Читать книгу Рефлексии - Виктор Витальевич Сидоренко - Страница 3

Свет лениво проскальзывал сквозь задвинутые шторы и никак не доходил до кровати, на которой двенадцатый час спал молодой человек. Можно было бы подумать, что он – большой работяга; молодой парнишка, что тащит на себе мать, отца, работая грузчиком или ломая спину где-нибудь на стройке. Правда же крылась под его диваном, куда закатилась бутылка уже тёплого, мерзкого пива.

Евгений всегда говорил, что «хуже тёплого пива только противное молоко с пенкой». В этом он определённо был прав, ошибался лишь в том, что оставил свой алкоголь открытым и, отвернувшись, уснул, ввинчиваясь в диван, как обычно это у него и бывает после пятой бутылки.

Так и осталось загадкой, почему стеклянная ёмкость в итоге оказалась в горизонтальном положении, укатываясь в пространство, которое тринадцать лет назад было для него самым страшным местом во вселенной.

Ранее там прятался детский ужас: волосатые монстры, когтистые приведения, черти и тому подобные бестии. Теперь же там прячется кошмар взрослого человека.

– Бум! – Ветер, поднявшийся в середине дня, распахнул окно и что есть силы закрыл дверь в комнате. Этот звук стал ударом для его похмельно-сонной головы, после которого он перевернулся и открыл глаза. Евгений с удовольствием проспал бы ещё пару (или десяток) часов, но на столе лежала Причина невозможности проваляться весь день в постели. А ему так хочется, особенно сегодня.

За последние пару лет получалось, что его подушка и одеяло знали о нём больше, чем его друзья, а может, и он сам. Мысли – мысли – мысли; циклическая череда идей вращалась внутри головы и отпечатывалась в постели. Словом, место для сна было верным другом Евгения.

Интересно, а умей наша кровать разговаривать, сколько бы она поведала нам? О том, кто мы, какие сны снятся и какие идеи приходят. Она бы могла помнить наши слёзы и восхищения. Наши ошибки и верные действия. Сколько «решающих» сообщений мы пишем на кровати, сколько вдохновлённых заметок создаём, сколько читаем, смотрим и, главное, рефлексируем – фантастика!

«Забавная глупость», – просочилась сквозь мечтания оценка Евгения. О чём только не подумаешь, лишь бы не вставать.

Поднявшись со своего лежбища, вляпавшись в разлитый алкоголь, он посмотрел на одинокий телевизор, заметив, что пыль на нём расстилалась подобно свежесрезанному газону.

«Убраться, что ли…» – щелчком по голове мелькнула эта мысль, но, как и большинство других, она лишь пришла на остановку и после уехала по своим делам.

Старый диван, сохранившийся со времён Андропова, стоял разложенным с тех пор, как его сюда привезли. На нём сжималось от страха постельное бельё с выцветшими уже как пару лет паровозами. Под определённым углом можно увидеть небольшой тайфун, образовывающийся посередине диванного пространства. Его причина – нежелание парня вставить вылетевшую деревяшку основания обратно.

Место для сновидений выделялось среди всех предметов интерьера прежде всего тем, что занимало половину комнаты. Ещё двадцать пять процентов – толстяк-телевизор и изящно расписанный когтями шкаф. Чьи это когти Евгений, не знал, да ему было и не важно.

Нельзя сказать, что его комната была похожа на склеп или шкаф; нет. Это обычное пространство старой постройки, семь шагов в длину, четыре в ширину. Похожим на вышеописанные объекты его делала атмосфера, так упорно поддерживаемая Евгением. Максимально возможно закрывавшие от света тёмно-синие шторы; пыльная мебель и повисший, как на вешалке, аромат дезодорантов и духов, а также выветривающегося алкоголя.

Его квартира была для него самым любимым местом. Несмотря на причудливую атмосферу, ему было важно, что это Его атмосфера. Там он прятался от людей, которых боялся, которых не любил из-за их активности; глупых, как ему казалось, побуждений к тусовкам и веселью. Он гораздо комфортнее себя чувствовал за чтением книг (под телевизором ждала своего выхода «Тошнота»), просмотром фильмов или погружением в рефлексии под музыку.

Как ненавистна ему была клубная атмосфера гламура, псевдоживых и лицемерных людей в заведениях, для этого созданных.

Всё же он знал, что говорить о вещах заранее – плохо, потому решил испытать себя. Однажды он захотел попробовать получить удовольствие от клубной тусовки, но увиденное лишь сильнее оттолкнуло его от подобного времяпрепровождения.

В начале сентября, когда в городе начинало пахнуть осенью, вместе с компанией студентов, что только-только вновь появились в его жизни после летней паузы, он оказался в заведении под названием «Соль».

Там он в мгновение ощутил себя инородно, как камень в почках. Огромная кричащая вывеска, вдоль которой шло неоновое освещение, мгновенно попала на глаза. Опустив голову вниз, он удивился пафосу и максимальному стремлению этого клуба выделиться среди подобных заведений. От начала улицы до дверей расстилалась красная дорожка, в конце которой стояла пара серьёзных мужчин. Над перечисленным повис балкон, опиравшийся на столбы, и в итоге всё строение напоминало античную архитектуру. Весь эпатаж и нарочитый блеск наружного мира оказались, как и стоило ожидать, пустыми, стоило только зайти внутрь. Небольшая, как школьная парта (возможно, это она и была), стойка диджея, длинный бар, лестница на второй этаж, а также клетчатый и пока ещё полупустой танцпол. Те, кто уже был готов к нему, двигались там, а компания студентов, как жуки, разбежалась по заведению, и в секунду Евгений остался один. В другую секунду ему стало невероятно скучно, а чуть позже и отвратительно. Быстрая бессердечная музыка стучала молотком по его ушам. Повсюду летали улыбчивые люди; его же интересовал единственный вопрос: «Почему? Почему им весело, а мне – нет?. Эта улыбка… настоящая или притворная; пьяная или чистая?»

Покачав головой, он отвернулся лицом в бар. Словом, с каждой секундой ему казалось необходимым извергнуть себя из этого организма.

– Что будем пить? – доброжелательно, словно к другу, обратился молодой человек за барной стойкой.

– Э-э, виски… с колой, – неуверенно прозвучал Евгений. Это первое, что пришло ему в голову, ведь подумать он не успел.

– Сейчас сделаем.

Стоя возле бара в ожидании коктейля (без него он бы точно не выдержал там больше десяти минут), его глаза скакали по залу в поисках того, за что можно зацепиться, чтобы остановить поток наполняющей скуки.

Сразу он приметил две, как ему показалось, примечательных детали этого места.

По правую руку стояли два с виду приличных мужчины, громко, перекрикивая музыку, рассуждая, кого из женщин они «сопроводили бы куда-нибудь». Сразу после этой фразы один из них показал рукой на девять часов, и взгляд Евгения потянулся за нею. Замеченное им не то чтобы вызвало ярость, но его лицо, как от кислого лимона, свернулось, озадаченно недоумевая.

Картина была следующей: девушка, вероятно, пьяная, была поглощена танцем. Безусловно, ничего дурного нет в том, чтобы соединяться с музыкой, проникая сердцем между ритмов и слов. У девушки же это соединение было в ином ключе. Самыми запоминающимися элементами её танца были: нарочитое желание стянуть с себя майку и смещение рук поближе к груди, дабы та едва ли не вываливалась на пол.

Десятью минутами позже, выпив свой стакан, Евгений понял, что делать ему тут абсолютно нечего, он тихо побрёл к выходу и в ожидании такси сел на лавочку вблизи «Соли».

Тем временем история девушки продолжалась. Выйдя на улицу покурить, она что-то не поделила с подругой (а может, они вообще знакомы не были), после чего они начали что есть силы тягать друг друга за волосы. Через пару секунд подбежали охранники. Евгений, в полнейшем недоумении продолжая наблюдать за действом, увидел свет фар приближающегося автомобиля и в надежде, что этот свет именно от тех фар, которые ждёт он, встал и направился ближе к дороге. Сев в машину, он начал отдаляться и в заключение увидел в зеркале, как одна из тех дам упала на землю и не могла встать.

Он покачал головой, свёл брови и впал в сиденье машины в ожидании приезда домой.

С тех прошёл уже год, и Евгений ни разу не заходил в подобные места.

Выйдя из спальни, он первым делом проскользил в ванную комнату. Посмотрел в зеркало, в котором отражалось овальное лицо с широким лбом, редкой щетиной, ровный нос-треугольник и любезно уложенные сном волосы, похожие то ли на стайку змей, то ли на помятую траву. Умывшись, причесавшись, Евгений понял, что ему пора собираться, ведь Причина не ждёт.

А на улице тем временем вовсю серым светом сиял октябрь! Как же он наслаждался каждым наступлением осени.

– Осень так романтична! – твердил он себе, только-только заметив падение температуры. Благо, сегодня наступил этот день. 12 октября – наконец-то! Теперь можно выйти на улицу и встать в ряд с чёрно одетыми людьми, можно оправданно погрузиться в тоску и апатию, ведь улыбчивое солнце сказало грустное «до свидания».

Евгений открыл шкаф, надел джинсы, тёмно-синюю рубашку и любимое пальто, схватил со стола Причину и вышел на улицу.

Она тем временем жужжала и гудела, примерно каждые 20–30 минут. Затем на ней загорелось «Мама», и он нежно улыбнулся. Ему было чертовски приятно получить именно этот звонок, ведь, ответив, а затем повесив трубку, на его задумчивом лице на несколько секунд зажглась улыбка.

Спустя несколько минут он был на улице. Там внутри него будто появился кислород; он стал словно лёгкие курильщика, которые перестали отравлять смолами. Или, наоборот, он наконец отравил себя этими смолами, дарившими ему настоящую осеннюю радость. Засунув руки в карманы, а наушники в уши, Евгений поднял голову вверх, увидел затянутое тучами небо, размял шею и, почувствовав бессознательную улыбку на лице, пошёл вдоль улицы.

Ему было в тысячу раз спокойнее слышать хруст золотых листьев под ногами во время одинокой прогулки, нежели скрип дверного замка или звонок на мобильном. Выходя на улицу под меланхолично ласкающую музыку, играющую в ушах, его воображение превращало тусклую, грязную улочку, вдоль которой повисли тонкие, напоминающие тысячу человеческих рук, кусты, в загадочный сквер, что таился среди имперских садов. Он более всего обожал смотреть на умирающую природу. И пусть звучит это странно, но ему виделось в этом что-то магическое; что-то загадочное. Осенние прогулки – его любимая и в то же время ненавистная часть дня. Погружаясь в атмосферу минорной осени, его разум и сердце охватывала тонкая печаль; она была не из тех, из-за которых люди не спят по ночам и горюют днями; печаль, имеющая лёгкий налёт романтики, являлась для него частью этого осеннего пейзажа, ведущим образом которого был его омрачённый портрет.

Стоило только выйти из дома и пройти сто метров, Евгений попался на глаза низкому молодому человеку. Это был его сосед из дома напротив – Гена. Всегда при виде него возникал вопрос: откуда в двадцать первом веке берутся люди с такими именами? Гена улыбчиво протянул руку.

– Привет, брат, как дела?

Евгений же пожал руку и скучно ответил: «Нормально». После этого он немедля двинулся дальше.

Об этом человеке складывалось ярко-негативное впечатление. Евгений знал его со времён школы, где они даже и не общались толком. Иногда были в одной компании в столовой – не более того. И спустя пять лет со дня прощания Гены со школой они виделись всего раз десять.

«Тогда почему ему интересно, как у меня дела? Пустая формальность или фальшь? Зачем интересоваться самочувствием человека, который тебе безразличен? Которому ты не пишешь, не звонишь, с которым не видишься вообще?»

У него сложилось обособленное отношение к, казалось бы, простому понятию «друг». Он понимал, что последнее время слова теряют своё сакральное значение. Сегодня сказать «ты мой друг», «брат», «люблю» так же просто и бессмысленно, как «привет». Это его раздражало, и не мог позволить себе он находиться среди лицемеров, опустошающих сакральные смыслы. Было ли дело в том, что он обожал слова, считал их отражением чувств, или в том, что начитался умных антиобщественных цитат, – не важно, важен лишь итог, напечатанный в книге-голове.

Гена был, что называется, дворовый парень, откуда, вероятно, и начались его «пацанские» выражения, мировоззрения, музыкальные предпочтения. Ещё с раннего периода становления личности он пропадал во дворах с соответствующим дворам контингентом. Отсюда пошли и словесная привычка называть всех «братьями», и гиперболизированное желание отстаивать свою правоту, и, конечно же, желание большинство споров решать рукоприкладством.