Читать книгу Хрустальная сосна - Виктор Улин, Виктор Викторович Улин - Страница 13

Работать втроем в вечернюю смену, изнурительную саму по себе, мы теперь ехали уже с внутренним содроганием. Однако эта оказалась не такой уж и страшной. Даже желтые комары досаждали меньше: наверное, уже не могли пробиться ко мне сквозь бороду, щедро отросшую за десять дней.

Вообще борода в колхозе – хорошая штука. Бриться было не надо, и комары не мешали. Правда, нынче во всей компании бородачами оказались только мы с Володей. Саша-К гладко брился– он вообще отличался подчеркнутой подтянутостью, в любой момент на него было приятно взглянуть. Лавров и Геныч сначала начали отпускать бороды, но на второй или третий день уже скоблились у прикрепленного к умывальнику зеркальца: должность полевых любовников ко многому обязывала. Мореход, как и любой записной бабник, брился и даже пользовался одеколоном регулярно. Славка держался неделю. Потом явился на завтрак с гладкой физиономией.

– Предатель! – сказал ему я.

Он только засмеялся. И я тут же поймал на себе насмешливый, что-то подсказывающий взгляд Вики…

У меня отросла черная борода, несмотря на мои не слишком темные волосы; у Володи лезла неровной сединой. Судя по всему, и он сегодня чувствовал себя неплохо с комарами. Славку же они допекали вовсю: он едва успевал отвешивать себе пощечины свободной рукой.

– Вот тебе твоя неземная красота, – усмехнулся я. – Говорил тебе, не брейся.

Славка только отмахнулся.

Правда, проработали мы недолго. Максимум два часа – потом вдруг что-то грохнуло, и равномерно лязгавший транспортер бункера заработал гораздо тише – почти бесшумно. Приглядевшись, я заметил, что он и вовсе не остановился: большое приводное колесо не крутилось. Я оглянулся – Николай уже бежал к пульту.

– Что такое? – я подошел к нему.

– А…– он утер лицо кепкой. – Кранты, мужики. Праздник вам пришел. На сегодня отработались. А, может и на завтра тоже.

– Почему?

– Приводная цепь звиздой накрылась. Сейчас остатки травы прогоним и глушим моторы.

– А что теперь делать? – спросил Славка. – Новую ставить будете?

– Ну ты скажешь тоже! – захохотал Николай. – Откуда она, новая-то? Все запчасти давно кончились. Ремонтировать надо.

Он выключил форсунку. Барабан погрохотал на холостом ходу, потом через несколько минут остановился. Смолк свист вентилятора в циклоне, почти сразу упал вой дробилки. Лишь устало постукивал привод раздатчика. Но наконец стих и он. Стало непривычно, режуще тихо. И даже показалось, что в ушах застряли ватные пробки.

– В чем дело? – к нам подошел заляпанный мукой Володя, ничего не услышавший и не понявший в грохоте.

– Цепь накрылась, – ответил Николай. – Звено полетело.

– Ясно… И что теперь: клепать или варить?

– Варить…

– А сварщик есть?

– Есть, а то как? В кузнице на полевом стане.

– Туда ее надо нести?

– Зачем нести? У них аппарат есть маленький, привезут сюда, провода от щитка протянут и дело с концом.

–Так надо, наверное, за сварщиком в кузницу сходить? – предложил Славка.

– Поздно уже, – отмахнулся Николай. – Он, наверно, уже дома пьяный лежит. Завтра с утра дядя Федя пойдет.

– А зачем до завтра ждать? – пожал плечами Володя. – До конца смены четыре часа, даже больше. Может, домой к нему сгоняем?

– Можно, конечно. Но он так просто из дому не выйдет. Даже если еще и не вдрызг пьяный. Ему надо пообещать стакан водки. Тогда, может, поднимется . У тебя водка есть?

– Нет вообще-то.

– Вот и у меня нет. Так что, мужики, шабаш. Ступайте домой.

Подошел заспанный Степан. Он с обеда валялся на мешках под грохочущим транспортером, а теперь проснулся от внезапной тишины. Это было совершенно реальным фактом: я тоже один раз сладко уснул под бункером, но проснулся в тот же миг, когда дядя Федя зачем-то остановил привод. Узнав, в чем дело, он страшно обрадовался и даже предложил подвезти нас до деревни.

– Сам уж едь на своей живопырке, – за всех ответил Володя. – Всю задницу на ней отобьешь по вашей дороге. Мы лучше пешком пойдем.

Путь до лагеря отсюда был неблизкий, километров семь. Чтоб хоть немного его сократить, мы срезали угол, свернув с полевого стана прямо на ромашковый луг, раскинувшийся вдоль железной дороги. Прогретый воздух слоился волнами терпкого, горьковатого аромата; желто-белые цветы хлестали нас по сапогам, осыпая душистой пыльцой. На шоссе мы вышли уже за переездом, но все равно нам оставалось идти и идти. Мы не спеша шагали по пыльной обочине, надеясь поймать попутку. Но как назло, все машины сейчас почему-то ехали навстречу. Нас обогнал только желтый молоковоз, в который некуда было проситься.

– Откуда тут цистерна? – удивился Славка. – Я ее уже видел на том берегу. А с нашей фермы вроде молоко на грузовике возят.

– Как раз на том берегу совхоз, – ответил я. – Где настоящий молокозавод. Там село не в пример этому – дороги заасфальтированы, клуб почти городской и так далее…

За разговором дорога незаметно ложилась под ноги. Тем более, мы не успели по-настоящему устать. По этой дороге мы ездили каждый день – но только сейчас оценили в полной мере, насколько она разбита. То и дело попадались ямы, кое-как засыпанные щебнем, глубокие колеи, пробитые во время дождей. Удивительно, что шофер ухитрялся ездить тут, не переворачиваясь. На пути лежала деревня. Там дорога стала просто невообразимой. На выезде была раскатана целая площадь, потому что у поворота гнила огромная лужа. Наверное, под ней в глубине сочился родник – обычное явление для этих мест – и лужа не высыхала никогда; по краям ее слоями громоздились горы черной грязи и щебня, которым ее регулярно пытались засыпать. Посреди, в зеленовато-черной жиже, лениво бултыхались две неимоверно грязные свиньи.

– Деревенская идиллия, – покачал головой Славка.

– Россия, мать ее за обе ноги… – ответил Володя.

– Неужели нельзя взять и один раз нормальную дорогу сделать?

– Можно, – кивнул я. – Если захотеть. Когда мы были тут в прошлом году, на пару дней ездили работать в совхоз как раз на тот берег. Там все иначе. Над АВМ навес, дома в деревне чистые. И дороги, как в городе. Везде асфальт.

– Асфальт? – недоверчиво покачал головой Володя. – Не может быть.

– Может. Совхоз сам заасфальтировал. Деньги как-то получили, потом пригласили на одно лето трест «Армянстрой» – и все.

– Какой-такой трест? – не понял Славка.

– Ну, армян-шабашников, – пояснил Володя. – Не знаешь, что ли?

– Нет, что-то не встречал.

– Есть особые бригады, и почему-то из одних армян, – пояснил я. – Ездят по всему Союзу со своим дорожным оборудованием на «КамАЗах». Гудронная печка у них есть. Раскидывают где хочешь асфальтовый завод. Сами песок находят, щебень и гравий, полотно подсыпают и даже каток у них небольшой есть, для сельской местности хватает. Асфальт варят и кладут. Где скажешь, там и проложат. Хоть через лес. Хоть через реку вон.

– Дерут, наверное?

– Думаю, не без этого. И я бы на их месте тоже драл. И ты тоже. Я видел, как они вламывают – не чета нашим деятелям в оранжевых жилетах, что одну колдобину на трамвайном переезде целую неделю замазывают. Солнце жарит, они полуголые, битумом перемазаны, печка раскалилась докрасна, ревет, как газовая турбина, рядом с ней не то что работать – стоять невозможно, смотреть страшно. А они ведь не только варят – надо сначала дорогу выгладить, щебневую подушку насыпать, снивелировать и вывести правильный профиль, обочины обработать, иначе после первой же зимы к чертям все развалится., как у нас на Кольцевой. Адская работа, говорить нечего.

– А кто все-таки за это платит?

– Совхоз, я же сказал.

– Совхоз? – недоверчиво усмехнулся Славка. – Дороги разве совхозу принадлежат?

– А черт его знает. У нас все принадлежит не тому, кому следует. Но какая разница, ездят-то по ним совхозовские. Значит, за свои нужды деньги платили. Сделали армяне на славу – я сам видел, как девчонки в клуб на каблуках бежали. Ты можешь такое представить в этой клоаке?

– Так что же эти себе так же не сделают?

– А, эти… Совхоз и колхоз разные вещи. В принципе у колхоза самостоятельности больше. Они могут себе небоскреб построить на свои деньги. Но все от руководителя зависит. А здешнему председателю, как ты наверняка понял, все до фонаря. Так же, впрочем, как и всем им тут. Кислушку поваривают – вот и решение всех проблем.

– Да если бы и не до фонаря? – вставил Володя. – Откуда деньги, у них тут и денег нет. Ты посмотри по сторонам – это же нищета! В кинохронике довоенная деревня богаче выглядит! Избу себе не могут обшить да покрасить, заборы все везде свиньями подрыты!

Он в сердцах махнул рукой.

– А почему так? – спросил Славка. – Земля-то богатая, чернозем.

– Земли мало, – я пожал плечами. – Еще руки нужны. И голова. У негров в Африке не только земля, но даже бананы на пальмах. Вот и бегают до сих пор без порток. А сколько земля даст, если сварщик без стакана водки звена не заварит? К тому же тут, наверное, еще и народу не хватает.

– А вот это уж ерунда, – возразил Володя. – Народу тут в избытке.

– Не может быть, – сказал я. – Откуда может быть в деревне избыток, если в каждой газете пишут, что не хватает на селе рабочих рук и ног и прочее?!

– Пишут одно, а слышут другое. Мне дядя Федя рассказывал. Тут укрупнение прошло. Стукнуло кому-то моча в голову, и пустили лозунг: укрупнять, в такую мать… Несколько мелких колхозов взяли и в один большой слили. Эта деревня – в здешнем колхозе. И та, что ниже нас по течению – тоже. И еще две есть, за полевым станом в ту сторону. Раньше каждый ковырял себе помаленьку, теперь всех объединили. Народу стало много, а делать нечего. Дядя Федя говорил – молодых вообще насильно в город гонят, потому что они тут от безделья пухнут.

– Как от безделья? – не поверил Славка.

– Да вот так. Взять, к примеру, наш АВМ. Один на весь колхоз, и то через пень-колоду работает. Сколько людей на него можно поставить, чтоб по выработке хоть какая-то зарплата получалась? Четверых, пятерых. Дальше некуда, потому что копейки выйдут.

– Так нас-то зачем сюда возят? – развел руками Славка. – Что получается: им делать нечего, а мы здесь работаем? Парадокс.

– Выходит так, – хмуро сказал Володя.

– И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится нашей мудрости, Горацио…– вздохнул я, вспомнив неизвестно откуда взявшуюся цитату.

– Тем более в стране, где все делается не естественным путем, а с прямо противоположного конца, – добавил бригадир.

-–

В лагере никого не было, кроме Саши-К, который сидел за столом, отодвинув кружки и плошки, и сосредоточенно заполнял какие-то растрепанные справки. Да еще Ольга – почему-то без Лаврова –лениво погромыхивала на кухне.

– Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах, – отметил Саша-К факт нашего чрезмерно раннего прихода.

– АВМ накрылся, – коротко объяснил Володя.

– Надолго? Или вообще насовсем?

– Хрен его знает, товарищ майор… – пожал плечами Володя. – Звено у цепи полетело. Варить надо, а когда заварят – неизвестно. И на вашу смену завтра, думаю, тоже хватит.

– Н-да, интересно девки пляшут, по четыре титьки в ряд…– буркнул Саша-К и снова уткнулся в свои бумажки.

– Что за агрегат там у вас, – вдруг заговорила Ольга, высунувшись в окошко раздачи.– Чего только уже не было?! И горел он, и перегревался, и застревал, и заедал, и теперь эта самая.. как ее цепь… Того и гляди он вообще взорвется! И…

– Типун тебе на язык, – строго оборвал Володя, метнув на нее такой уничтожающий взгляд, что Ольга мгновенно исчезла в кухне.

– Да уж, верно, – согласился Саша-К. – То понос, то скарлатина. Потому что все уже давно на ладан дышит. В самом деле, хоть бы в наш заезд ничего серьезного не произошло…

– А где все, кстати? – спросил Славка.

– Упоролись купаться за нижнюю деревню. Говорят, там песчаный пляж. Задницу удобно шлифовать.

Мы выпили по паре кружек вчерашнего молока с хлебом, потом Володя ушел к себе в палатку.

– Теперь и окунуться можно, – предложил я.

– Иди, – кивнул Славка. – А я сначала на болото схожу.

– А зачем на болото?

– Да так… В общем, надо. Хочешь, вместе пойдем.

– Да нет, я что-то утомился. Лучше пойду искупаюсь.

– Ну ладно, – вздохнув, Славка полез в палатку за сапогами.

Ходил он долго. Я уже успел выкупаться, вернулся в лагерь и по вечерней – хотя до вечера еще оставалось время – привычке присел с гитарой у костра. Услышав тихую игру, из палатки выбрался Володя, подошел и молча опустился рядом на доски. Наконец появился Славка. Он был до колен перемазан болотной жижей, а в руках нес нечто, обернутое штормовкой.

– Что там у тебя? – окликнул я. – Сову поймал?

– Да нет, не сову…– Славка покосился на Володю. – Пошли в палатку, покажу.

– Чего в палатку идти, – усмехнулся Володя. – Я и так вижу, что там у тебя цветы.

Славка слегка покраснел и вытащил неимоверной величины букет красных, словно осколки рубина, диких полевых гвоздик.

– Откуда такая красота? – изумился я. – Я таких тут и не видел!

– На болоте есть сухой островок. Я давно приметил. Там их видимо-невидимо.

– Кому нарвал-то? – равнодушно поинтересовался Володя. – Катьке, что ли, вашей?

– Да не все ли равно кому, – уклончиво ответил Славка, пропустив мимо ушей слово «вашей». – Хоть бы и ей. Что тут особенного?

– Да мне-то что… Просто так… Раз у нее день рождения, так и отметить можно, все отрядом.

– Какой день рождения? Почему? – не понял Славка. – Откуда ты знаешь?

– Не я, а ты. Зачем цветы собрал, разве не ко дню рождения?

– Нет конечно. Просто так нарвал.

– Просто так?! – теперь Володя смотрел с искренним непониманием. – А зачем просто так цветы дарить?

– Вот, – усмехнулся я. – Времена меняются, и не пойми в какую сторону. Дожили до жизни. Положить женщину в постель можно просто так. А чтобы подарить ей цветы, нужна причина… Прогресс, одним словом.

Володя молча пожал плечами, поднялся и ушел в столовую.

Мы со Славкой быстро пробрались в девчоночью палатку. Он положил цветы на Катину раскладушку – я почувствовал ставший уже привычным укол ревности, увидев, что он безошибочно знает, которая раскладушка именно Катина. И тут же очередной раз вспомнил слова Вики и опять подумал, что она была права.

Но я подавил все в себе и даже помог Славке аккуратнее прикрыть букет штормовкой.

-–

А потом настал вечер. Из-за нашего раннего возвращения мы со Славкой смогли опять сходить на ферму за молоком. Но девчонки сегодня почему-то сильно устали даже в свою утреннюю смену. Идти вдвоем без Кати нам почему-то не хотелось. И мы остались в лагере. Я провожал глазами Геныча и Морехода, без всякого удовольствия потащившихся с пустыми флягами на ферму, и вдруг подумал, что сегодня судьба хотела дать мне шанс еще раз ощутить под ногами вечернюю дорогу, сломать черное ощущение, пришедшее позавчера. И тем самым уничтожить нечто, зловещим предчувствием тронувшее меня тогда… Да нет, какое черное, какое предчувствие?!

Я и сам не знал, что на меня напало.

Но уже не мог отогнать эти внезапные темные мысли. Такое со мной было впервые в жизни. Шел обычный вечер, я сидел у костра в кругу друзей. В уже почти родной компании – и в то же время испытывал абсолютное одиночество. Все были разбиты по парам. И Катя, сидевшая неподалеку от меня, снова была занята Славкой, по привычке обмахивая его от комаров. А те, кто сидел в одиночестве: Саша-К, Володя и даже Вика – были тоже отъединены от меня чем-то непонятным, но ощутимым. Чем-то, не дававшим сегодня слиться с друзьями в песнях и ощутить волну принадлежности себе самому и всем одновременно.

Это сосущее чувство одиночества захлестнуло меня с такой силой, что, сыграв несколько песен, я понял, что не хочу и даже вовсе могу больше исполнять… Ребята требовали еще песен, но сославшись на боль в пальцах, я отложил гитару. Принесли магнитофон – хоть уже и порядком тянущий мелодии из-за неуклонно садящихся батареек – и начались танцы. Обычные прыжки и топтания вокруг костра.

И только Саша-К сидел, приложив к уху приемник и что-то выискивая на волнах. А потом вдруг резко выключил магнитофон. Народ возмутился, но командир вывернул на полную громкость свой маленький транзистор, и мы поняли, что он нашел передачу «После полуночи» – или, как тут же не преминула уточнить Тамара, «Для тех, кому не с кем спать». Все обрадовались и вернулись к костру. Потому что приемник играл одну за другой очень хорошие, в основном забытые мелодии. И не искажал их: он не требовал много энергии, и батарейки его оставались практически свежими.

Услышав известную песню про паромщика, Лавров с Ольгой неожиданно пошли танцевать. Это был какой-то еще не виданный мною, плавный, но одновременно дикий и необузданный танец. Они извивались в странных, сладострастных позах, касались телами, временами даже, кажется, целовались быстрыми скользящими поцелуями, и Ольга падала на руки Сане, трепетно и горячо выгибаясь. Они словно занимались сексом на глазах у всех под музыку и получали от этого острое, понятное даже зрителям наслаждение.

Глядя на них, я чувствовал в себе прежнюю нарастающую грусть осознанного одиночества. Я пытался подумать об Инне, которая сейчас, возможно, тоже страдала от одиночества и думала обо мне – но получалось плохо. Не видев свою жену почти месяц, я знал, что до конца лета нам осталась разлука, и вдруг со страхом понял, что не могу сейчас представить ее лица.

Я поднялся и тихо ушел на кухню, сел на холодную дощатую скамью.

Песня невнятно долетала сюда. Я слушал отрывочные слова про звезды над рекой, прохладные поля и журчание воды за паромом – и тоска давила меня нарастающей тяжестью. Все кругом было именно так. Падали сквозь черное небо звезды в замершую степь, упала прохлада на луга и тихо притаившийся перелесок, шумела река на недалеком перекате – словно хотела предупредить меня о чем-то – и пронзительно дрожал за ней на том берегу желтый огонек над будкой паромщика… Только я вдруг понял, что мои берега ему не соединить, что все хорошо кончится для кого-то другого, а над мной нависло нечто черное, как ночное небо над беззащитной степью. А счастье давно уже осталось на противоположной стороне.

Что – хорошо кончится, если для меня еще ничего и не начиналось? Что черное, кроме ночного неба, могло нависнуть надо мной?! Почему счастье осталось на том берегу?!

Я не знал, но все это было именно так.

Я тихо выбрался из столовой, обошел лагерь, чтобы кто-нибудь не заметил и не потащил обратно к костру, и проскользнул в свою палатку. Спальник был влажным от вечерней прохлады. Снаружи завывал магнитофон: передача для полуночников кончилась, и ребята продолжили обычные танцы – а совсем рядом за брезентовой стенкой что-то шелестело в мрачном лесу. Я свернул брюки и армейский китель, подсунул их, как обычно, под голову, и опустился на скрипучую, продавленную до земли раскладушку.