Читать книгу Я был счастлив. Том 2. В зените лет. Том 3. На закате лет - Виктор Вассбар - Страница 4

В 1948 году моя семья возвратилась в СССР. Папа продолжил службу в военкомате города Новосибирск, а через год был переведён на новое место службы в город Омск – на должность начальника 3 отдела районного военкомата.

При отбытии из Германии на новое место службы нашей семье предоставили ж\д вагон – теплушку, точнее полвагона, в другой половине вагона разместилась семья старшего лейтенанта N.

Валентину шёл десятый год и отец хотел, чтобы он научился игре на пианино, но не судьба была стать моему брату музыкантом – при погрузке в вагон оно упало и разбилось. Умышленно ли это было сделано солдатами или по неосторожности, тайна. Осколки пианино остались на перроне, загрузили лишь носильные вещи, мотоцикл и бочку с бензином. Поехали. В первую ночь поездки в вагоне я заплакала. Мама в свете догорающей свечи подошла ко мне, покормила и тут вдруг сообразила, что если бы не мой плач быть им всем и мне тоже на «облаках». Восковая свеча стояла на бочке с бензином, и от неё остался небольшой огарок, несколько минут и мог бы произойти взрыв.

С тех пор прошли десятилетия, если точно, семь десятилетий, и я уже многое забыла из того, что мне рассказывали родители. Помню, что после ж/д дороги ехали водным транспортом. Отец на радостях крепко выпил и уснул, этим воспользовались лихие люди. Вскрыли ящики с вещами и стали их разворовывать. Мама стала тормошить отца, он в полном отрубе, не реагирует – спит богатырским сном. Она к мужчинам: «Что же вы делаете? Это воровство! Дядечки, это наши вещи!» Никакой реакции, все, кто плыл с ними на том корабле, только рады были нахватать чужое добро. И осталось от всех родительских вещей только несколько маминых платьев, часть посуды и мотоцикл. Вот такие были сволочные люди. Вероятно, нет, уверена, отца специально чем-то напоили, какой-то сонной отравой, чтобы он не мог проснуться даже при канонаде, затем стали взламывать ящики и разворовывать их содержимое. А мама, что она… с девятилетним сыном и со мной, которой было всего несколько месяцев?.. Когда отец очухался, воров след простыл.

Период жизни в Новосибирске был очень краток, со слов родителей помню, что был он не более полугода. В Новосибирск мы прибыли где-то в начале лета 1948 года, а выехали из него в начале зимы. Отцу дали мизерную квартирку в каком-то древнем доме, стены которого промерзали зимой и покрывались толстым слоем льда. Папа пошёл к своему начальству и сказал, что в таких условиях невозможно жить, тем более с детьми. Папу перевели в Омск. Ему дали однокомнатную квартиру в двухэтажном кирпичном доме на улице с названием «Красный Путь».

Немного о нашем доме и квартире, как понимании материального состояния советских людей того далёкого времени – конце сороковых, начале пятидесятых годов двадцатого столетия.

Зрительно квартира состояла как бы из двух комнат, её делил на две половины большой широкий шифоньер. В одной половине стояла родительская кровать и письменный стол, за которым Валентин делал уроки. В другой половине было две кровати, моя и брата, и круглый стол с четырьмя «венскими» стульями. За этим столом обедала вся наша семья. Слева от входной двери на гвоздях висел рукомойник, под ним табурет, на нём ведро для смытой с рук и лица воды. Правее рукомойника, гвоздями к стене, была прибита деревянная вешалка с полочкой для головных уборов и деревянными клиньями для верхней одежды. Справа от входной двери располагалась дровяная печь, она обогревала нашу комнату в холодные дни и на ней мама, в те студёные дни, готовила пищу. Летом мама готовила пищу на электрической плитке, стоящей на маленьком простеньком столе, установленном справа и на метр от печи. В углу, – рядом со столом стояла табуретка, на ней ведро с питьевой водой, на нём деревянный кружок, на кружке ковш. Над табуреткой на гвоздях висел небольшой самодельный шкафчик с обеденной посудой. Кастрюли и половник, чайник и заварник, сахарница и сковорода располагались на кухонном столе. Этот уголок был маминым хозяйством и она называла его кухней.

1950 год. Света

Воду брали в колонке, что была во дворе. Электроэнергию часто отключали, в такие долгие часы в приготовлении обеда выручала печь. В духовке печи мама в праздники пекла пироги.

Я ничего не знаю о проблемах моей семьи того периода, была ребёнком, и меня более тревожили собственные заботы; погода, позволяет ли она выйти на улицу или придётся сидеть дома; игрушки, которых у меня практически не было; мечты, задумки и много ещё чего очень важного и необходимого. Но не все детские мечты сбывались. Я не понимала почему мама не купила мне куклу, которая мне очень понравилась в магазине. Почему не покупает мои любимые конфеты и пряники каждый день. Почему у соседской девочки красивое новое платье, а у меня такого платья нет. Почему у соседей праздник, – у них поют песни, а у нас нет гостей и песни несутся только из чёрной «тарелки», висящей на стене у окна, что смотрит во двор. Почему нельзя праздновать день, когда все мои подруги и друзья выходят на улицу с красивыми – синими, зелёными, красным куриными яйцами, когда из соседних комнат доносятся запахи разных всуснятин. Много всяких ПОЧЕМУ роилось в моей голове, но ответ я искала не слишком долго, увлекалась какой-либо игрой и забывала обо всех ПОЧЕМУ.

И всё-таки праздники в нашей семье были, не пышные и не богатые как сейчас, но на столе были пироги и конфеты, яблоки и ягоды, и папа был дома, а не на работе и в окно всегда лился нежный теплый солнечный свет. С папой мне было интересно, он всегда что-нибудь мастерил, я смотрела и пыталась даже помогать ему, что-нибудь подержать, что-нибудь поднять, что-нибудь принести. Стою, смотрю, он спросит: «Интересно!»

– Натересно! – отвечаю.

Папа был удачливый рыбак и хороший охотник. Никогда не приходил домой без добычи. За несколько дней до охоты набивал патроны порохом, дробью. Я как обычно смотрела, а когда повзрослела, помогала ему насыпать в гильзы порох. Папа давал мне мерный стаканчик, я набирала в него порох и высыпала в гильзу, остальное делал уже папа. Мне было интересно, а ему, конечно, приятно.

1950. Света с цветами

С мамой тоже было интересно, но не так чтобы очень, мама всегда делала одно и то же, что-то варила, ходила в магазин, занималась уборкой комнаты, стирала вещи и мыла посуду, а это было скучно. А вот праздники это всегда красиво и радостно. Из круглой чёрной «тарелки» на стене лилась красивая музыка, неслись песни, играли марши и звучали праздничные поздравления. В такие дни я рано вставала с постели. Меня будили ароматы, обволакивающие комнату и несущиеся только ко мне, как мне казалось. Я открывала глаза, приподнимала голову и смотрела стол.

– Что там такое вкусное? – говорила я себе, хотя ещё с вечера знала, что мама будет стряпать и выпекать пироги. Только с какой начинкой они будут, это всегда оставалось для меня секретом, но то, что пироги будут с морковью, или с капустой, или с картошкой или луком с яйцом, я знала точно. А вот самой любимой моей выпечкой был рулет с маком.

Встав с постели, я быстро умывалась, и мы всей семьёй садились за стол. Я с наслаждением ела пироги, и мне казалось, что могла бы съесть их все, но с трудом съедала всего лишь два пирожка, запивала их чаем, а потом мы с папой выходили из дома и шли на сам праздник, где музыка и много людей с радостными лицами.

Папа нёс меня на своих плечах, я смотрела на флаги, транспаранты, всё было необычно и красиво. Люди о чём-то громко говорили, смеялись и у всех добрые лица. А потом мы всей нашей семьёй, – мама, папа, брат и я шли в парк, где мы ели мороженое, кружились на карусели и качались на качелях.

А однажды мама купила мандарины и разделила их между братом и мной. Тот день был не праздничный, будничный, но если мандарины, то для меня это самый великий праздник, пусть даже его не празднуют взрослые дяди и тёти, так думала я.

В тот день я играла дома с подругой. Мама, дав одну мандаринку мне и подруге, сказала: «Доченька, поиграй пока дома. Никуда не уходи, я ещё в один магазин схожу, очередь заняла, и быстро обратно».

1950. Мама не видела, дочь надела её шляпку

Свою одну мандаринку я съела быстро, расправилась и с другими моими фруктами, на столе остались мандарины предназначенные брату. Недолго думая, я съела и их. Потом пришла мама, и моя подруга наябедничала ей:

– А Света все мандарины съела. Даже те, которые вы оставили Вале.

– Они были очень вкусные, – шмыгая носом, сказала я маме, а подруге погрозила кулаком. – Ябеда-корябеда! – сказала ей и выгнала из квартиры.

А ещё я никогда, ни с кем не делилась моими конфетами. Купят родители пастилу или Кавказские, я всё съем одна. Очень любила пряники и коржи, но это будет потом, когда отменят карточки на продукты питания, а пока даже хлеб по карточкам и пироги на столе почему-то серые, так говорят мама и папа, а не белые. А какие они бывают белые, я не знаю, мне мамины пироги всегда казались белыми.

– Как могут быть они серые? – думала я. – Серым может быть карандаш, серым может быть дорога. Серое это значит грязное, а пироги не грязные, значит, они белые.

В хорошую летнюю погода все окна нашей комнаты открыты, тёплый ветерок играет с тюлевыми занавесками, я смотрю на них, и представляла себя в сказочном дворце.

Так жила наша семья, так жили все.

– Серенькая, однородная масса, – скажешь ты, потомок.

Может быть. Но мы были счастливы, никто не выпячивался, не тянулся за богатством, не злопыхал, не подражал и не пытался выглядеть лучше, чем был на самом деле, т.к. все мы были на виду у каждого, ибо не прятались в своей скорлупе, которая была не многоэтажной и не золотой.

Вот и всё наше семейное богатство, но, к сожалению, даже так жили единичные семьи (это я поняла позднее, когда стала сравнивать убранство комнаты моей семьи с содержимым комнат, в которых жили мои подруги). Многие из них жили не только в худших пространственных условиях, но и почти впроголодь. Помню подругу, имя её стёрлось в памяти, а сама она до сих пор стоит перед глазами. Она жила с матерью, отца у неё не было, но она была, как и все мы и веселушкой, и хохотушкой, и забиякой, и бякой, – она была обыкновенным ребёнком, без зависти, злобы и ненависти. Она была худенькой девочкой и часто болела, ходила в залатанном платьице, но это никого из нас не смущало, мы не отталкивали её от себя. Мы не выбирали себе друзей по одёжке, мы видели внутреннее содержимое каждого и по этому принципу одного называли другом, другого просто товарищем, а третьего… а вот третьих не было. Врагов среди нас не было. Как-то я зашла к ней домой, на улице никого не было из ребятни, решила её пригласить поиграть со мной в нашем дворе. Она согласилась, сказав:

– Сейчас я поем и буду играть с тобой.

Подруга взяла стакан, насыпала в него десять чайных ложек сахара, влила в стакан кипяченую воду из чайника, помешала всё это ложкой и стала пить этот сироп, заедая серым хлебом.

Я смотрела на неё и удивлялась, как можно пить такую сладкую воду и почему она ест только хлеб, и более ничего. Я не стала спрашивать, почему. Поняла, что в её доме ничего кроме хлеба и сахара нет. Потом мы пошли гулять.

Жили и не роптали, ибо не могли представить, что можно жить лучше и не знали, что были те, для кого наши жизненные условия казались адским кошмаром. Так жили победители – в нищете, в голоде и холоде! И всё же они были счастливы. Они говорили: «Лишь бы не было войны!» Никто не хотел пережить то, что уже вынес на себе, – смерть родных и близких людей, а холод и полуголод – это человек может вынести, и это проходяще. Ты, потомок, сейчас прекрасно живёшь только благодаря тяжёлому прошлому своих предков. Ты должен, обязан помнить это.

Конечно, в каждом обществе есть своя элита, кто-то живёт лучше, кто-то хуже, но в моём времени не было чётких различий, какие есть сейчас – разваливающийся дом в деревне и усадьбы на лазурных морских берегах.

Мы – это коммуналки, керосинки, ржаной хлеб, ржаная мука по праздникам и по талонам, как по талонам и сахар – один кг на человека в месяц и много ещё другого. Пустые прилавки в магазинах, за стеклом прилавков жестяные банки с консервами из камбалы, и вазочки с пряниками, на подоконниках листы бумаги с какой-то липкой массой, с потолка свисали спирали липкой ленты, и на всём этом рой мух всевозможных размеров и расцветок. Мухи везде, на прилавках, на стенах, на потолке, на продуктах. Антисанитария? Я бы не говорила так жёстко. Такое трудное было время. С мухами боролись, я это помню точно, их уничтожали дустом. Здесь дело в другом. Мне трудно судить, в чём именно, но только не в разгильдяйстве или лени власти. Страна после войны жила тяжело, вот главная причина.

А как жили крестьяне в деревне? Я не знаю. Бабушек и дедушек у меня не было. Некоторые дети нашего двора на лето уезжали в деревню, я же круглый год жила в городе и понятия не имела, что такое деревня. Нет, я, конечно, знала, что деревня это не город, но что там делают, как живут – не знала. Единственное, в чём я была уверена, так это в том, что в деревне люди живут лучше, чем в городе, если выносят на базар овощи, фрукты, мясо птицы и скота, молоко и молочные продукты.

О ценах базара я тоже ничего не знала. Видела, что по нему ходят люди, что-то покупают, и нет очередей, что было довольно-таки странно.

– В пустых магазинах длинные очереди, а на базаре, где всё есть, очередей нет? – удивлялась я. – Почему так?

Мы жили с базара, и я это понимала, так как на нашем столе было мясо и овощи, чего в магазинах никогда не было. В магазине всегда были лишь рыбные консервы, конфеты и пряники, а хлеб, мука и сахар завозились очень редко, и эти продукты продавались только по талонам. Когда всё это поступало в продажу, выстраивалась многометровая очередь. Люди в ней прилипали друг к другу так плотно, что между ними невозможно было просунуть лист бумаги. Зимой тепло, а летом душно, жарко и пот лился ручьями по лицу.

1951. Света в матроске

– Мама, ты куда?

– На базар, доченька. Я быстро, ты пока поиграй, приду, будем обедать.

И вот я уже за столом. Мама купила молоко и вкуснейшие ягодки, она называет их Виктория.

– Ах, какое красивое и вкусное имя у этих сладких ягодок, – мысленно говорю я и смотрю в тарелку, в которую мама положила эти я годки и стала заливать их молоком.

– Вот тебе ложка, милая доченька. Кушай ягодки, – говорит мама, садится за стол, подпирает голову рукой и смотрит на меня счастливыми глазами.

Правой рукой я беру ложку, левой край тарелки, поддеваю одну ягодку и, раскачиваясь на стуле, подношу её ко рту.

– Доченька, не качайся, упадёшь, – говорит мама, но…

Стул опрокидывается, я падаю и тяну за собой тарелку. Молоко на голове, лице и платьице, а ягодки на полу.

Я лежу, моргаю глазами, мне горько, обидно, хочется плакать, но я сдерживаю себя, хотя губы, вмиг скривившиеся, готовы раскрыться и выплеснуть стон из маленькой груди под «молочным» платьем.

– Ты не ушиблась, доченька? – спросила меня мама.

– Нет, мамочка! Мне не больно! – сквозь слёзы ответила я.

Молча, собрала ягодки мама, ополоснула их в чистой воде, вновь положила их в тарелку и залила новой порцией молока.

С тех пор я никогда не раскачивалась на стуле.

В нашей квартире появилась курица, клетки у неё не было, чтобы она не разгуливала по всей комнате, папа привязал её за лапку к ножке табуретки стоящей у кухонного стола. Это был сам чёрт в куриных перьях. Она клевала в ноги всех, папу, брата и меня, кроме мамы, вероятно от того, что она кормила её. В одно утро (папа был на работе, мама ушла в магазин, брат был в школе), курица каким-то образом развязалась, увидела меня, только что проснувшуюся и лежащую под одеялом, налилась кровавыми глазами, расправила крылья и, запрыгнув на меня, стала клевать в голову, благо я вовремя укрылась одеялом. Мне не было больно, страшно… – да! Я кричала, плакала, звала на помощь и на моё счастье пришла мама. Она схватила курицу, вновь привязала к табуретке и стала меня успокаивать. Я плакала и называла курицу Бякой. Вечером папа пришёл с работы, мама рассказала ему о происшествии, он взял курицу и куда-то унёс. На следующий день мы ели куриный суп. Но я не догадывалась, что ела мою обидчицу.

Выше я сказала, что в нашей комнате было четыре окна. Отдельное четвёртое окно смотрело во двор, на дальней стороне которого сиротливо стояло небольшое деревянное здание, это был склад табачной фабрики. Днём ворота склада были постоянно открыты, в них ежедневно заезжали машины гружённые тюками с табаком, реже приходили пустые грузовые автомобили, они загружались тюками и везли их на табачную фабрику. Мы – дети любили играть на том табачном складе, тюки были мягкие, мы по ним ползали и бегали, прятались среди них, что-то строили, что-то рушили, крик, визг, смех и никто из персонала склада не запрещал нам там играть.

Домой я приходила пропитавшаяся запахом табака, мама незлобиво ругала: «Опять на складе была!» – Я отмалчивалась, потому что прекрасно понимала, что заслуживаю наказания, ибо действительно играла на складе, но родители никогда не наказывали меня. Всё говорилось спокойно, убедительно, но… я была ребёнком и довольно-таки своенравным. Игры на складе продолжались. В выборе игр почему-то вся детвора советовалась со мной, даже мальчишки. Скажу:

– Сейчас будем играть в «Гуси-Лебеди», – играем в эту подвижную игру. – Будем играть с мячом, – все играем с мячом.

Игр у нас было много, это и испорченный телефон, и классики, и скакалка, и прятки, и догонялки и просто детская беготня по двору. Для нас – детворы детство было счастливое и беззаботное. Мы не сидели по квартирам у мониторов компьютеров, в наших руках не было смартфонов, мы были активны и общались со сверстниками в реальном времени и в реальном пространстве, а не через интернет неведомо с кем в виртуальном мире. Мы друг друга знали не только в лицо, знали внутреннее состояние каждого. Наша жизнь была настоящей, объёмной и в цвете. А чем живёшь ты, потомок? Ты случайно не перепутал реальность с виртуальностью? Ты случаем не живёшь в реальном мире телом, а сознанием в виртуальности, где вседозволенность затмила твой разум и позволяет тебе творить зло в реальности. Одумайся, если это так.

Ещё один случай, коли разговор пошёл о друзьях детства.

Как-то одна из моих подруг сказала мальчикам, что не хочет играть в мальчишеские игры. Ребята затеяли войнушку. Мальчики подошли ко мне и спросили, буду ли я играть с ними. Я ответила, нет. Они демонстративно поломали свои мечи через колено и бросили своё оружие к моим ногам.

Вспоминая себя в детстве, говорю: «Дети познают мир через призму своих ощущений, видят своих товарищей в сравнении с собой и другими детьми, поэтому не задумываются над своими действиями!»

Появится мальчик в новой рубашке, или девочка в красивом платьице, а мы все хором: «О-ё-ёй! Воображала первый сорт! Куда едешь? На курорт?»

Не понимали, что наш друг выходил нарядным, потому что у него, возможно, день рождения. Не понимали, что у него праздничное настроение, и он хочет поделиться им со всеми, без рисовки. Вот такие мы были злюки!

Улица Красный Путь одна из старейших улиц Омска. Многие дома на ней в то время не имели центральное отопление, квартиры, как я уже писала выше, обогревались дровяными печами. Во дворах домов были сараи. В этих сараях жильцы хранили малонужные вещи, дрова и уголь. В одном из сараев кто-то из жильцов поселил молоденького хряка. Хряк быстро рос и однажды он сделал подкоп и вырвался во двор. Мы – ребятня в это время играли во дворе, нас как ветром сдуло. Хряк бегал по двору с налитыми кровью глазами. После этого случая жильцы поставили тому мужчине условие, удалить со двора хряка. Хряк исчез. Но напугал он нас до полусмерти. Потом ещё долго кто-нибудь из ребятни ради шутки кричал: «Хряк! Хряк!» – Мы разбегались в разные стороны, а тот шутник, стоя посреди двора, показывал на нас пальцем и хохотал. Тогда мы обижались на шутника, сейчас, вспоминая, мне весело! Я была счастлива!

1954. Света первоклассница

У нас была домашняя собачка. Мы её звали Мальчик. Собачка подросла и оказалось, что это девочка, мальчик превратился в Мальку. С Малькой произошла беда. Папа пошёл в магазин и она увязалась за ним. По дороге в магазин Мальку напугал большой пёс, она рванулась в сторону и попала под машину. Папа принёс Мальку домой, и она в тот же день скончалась.

Прожив около шести лет в этом доме, мы переехали в новый район города – Советский, на улицу Магистральная, в дом №23, в квартиру №5.

Пока не забыла.

У нас была табуретка с дырочкой посередине, в неё запускали пальцы для переноса этого предметы мебели из одного места на другое. И у нас была кошка. Кошка была в каждой квартире. Кошка – это борьба с мышами, а их в наше время было очень много.

Я очень любила нашу кошку, играла с ней, привязывала к её хвосту бумажку и кошка гонялась за своим хвостом. Нам, кошке и мне, было весело.

Так вот, о дырочке в табуретке. Валентин играл с кошкой через дырочку в ней. Просунет в дырочку палец и ворочает им, кошка хвать, мимо, пальца уже нет. Как-то пришёл к брату друг, сел на тот табурет и через минуту стал ерзать на нём и морщиться. Мы не можем понять его беспокойство. Потом он как подпрыгнет, и мы увидели под табуреткой нашу кошку. Нам всё стало понятно. Наша Мурка когтями цапнула парня за зад.

1958. Света с мамой

Мама и я.

На маму постоянно сыпались беды. Если взглянуть на её жизнь с высоты моих лет, то я увижу над ней серое небо, – ранее сиротство и борьба за выживание. Отца казака расстреляли партизаны. Мать умерла в расцвете лет, не вынесла смерть мужа.

В замужестве мама похоронила шесть детей, Валентин был при смерти, и меня она однажды везла из больницы домой умирать. Я заболела дизентерией, мне делали уколы, но они не помогали. Какая-то медсестра сказала:

– Увозите свою дочь отсюда. Здесь её заколют, но не вылечат. Здесь тоже от дизентерии умерла моя дочь.

Мама лежала вместе со мной в больничной палате, собрала меня, и как была в больничном халате, так и поехала домой. Едет на трамвае и плачет. Её спрашивает женщина: (Участливый был народ. Сейчас больной человек упадёт, пройдут мимо).

– Что с вами случилось?

Мама ей всё рассказала.

– Давайте дочери пюре из китайских яблок, – сказала женщина.

Мама продала свои платья, что привезла из Германии, покупала китайские яблоки и этим выходила меня.

А однажды мама упала, сломала себе ногу, но её не положили в больницу. Она долго лежала в постели, а папа приходил с работы и готовил еду на весь день, так он её выходил. Была у неё беда и с правой рукой. Каким-то образом попала в неё инфекция, руку разбомбасило, она почернела и наполнилась гноем. Врачи сказали, надо ампутировать, но мама не дала. И вот, когда дело было уже совсем плохо, какая-то женщина пришла к нам домой и сказала, что к руке надо прикладывать траву, назвала какую именно. Рана вскрылась, и гной стал вытекать. Рука постепенно стала приобретать свой естественный цвет и мама полностью выздоровела.

Случайным, а может быть закономерным бедам была подвержена и я. Может быть, кровный рок довлеет надо мной? Но то, или другое, факт есть факт. Голова моя головушка!

Как-то зимой, катаясь с горки, я решила проверить себя на устойчивость, – скатиться с неё не на «пятой точке», а на ногах. Проехала всю горку, а у подножия её, когда скат переходил в горизонтальную плоскость, не удержалась на ногах и со всего маху повалилась вперёд. Ударилась лбом и потеряла сознание. Как долго лежала на льду, не знаю, мимо проходила соседка, увидела меня в луже замёрзшей крови, подхватила на руки и принесла к нам в дом. Мама, естественно, разохалась, в слёзы и в больницу со мной. Врач наложил шов, было больно, но я терпела. Сейчас о том ухарском катании с горы, напоминает шрам на лбу.

Школа.

В первый класс я пошла в 1954 году – 1 сентября. В нашем дворе были девочки старше меня на два – три года и они, играя со мной и моими подругами сверстницами, научили нас счёту и чтению. В первый класс я пришла подготовленная, хотя в то время это не требовалось. В первом классе мы старательно выводили в тетради палочки, крючочки, загибулинки и закорючки. Учили азбуку и цифры, читать стали во втором классе, арифметика была уже в третьем или даже в четвёртом классе. Все предметы давались мне легко, трудность была в написании букв. Учительница учила нас правильному нажиму на перо (каллиграфии), я старалась, но у меня это плохо получалось. Перо рвало тонкую бумагу тетради, на ней появлялись разводы, лишние полоски от волосков, прицепившихся к перу, и кляксы, как естественный процесс всякого письма чернилами.

1954. Подруги – Света и Света

Света Брежнева моя лучшая подруга. В школу мы пошли в один год и в один класс, сидели на одной парте, и первое время учительница нас не различала. Она и все одноклассники думали, что мы сёстры, т.к. были очень похожи друг на друга. Бывает же такое! Мало того, что были похожи лицом, одеты были одинаково и на голове у каждой был большой белый бант.

В моей первой школе, мы тогда жили на Красном Пути, я проучилась один месяц, потом папе дали квартиру в новом районе города – Советском. И со Светой мы расстались. Прощались со слезами.

Утром на новом месте, как уже было принято, я стала собираться в школу. Папа был на работе, мама занималась разбором вещей. Я взяла портфель, незаметно вышла на улицу и самостоятельно пошла в новую для меня школу, благо она находилась через дорогу, чуток наискосок. Пришла, вошла в класс, села за парту. Начался урок, учительница увидела меня, естественно, удивилась, – новая ученица, подошла ко мне и сказала:

– Девочка, ты кто такая?

– Мосина Света, – ответила я.

– Ты откуда?

– Мы вчера приехали с Красного Пути.

– Мама знает, что ты в школе?

– Нет.

– Вот что, Света, скажи маме, чтобы она пришли в школу. А сейчас иди домой. Мама волнуется, потеряла тебя, не знает, что ты в школе. Не заставляй её переживать.

На следующий день мама пришла в школу и меня зачислили в первый класс. В той школе я проучилась всего год, потом меня почему-то перевели в другую. В новую школу не надо было ходить через дорогу, путь до неё пролегал по узенькой улочке меж частных домов стоящих за сараями нашего двора. Как-то зимой я и моя новая подруга-одноклассница решили идти домой не ножками, а катиться. Легли на дорогу и катились по ней до самого дома. Забияки и выдумщицы! А однажды я ушла, никому не сказав, на районную новогоднюю ёлку. Накаталась там с горки до умопомрачения. Домой шла как ледышка, пальто стояло колом. Родители меня, конечно, потеряли. Иду домой, а навстречу папа. Взял он меня за руку и, ни слова не говоря, повёл домой. Так, молча, и шли. Уже дома папа снял с себя ремень и хотел крепко врезать мне по попе, спасла мама, хотя, уверена, папа не стал бы меня лупцевать, так… для острастки снял ремень. За всю мою жизнь я не помню случая, чтобы папа поднимал руку на меня или Валентина, он даже никогда не повышал голос. Не было и нудных нравоучений, были предостережение и спокойный разговор.

Новый район города – Советский, в народе названный городок Нефтяников из-за расположенного на его территории нефтезавода, строили заключённые, и часть домов в нём по своей принадлежности были нефтезаводские. В одном из своих домов нефтезавод выделил трёхкомнатную квартиру военкомату, тот в свою очередь две комнаты выделил семье начальника третьего отдела – папе, и одну комнату в этой квартире молодой семье – сержанту и его жене.

– Поживёте временно с подселением, – сказали отцу. – Построят новый дом, переселим в него сержанта, и вы получите всю трёхкомнатную квартиру.

Дом построили, сержант выехал, на его место прибыла другая семья, на смену ей третья и так далее. Ни отцу, ни маме, ни нам – их детям не суждено было жить в той квартире одной нашей семьёй, – без подселения. До самой смерти мои родители жили с чужими людьми. Валентин – мой брат уже женился, я вышла замуж, а родители так и мучились с подселением. Потом мы с мужем после его увольнения из армии переехали в Омск и жили с мамой (мама умерла в 1981 году), и тоже жили с подселением, лишь летом 1983 года мы освободились от него. Но это уже другая история и очень крутая, о ней расскажет Виктор в другой книге. А я пока продолжу рассказ о моём детстве и взрослении.

В новый дом мы переехали в конце сентября 1954 года. Помню, погода была прекрасная, – настоящая золотая осень. Казалось, она говорила: «Радуйтесь люди!» Но мне было грустно, я уехала от моих подруг, из дома с весёлым двором, с улицы с большими красивыми домами, из нашей миленькой квартиры, где было тепло и уютно.

– Что ждёт меня здесь, в новом районе и в новом доме, где нет больших домов, где нет красивой улицы, где страшно и неуютно? – думала я. – Страшно, потому что здесь всё хмуро и серо. Потому что здесь стройка и она за высоким забором с колючей проволокой. Зачем на заборе такая страшная, шипастая проволока? Неуютно, потому что наш дом какой-то неприветливый и молчаливый, и стоит он на хмурой грязной улице без асфальта. На улице нет людей, оттого она кажется мёртвой. Здесь всё не живое. Тихо. А где живут люди, там должны быть человеческие голоса, – утверждаю я. – По улицам должны ходить люди, а их не видно. Они прячутся, потому что страшные, как их маленькие страшные деревянные дома с окнами, строго смотрящими на меня. Я что вам сделала плохого? Что вы вылупились на меня? – кричу я им, но они ещё злее смотрят на меня. – Вы плохие, страшные дома, – нахмурившись, говорю я им и демонстративно отворачиваюсь от них, но через некоторое время вновь смотрю на противоположную сторону улицы. Меня привлекли детские голоса, несущиеся со стороны большого кирпичного, трёхэтажного дома, стоящего в ряду деревянных домов. Из этого красивого здания с большими светлыми окнами выбегали дети. Это школьники, что понятно по коричневым платьям и такого же цвета фартуками на девочках и серым костюмчикам на мальчиках. Я заулыбалась. У мальчишек и девочек переменка. И мне уже не грустно. – Завтра я пойду в школу, познакомлюсь с девочками, и у меня будут новые подруги, – сказала я себе, с интересом наблюдая за игрой ребят. И мой двухэтажный дом, и такой же дом слева вдруг стали светлыми и приветливыми. И даже деревянные дома устыдились своей строгости и перестали пугать меня своим хмурым видом. Их окна посветлели и на деревьях, что росли во дворах этих домов, зачирикали воробьи и запрыгали по ветвям синицы, осыпая с них разноцветную осеннюю мишуру.

Мы вошли в нашу новую квартиру, и она мне не понравилась. Узкий, длинный тёмный коридор с дверью напротив входа, справа две двери, и слева две двери. Двери, двери, двери! Контора, а не квартира. Вызвало наше новое жилище восторг в родителях или разочарование, не знаю, вероятно, чувство было смешанное. Открыли двери справа – одна маленькая, другая большая комнаты. Дверь прямо – третья комната. «Эту комнату отдадим сержанту, а комнаты рядом займём мы, – сказал папа, и мама согласилась с ним.

Зашли в первое помещение слева, – кухня с кирпичной печкой для приготовления пищи, напротив мойка. Мама открыла кран, из него потекла грязная вода.

– Миша, я зачем печка? Мы квартиру будем отапливать дровами и углём, – удивлённо моргая глазами, проговорила мама.

– В комнатах батареи отопления, значит, тепло будет, а печка… она для приготовления пищи.

– А-а-а! Понятно! Тогда ладно, только на кухне нет места для второго кухонного стола.

– Нам два не надо. Зачем нам два?

– Так сержант же… с женой.

– Поделитесь, авось не раздерётесь, – улыбнулся папа.

– А так ничего… жить можно. Главное, у детей будет своя комната, а потом и всю квартиру займём.

Приподнятое настроение испортил санузел. Зашли в него и блеск глаз моих родителей тотчас угас. Ванны не было, не было и душа, была только раковина с двумя кранами, из одного, как и на кухне, тонкой струйкой текла холодная вода, из другого немая тишина. У узкого окна, смотрящего на улицу, в левом дальнем углу узкого помещения санузла сиротливо стоял унитаз. В узком пространстве санузла стоял резкий запах открытого уличного туалета. Мама подошла к унитазу и ахнула. Он был доверху наполнен фекалиями – подарком от зеков, строящих дом.

– Ничего, Миша, уберём. Главное, что теперь у нас две комнаты, а потом и вся квартира будет наша, – сказала мама, открывая окно.

– Правильно, не такое перетерпели. Войну пережили, а это уже мелочи. Заживём, Поленька! – поддержал маму папа.

Но радость родителей была преждевременна. С приходом холодов жизнь в квартире стала испытанием воли и выдержки. Батареи отопления лишь слегка теплились и мы ходили по квартире в валенках. Папа и брат спали в маленькой комнате, а я с мама на плите печи. Мама стелила постель на протопленной печке, на кухне было теплее и выше от пола, по которому сочился холодный воздух. Вот так мы все и коротали наши долгие зимние ночи. Тепло стало на следующую зиму, когда нефтезавод застроил домами всю Магистральную. Тогда тепло в батареи подали на полную мощность, собственно, уверена, не застройка улицы домами была активатором тепла, а больничный городок, построенный и запущенный в работу к новой зиме.

Дома на всём протяжении левой стороны улицы однотипные, двухэтажные, двухподъездные, в каждом подъезде по четыре квартиры, – две на первом и две на втором этаже. Стоят эти дома и сейчас.

Вторые неудобства начальной жизни в новом районе – это зеки и бандитизм. Рядом с домом зеки строили больничный комплекс и их немного побаивались, хотя не стоило бы. Люди там, естественно, были разные, кто-то с тёмным прошлым, а кто-то отбывал срок по политической статье, но по большей мере все они были миролюбивые, по крайней мере, к местному населению. Вечером их уводили в тюрьму, и в ночь на улицы города выходили воры и разбойники всех мастей. Если зеков люди боялись днём, но всё же спокойно ходили по улицам, то по вечерам старались сидеть дома. Но как быть, если идёшь с работы? А на улице кромешная тьма – фонарного освещения нет.

В один из тёмных вечеров папа возвращался из военкомата, к нему подошли бандиты, наставили на него ножи и потребовали деньги. Папа сказал им:

– Возьмите часы, а из денег у меня есть только мелочь. Прошу не убивайте. Я всю войну прошёл, у меня двое маленьких детей. Они умрут без меня.

Пожалели. Ничего не взяли – ни деньги, ни часы. Папа пришёл домой бледный как мраморная статуя. Рассказал о случившемся маме, та стала занавешивать окна простынями. Вот такая была реакция от испуга, которая, естественно, не могла бы предотвратить беду, если бы бандиты захотели избавиться от свидетеля своего преступления. Не стояли же они на улице, и не подглядывали в окно, след их, естественно, давно простыл. Папе повезло, а кому-то другому в тот вечер вряд ли. Бандиты вышли на охоту, и они обязательно нашли «дичь».

Со временем условия жизни в той квартире стали относительно хорошие. Мы привыкали. А почему относительно хорошие? В жизни всё относительно. Кому-то дворец кажется мал, а кто-то рад крыше над головой. Вот и наша жизнь была относительно хорошая, хотя даже по меркам того времени не соответствовала жилищным нормам. Муж, жена, два разнополых ребёнка жили в двух комнатах – 18 и 11 кв. метров. Ладно бы это… так ещё подселение и постоянно меняющееся. К каждой новой семье приходилось приспосабливаться. Но хватит о них. Это я говорю себе, а тебе, потомок, продолжение рассказа о девочке, жившей в двадцатом веке.

На новом месте я быстро сошлась со всей ребятнёй и тоже стала предводительствовать над ними. Вообще-то я была та ещё забияка. Мальчишек обижала, дралась с ними, но они терпели мои выходки. Приходили домой поцарапанные, со ссадинами, родители выпытывали у них, кто сотворил с ними такое «варварство», на меня приходили жаловаться их родители. Говорили:

– Поля, утихомирь свою дочь! Она всех мальчишек терроризирует.

Больше и чаще всех доставалось Пете. Хороший, безобидный, но несчастный мальчик, его правая нога была короче левой, что влияло на его подвижность, он не мог быстро бегать, а детские игры в основном подвижные. Бывало, разделимся мы – ребятня, на две команды, Петя обязательно напросится в ту, где я. Проигрывали. Я возмущалась и замахивалась на Петю: «Из-за тебя проиграли!» – возмущалась и иногда поднимала на него руку.

Петя, плача, уходил домой. Сейчас я понимаю, ему было больно не физически, а от обиды.

Но однажды один из мальчишек не вытерпел моих выходок, подкараулил, когда я стояла рядом с сараями, взобрался на крышу сараев и сбросил на мою голову кирпич. Жаловаться я не пошла, хотя было очень больно.

Моей голове не везло. Я несколько раз билась ею о столб, о железные щит и балки. Все эти удары, возможно, сказались на моём зрении, я рано стала носить очки, хотя… может быть, в том была другая причина. Я читала по ночам под одеялом, с фонариком. Книги были моей страстью, они и сейчас являются таковыми.

В четвёртом или пятом классе на медосмотре у меня выявили порок сердца. После полного обследования в больнице выдали справку об освобождении от уроков физкультуры, а я любила бегать, прыгать и всё подвижное. С завистью смотрела на своих одноклассников, но… и вот как-то в один из дней, не сказав родителям, решила пойти на урок физкультуры. Приготовила спортивную форму и на уроке физкультуры встала в строй. Учитель физкультуры увидел меня и сказал:

– Мосина, у тебя же освобождение.

– Оно окончилось, – соврала я.

В этот день были прыжки в длину. Я прыгнула дальше всех.

Владимир Семёнович – преподаватель физкультуры посмотрел на меня внимательно и с изумлением, потом сказал:

– Света, тебе нужно заняться лёгкой атлетикой.

Я стала ходить на тренировки, потом тренер зачислил меня в сборную школы по лёгкой атлетике, и вскоре я приняла участие на областных соревнованиях, где наша сборная заняла первое место. Всех призёров поздравили, вручили грамоты, а нам, занявшим первое место, подарили ещё и по пять книг с литературными работами русских классиков (каждой девочке), и показали в телевизионных новостях. Меня увидел Петя, переехавший к тому времени в другой район. Пришёл ко мне домой свататься, а мне всего пятнадцать лет. Естественно, я ему отказала, да, он мне и не нравился, он был просто товарищем детства и не более. После этих соревнований наша женская сборная поехала на сибирские соревнования в Иркутск, где мы заняли третье место. Это был большой успех нашей школьной команды. После соревнования нам предоставили возможность кратко познакомиться с городом, мы были на Ангаре, но вода в реке была уже холодная и мы не купались в ней. До окончания каникул мы ещё успели съездить на республиканские соревнования в город Куйбышев, но там призовое место не заняли – расслабились, посчитали себя великими спортсменами. Вот и поделом! Переживали. Утешительным призом была прогулка по Волге на теплоходе. Красивая, великая река, но наш Иртыш с её зелёными берегами всё-таки лучше и красивее. В областных соревнованиях по метанию копья у меня была грамота за третье место. Со сборной я ездила не только по городам, где проводились соревнования, но и на базы отдыха, всё было бесплатно, – проезд, проживание и питание. Особенно мне понравился отдых в Казахстане – в Боровом, на озере Щучье. Там мы купались, загорали и просто «бесились». Естественно, как несовершеннолетние девушки, хотя и созревшие, мы были под опекой нашего школьного тренера Владимир Семёнович. Нам он казался взрослым мужчиной, а на самом деле он был молодым человеком и со своими «тараканами» в голове.

1962. Света в школьном спортзале

В Боровом мы жили в спортивном зале сельской школы и до озера некоторое время шли пешком. Так вот, однажды Владимир Семёнович решил обучить нас плаванию. Раздобыл где-то лодку, усадил в неё девочек, а я и Наташа Михайлова, моя подруга и соседка по дому, схитрили, в лодку не вошли. Услышали слова В. С. о том, что он будет учить девочек плаванию ужасным способом – сталкиванию их в воду из лодки, а мы с Наташей плавать не умели. Когда девочки вошли в лодку, нам в ней места уже не было.

– В следующий раз поплывёте, – сказал В. С, но следующего раза не было. Очевидно, он понял, что «переборщил». Вот так наша хитрость спасла наши души. Могло быть всякое, мы, конечно, упирались бы, и лодка могла перевернуться, а в толчее и в воде, цепляясь друг за друга, утонули бы не только мы с Наташей, но и другие девочки.

А однажды он повёл нас в горы, нужно было взбираться на них, цепляясь за уступы, я отказалась. Владимир Семёнович не стал упорствовать. А вот на площадку, невысоко от подошвы горы я взошла, так как к ней шла тропа. Там мы сфотографировались.

1962. Казахстан. Озеро Щучье

Были и вечерние прогулки под луной. Мы пили чай у озера на фоне луной дорожки, стелющейся по глади воды, это было красиво и романтично.

Пока училась в школе, занималась спортом, потом другие заботы и спорт отошёл в сторону. О нём остались лишь воспоминания, несколько грамот, затерявшихся со временем, и фотографии.

От автора.

И всё это был Советский Союз с бесплатными научными, техническими, литературными, художественными кружка́ми и спортивными секциями. Это была страна с бесплатным обучением в техникумах и институтах, с бесплатной медициной, профилакториями и санаториями. В той далёкой советской стране была идеология строителя коммунизма, а сейчас, – в стране рыночной экономики, – идеология церкви и хватай-тащи. Да, советская идеология была несовершенна, но она была истинно народной. В СССР человеку прививалась любовь к армии и государству, уважительное отношение к прошлому страны и к её героям, где бюрократизм, волокита, и коррупция пресекались, а лиц, замеченных в этом, строго наказывали по партийной и административной линиям вплоть до снятия с должности, какой бы высокой она ни была. Конечно, было воровство, и верхи воровали, а когда попадались, то, несмотря на заслуги и должности, их либо расстреливали, либо упекали на долгие годы за колючую проволоку. Развал страны и полный беспредел верхов установился с приходом к власти М. С. Горбачёва, но это будет ещё не скоро по отношению к тому времени, о котором продолжу рассказ.

Бесплатны были летние пионерские лагеря. Я, правда, была в таком лагере всего один раз, но он запомнился мне на всю жизнь. Кроме впечатлений об отдыхе, я привезла домой полную балетку (маленький чемоданчик) ягод боярышника и колонию вшей на голове.

Да, плохие в СССР были дороги! Да, были в СССР трудности с продовольствием! Да, не было в СССР сверхмодных вещей! Да, был в СССР криминал! Но в массе своей народ в СССР был прекрасный. Мы любили свою страну и верили её руководству. Мы жили в СССР, не запирая двери квартир на замки. Мы жили в СССР бедно, но не нищенствовали. Мы не стремились в СССР к обогащению и к жизни за границей. Все дети страны советов, независимо от социального статуса родителей, учились в советских учебных заведениях, а не заграницей, и советское образование было одним из лучших в мире. Мы в СССР были счастливы! А плохое и хорошее… На чистом бескрайнем поле виден даже маленький бугорок.

И к чему привели народ в СССР Б. Н. Ельцин и М. С. Горбачёв? К демократии. А у нас, что… её не было? Была! Но это была народная демократия. А с их подачи демократия стала антинародной, государственные силовые структуры – это стража олигархов и властьдержащих личностей, а не охрана интересов человека труда. Но хватит об этом. О беспределе нынешней воровской власти можно говорить вечно! Да только толку ноль! В третьей книге этой трилогии я возвращусь к этой теме. Скажу о беспределе министерства культуры Алтайского края. А сейчас продолжу излагать воспоминания Светы в третьей части этой книги.