж о том, что сейчас мне просто хочется выпустить им кишки. Тем более я не желал уподобляться им даже раз в году. Кроме того, я просто не выносил жары и горячего солнца. Потому на пляже всегда сидел под зонтиком.

Зонтика пока не имелось, а солнце начинало утомлять. Пора было охладиться в море.

Я встал и пошел к берегу.

Песчаный пляж слегка качался у меня под ногами.

* * *

Ему было с чего качаться.

Вчерашний вечер прошел богато…

Впрочем, как и все предыдущие.

Сначала, после ужина, мы сидели на территории отеля – то есть на площадке перед эстрадой – втроем. С моими ровесниками – русским южанином Сашей и поляком Кристианом. Который едва говорил по-немецки, все время пытаясь переходить на ужасный русский, что не мешало нам с четкой периодичностью наполнять и поднимать стаканы.

Впрочем нет, сидели мы не втроем, а вчетвером. При Саше, приехавшем на отдых, подобно мне, в одиночестве постоянно находилась довольно красивая кореянка, чьего имени я так не узнал. Не настоящая, конечно, туристка из Кореи – русская кореянка, каких в России тьма. Он подцепил ее на второй день. И в общем сожалел, что завтра должен уезжать и их пути разойдутся. Саша был счастлив: он приехал на курорт и реализовал нормальную мечту нормального мужика. Его не трогал даже тот факт, что кореянка не позволяла ему пить, когда захочется. Разрешала лишь полстакана водки вечером в компании Кристиана и меня.

Впрочем, если бы я здесь вдруг оказался не один, я бы наверное, тоже покончил с этим пьянством. Ведь по большому счету алкоголь – всего лишь универсальная замена остальному, недополученному в жизни.

Женщинам в том числе.

В общем, мы посидели вчетвером, Саша принял свои полстакана. Я неторопливо влил в себя две полных порции бренди. В дополнение к трем, недавно выпитым за ужином… Впрочем, если посчитать всю дозу, которая пришлась на вчерашний день, то получится, что начал перед обедом, прямо в бассейне – с двух стаканов. Потом за обедом взял еще два. За ужином – три. То есть к моменту начала вечернего забега во мне было уже… семь стаканов бренди. Отличного, кстати, турецкого бренди. И даже если считать, что посуду не доливают до краев, все равно получалось больше литра.

И тем не менее я был жив-здоров и даже находился в относительно неплохом настроении.

Пока на сцене шла традиционная в этом отеле детская дискотека – нечто вроде вечернего утренника для малышей, я выпил еще два стакана.

Потом началась дискотека для взрослых – они шли через день, чередуясь с какими-нибудь шоу.

С началом дискотеки Сергей и кореянка ушли – это была их последняя ночь и им хотелось использовать ее по максимуму. А мы с Кристианом, не любя слишком громкой музыки, переместились за корпус – в вечерний бар, окруженный бананами, чьи листья задумчиво шелестели на ветру.

Там, вдвоем, без женского взора, непроизвольно контролировавшего любое мужское движение в сторону спиртного, мы приняли еще.

Через некоторое время к нам присоединились голландцы. Две молодых пары лет по 25–26.

С ними я познакомился в первый вечер в этом баре, они любили его больше всего. Наверное, потому что тут было уютно среди банановых зарослей, стояли прочные деревянные столы на железных ножках и такие же диванчики. Сначала я выпивал с одной парой, потом появились их друзья. Голландцы пили, с мой точки зрения, несерьезно: в основном коктейли из водки с тоником. И уходили спать рано, не позже часа ночи. Но все равно мне было с ними хорошо. Никогда прежде не знав ни одного голландца, я даже не подозревал, что они такие легкие, веселые и смешливые люди.

Вот и вчера под бананами мы продолжили пьянку вшестером.

Компания собралась, на посторонний взгляд, комичная. Не очень большой, но изрядно пузатый Кристиан. Голландец Дик – подтянутый, расписанный татуировками, словно герой американского боевика. Его подружка Симона – черноволосая, коренастая… Истинная голландка, какими я себе представлял их теоретически. Вторая девушка Лаура была абсолютно иной: тонкая, белокурая и очень высокая. Выше меня, не обделенного природой. Этакий гибкий золотоволосый почти готический ангел с нежной улыбкой, которую не портили блестящие брэкеты на верхних зубах. А ее парень, совсем молодой мальчишка Хербен, был таким длинным и тощим, что его не склонял ветер. Забаву наших вечеров дополнял тот факт, что Хербен и Лаура говорили только по-английски, в котором Кристиан был ни в зуб ногой. И в наших пьяных беседах я служил переводчиком. С английского на немецкий и тут же обратно…

Мы сидели и пили; обнимались и клялись друг другу в любви на разных языках, пока за Кристианом не пришла жена. Худая, усталая на вид женщина по имени Хелена, которая упорно считала меня немцем. Она каждый вечер давала своему мужу определенный промежуток свободы, потом уводила спать. Как было и вчера. Кристиан, осознавший свою дозу, легко повиновался.

А мы остались с голландцами. Сколько я выпил с ними, уже не помню. По достижении некоторой общей дозы выпитого спиртного один или два лишних стакана уже ни играли в результате никакой роли. Однако если прикинуть время, то я думаю, что добавил еще стакана четыре. Воспользовавшись уходом Кристиана, я учил голландцев ругаться по-польски. Лаура была против сквернословия и всегда поднимала палец, означающий штрафное очко, когда у меня вырывалось английское ругательство; благо немецкий она не понимала. Польские же пришлись по вкусу всем, поскольку «холера ясна» я произносил очень нежным тоном.

Я умел нецензурно выражаться на неисчислимом количестве языков, включая идиш и татарский.

Но не хотел портить славных ребят слишком сильно.

Обычно на определенной стадии вечеринки голландцы просили меня спеть. Русские песни, в которых они поддерживали меня, имитируя непонятные звуки.

Но вчера ребят заинтересовало другое – им позарез захотелось пить наравне со мной.

Эту попытку они совершали неоднократно, почти сразу же сходя с дистанции. Но всякий раз повторяли. И вчера тоже, делая страшные глаза и ужасаясь, выпили по стакану чистого бренди. Запив его пивом, которое приносили с собой из города. Оно их вероятно, и добило.

В половине первого голландцы были абсолютно никакие. Мы нежно поцеловались с девушками, крепко обнялись с парнями.

Потом они схватились друг за друга и, напевая невнятную песню, пошли к себе спать.

А я поднялся в ночной бар на крышу.

Он функционировал круглые сутки и служил для турок средством получения дополнительных денег: здесь предлагали напитки иностранного производства. Которые облагались пошлиной и потому не входили в систему “All inclusive”. Бар работал for cash, то есть за наличные деньги. Для привлечения посетителей, здесь, конечно, имелись и жалкие бутылки со слабой турецкой водкой и пара фальшивых бочек с винами, что стояли в остальных барах.

Однако главным было не это.

Сама атмосфера казалась здесь иной.

В баре золотисто отсвечивал коньяк, джин переливался, как аквамарин, а ром был как сама жизнь. Словно налитый свинцом, я недвижно восседал за стойкой бара. Плескалась какая-то музыка, и бытие мое было светлым и сильным. Оно мощно разлилось в моей груди, я позабыл про ожидавшую меня через несколько дней беспросветную жизнь в России, забыл про отчаяние моего существования, безработицу и грядущую нищету, и стойка бара преобразилась в капитанский мостик корабля жизни, на котором я шумно врывался в будущее.

К счастью, бренди здесь не переводилось: поднимались сюда в основном богатые русские, которые любили по ночам пить залпом дорогой французский коньяк или вонючее виски из Англии.

Один за другим я принял еще три стакана.

И только после этого пошел спать.

* * *

Подойдя к кромке прибоя, я встал.

Вода обжигала ноги; по утрам она здесь никогда не бывала теплой.

Я не отличался любовью к моржовым купаниям. Но сейчас оно являлось жизненно необходимым.

И черт с ним с этим днем рождения…

Я потуже перевязал шнурок на плавках: однажды я бросился в воду, а трусы остались на поверхности. На радость тем, кто это видел. Впрочем, этого не видел, кажется, никто. Да и видеть-то было нечего, я нырял лицом вниз.

Но все-таки на всякий случай я подтянул узел.

И прошел метров двадцать влево от нашего пляжа. На траверс соседнего отеля, где дно чистили от камней и спуск в воду не сопрягался с риском остаться без ног.

Днем там было не протолкнуться от турок и их черномазых детей, но пока море оставалось почти пустынным.

Я зашел по колено. Накат, обжигая, бил мне по ногам.

Высшим проявлением силы воли я всегда видел медленное вхождение в холодную воду. Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром остужая раскаленную кожу.

Но я никогда не считал себя излишне волевым человеком.

– Du Scheisse… – привычно пробормотал я.

И задержав дыхание, плюхнулся сразу плашмя, и поплыл, разводя руками волну.

Море было холодным, как вытрезвитель.

Как раз то, что мне требовалось.

Оно мгновенно смыло мысли о собственной жизни.

И я стал возвращаться в обычное состояние.