Читать книгу Архив - Виктория Шваб - Страница 9

Я провожу пальцами по надписи, и снова оказываюсь в прошлом году. Я сижу на одном из этих больничных стульев, которые вроде бы выглядят удобными – но дело в том, что в больнице не может быть ничего удобного. Прошло уже три года, как не стало деда. Мне пятнадцать, а Бену десять, и он мертв.

С папой разговаривают полицейские, а врач рассказывает маме, что Бен погиб от удара. От этого слова – удар – меня скручивает и рвет прямо в одну из серых больничных мусорок.

Врач пытается объяснить нам, что Бен не успел ничего почувствовать, но это ложь. Это чувствует мама. Это чувствует папа. И это чувствую я. Мне кажется, что мой скелет выдергивают из тела, и я обхватываю себя руками, чтобы удержать на месте занывшие ребра. В тот день я шла вместе с ним, как обычно, до пересечения улиц Линкольн и Смит, и он, как всегда, нарисовал у меня на руке человечка Бена, а я ему – девочку Мак. Он сказал, что она даже на человечка не похожа, и я согласилась. Тогда он сказал, что я странная, а я ответила, что он опаздывает в школу.

Через белую простыню я вижу нарисованную на его руке фигурку. Простыня не сдвигается ни на миллиметр, под ней нет никакого движения. Я не могу отвести от нее взгляда, а мама с папой говорят с врачами, и кто-то кричит, кто-то плачет, а я не могу ничего сделать – только сосредоточиться на мысли, что увижу его снова. Я покручиваю кольцо, этот спасительный серебряный ободок над высокими, до самого локтя, перчатками без пальцев: ведь я никак не могу смотреть на человечка Бена на своей руке. И все кручу и кручу кольцо, вожу большим пальцем по вырезанным на нем полоскам, и твержу себе, что все будет нормально. И это, конечно, вранье.

Бену десять, и он погиб. Но он не потерян. Только не для меня.

Спустя много часов, когда мы не вчетвером, а втроем, убитые горем, возвращаемся домой, я при первой же возможности вылезаю из окна и темными улицами бегу к лавке мясника – ко входу в Коридоры.

В приемной Архива за столом сидит Лиза, и я прошу отвести меня к Бену. Когда она говорит мне, что это невозможно, я кричу и требую, чтобы она показала мне путь. Она непреклонна, и я бегом врываюсь в Архив. Я бегаю по комнатам, галереям и переходам, не имея ни малейшего понятия, куда меня несут ноги. Я бегу так, будто знаю, где Бен, так же, как знают это Библиотекари, но это – заблуждение. Я бегу мимо тысяч стеллажей, колонн, рядов и стен с именами и датами, выведенными мелким чернильным шрифтом.

Я бегаю целую вечность.

Я бегаю до тех пор, пока Роланд не хватает меня за руку и не оттаскивает в боковую комнату, и там, на дальней стене, я вижу имя брата. Роланд отпускает меня на пару мгновений, чтобы закрыть за нами дверь, и под табличкой с именем я вижу замочную скважину. Мой ключ совершенно не подходит ни размером, ни формой, но я срываю с шеи шнурок и с трудом вставляю ключ. Он, конечно же, не поворачивается. Я пробую снова и снова.

Я молочу кулаками по панели, пытаясь разбудить его. Звук гулких ударов по металлу разрывает бесценную тишину, и Роланд оттаскивает меня в сторону, одной рукой придерживая мне локти, а другой – заглушая мои истошные вопли.

До этого мне так и не удавалось заплакать.

Теперь я сползаю на пол перед ящиком Бена – Роланд еще не выпустил меня – и всхлипываю.

Я снова сижу прямо на полу, на пышном красном ковре. Опираясь спиной о панель, я закатываю рукава и рассказываю Бену про наш новый дом, новый мамин замысел и новую папину работу в университете. Иногда, если мне нечего рассказать, я вспоминаю истории, которыми меня развлекал дед. Так я провожу целые ночи, не всегда осознавая, когда наступает день.

Спустя некоторое время я чувствую знакомое поскребывание и вытаскиваю Архивный листок из кармана. Аккуратный курсив гласит:

Томас Роуэлл, 12.

Я засовываю листок на место и опустошенно откидываюсь назад. Спустя несколько мгновений я слышу мягкие шаги, и поднимаю голову.

– Разве ты не дежуришь в приемной? – замечаю я.

– Сейчас смена Патрика. – Роланд слегка тычет в меня носком своего красного кеда. – Ты не можешь торчать здесь вечно. – Он сползает спиной по стене и устраивается рядом. – Делай свое дело. Найди эту Историю.

– Но это уже вторая за день.

– Коронадо – старое здание. Ты знаешь, что это означает.

– Знаю-знаю. Больше Историй. Счастье привалило.

– Ты никогда не попадешь в Отряд, если будешь и дальше говорить с ящиком на полке.

Отряд – следующая ступень за Хранителями. Каждый Отряд состоит из двух человек, они охотятся парами и выслеживают Убийц Хранителей – те Истории, которым удалось пробраться через Коридоры во Внешний мир. Некоторые на всю жизнь выбирают работу Хранителя, но в основном все двигаются дальше – в Отряд. Единственный пост еще выше – это работа непосредственно в Архиве, Библиотекарем. Я даже представить себе не могу, как можно отказаться от азарта погони, от адреналина и борьбы ради сомнительной прелести распределять мертвых по полкам и наблюдать за жизнью глазами других людей. Еще сложнее представить себе то, что каждый Библиотекарь в прошлом – заядлый охотник и следопыт. Где-то под рукавами Роланда спрятаны такие же метки Отряда, как и у моего деда. Они тоже имеют при себе знаки Архива, но вырезанные не на серебре, как у меня и других Хранителей, а прямо на коже.

– А кто сказал, что я хочу в Отряд? – вызывающе спрашиваю я, хотя за этим кроется не так уж много смысла.

Дед работал в Отряде с рождения Бена. А потом решил снова стать Хранителем. Я никогда не встречала его партнершу, и он о ней никогда не рассказывал, но уже после его смерти я нашла одну их общую фотографию. Они вдвоем крупным планом, прижимаются плечом к плечу так, что на фотографии почти нет свободного места, и улыбаются одними губами, оставив глаза сосредоточенно-серьезными.

Говорят, партнеры по Отряду повязаны кровью, жизнью и смертью. Интересно, простила ли его эта женщина за то, что он ушел.

– Дед сам отказался от этой работы, – говорю я, понимая, что Роланд все и так знает.

– Как думаешь, почему? – спрашивает он.

– Сказал, что хочет нормальной жизни…

Хранители, не ставшие членами Отряда, разделяются на два больших лагеря. Тех, кто выбирает профессию, где способность читать прошлое людей становится выигрышной, и тех, кто стремится уйти как можно дальше от любого прошлого. Деду, видимо, пришлось нелегко – он стал частным детективом. В его офисе часто шутили, что он продал душу дьяволу: ведь он мог распутать преступление, просто коснувшись руками какой-нибудь вещи.

– Думаю, на самом деле он имел в виду, что хочет остаться в живых как можно дольше. Чтобы воспитать меня.

– Он сам тебе это сказал? – интересуется Роланд.

– Разве в мои прямые обязанности не входит, – подкалываю я, – знать все, даже если это не было сказано?

Роланд ничего мне не отвечает, поворачивается к ящику Бена и проводит пальцем по табличке с датами и именем. Цифры и буквы должны уже стереться добела – так часто я к ним прикасаюсь.

Роланд вдруг нарушает молчание:

– Странно, что ты постоянно навещаешь Бена, но никогда не приходишь к Энтони.

Я вздрагиваю при неожиданном упоминании имени деда.

– А я смогу увидеть его, если захочу?

– Конечно нет, – деловитым библиотекарским тоном отвечает Роланд, но затем тон его становится по-прежнему теплым и мягким. – Бена ты тоже не можешь увидеть, и это не заставляет тебя отказаться от попыток.

Я закрываю глаза и задумываюсь, подбирая правильные слова.

– Дед словно вырезан в моей памяти. Не думаю, что я смогу забыть его, даже если попытаюсь. А Бен – прошел всего год, и я уже начала забывать. И не могу остановиться. Это невыносимо.

Роланд рассеянно кивает, но ничего не говорит. Он умудряется сопереживать и быть отстраненным одновременно. Ведь он ничем не может помочь. И не станет помогать. Я приходила к ящику Бена больше двух дюжин раз за прошедший год, и Роланд ни разу не поддался на мои уговоры и не открыл его. Ни разу не позволил мне взглянуть на брата.

– Кстати, где полка деда? – спрашиваю я, меняя тему разговора, не дожидаясь, пока боль в груди станет невозможно терпеть.

– Все члены Архива хранятся в Специальных коллекциях.

– А где это?

Роланд многозначительно изгибает бровь и ничего не говорит.

– Почему их держат отдельно?

Он лишь пожимает плечами.

– Мисс Бишоп, не мы придумываем правила.

Затем он встает и приглашающе протягивает мне руку. Я замираю в нерешительности.

– Маккензи, все нормально, – подбадривает он, сам берет мою ладонь, и я ничего не ощущаю. Библиотекари – настоящие асы во всем, что касается эмоций и воспоминаний. Сейчас он заблокировал свои мысли, выстроил между нами стену. Мама трогает меня, и я никак не могу от нее отгородиться, а рядом с Роландом я снова могу чувствовать себя слепой и глухой – обычной.

Мы идем бок о бок.

– Подожди секунду, – вдруг вспоминаю я и возвращаюсь к полке Бена. Роланд терпеливо ждет, пока я достаю ключ и вставляю его в скважину на ящике брата. Ключ не поворачивается, как и всегда.

Но я никогда не перестану пытаться.

Меня не должно быть здесь. Я могу прочесть это по выражению их глаз.

И тем не менее вот она я: перед столом в большой палате у второго крыла Атриума. Все отделано мрамором, поэтому кажется, будто здесь холоднее, чем в остальном Архиве. На полках нет Историй, только объемистые фолианты, и Библиотекари по другую сторону стола говорят громко, не боясь разбудить мертвых. Неподалеку сидит Роланд.

– Энтони Бишоп, – начинает какой-то мужчина с бородой и острыми, цепкими глазками. Он читает бумаги на столе. – Вы пришли сюда, чтобы объявить свою… – Он поднимает на нас взгляд и замолкает. – Мистер Бишоп, вы же понимаете, что существует возрастной ценз. Ваша внучка будет непригодна еще в течение… – он снова утыкается в бумаги, – четырех лет.

– Она готова к испытаниям, – отвечаешь ты.

– Она не пройдет их, – вмешивается женщина.

– Я сильнее, чем кажется на первый взгляд, – не сдаюсь я.

Мужчина тяжело вздыхает и потирает бороду:

– Энтони, что ты творишь?

– Это мой единственный и окончательный выбор, – говорит дед.

– Какое безрассудство! Ты можешь предложить Питера, своего сына. И если, в случае чего, Маккензи захочет и окажется способной…

– Мой сын для этого не годится.

– Может, ты предвзято…

– Он замечательный, но в нем нет стержня, и он легко носит в себе ложь. Он не годен.

– Мередит, Алан, – вступает Роланд, скрестив пальцы, – дадим ей шанс.

Бородатый Алан возмущенно выпрямляется и смотрит в его сторону:

– Ни за что.

Я украдкой кошусь на деда, в поисках хоть какой-то поддержки – знака или кивка, но он непреклонно смотрит прямо перед собой.

– Я справлюсь, – с нажимом говорю я. – Я не просто его единственный выбор. Я действительно самая лучшая.

Алан озадаченно хмурит брови:

– Прошу прощения?

– Ступайте домой, юная леди! – отрезает Мередит и пренебрежительно машет рукой.

Ты предупреждал меня, что они станут сопротивляться. Ты долгие недели учил меня стоять на своем.

Я выпрямляюсь во весь рост, стараясь казаться больше и значительнее.

– Только после того, как пройду испытание.

Мередит досадливо вздыхает, но Алан не поддается:

– Вы. Не. Пригодны.

– Сделайте исключение, – бесцеремонно предлагаю я и боковым зрением вижу, как углы рта Роланда загибаются вверх.

Его улыбка действует на меня, как стартовый флажок на гонщика.

– Просто дайте мне шанс.

– Вы что думаете, это клуб по интересам? Спорт такой? – не выдерживает Мередит, и ее взгляд мечется между мной и тобой. – О чем вы только думали, когда вовлекли ребенка в этот…

– А я считаю, что это достойная работа, – перебиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. – Я к ней готова. Вы, наверное, стремитесь сберечь и защитить меня, или думаете, что я еще недостаточно сильна – но ошибаетесь.

– Вы – неподходящая кандидатура. И разговор окончен.

– Был бы окончен, Мередит, – спокойно замечает Роланд, – если бы ты принимала здесь решения в одиночку.

– Но я не могу этого допустить… – смущается Алан.

Я теряю контроль над ситуацией. Я не могу проиграть. Если я проиграю, то потеряю тебя.

– Я считаю, что готова, а вы считаете, что нет. Давайте просто выясним, кто прав.

– Ваше самообладание впечатляет. – Роланд поднимается с места. – Но вы должны знать, что не все Истории можно убедить словами. Среди них попадаются проблемные. – Он закатывает рукава. – А иногда встречаются просто жуткие.

Два других Библиотекаря все еще пытаются что-то сказать, но я уже не слушаю. Я сосредотачиваюсь на Роланде. Дед предупреждал меня, что следует быть готовой ко всему, – и был прав, потому что в промежутке между двумя короткими моментами поза Роланда меняется. Едва заметно – плечи расслабляются, слегка сгибаются колени, кисти скручиваются внутрь, – но за долю секунды я понимаю, что он собрался атаковать. От первого удара я уворачиваюсь, но он слишком быстр, даже быстрее деда, и я не успеваю ответить прежде, чем красный кед достает до моей грудной клетки. Я улетаю на пол, перекатываюсь и поднимаюсь на корточки, и когда поднимаю голову, его уже нет.

Я слышу его за мгновение до того, как он обхватывает локтем мое горло, и успеваю вставить между нами руку, чтобы меня нельзя было задушить. Тогда он тянет назад и вверх, мои ноги отрываются от земли, но я замечаю стол и использую его как опору. Толкнувшись вверх, я в прыжке выкручиваю ему руку, высвобождаюсь и приземляюсь за его спиной. Он поворачивается, и я бью ногой со всей силы, целя ему в солнечное сплетение, но он слишком высок, так что я попадаю в живот. Он тут же блокирует мою ногу, и я подбираюсь, готовясь к его очередной хитрости, но ничего не происходит.

Роланд смеется, отпускает мою ногу и как ни в чем не бывало садится на край стола. Два других Библиотекаря сидят за столом с вытянувшимися лицами. Я не знаю, что их больше поразило: внезапная схватка или хорошее настроение Роланда.

– Маккензи, – говорит он, расправляя рукава, – тебе нужна эта работа?

– Она даже не представляет, что подразумевается за этим словом, – говорит Мередит. – Да, у нее подвешен язык, и она может уклониться от удара. Но она – ребенок. Это просто несерьезно…

Роланд поднимает руку, и Мередит замолкает. Он смотрит мне прямо в глаза, тепло и с искренним одобрением.

– Тебе она нужна? – снова спрашивает он.

Конечно, нужна. Ведь я хочу, чтобы ты остался со мной. Время и болезнь отбирают тебя у меня. Ты сказал, что это – единственный способ остаться вместе. Я не упущу этой возможности.

– Да, – твердо отвечаю я.

Роланд выпрямляется:

– В таком случае я утверждаю кандидатуру.

Мередит приглушенно ахает.

– Она смогла сохранить самообладание в разговоре с тобой, Мередит, а это многого стоит, – говорит Роланд, уже улыбаясь во весь рот. – А что касается бойцовских качеств, мне судить – и я заключаю, что у нее есть талант.

Он смотрит на тебя.

– Достойную смену ты вырастил, Энтони. – Роланд оглядывается на Алана. – Что скажешь?

Бородатый библиотекарь постукивает пальцами по столу, глядя куда-то мимо нас.

– Вы не можете утверждать… – бормочет Мередит.

– Если мы это сделаем, а она продемонстрирует свою некомпетентность в любом из вопросов, – говорит Алан, – она будет лишена работы.

– И если она окажется негодной, – добавляет Мередит. – ты, Роланд, устранишь ее сам.

Роланд вновь улыбается в ответ на ее вызов.

Я делаю шаг вперед.

– Я все понимаю, – говорю я так громко, насколько хватает храбрости.

Алан медленно поднимается с места:

– В таком случае и я утверждаю твою кандидатуру.

Мередит сверкает глазами и тоже встает:

– Я оказалась в меньшинстве и потому вынуждена утвердить твою кандидатуру.

И только после этого ты кладешь руку мне на плечо. Я чувствую, как гордость за меня искрится в кончиках твоих пальцев. И улыбаюсь.

Я им всем покажу.

Вместо тебя.