Читать книгу Аральский тупик - Виктор Зуев - Страница 11

Высыхает море… Но взамен него возникают новые водоемы, которых нет ни на одной карте. В Узбекистане образовалось около пятидесяти «нелегальных» солёных озер. Откуда же берётся вода, которой так недостает региону?

Ответ прост – с хлопковых полей. Куда уходит обработанная на поливе хлопчатника вода, богатая удобрениями и ядохимикатами? Всю её в реку не сбросишь – можно лишиться ста процентов хлопкоробческого населения. Возвращать в море – необходимы коллекторы, а это дорого и хлопотно; вот и сбрасывают эту воду в первое попавшееся понижение. Так возникают ядовитые озёра. Причем понятие «понижения» довольно условно. В одном из таких понижений на юге Каракалпакии образовано озеро Аязкала. Обработанную воду перекачивают в него 16 насосов со скоростью 16 кубометров в секунду, поскольку находится оно по отношению к коллектору на высоте 6–7 метров. Озеро большое, но на карте его нет. Секретарь райкома партии (мы ехали по землям этого района) рассказывал мне, что летал над ним на самолете, но размеры определить не смог: через сорок минут полета над водою пилот объявил, что кончается горючее, так что пришлось повернуть обратно, составив представление лишь о ширине озера. Какой же оно длины, выяснить не удалось.

Будь вода чистой, возникновению новых водоёмов стоило бы только радоваться, но в Средней Азии, по-видимому, не осталось вообще чистой воды, разве что высоко в горах. Бездумное, без числа и меры употребление ядохимикатов и химических удобрений отравляет и землю, и воды. Количество токсичных веществ в природной среде региона поистине поражает… И не только воображение, но и внутренние органы людей, пьющих отравленную воду, дышащих отравленным воздухом.

Двадцать пять лет понадобилось Министерству здравоохранения СССР для того, чтобы прийти к осознанию необходимости запрета производства и применения токсичного ядохимиката трифенолата меди, применявшегося в Таджикистане до весны 1988 года. Всего в республике употребляется 57 наименований химикатов и пестицидов. Такое же – или почти такое же – положение в остальных областях региона. В Ташаузской и Хорезмской областях, не говоря уже о Каракалпакской АССР, поверхностная и подпочвенная вода не соответствуют требованиям ГОСТа: по данным, например, Хорезмского управления облсельхозхимии, в области используется более тысячи тонн химических соединений различной токсичности, в том числе особо ядовитый гексахлорциклогексан, среднетоксичные протравители БИ-58, нитрофен. Вносимые в почву сульфаты, нитраты, всевозможные ядохимикаты, вроде не так давно запрещенного дефолианта бутифоса (кстати, это тот самый «оранжевый агент», которым американцы так успешно травили вьетнамцев, что и самим досталось), в конце концов попадают в воду, и люди в низовьях рек эту воду пьют. С 1967-го по 1987 годы нормы минеральных удобрений увеличились в нашей стране с 315 до 435 кг на гектар, а количество только ядохимикатов составило 2 кг/га. В Средней же Азии количество ядохимикатов (учтённых!) возросло до 52 кг/га.

Всё это не может не отражаться на здоровье людей.

В Советском Союзе детская смертность вообще была высока; в городе же Аральске, в первую очередь благодаря воде и во вторую – расположенному неподалеку ядерному полигону, она составляет 10 % (100 умерших на тысячу новорожденных), в Кзыл-Ординской, Чимкентской областях —3,48 %, в областях Ферганской долины – примерно 5, в Сурхандарьинской – 5,82, в Ташкентской – 3,75, в Таджикистане – 4,7, в Туркмении – 5,82, причем в Ташаузской области – 7,82 %. (Данные Госкомстата СССР, но даже Госкомстат считает их заниженными.) Особенно печальное положение в Каракалпакии: там умирает, согласно официальной версии, 72 ребенка из тысячи новорожденных, причем в Нукусском районе индекс детской смертности 9,8, а в Бозатаузском, том самом, что входит в Чимбайский избирательный округ, депутатом от которого в Верховном Совете СССР долгое время был руководитель Минводхоза СССР товарищ Васильев (выпровоженный, наконец, недавно на пенсию – разумеется, с положенным орденом и соответствующими хвалебными речами) – 11,8 %, – как в Индии в 1985 году. С той лишь разницей, что в Индии индекс детской смертности идёт из года в год на уменьшение, а в Каракалпакии – да и вообще в Средней Азии – увеличивается. Для примера: в развитых странах Запада из тысячи новорожднных умирает 6–9 детей, в странах Восточной Европы (не считая Румынии и Югославии) – от 9 до 14, в Японии – всего 5. В целом по стране уровень детской смертности лет пятнадцать не изменяется, оставаясь в пределах 2,54 – и то благодаря ее снижению в Прибалтике, на Украине, незначительному снижению в РСФСР. Академик Е. И. Чазов с высокой трибуны XIX партконференции заявил: «Мы гордились системой охраны здоровья народа. Но молчали о том, что по уровню детской смертности находились на 50-м месте в мире после Маврикия и Барбадоса. Мы гордились, что у нас больше, чем в любой другой стране мира, врачей, больниц, но молчали, что по средней продолжительности жизни занимаем 32-е место в мире».

Что до меня, то никогда не понимал, кто гордился: ведь любому советскому человеку с самого рождения приходится сталкиваться с тем, что «охрана здоровья народа» у нас, по сути дела, отсутствует. «Перестройка» ничего не изменила. В конце 1980-х годов даже в Москве почти невозможно купить такие элементарные вещи, как горчичники, зеленку, простейшие болеутоляющие препараты, а участковые врачи отказывались выписывать импортные лекарства на том основании, что их попросту нет: «Не закуплены». Мой отец умер в возрасте 52 лет в первую очередь в результате неправильно поставленного диагноза. Мать жены (кстати, медицинский работник) умерла в возрасте 56 лет от рака, за несколько месяцев до смерти услыхав – после соответствующего обследования – диагноз: «радикулит». О какой охране здоровья народа можно вести речь, если десятилетиями люди пьют непригодную для питья воду, а Министерство здравоохранения, правительство, Политбюро ЦК КПСС не желают этого замечать? С одной стороны, их можно понять: для них есть медикаменты, хорошие комфортабельные поликлиники и больницы, квалифицированные врачи, в крайнем случае они могут выехать для лечения за рубеж. А мы? О какой охране здоровья можно вести речь, если 300-тысячный город в Ферганской долине Наманган вплоть до недавнего времени обходился без детской больницы, а продолжительность жизни москвичей за последние 20 лет сократилась в среднем на 10 лет, и 75 % московских школьников нельзя назвать здоровыми? Что, не знали об этом в Министерствах здравоохранения? Да конечно знали! Но поскольку лицемерие было возведено в ранг социальной политики, руководящие товарищи делали вид, будто ничего не происходит: раз больниц нет – то и не надо. Как в том анекдоте про икру: раз спроса нет, то откуда же ей взяться? Какая уж там охрана здоровья, если в целом по стране только 35 % больниц имеют водопровод и канализацию, а в Узбекистане, например, в зданиях, не соответствующих санитарно-гигиеническим нормам, располагается 46 % больниц? (Если исключить из этих процентов Ташкент и наиболее цивилизованные города, то на сельскую местность придется едва ли не все 100.) И вот еще какие любопытные сведения сообщил академик Чазов: «…Политбюро, несмотря на финансовые трудности нашей страны, изыскало (кстати, кто знает, почему Политбюро? Разве дело Политбюро – изыскивать деньги на здравоохранение? – В. 3.)