Читать книгу Вампиры не стареют: сказки со свежим привкусом - Виктория Шваб - Страница 6

– Это всего лишь песня, Лукас, – произносит Навея тоном, полным презрения. – Никто не верит, что Парни Кровавой реки и вправду появятся, если спеть ее, – она стоит, прислонившись округлым бедром к старинному музыкальному автомату, что притулился в углу «Закусочной Лэндри», и водит ярко-голубым ногтем по списку песен, выбирая подходящую для вечерней уборки.

Опершись на швабру в моих руках, я наблюдаю за ней. Она такая уверенная. Так хорошо владеет своим телом. А я… нет. Я слишком худой, слишком нескладный, слишком высокий. Что-то среднее между птенцом и Слендерменом[2], как если бы Слендермен был шестнадцатилетним подростком с бугристым лицом и волосами, которые он никак не может уложить нормально, сколько бы геля на них ни мазал. Если бы Слендермен был ни капли не крутым.

– Твой брат верит, – заявляю я.

Она качает головой.

– Честно, Брэндон последний из всех, кто хоть что-то знает об истории Кровавой реки, и тем более о Парнях.

Она бросает на меня быстрый взгляд и тут же его отводит. Я знаю, что она старается не смотреть мне в глаза, словно отсутствие зрительного контакта позволит ей и дальше не признавать, что мой левый глаз окружает наливающийся синяк. Словно если не смотреть на этот синяк, то его как будто и вовсе нет.

Но непринятие чего-то не заставляет это «что-то» исчезнуть. В большинстве случаев из-за этого всё становится только хуже.

– Ты не веришь в Парней, так ведь? – спрашивает меня Навея.

Навея работает в закусочной вместе со мной, и из всех окружающих она ближе всего к понятию «мой друг», но даже она мне не друг. Если быть честным. Она старше меня и почти окончила местный колледж, в то время как мне нужно еще год отучиться в старшей школе. Это если бы я собирался ходить на уроки. А меня вот-вот исключат. Навея умная, намного умнее меня. Но она ошибается насчет Парней.

– Брэндон определенно знал всё в деталях, – нервничая, возражаю я. Я не хочу, чтобы она разозлилась на меня. Она чуть ли не единственный человек в этом городе, кто хотя бы разговаривает со мной. Но она ошибается. Я это знаю. – Их побег, их убежище за старой шахтой, то, что они сделали, когда за ними пришли горожане.

– А что насчет песни? – спрашивает она, снова фокусируя взгляд на музыкальном автомате. – В это ты веришь?

– Нет. – Это была наименее правдоподобная часть. Но даже ответив «нет», я тут же жалею, что не сказал «да». – Но…

– Тссс… Вот мой микс. – Она давит на маленькую белую кнопку, и через пару секунд начинает играть песня. Однако не та, что я ожидал.

Из музыкального автомата вырывается медленный стон скрипки в сопровождении ритмичного постукивания по барабану из стиральной доски[3], а потом и банджо, мягкий перебор струн которого напоминает женский плач. Потом начинает петь мужчина:

Навея нахмуривается.

– Это не та песня, которую я выбрала. – Она ударяет ладонью по боку автомата, но песня продолжает играть:

– Это песня Парней Кровавой реки, – произношу я непривычно высоким от волнения голосом. – Та, о которой мы только что говорили! – Я никогда ее раньше не слышал, но это точно была она. Когда Лэндри успела добавить ее в автомат?

По позвоночнику у меня пробегает дрожь, когда скрипка присоединяется к мелодии в минорном ладе, и я не уверен, в музыке ли дело или в чем-то еще, но в зале как будто становится холоднее, а за тонкими оконными стеклами – еще темнее.

– Я ее не выбирала! – жалуется Навея. Она снова хлопает рукой по проигрывателю. – Сама заиграла. – Она бросает на меня подозрительный взгляд. – Если это какая-то дурацкая шутка, Лукас…

– Я этого не делал! – протестую я, смеясь. – Это ты сделала. Если кто тут и играет, так это ты.

– Ну, тогда выключи ее! – В ее высоком голосе звучат нотки паники, и я понимаю, что она говорит серьезно. Я выпускаю из рук швабру, так что она со стуком падает на пол, в три быстрых шага подскакиваю к задней части музыкального автомата и нажимаю на кнопку экстренного выключения.

Несколько мгновений мне кажется, что он не отключится, словно мы оказались в каком-то в фильме ужасов и эта вещь живет сама по себе, но, конечно же, автомат вырубается, как ему и положено.

Наступает тишина. Свет за стойкой меркнет из-за скачка электричества, неоновая вывеска на окнах моргает, а потом напряжение восстанавливается с резким свистом. Откуда-то с улицы в ночи доносится вой.

У меня по коже пробегают мурашки из-за накатившей волны страха. Мы с Навеей переглядываемся.

– Никогда больше не разрешим Брэндону рассказывать нам страшилки, – говорит она, нервно проводя ладонями вверх по рукам.

– Определенно, – рассеянно отвечаю я, вглядываясь в ночной мрак. Я не уверен, что именно и почему я там высматриваю. Просто такое чувство…

Навея вздрагивает, словно от холода.

– Я только что говорила тебе, что, если спеть эту песню, эти уроды тут же объявятся, и ты ее включаешь? Тебе не кажется, что это немного слишком?

– Я же сказал, это не я.

– Ну, кто-то же это сделал!

За окном мелькает тень. Там кто-то есть, на парковке. Наверно, енот или скунс. Но большой.

– Наверно, это Брэндон, – бормочет Навея.

– На парковке?

– Что? Нет. Наверно, это Брэндон установил эту песню. – Она выглядывает в большое переднее окно. – Что ты имел в виду, говоря «на парковке»?

– Ничего. Просто мне показалось, что я увидел животных в мусоре, – может, это был Брэндон. Ему вполне могла показаться очень веселой идея напугать нас до ужаса. И всё же. Как он мог установить ее заранее? И Лэндри никогда бы не согласилась на такое. Она очень настороженно относится ко всему, что касается музыкального автомата.

– Я хочу домой, – говорит Навея, засовывая руки в карманы толстовки. – Это всё уже слишком.

Я вздыхаю. Я тоже хочу домой. Ночь теперь выглядит очень мрачной, словно над нами кто-то подшутил, а мы не в курсе.

Она вытаскивает из кармана телефон, снимает блокировку и яростно что-то печатает.

– Где Брэндон? Так и знала, что надо было заставить его дождаться конца моей смены.

– Могу тебя подвезти, – даже говоря это, я внутренне содрогаюсь. Может, это уже слишком, слишком самоуверенно. Как я говорил, мы, в общем-то, не друзья.

Она поднимает на меня взгляд, и я вижу, как эмоции сменяют друг друга у нее на лице: удивление, подозрение, сомнение, пока, наконец, всё остальное не перекрывается ее желанием как можно быстрее выбраться отсюда.

– Ладно, конечно. Почему нет.

Я улыбаюсь, испытав странное облегчение. Возможно, ее отказ на мое предложение подвезти задел бы меня сильнее, чем я готов признать. Дело не в том, что Навея нравится мне в этом плане. Мне ни одна девушка не нравится в этом плане. И она это знает. Но я городской лузер. Никто не хочет проводить слишком много времени с лузером. Это могло бы улучшить мою ситуацию.

Она наклоняется, поднимает швабру, которую я уронил, и протягивает мне. Я киваю на тряпку и брызгаю из бутылки на стойку.

– Будет быстрее, если ты поможешь.

Она неодобрительно фыркает, но перегибается через стойку, хватает средства для уборки и приступает к работе. Я начинаю мыть полы, и мы убираемся в тишине – никто из нас больше не хочет связываться с музыкальным автоматом. Но я не могу выбросить эту песню из головы, и прежде чем успеваю это понять, мы оба начинаем ее напевать.

Осознание приходит к нам обоим одновременно, и мы умолкаем. Никто из нас не поднимает взгляда, словно по молчаливому соглашению притворяться, будто ничего не произошло, но ужас проникает мне под кожу, заставляя сердце биться быстрее обычного.

Примерно в полночь мы решаем, что постарались достаточно. Навея помогает мне убрать все средства, и у двери я пропускаю ее вперед, после чего запираю закусочную. Я останавливаюсь на парковке, выискивая глазами тень движения, которую видел ранее, но ничего не вижу. Говорю себе, что это наверняка был всего лишь енот, как я и подумал.

Мой старый автомобиль еле тащится по пустым улицам Кровавой реки. Я вообще бы отказался от машины, если бы у меня был выбор, но она была нужна мне, чтобы возить маму на еженедельные приемы к врачам в больницу в соседнем городке. По этой же причине я устроился на работу к Лэндри. Моя зарплата, если ее так вообще можно назвать, тратится на оплату этого куска металлолома, а всё, что остается, уходит на медицинские счета мамы.

Кровавая река – совсем небольшой городок. Примерно четыре квадратных мили размеченных улиц. Мы находимся в двух дюжинах миль от основной автомагистрали. Это один из тех городков, что были важны, когда здесь проходила железная дорога и были полны зернохранилища. А сейчас, с автострадами федерального значения и самолетами, когда никто больше не выращивает зерно в таких количествах, люди сюда не приезжают. Кровавая река – то, что некоторые назвали бы умирающим городом. В смысле, здесь есть закусочная, футбольные игры старшей школы довольно популярны в пятничные вечера, а некоторые места пытаются завлечь туристов на речные сплавы и нахлыстовую рыбалку в близлежащей реке, но единственное, чем мы по-настоящему известны, что дало название этому месту, – это кровавая резня.

Что не пользуется особой популярностью у туристов.

Мы проезжаем старое кладбище и ползем по пустым улицам мимо заросших дворов и одноэтажных бунгало с облезающей краской на дощатых стенах. Я сворачиваю, где просит Навея, и мы подъезжаем к трейлеру на блоках и куче битых машин, как попало припаркованных на гравии.

– Мне сюда, – говорит она.

Я останавливаюсь. Мы почти не разговаривали по дороге.

Она открывает пассажирскую дверь. На потолке загорается маленькая лампочка, и я вижу ее лицо. Ее кожа цвета белого персика, практически полная противоположность моей темной, а волосы выкрашены в блонд, темные у корней. Ногти у нее длинные и ярко-голубые, с маленькими стразами на кончиках. Она замирает, высунув одну ногу в голубых джинсах, в то время как всё остальное тело пока в машине. Она оглядывается на меня, прикусив нижнюю губу, широко распахнув светло-карие глаза.

– В чем дело? – настороженно спрашиваю я.

– Спасибо за то, что подвез, – говорит она. – Я знаю, что люди в городе делают тебе много дерьма, потому что ты…

– Индеец?

– Гей.

Мы оба краснеем от смущения. Тишина растягивается, словно еще один одинокий квартал этого свалочного города.

– Мне жаль, что так получилось с твоим глазом, – торопливо произносит она.

Мое сердцебиение учащается, но я морщусь, словно не понимаю.

– О чем ты?

– О том, что Джейсон Винтерс избивает тебя, что он и Тод Твинс постоянно избивают тебя. О том, что по этой причине ты не ходишь в школу. Ну, поэтому и потому что твоя мама больна.

Я тупо таращусь на нее, желая, чтобы она на хрен заткнулась.

– Мне кажется, именно поэтому тебе так нравится история о Парнях Кровавой реки. Это как фантазия, верно? Идея о том, что эти Парни придут и спасут тебя от твоей дерьмовой жизни в этом дерьмовом городе.

Мое лицо вспыхивает, краска заливает и шею.

– Мой интерес к Парням Кровавой реки вообще никак с этим всем не связан, – с безразличным видом вру я. – Это просто хорошая история.

– Уверен?

– Абсолютно.

– Потому что я бы на твоем месте…

И я вижу, что она не собирается понимать намек.

– Доброй ночи, Навея, – говорю я, протягивая руку и открывая ее дверь еще чуть шире.

Она хмурится.

– Доброй ночи! – повторяю я.

Она откидывается на спинку и протягивает свою ладонь к моей. Я одергиваю руку. Это происходит на автомате, ничего личного, но ее рука зависает в воздухе. Свет над нашими головами отражается в стразах на ее ногтях. Она убирает руку и говорит:

– Я пытаюсь быть доброй к тебе. Пытаюсь проявить сочувствие.

– Оставь себе, – грублю я, и уже в тот момент, когда эти слова вылетают у меня изо рта, я жалею о них. Но я не знаю, что она имеет в виду под сочувствием. Для меня оно попахивает жалостью белой девушки, а я не хочу, чтобы Навея меня жалела. Я бросаю многозначительный взгляд на ее трейлер, на развалюхи перед ним. «Ты ничем не лучше меня, – говорю я без слов. – Просто оглянись вокруг».

Ее лицо искажается, и внутри у меня всё опускается неподъемным грузом. Я веду себя, как полный придурок, и знаю это, но всё равно не возьму свои слова обратно.

Она кивает и выходит из машины. Закрывает дверь, и свет на потолке гаснет, погружая меня в темноту.

Стыд накрывает меня с головой, и я издаю стон, проводя рукой по лицу. Зачем я это сделал? Неудивительно, что у меня нет друзей. Неудивительно, что Джейсону Винтерсу нравится пинать меня в лицо. Я же ушлепок.

Я жду, когда она дойдет до двери, и, как только она исчезает внутри трейлера, отъезжаю под звук скрипящего под шинами гравия. Я уже на полпути домой, когда, изо всех сил стараясь не думать о том, что сказала Навея, вдруг осознаю, что снова напеваю эту песню. Балладу о Парнях Кровавой реки.

Позднее, уже после того, как всё закончится, я буду спрашивать себя, могло ли всё получиться иначе, если бы я что-нибудь сказал. Извинился за то, что повел себя, как мудак, признался бы, чего я хотел и почему меня так интересовали эти Парни, рассказал о том, что чувствую из-за мамы и всего остального. Может, Навея бы что-нибудь ответила и какими-нибудь волшебными словами или теплым прикосновением изменила бы всё. Но я этого не сделал, она, соответственно, тоже, и всё пошло именно так, как уже случалось в нашем умирающем городке, названном в честь кровавой резни.

На следующее утро я обнаруживаю, что напеваю песню Парней Кровавой реки в душе. И позднее, пока варю яйца на завтрак. И снова, когда подготавливаю для мамы лекарства на день, раскладывая их в маленькие отдельные чашечки, чтобы ей не пришлось угадывать дозировку.

И я понимаю, что мне придется принять тяжелый факт. Навея, может, и не верит в Парней Кровавой реки, но я-то верю. Я верю в них всем своим сердцем. Сердцем, которое словно рассыпается в пыль в моей груди, сердцем, израненным настолько, что иногда мне кажется чудом, что оно вообще еще бьется.

Еще год назад, полагаю, мое сердце было достаточно нормальным для подростка моего возраста. Но потом мой двоюродный брат Уоллес умер от передозировки наркотиков, мой друг Роки переехал обратно к отцу, живущему в большом городе, и, как только начался учебный год, заболела мама. Поначалу никто не верил, что она тяжело больна, и я меньше всех, но к октябрю она уже постоянно ездила в больницу, а доктора давали ей всё меньше и меньше времени. А потом однажды вечером мама усадила меня после ужина, за которым ей было совсем плохо – она без конца кашляла и дышала со свистом, – и рассказала мне правду. Ей не становилось лучше. Если быть точнее, ей становилось всё хуже.

– Это последнее Рождество, которое мы проведем вместе, – сказала она без обиняков, просто как есть. – Тебе скоро исполнится восемнадцать. Привыкай жить сам по себе.

Но дело в том, что я не хочу жить сам по себе. Некоторые хотели бы, я знаю. Они видят в этом независимость. Свободу. И не сказать, чтобы я не хотел когда-нибудь стать самостоятельным. Когда-нибудь, возможно. Просто не в этом году. В смысле, я уже потерял Уоллеса и Роки, а теперь еще и теряю маму. И мне кажется, что если я не буду осторожен, то следующим, кого я потеряю, буду я сам.

– Эй, Лэндри, – зову я, выкладывая бекон на гриль. – Когда ты добавила в автомат песню о Парнях Кровавой реки?

Лэндри работает с книгами в своем кабинете, но оставила дверь открытой, чтобы следить за тем, что происходит на кухне, а если быть точнее, за мной. Повар сообщил, что заболел, так что я в запарке пытаюсь в одиночку справиться с вечерней сменой на кухне. Закусочная такая маленькая, что я делаю понемногу всего. Уборка, готовка, обслуживание клиентов. Я не возражаю. Это значит, что в день зарплаты у меня в кармане окажется больше денег и я смогу купить больше лекарств для мамы, а вкусы большинства людей здесь довольно просты. Пока я могу разбивать яйца и собирать бургеры, у меня всё в порядке.

– Какую песню? – отвечает Лэндри хриплым лаем, в который превратился ее голос за десятки лет курения сигарет. – Я не поменяла ни одной песни в этом ящике со времен, когда президентом был Рональд Рейган.

– Нет? – Я пожимаю плечами и беру следующий ожидающий чек. – Может, я ее просто никогда раньше не слышал. А значит, с автоматом что-то не так. Навея вчера вечером пыталась включить свою песню, а провода перемкнуло. Заиграла другая.

Лэндри неразборчиво хмыкает. Я готовлю заказ и, закончив, выставляю тарелку в окно, чтобы ее забрала официантка. Жму на звонок, и появляется улыбающаяся Фиона. Забирает блюдо и исчезает.

Поворачиваюсь, чтобы взяться за новый заказ, и едва не врезаюсь в Лэндри, чье лицо оказывается всего в нескольких дюймах от моего. Я вскрикиваю от неожиданности и отскакиваю на полмили назад.

– Боже, Лэндри, не подкрадывайся так ко мне!

Она пронизывает меня взглядом. Я вижу каждую морщинку у нее на лице, выделения на левом глазу.

– Эта песня играла на этом автомате лишь раз – перед тем, как исчез парнишка Финли. Говорят, он сам ее накликал, и она пришла, – Лэндри сужает глаза. – Ты мечтал о том, чтобы услышать эту песню? – спрашивает она суровым тоном. – С парнями, которые поют эту песню, происходят дурные вещи.

– Нет, – отвечаю на автомате. – Я просто рассказал тебе, что случилось. Я… я не хочу, чтобы… – нервно потираю руки. – Я не пел эту песню.

Она смотрит на меня в упор еще несколько секунд.

– Ладно, – и снова скрывается в своем кабинете.

– Зачем оставлять ее в автомате, если не хочешь, чтобы ее кто-то пел, – бормочу я, и если даже она меня слышит, то никак на это не реагирует.

Я снова в смене, закрывающей кафе, и на этот раз Брэндон приезжает ко времени, когда нужно забрать Навею.

– Она в туалете, – говорю я, открывая дверь, чтобы впустить его.

Он отвечает хмыканьем, которое может означать что угодно. Он вел себя нормально прошлым вечером, когда говорил о Парнях, но теперь делает вид, что меня тут нет. Как я и сказал, никто не хочет проводить слишком много времени с лузером. Но меня не отпускают слова Лэндри, так что я задаю вопрос.

– Ты слышал что-нибудь о Финли? – спрашиваю я, стараясь придать своему голосу безразличный тон.

Во рту у него жевательный табак, и он зыркает на меня, перемалывая его челюстью, словно корова, пережевывающая траву.

– Дрю Финли?

Я пожимаю плечами.

– Возможно.

– Все знают про Дрю Финли. Он жил здесь в восьмидесятых годах. Большая бейсбольная звезда. Все думали, что ему суждено играть в высших лигах. Но однажды ночью он, предположительно, вдруг слетел с катушек и убил мать, отца, двух сестер и младшего братишку. Ни его самого, ни его тела так и не нашли. Только его семью, обескровленных. Понимаешь, что это значит?

Я кручу головой.

– Кто-то высосал из них всю кровь, – шепчет он.

– Как это случилось? – произношу я сиплым голосом.

– Кто знает? Но главный вопрос в том, что случилось с Дрю. Может, он сбежал, когда пришли убийцы, и порвал со своим прошлым. А может, его похитили. Никто не знает. – Он театрально распахивает глаза. – А почему ты вообще спросил про него?

– Да нипочему. Кое-кто упомянул его сегодня.

– Ага, ну, что бы там ни произошло, по крайней мере, он наконец выбрался из этого дерьмового города, так ведь? – Он хохочет над собственной грубой шуткой.

Навея выскакивает из туалета.

– Готов? – спрашивает она Брэндона, даже не взглянув в мою сторону. Полагаю, она не простила мне, что я был груб с ней вчера. Брэндон едва заметно кивает мне и выходит из закусочной вслед за сестрой.

Когда их машина уезжает, я снова запираю дверь.

В углу поблескивает музыкальный автомат.

Я подхожу к нему и всматриваюсь в список песен. Сердце грохочет у меня в груди, отдаваясь эхом в ушах, словно набатный колокол, но я думал об этом весь день. Мне нужно знать.

Моя догадка такова – не важно, какую кнопку я нажму, результат будет один. Так что я закрываю глаза и вытягиваю руку. Нажимаю на первую попавшуюся кнопку и жду.

Скрипка, ударные и банджо. А потом снова этот голос:

На этот раз я слушаю. Всю песню. Когда она заканчивается, включаю ее снова, и на этот раз повторяю слова, чтобы запомнить строки, рифмы и ритм. И на третий раз я уже пою.

Я просто позволяю словам вылетать из горла, щекоча мне язык и огибая губы, и как только я начинаю, они текут потоком, словно сама Кровавая река – неукротимая сила, мощная и древняя. И я вкладываю в нее всё. Все свои чувства, связанные с одиночеством, несправедливостью буллинга со стороны Джейсона и его дружков, приближающейся смертью мамы, страхом, пронизывающим каждую частичку моего тела. Свое рассыпающееся в пыль сердце. И позволяю всему этому выйти.

Когда песня заканчивается, я чувствую себя полностью выжатым. Доковыляв до ближайшей кабинки, падаю в ней. Мечтаю о стакане холодной воды, но я слишком изнурен, чтобы подняться и налить себе.

И я жду.

И… ничего не происходит.

Я жду тридцать минут, потом еще тридцать, но нет ни движений на парковке, ни затухания света, ни холодного ветерка. Здесь только я, страшные истории и мое убожество. Я прижимаюсь щекой к холодному пластику и позволяю слезам течь из глаз. Спустя какое-то время сажусь и вытираю слезы тряпкой для уборки.

Я встаю, чувствуя себя так, словно моим костям не меньше тысячи лет. Дохожу до машины. Еду по пустым улицам домой. Захожу проверить маму.

Я падаю на кровать, чувствуя себя точно так же, как в начале этого ужасного дня.

Он приходит на следующий день. Я снова в «Закусочной Лэндри». Уже поздно, до закрытия остается полчаса, когда я замечаю его. Он сидит в самой дальней от двери кабинке для четырех человек, возле музыкального автомата, где я вчера вечером рыдал, словно малое дитя. На нем черная ковбойская шляпа, которую я замечаю в первую очередь, и темная джинсовая куртка. Ботинки, обычные для этих мест, подняты на противоположное сиденье. Они тоже черные, и кожа отражает свет, из-за чего ботинки сияют.

Поля его шляпы опущены, пряча лицо, так что, подходя к нему, я вижу лишь кусочек бледной кожи и уголок легкой улыбки.

– Кухня закрывается через тридцать минут, – говорю я, останавливаясь перед ним. Сегодня я работаю за официанта, потому что у Навеи выходной. Я поднимаю блокнот для записей, приготовив ручку.

– Того, что мне надо, нет в меню, – произносит он, мягко растягивая слова. Приподнимает шляпу, показывая свое лицо, и я в изумлении втягиваю воздух. Если бы вы попросили меня описать его, я бы не смог. Кроме изгиба его губ, узкой полоски носа, резко очерченных скул. Это был эдакий идеал – всё, что я могу сказать.

– Вы снимаетесь для телевидения? – выпаливаю я. Потому что в Кровавой реке никогда еще не бывало парня, подобного ему.

Он смеется, и его смех тоже прекрасен, словно дуновение прохладного ветерка в первый осенний день или раскат грома в жаркую летнюю ночь.

– Неа, – отвечает он. – Не снимаюсь.

Я оглядываюсь через плечо, ожидая увидеть сам не знаю что. Свидетеля или скрытую камеру. Джейсон и близнецы пытаются меня разыграть.

– Ты звал меня, Лукас, – протягивает он. – Разве ты не помнишь? Звал моей песней и своим рассыпающимся в пыль сердцем. – Он раскидывает руки в стороны. – Ты звал всех нас.

Я снова оглядываюсь и вижу еще трех парней, идущих по проходу между столами, все чуть старше меня. На них ковбойская экипировка, шляпы и ботинки, потертый деним, за исключением одного, на котором надетая задом наперед бейсболка и джинсы оверсайз.

– Позволь представить моих братьев, – говорит он. – Это Джаспер, а рядом с ним Уиллис. Это Дрю. А я, – говорит он, качнув шляпой, – я Сайлас.

– И вы все… – Я не могу заставить себя спросить. Я боюсь произносить это вслух, они же поднимут меня на смех. Или исчезнут.

– Есть что достойное в этом кабаке? – спрашивает Джаспер, барабаня пальцами по меню. У него низкий голос и какой-то акцент, который мне не удается распознать. Кожа у него того же оттенка, что и у меня, а из-под шляпы виднеются темные волосы.

– Куда бы мы ни пришли, меню мало чем отличается, – смеется Уиллис. Его кожа на тон темнее, чем у Джаспера, а под шляпой свисают тугие черные кудри. Голос высокий, нервный, а черные глаза бегают по залу.

– Что верно, то верно, брат, – с улыбкой произносит Сайлас. Он хлопает ладонью по столу. – Пойдемте куда-нибудь в другое место. – Он наклоняет голову: – Пойдешь с нами, Лукас? Давай разделим трапезу.

– Я? – спрашиваю я.

Парни смеются – ну, Джаспер и Уиллис. Третий парень, рыжеволосый, не произносит ни слова. Он как будто чем-то встревожен и трясет коленом под столиком.

– М-мне надо закрыть кафе, – заикаясь, произношу я.

– Тогда сделай это, – говорит он. – Мы подождем, чтобы поесть вместе с тобой.

Уиллис снова разражается хохотом, и рыжий качает головой, а я не понимаю, в чем шутка.

Потом они все встают и идут к выходу, вальяжно и грациозно, словно кошки. Я смотрю им вслед, убежденный, что это галлюцинации и я никогда их больше не увижу, после того как они исчезнут за дверью. Колокольчик над выходом звенит, когда они выскальзывают на улицу, один за другим. Последним выходит Сайлас, и он касается пальцами шляпы, глядя на меня, когда переступает порог.

Сердце колотится у меня в груди, и я не уверен, что мне следует делать дальше, но я знаю, что должен пойти с ними. Я знаю, что это рискованно. Я не знаю их, у них могут быть дурные намерения, но что-то говорит мне… нет, что-что внутри меня знает, что у них их нет. Что они именно те, кто, я думаю, и пришел, потому что я сам их позвал, и мне суждено пойти с ними, если я хочу снова быть в безопасности.

– Повар, – кричу я, обегая стойку и снимая фартук. – За мной приехали, – ору, надеясь, что он не вспомнит, что я вожу себя сам. – Мне надо идти.

– А как же уборка? – возмущенно спрашивает он.

– Не сегодня, – говорю я, улыбаясь. – Буду должен тебе.

– Ты мне должен уже не меньше пяти, – бормочет он, но я знаю, что он всё сделает. Несмотря на его протесты, я никогда не пристаю к нему с просьбами.

– Спасибо!

На минуту забегаю в туалет, чтобы взглянуть на себя в зеркало, отчаянно мечтая, чтобы мое лицо было каким-нибудь другим, не таким смуглым, не таким худощавым, не таким бугристым от прыщей, но потом вспоминаю слова Сайласа о том, что он пришел на зов моего сердца. Я поворачиваю вентиль, брызгаю водой на лицо и провожу влажной рукой по волосам, пытаясь их пригладить, а потом выбегаю из закусочной…

…и влетаю прямо в Джейсона Винтерса.

– Ух ты, – произносит он с притворным смехом, хватая меня за плечи. – Что за спешка, Лукас?

Я замираю. Я чувствую его руки, слишком горячие, давление его пальцев. Я окидываю парковку лихорадочным взглядом. Где Сайлас и остальные? Куда они пошли?

– Ты не видел… – начинаю я вопрос, а потом вспоминаю, с кем говорю, и захлопываю рот.

Джейсон оглядывается через плечо, и теперь я вижу, что он не один. Близнецы Тод выбираются с заднего сиденья его синего пикапа «Шевроле», смеясь и направляясь к нам. У меня в горле встает комок. Нет, нет, нет. Только не сейчас.

– Слушайте, – говорю я – воспоминание о том, что где-то там меня ждет Сайлас, придает мне храбрости. – Вы можете набить мне морду в следующий раз. А сейчас мне нужно идти.

Джейсон указывает на закусочную за моим плечом.

– Там написано «Закусочная Лэндри» будет открыта еще двадцать минут. Мы с парнями хотим просто по-быстрому перекусить. Ты, конечно же, можешь нам с этим помочь. В смысле, это ведь твоя работа?

Подошедшие к нам близнецы, Тайлер и Трей, оба ржут, издавая тот самый гогот, которым они всегда смеются при Джейсоне. Словно иметь работу – это какая-то шутка.

– Повар всё еще там. Он вам поможет.

Он сжимает мои плечи еще крепче.

– Я хочу, чтобы ты нам помог.

То, как он это произносит, действует на меня даже сильнее, чем его пальцы, вцепившиеся в мое тело. Он смотрит на меня своими светло-голубыми, как летнее небо, глазами и улыбается.

– Я…

– О боже, – восклицает один из двух близнецов, Тайлер или Трей. – Да он собирается тебя поцеловать.

Я не собирался. Конечно же, нет, но мое лицо всё равно вспыхивает. Я открываю рот, чтобы возразить, но не успеваю этого сделать.

Мне в живот прилетает кулак – да так быстро, что я не успеваю даже осознать, что он меня ударил, как тут же сгибаюсь пополам, хватая ртом воздух. Спустя мгновение прилетает второй удар – кулаком мне в скулу, чуть ниже еще не зажившего синяка под глазом, и у меня начинает звенеть в ушах. Я с грохотом падаю на гравий, и крошечные серые камешки впиваются мне в щеку.

Снова раздается хохот, и я обхватываю себя в ожидании удара ногой.

– У вас тут какие-то проблемы?

Я настолько охвачен собственным унижением, что не сразу узнаю этот голос. Перекатываю голову набок и поднимаю взгляд. Это Сайлас, в черных ботинках, куртке и шляпе, с той же легкой улыбкой.

Джейсон ухмыляется.

– Не твое дело, ковбой, – говорит он.

– Еще как мое. Лукас мой друг.

Все три старшеклассника громко смеются.

– Лузер Лукас? Ну, я знаю, что ты лжешь, потому что нет у него никаких друзей.

И он тут же пинает меня в живот. Этот удар не настолько болезненный, как мог бы быть, как бывало раньше, но его достаточно, чтобы заставить меня втянуть воздух.

– Я вроде как попросил тебя прекратить, – говорит Сайлас низким и тихим голосом.

– Или что? – взвинчивается Джейсон, расправляя свои плечи – плечи настоящего футболиста, что почти в два раза шире, чем у Сайласа с его худощавым телосложением.

– Или я тебя убью.

Я моргаю, думая, что мне это послышалось. Но Сайлас здесь, холодный, как вечерний воздух, и невозмутимый, словно он не угрожает, а просто сообщает факты.

У Джейсона и близнецов Тод падают челюсти, поначалу от шока, мне кажется, но потом они словно собираются рассмеяться. Из ночного мрака выныривают силуэты остальных Парней Кровавой реки. Джаспера, молча улыбающегося, с руками в карманах. Уиллиса с горящими глазами, повторяющего «Вас убьем, вас убьем» с придыханием и пронзительным хихиканьем. И Дрю, который тащится далеко позади, повернув кепку козырьком вперед, так что большая часть его лица скрыта в тени.

Джейсон не дурак. Ну, по крайней мере, не настолько дурак. Он быстро прикидывает, обнаруживает, что тут четверо – пятеро, если считать меня, но я уверен, что он не считает, – против него и близнецов. Он поднимает руки.

– Ладно. Отлично. Нам не нужны проблемы. Мы просто приехали поесть.

– С этого дня ешьте где-нибудь в другом месте, – произносит Джаспер низким скрежещущим голосом.

– Эта закусочная закрыта… для вас, – вторит ему Сайлас. – Навсегда.

Джейсон опускает взгляд на меня, а я, должно быть, улыбаюсь, потому что его лицо темнеет, выражая ярость.

– Позже, лузер, – бормочет он, – когда твоих дружков-клоунов с родео не будет рядом. – После этого они с близнецами поспешно уносят ноги.

Я смеюсь, и мне плевать, что это заставляет его удаляющиеся плечи напрячься и что я определенно нарываюсь на еще более жестокое избиение, когда рядом не будет Сайласа, чтобы спасти меня. Это стоит того, чтобы увидеть, как Джейсон получает малую часть того унижения, которому он подвергает меня на постоянной основе.

Рука опускается, чтобы помочь мне подняться, и я ее принимаю. Ладонь Сайласа холодная и сухая – почти обжигающе ледяная. Кожа у него скользкая, как стекло, а плоть под ней твердая. Он поднимает меня на ноги, словно я вешу даже меньше, чем на самом деле.

– Ты в порядке? – спрашивает он, помогая мне отряхнуться. Я нервничаю из-за его рук на моем теле, но он ведет себя так, как будто ничего не замечает. Он кажется обеспокоенным, словно его на самом деле заботит то, что со мной случилось.

– Спасибо, – говорю я. – Ты меня спас. – Он и вправду меня спас, и больше, чем в одном смысле.

Он прикасается холодной ладонью к моей щеке, и наши взгляды впервые встречаются. Его глаза – водоворот цвета, они просто невозможные, как глубокие омуты, как детский калейдоскоп. У меня сбивается дыхание, ноги подкашиваются. Между нами что-то промелькивает, наэлектризованное, напряженное. Я покачиваюсь, он поддерживает меня.

– Всё что угодно ради брата, – протягивает он, всё еще касаясь моего лица.

– Надо было убить их, – говорит Уиллис.

– Не сейчас, – тихо отзывается Сайлас через плечо.

– Он прав, – рычит Джаспер. – Сейчас нам надо поохотиться. Мне просто необходимо поохотиться. Прямо сейчас.

Я нахмуриваюсь:

– Что это значит?

– Ничего. – Сайлас улыбается мне, и я чувствую трепет в груди, словно мое сердце жаждет ответить ему такой же улыбкой. – Нам пора. – Он опускает руку и отступает назад. – Еще увидимся, Лукас. Поезжай домой. Позаботься о маме. Ты нужен ей.

– Откуда ты знаешь про мою маму?

– Ты сказал мне.

– Я не…

– До скорого.

И они уходят в ночь, исчезая в темноте, словно их тут никогда и не было. Мое лицо горит в месте удара, в животе ощущается тупая боль, но никогда в жизни я еще не был так счастлив. Уверен, я мог бы воспарить и долететь до дома. Но вместо этого я сажусь в машину и еду домой, всю дорогу напевая эту песню.

Свернув на подъездную дорожку, замечаю фигуру на крыльце. У меня учащается пульс при мысли, что это может быть Сайлас, хотя я только что расстался с ним у закусочной, но это женщина. Средних лет, с уставшим видом, на плечах туго повязан кардиган, чтобы защититься от студеного осеннего ветра. Ее лицо кажется мне знакомым, но я не могу понять почему.

– Ты Лукас? – спрашивает она, как только я подхожу достаточно близко, чтобы услышать ее.

– Да. А вы кто? И что вы делаете у меня дома в полночь?

– Делия Дэй, прости, что я тут в такое время, – говорит она. – Я адвокат по защите прав пациентов и социальный работник из Городской больницы Беннета.

Так вот откуда я ее знаю. И может быть только одна причина, почему она здесь в этот ночной час.

– Моя мама? – спрашиваю я с комом в горле. – Моя мама в порядке?

– Боюсь, что нет, Лукас. Тебе лучше зайти в дом. – Ее голос добрый. Слишком добрый. Профессионалы говорят таким голосом, когда собираются сообщить дурные вести.

Я замираю, не в силах к ней приблизиться.

– Она в больнице? – спрашиваю я. Меня трясет. Когда меня начало трясти? – Можно мне ее увидеть?

Делия потирает руки.

– Почему бы тебе не зайти в дом? Мы можем поговорить об этом там.

И я понимаю. Именно тогда я понимаю, что именно она собирается сказать. И я не хочу это слышать, потому что, когда я услышу, это станет правдой.

Я шагаю обратно к машине. Делия окликает меня. Я отъезжаю от дома, возвращаясь обратно на дорогу. Не знаю, что я делаю, от чего убегаю, к чему убегаю. Я знаю только, что бегу.

Похороны проходят быстро. Мама была удочерена, и у нее не было ни братьев, ни сестер. Повзрослев, она потеряла связь с приемной семьей, а мой отец в нашей жизни никогда не присутствовал, так что мы всегда были только вдвоем.

А теперь остался я один.

На похороны никто не приходит, кроме Делии из больницы и окружного инспектора, отдающего мне конверт, который я не хочу открывать, а также нескольких человек из церкви, которых я даже не знаю, но их присутствие кажется вполне уместным. Лэндри присылает соболезнования, но она в закусочной, занята работой.

Когда все уходят и остаюсь только я наедине со свежей могилой в вечерних сумерках, появляется он. На нем всё те же ботинки, всё тот же деним, всё та же шляпа, которую он держит в худощавых руках. Бриз игриво взъерошивает его черные волосы. Тот же бриз, от которого у меня на голове воронье гнездо.

– А где остальные? – спрашиваю я, стоит ему только приблизиться ко мне.

Он встает рядом со мной, глядя на могилу моей мамы.

– Я подумал, что будет правильнее, если здесь будем только мы с тобой.

Я оглядываюсь. Смотрю на его изящный нос, пухлые губы. У меня сбивается дыхание, и он улыбается.

– Парни иногда перебарщивают, – признается он. – Прости, если они напугали тебя.

– Они спасли меня, – торопливо отвечаю я. – Вы спасли меня.

– Джейсон Винтерс тебя больше не побеспокоит. – Он произносит это с такой уверенностью, что я почти ему верю. Но Джейсон издевался надо мной с четвертого класса. И он не прекратит всё это только потому, что ему так сказала пара ковбоев.

– Он просто дождется, пока вы уедете, – тихо говорю я с ощущением, что разочарую его этими словами.

Он смотрит на меня, прищурив глаза.

– Ты и вправду особенный, Лукас. – Его голос меланхоличен, даже слегка взволнован, но я не думаю, что он имел в виду что-то оскорбительное.

Мы стоим в тишине, пока я не говорю:

– Я теперь один.

– Необязательно.

Это именно то, что я мечтал услышать от него, но не смел даже надеяться. Мне хочется крикнуть ему, чтобы он увез меня прочь из этого города, от этой закусочной, этих гопников и моего пустого дома. Но вместо этого я спрашиваю:

– Что мне нужно сделать?

– Разделить трапезу.

– Что это значит?

Он опускает взгляд, хлопая себя шляпой по бедру.

– А что это может значить, по твоему мнению, Лукас?

Я закрываю глаза.

– Как? Как мне?..

Он быстро касается моего плеча.

– Мы позаботимся об этом. Просто будь сегодня в закусочной до закрытия. Приходи, если захочешь присоединиться к нам. Если не захочешь, мы не причиним вреда и уйдем своей дорогой.

– Уйдете? – спрашиваю я ошарашенно, у меня пересыхает во рту. – Вот так просто?

– Только если ты захочешь. Ты призвал нас, помнишь? А мы остаемся только там, где кому-то нужны.

Меня накрывает волна облегчения, вероломного и непрошеного. Не могу представить, чтобы Сайлас ушел. Что я буду делать? Куда я пойду? Что-то в нем дает мне ощущение безопасности, ощущение нужности. Ощущение, что я не одинок.

Ветер обдувает надгробия, разбрасывая листья. Он надевает шляпу.

– Закусочная, – повторяет он. – Закрытие.

А после уходит.

Я въезжаю на парковку «Закусочной Лэндри» за четверть часа до полуночи. Свет уже приглушен, кафе выглядит закрытым, но внутри двигаются люди, так что я знаю, что там кто-то я есть. Я замечаю фигуру, притаившуюся у двери, и предполагаю, что это Сайлас, но, подойдя ближе, обнаруживаю, что это Дрю. У него в руках бейсбольная бита, и он лениво покачивает ею в ожидании. Я вспоминаю, как Брэндон говорил, что Финли был крутым игроком в бейсбол, и всё встает на свои места.

Дрю смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом. Его бледная кожа кажется холодной в свете фонаря, темно-рыжие волосы зачесаны назад. В последний раз, когда я его видел, на нем была бейсбольная кепка, но сегодня он с непокрытой головой. Мне становится неуютно от его пристального взгляда.

– Почему? – вдруг спрашивает он, и это первый раз, когда я слышу, как он говорит.

Я пожимаю плечами, полностью уверенный, что понимаю, о чем он спрашивает.

– Как и все остальные, полагаю.

– У нас у всех разные причины. Джаспер сделал это из мести, я – потому что мы не стали чемпионами штата, и я решил, что хочу умереть, – он усмехается себе под нос, словно не в силах поверить, что был таким глупцом. – Уиллис слетел с катушек, когда убили его жену, а Сайлас…

– Почему тебе пришлось убить свою семью? – быстро спрашиваю я, прерывая его. Не уверен, что хочу знать, почему Сайлас это сделал. Что, если у него были на то ужасные причины? Причины более страшные, чем мечтать о семье и не хотеть оставаться одному.

Он моргает.

– Ты думаешь, я убил свою семью? Ради этого? – спрашивает он изумленно. Потом заходится пустым хриплым смехом. – «Пять мешков с кровью, один для каждого из вас и два для меня», – сказал мне Сайлас.

У меня по позвоночнику пробегает дрожь.

– Сайлас не сказал бы такого.

– Да что ты знаешь о Сайласе? – фыркает он. – Он так носится с тобой, не знаю почему, что делает тебя таким особенным, – он шумно сглатывает, глядя перед собой и погружаясь в воспоминания. – Со мной он так не носился.

Я хмурюсь:

– В смысле?

Прежде чем он успевает ответить, к двери подходит Сайлас.

– Ты приехал, – он широко улыбается, словно я успел на его вечеринку как раз вовремя, – Заходи, – он тянет меня внутрь, вынуждая Дрю последовать за нами. Я слышу, как он запирает за мной дверь. Встревоженно оглядываюсь.

– Это чтобы нам не помешали, – говорит Сайлас, кладя руку мне на плечи. – Кажется, ты уже всех знаешь, – говорит он, обводя жестом закусочную. Дрю с битой, Уиллис и Джаспер сидят на стульях, облокотившись на стойку.

– Слушай, – говорю я ему, произнося твердым голосом слова, которые я тренировал в машине по дороге сюда. – Я знаю, что всё это значит. Кто вы такие, – поразмышляв над тем, что несколько мгновений назад сказал Дрю, я добавляю: – Не надо быть ко мне снисходительным.

Сайлас молчит, наклоняя голову набок, словно прислушиваясь.

Я торопливо продолжаю:

– Я всё понял. Ты сказал, что Джейсон больше меня не побеспокоит, и еще до этого ты говорил, что убьешь его, если он еще хоть пальцем до меня дотронется. И я слышал те истории о резне. И о семье Дрю. – Я бросаю на него быстрый взгляд. Его лицо словно вырезано из камня, не выражает абсолютно ничего, и на секунду я начинаю сомневаться, может, я что-то неправильно понял, что меня могут принять за душевнобольного, но я всё равно выпаливаю: – И я хочу, чтобы вы знали, что я согласен. Согласен… разделить трапезу.

Сайлас ждет, чтобы быть уверенным, что я договорил, а потом расплывается в улыбке.

– Я знал, что ты приедешь, Лукас. Нет ничего страшного в том, чтобы быть снисходительным к тому, кто пережил немало бед. Для некоторых людей нужно облегчать переход к кормлению.

Кормление. Я поеживаюсь, сам того не желая. То, как он это произносит, каким-то образом делает всё более реальным. Но я говорю себе, что Джейсон это заслужил. Он был жесток со мной всю мою жизнь и наверняка убил бы меня, если бы подвернулся такой шанс, так что, возможно, я просто его опередил. И если это значит, что я останусь с Сайласом, с Парнями…

Уиллис и Джаспер встают, и передо мной открывается тело, лежащее на стойке.

Я ожидаю увидеть широкие плечи футболиста. Противные каштановые волосы. Напуганные голубые глаза.

Но вместо этого я вижу темные корни, мерцание стразов, широко распахнутые светло-карие глаза.

– Навея?

Я охаю и отшатываюсь назад, когда она издает стон, с мольбой глядя на меня. Уиллис проводит рукой по ее волосам, словно гладя собаку.

– Тссс, – произносит Сайлас, возвращая меня на место, его хватка больше похожа на тиски. – Ты вроде сказал, что готов.

– Не трогайте ее, – говорю я, оборачиваясь к нему. Я хватаю его за рубашку, упрашивая: – Я… я думал, ты имел в виду Джейсона. Или близнецов Тод. Только не…

Слова застревают у меня в горле.

Только не единственный человек в городе, кто был по-настоящему добр ко мне, только не Навея с ее муниципальным колледжем, трейлером и голубыми ногтями. Которая позволила мне довезти ее до дома. Которая пыталась помочь.

– Мы ее не тронем, Лукас. – Его голос тихий. Уверенный. И на мгновение у меня появляется надежда. – Это сделаешь ты.

У меня внутри всё падает. В ужасе мотаю головой.

– Если хочешь присоединиться к нам, придется разделить трапезу.

– Я знаю! Я здесь, разве нет? В закусочной.

– Это не та еда, которую мы едим, брат, – говорит Джаспер. Я оглядываюсь – он ковыряется в зубах, в своих клыках, длинным ногтем.

– Ты что, не догоняешь? – грубо вклинивается Дрю. – Или ты пьешь ее кровь и становишься одним из нас, или становишься донором крови вместе с ней. Она уже точно покойница, а ты в одном шаге от того, чтобы к ней присоединиться, если примешь неправильное решение. От нас тебе не скрыться.

– Дрю говорит правду, – произносит Джаспер глубоким голосом, похожим на ритм барабана в той песне. Песне, с которой всё это началось, когда я хотел лишь того, чтобы кто-то спас меня и я не остался один.

Я качаю головой:

– Нет, я не могу. Она мой друг. Кого-нибудь другого.

– Ты бы предпочел, чтобы ради тебя умер незнакомец? – спрашивает Сайлас. – Пусть лучше это будет друг. Разорви свои последние связи. И тогда ты по-настоящему сможешь стать одним из нас.

– Я не… Я не хочу этого. – Но это ложь. Я хочу. Хочу так сильно, что меня трясет. Но Навея смотрит на меня, и она плачет, слезы катятся по ее носу, собираясь в лужу на стойке.

– Ты попросил нас прийти, – напоминает мне Сайлас, его теплая рука на моей спине, мягкое дыхание возле уха. Я чувствую его губы у себя на шее, их легчайшее касание, но от этого мое тело обдает таким жаром, что я едва не падаю на колени.

– Да он влюбился в тебя, Сайлас, – произносит Уиллис с понимающим смешком.

– Ну, что скажешь, Лукас? – спрашивает Сайлас. – Мы могли бы попировать, а потом мы с тобой уединились бы где-нибудь. – Его рука обхватывает меня за талию. – Тебе никогда больше не придется быть одному.

Это всё, чего я хочу. Потому что я не могу вернуться в тот дом, к благостным церковным блюдам, пустым комнатам, расставленным бутылькам с лекарствами и всему, что на следующей неделе придет требовать окружной инспектор.

– Я не хочу быть один, – шепчу.

– И не будешь, – отвечает Сайлас.

А потом включается музыкальный автомат, играет скрипка, и мужчина поет:

«Но под маскою ангела прятался демон жестокий…»

– Возьми то, что принадлежит тебе, Лукас, – говорит он. – И стань одним из нас.

Я делаю шаг вперед.

– Нет! – Между нами вдруг оказывается Дрю. Он замахивается своей бейсбольной битой на Сайласа – так быстро, что я едва успеваю проследить за его движением. Обрушившись на висок Сайласа, бита с треском разлетается на щепки. Сайлас падает.

– Беги! – кричит Дрю, и я делаю два поспешных шага к двери, пока мой мозг пытается понять, что происходит.

Джаспер бросается на Дрю, но рыжий уже готов – он выставляет вперед обломок бейсбольной биты, попадая прямо в грудь Джаспера. Джаспер рассыпается в пепел без единого звука.

– Беги, идиот! – снова кричит Дрю, в то время как Уиллис запрыгивает ему на спину и впивается страшными клыками в шею. Дрю вопит, кровь из его горла льется рекой, красной, как его волосы.

Навея вскакивает на ноги. Что бы ни держало ее обездвиженной на стойке, страх или какое-то заклинание, это «что-то» словно разрушилось, когда Джаспер превратился в пыль. Она хватает меня за руку и тащит к двери. Я, спотыкаясь, следую за ней, не в силах оторвать взгляда от Уиллиса, раздирающего горло Дрю. Дрю падает, его глаза закатываются, голова отваливается, словно у сломанной куклы.

Я кричу. Уиллис поворачивается ко мне – его лицо больше не похоже на лицо прекрасного сумасшедшего парня, это лицо монстра. Он делает шаг к нам, пока Навея отпирает дверь, мы перескакиваем через порог и выбегаем на парковку. Прежде чем он успевает последовать за нами, его останавливает чья-то рука.

Это Сайлас. Он потерял шляпу, его волосы слиплись от крови, но лицо его цело. Какой бы вред ни причинила бита, всё уже зажило. Он смотрит на меня, в глазах у него всё тот же водоворот масляной радуги, который я уже видел прежде.

Он что-то говорит Уиллису, тот закидывает голову назад и рычит – от этого звука трясется вся закусочная и дрожат стекла автомобиля у меня за спиной. Но он не идет за нами. Как и Сайлас. Он только наблюдает.

Я задеваю бампер своей машины. Моргаю. Не помню, как пересек парковку. Навея всхлипывает и кричит, чтобы я дал ей ключи. Я слышу песню, играющую на музыкальном автомате, дребезжащее завывание скрипки, просачивающееся сквозь дверь закусочной.

И я понимаю, что не хочу уезжать. Уехать – значит покинуть Сайласа. Если я сейчас уеду, знаю, что никогда его больше не увижу.

– Навея, – шепчу я, но она не слышит меня из-за собственного плача. Я повторяю громче: – Навея!

– Что?! – кричит она в ответ, задыхающаяся и напуганная.

– Я остаюсь, – поворачиваюсь, позволяя ей увидеть меня. Мое признание. Мое желание.

– Я остаюсь, – повторяю. – Но ты можешь ехать.

Я бросаю ей свои ключи. Она тянется за ними, но не успевает поймать, и они со звоном падают на землю. Рыдая, она лихорадочно ищет их у себя под ногами и, найдя, дергает дверь машины и садится на водительское сиденье. Я слышу, как она блокирует двери, потом запускает двигатель, и машина срывается с места, вылетая с парковки, – я едва успеваю отскочить в сторону.

Как только она уезжает, я переосмысливаю происходящее.

Но я здесь, а Сайлас там, по другую сторону стекла.

И я знаю, что должен сделать.

Он ждет, когда я подойду к нему.

Дрожащими руками открываю дверь. Тело Дрю всё так же лежит на полу у моих ног, а Уиллис воет, словно зверь, не сводя с меня взгляда. Но я твердым шагом подхожу к Сайласу, помня о том, что он мне сказал.

– Я хочу, чтобы вы ушли, – произношу почти шепотом. Даже для моих собственных ушей это звучит слишком жалко, так что я откашливаюсь и делаю вторую попытку. – Хочу, чтобы ты и твои парни ушли.

Сайлас наклоняет голову. Музыкальный автомат проигрывает следующий куплет. У меня разрывается сердце.

– Ты хочешь сказать, что нам здесь больше не рады?

Я киваю, хотя мне больно от этого.

– Хорошо.

Он наклоняется, чтобы поднять шляпу. Медленно надевает ее на голову.

– Всё, что тебе нужно было сделать, сказать мне это, Лукас. – Он делает жест Уиллису, который нагибается и с нечеловеческой силой взволакивает тело Дрю себе на плечи. Сайлас открывает и придерживает дверь, пропуская Уиллиса. Сайлас поворачивается, чтобы пойти за ним, но оглядывается напоследок.

– Но ты должен мне за Джаспера, – произносит он, и его голос так холоден, как никогда прежде. – И однажды я приду забрать свой долг.

Я смотрю, как они уходят. Пока они не исчезают в темноте, пока ко мне не приходит уверенность, что на парковке абсолютно никого нет, даже енотов. А потом я падаю.

Следующим утром Лэндри находит меня на полу и читает мне лекцию о вреде алкоголя и злоупотребления им. Но мы оба знаем, что я не пью, так что она готовит мне стопку оладушек и наливает большую кружку кофе. К полудню приезжают рабочие, чтобы вывезти старый музыкальный автомат, и с этого момента мы ни разу не заговариваем о нем. Навея больше не появляется в закусочной, и несколько недель спустя Лэндри сообщает мне, что Навея переехала, поступив в какой-то четырехгодичный колледж. Тела Джейсона и близнецов Тод выносит на берег реки через месяц, они обескровлены. Какое-то время ходят слухи о каких-то странных наркотиках, которые как будто появились на рынке, и эта история даже становится главной темой одного прайм-таймового детективного шоу: связь со смертями семьи Финли выглядит слишком странной, чтобы ее игнорировать. Конспирологические подкасты слетают с катушек. Они называют происшествие «Убийством в Кровавой реке», и на какое-то время это становится сенсацией, но люди не имеют ни малейшего понятия, что случилось. На самом деле.

Я порой напеваю мелодию, особенно когда повторяю материал к выпускным экзаменам или готовлю дом к продаже, но никогда не вкладываю в нее душу. Я решил наконец уехать из этого дерьмового города. Поеду в Даллас, или Денвер, или еще куда-нибудь. Попробую пробиться в жизни сам, посмотрю, что из этого получится.

Я задаюсь вопросом, придет ли Сайлас однажды забрать долг за смерть Джаспера, как он сказал. Я знаю – чтобы выяснить это, мне нужно всего лишь спеть для него песню и вложиться в нее. Но я не буду этого делать. Не сейчас. Я пока не готов. И пока я жду, я буду мечтать о прекрасном черноволосом парне в ковбойской шляпе с цветным водоворотом в глазах.