Читать книгу Внутренний голос - Виктория Токарева, Виктория Самойловна Токарева - Страница 3

Однажды в моем доме раздался звонок, и молодой голос спросил:

– Могу я услышать Викторию Токареву?

– А вы кто? – поинтересовалась я.

– Никто.

– А имя у вас есть?

– Есть. Меня зовут Ким.

– Вы китаец?

– Нет. Почему вы так решили?

– Имя китайское. Они там все Кимы.

– Ким – это Коммунистический интернационал молодежи. Папа придумал.

– Понятно, – сказала я. – Что вы хотите?

– Я хочу с вами познакомиться.

– А сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

– А зачем нам знакомиться?

Я действительно не понимаю: что общего у двадцатичетырехлетнего юноши с пятидесятилетней теткой?

– Вы – мой кумир.

– От кумиров лучше держаться подальше, – посоветовала я. – Вблизи они очень сильно проигрывают.

– Мне не просто было позвонить вам. Не отказывайтесь, пожалуйста.

– А где вы живете? В Москве?

– Нет. Я живу в Челябинске.

– А чем вы занимаетесь?

– Я пишу.

Так и знала. Начинающий писатель. Меня часто разыскивают начинающие писатели и приносят свои книги на рецензии.

Это плохая идея. Мне последнее время ничего не нравится.

Талант – редкость. А засорять мозги отходами не хочется. Да и вредно. Это примерно то же самое, как есть просроченную колбасу. Потом тошнит и хочется блевать. А главное, не знаешь, что сказать. Обижать не хочется, а врать неприятно. Короче, лучше не принимать рукопись. Отказываться надо сразу – коротко и решительно. Не морочить человеку голову и не вселять пустые надежды. И еще я боюсь ошибиться: скажу «плохо», а это совсем не плохо, и получится, что я ударила человека по рукам.

– Я не буду читать вашу рукопись, – сказала я.

– Почему? – оторопел Ким.

– Я сейчас занята своей работой и не хочу отвлекаться.

– Я готов ждать сколько угодно.

– Зачем вам чужое мнение? Вы же все равно не перестанете писать.

– Не перестану.

– Писателю никто не нужен.

Ким молчал. Молчание было трагическим и одновременно вымогательским. Ким надеялся, что я передумаю. Эти начинающие наглые, как цыгане.

– Всего хорошего, – пожелала я и положила трубку.

Я вспоминаю свое начало. Мне помогали. Юрий Нагибин сказал: «Пишут все, а она писатель» – и налил мне стакан водки, а я его выпила. Притом что до этого никогда не пила, тем более стаканами. Я уже где-то это рассказывала, но что же делать? Из песни слова не выкинешь.

Я помню этот день. Зима. Подмосковье. Мне двадцать шесть лет, вверху – заснеженные кроны деревьев, а внизу – снежная укатанная дорога с желтым следом навоза. Тогда еще по дорогам ходили лошади.

Когда меня спрашивают: «Какой у тебя был самый счастливый день?» – я вспоминаю этот. Еще бы…

Нагибин написал предисловие к моей первой книге. Предисловие лучше, чем вся книга.

Меня поддержал Константин Симонов, назвал мой рассказ «мастерский». Он позвонил мне в девять часов утра. Я помню это утро. Его голос.

Короче, мне помогали. Значит, и я должна помогать. Но, может быть, моя помощь заключается именно в отказе. Не вмешиваться.

Короче, я Кима отшила, но он оказался настойчив.

Через месяц опять раздался звонок.

– Вы звоните из Челябинска? – спросила я.

– Нет, я в Москве. Я приехал на один день.

– Зачем?

– Посмотреть спектакль в «Современнике».

– И всё?

– И всё.

– А где вы остановились?

– Нигде.

Я поняла: Ким приехал утром и будет весь день ходить по городу, присаживаться на лавочки, ждать начала спектакля. А ночью – поезд до Челябинска.

– А что вы едите? – поинтересовалась я.

– Булочки, баранки.

Значит, заходит в булочную и покупает хлебобулочные изделия. На обед в кафе денег нет.

Неужели существуют такие духовные молодые люди? Ради того, чтобы посмотреть спектакль, едут за тридевять земель, где их никто не ждет и негде голову приклонить.

– «Современник» – это хороший театр, – говорю я, чтобы что-то сказать.

Наверное, он хочет ко мне приехать. Было бы правильно пригласить его и хотя бы накормить. Но ехать ко мне – далеко. Он не успеет на спектакль.

– А зачем вам этот спектакль?

– Для кругозора.

Такие жертвы для кругозора, но, наверное, молодость тем и отличается от зрелости и перезрелости. Перезрелость не любит жертвоприношений. А старость просто отвергает всякие жертвы.

– Желаю вам удачного просмотра, – говорю я и кладу трубку.

Мне хочется отделаться от Кима, от чувства вины, которое он во мне пробуждает.

«Позвонит и перестанет», – думаю я, но ошибаюсь.

Ким снова звонит через какое-то время, и это продолжается целый год, до тех пор, пока я не сдаюсь.

– Ладно, – говорю я. – Приезжайте.

И диктую адрес. Я указываю ему время и место. Время – одиннадцать часов утра. Раньше придет, раньше уйдет.

Ким появляется в пятнадцать часов. То есть опаздывает на четыре часа.

Я ничего не понимаю. То пробивался целый год, а теперь не в состоянии явиться вовремя. Опаздывает на полдня. Что бы это значило?

А значило то, что он перепутал дорогу. Сойдя с автобуса, надо было идти перпендикулярно шоссе, а он пошел параллельно. И дошел почти до города Подольска. Тем временем небо затянуло фиолетовыми тучами и грянул дождь. Это был не просто дождь, а водопад, как будто на небе открыли все шлюзы.

Водопад долго не продолжается, но успевает вымочить до нитки.

Ким осознал свою ошибку и двинулся в обратную дорогу.

В пятнадцать часов он предстал передо мной – босой, как божий странник, держа в обеих руках свои кроссовки.

Я поняла, что это Ким. Больше некому. Он виновато улыбался – молодой, хорошего роста, очень красивый. Буквально красавец прибалтийского типа. Его рубаха прилипла к телу, выступали рельефные мышцы. Ким просто просился на обложку модного журнала.

Я моментально простила ему опоздание – не из-за красоты, а из-за выражения лица. Такого лица не могло быть у плохого, хитрого человека. На меня смотрела сама чистота и ясность. «Юности честное зерцало».

Ким объяснил мне свою географическую ошибку. Далее я усадила его обедать.

У меня в гостях была дочь, близкая Киму по возрасту. Мы сидели втроем, беседовали.

Ким признался, что хочет переехать в Москву. Челябинск – город хороший, но все равно провинция. Основная культура варится в Москве. Ким хочет пробовать себя в литературе.

– А какое у вас образование? – спросила дочь.

– Юридическое. Я окончил юрфак.

– Это хорошая работа, – предположила я.

– Сидеть в юридической консультации и подыхать от скуки. Я не переношу скуки.

– Кучерена и Резник – богатые люди, – напомнила я.

– Им уже по шестьдесят. Мне надо пахать сорок лет, чтобы стать Кучереной.

– А как вы собираетесь зарабатывать? – спросила дочь.

– Писать книги.

– Их никто не купит, потому что вы не раскручены, вас никто не знает.

– Но Токареву покупают. А она тоже когда-то начинала.

– Тогда было другое время. Советский Союз. Оттепель. Социализм. А сейчас… Сейчас капитальный криминализм, никто никому не нужен.

Ким промолчал. Я поняла: он собирается выбиться с моей помощью. Я должна протянуть ему руку и втащить на олимп.

– Нужен талант, – сказала я. – Праздник, который всегда с тобой.

– Я в себя верю, – спокойно сказал Ким.

– Это правильно, – поддержала дочь. – Только так можно переплыть океан. Иначе утонешь.

– У вас есть семья? – спросила дочь.

– Отец и мама.

– А жена и дети?

– Нет.

– Это хорошо. Не надо ни за кого отвечать. Не надо халтурить и заниматься всякой подёнкой. Можно делать то, что нравится.

– В крайнем случае можно писать сериалы, – подсказала дочь.

Я обратила внимание, что сериалы пишет целая команда. Человек по пять. Фамилии никто не запоминает и даже не прочитывает. Братская могила, но можно как-то прожить. От голода не помрешь.

Мы еще посидели какое-то время. Через два часа Ким попрощался.

Я люблю, когда гость не засиживается. У Кима внутренний такт, чувствовалось, что он из хорошей семьи.

Ким удалился, держа мокрые кроссовки в опущенных руках.

Дочь долго смотрела ему в спину, потом сказала:

– Его здесь в Москве обманут и кинут. Мне его очень жаль.

– Почему обязательно кинут? – спросила я.

– Современные продюсеры видят, кого можно обмануть, а кого нельзя. Его можно. За ним никто не стоит.

Я вспомнила виноватую улыбку Кима и расстроилась. Приедет из Челябинска и пойдет по кругам ада. Хорошо, если не сломается. Жизнь груба, а Создатель равнодушен.

Через год Ким переехал в Москву. Отец дал ему деньги на квартиру. У отца была своя конфетная фабрика. Похоже, что деньги у него водились.

На деньги, выделенные папашей, Ким подобрал две квартиры: двухкомнатную в спальном районе и однокомнатную в тихом центре возле парка.

Ким звонил мне и советовался. Я предпочитала двухкомнатную. Всё-таки спальное место должно быть скрыто от глаз. Две комнаты – минимум для молодого человека. Но Ким колебался. Район, в котором находилась двушка, заставлял забыть о Москве. Казалось, что ты живешь где-то в Казахстане, в городе Шевченко.

Однокомнатная квартира была угловой и напоминала корабль, плывущий в облаках. Рядом, через дорогу – парк. В парке можно гулять и дышать свежим воздухом и одновременно обдумывать свои замыслы. Город и загород одновременно.

Ким выбрал однушку. Единственное, что его смущало, – детский сад напротив. Прежние хозяева квартиры успокоили: детский сад для глухонемых детей. Дети не слышат и не говорят, а значит – не орут.

Ким поверил, но быстро понял, что его ввели в заблуждение. Попросту надули. Глухонемые дети орали пронзительно, как дельфины. Они не слышали друг друга и, возможно, не слышали себя, но энергия выплескивалась из них, как волны во время шторма, и все это начиналось в девять утра.

Помимо крика, и даже больше чем крик, Кима мучила калитка в железной ограде, ведущая в детский сад. Калитка хлопала железо о железо. И этот ритмичный стук сводил с ума. Заставлял ждать следующего хлопка. Б-бах! Второй б-бах! И так в течение всего утра.

Ким затыкал уши, но крики и бахи прорезали барабанные перепонки и затекали в мозги. И ничего нельзя было сделать. Ким ходил к директору детского сада. Это была женщина. Она выслушивала и ждала денег от Кима, но Ким про деньги не догадывался, а бесплатно ничего не делается.

Ким купил в хозяйственном магазине резиновую прокладку и наклеил её в место соприкосновения калитки и ограды, но клей не держал.

Все кончилось тем, что Ким поднимался в восемь утра и уходил в парк.

В парке было безлюдно – ни криков, ни стуков, и это умиротворяло.

Единственное, хотелось спать. Ким садился на лавку и дремал, как старик.

Тем не менее он обживался на новом месте. Наводил уют. Купил массивную дверь, обтянутую шершавой коричневой кожей, прошитой золотыми кнопками. Самая достойная дверь на лестничной площадке. Но и здесь, на площадке, не все было безупречно.

Рядом с Кимом жила девушка Рита, низкой социальной ответственности, как сейчас говорят. А попросту – проститутка. Она хотела поближе познакомиться с Кимом, но Ким ее сторонился. Боялся инфекции.

Внешне Рита неплохая и, если бы смыть с нее чрезмерную косметику, была бы даже милая. Но у нее был свой вкус, не совпадающий со вкусом большинства.

К Рите каждый день ходили гости. Они пили, вопили, а потом выходили на площадку и дрались. Слышался звон разбиваемых бутылок. Ким догадывался, что делали «розочку». Разбитая пополам бутылка имеет неровные острые края, в уголовном мире называется «розочка». Попадет такая «розочка» в лицо и можно остаться без глаз.

Киму хотелось выйти на лестницу и сделать замечание, но он боялся, что естественно.

Утром один изнуряющий шум, вечером другой – опасный и криминальный. Ким не мог смириться и чего-то ждал. И дождался. На лестнице стало тихо. По вечерам – тишина.

Ким решил, что Рита уехала. Стояло лето. Рита могла уехать к морю, в Сочи, например, или в Турцию. Лето – промысловый период. Темпераментные турки любят русских женщин с низкой социальной ответственностью. Можно хорошо заработать.

Ким понимал, что Ритин отпуск когда-нибудь кончится и все вернется на круги своя. Но тишина длилась и продолжалась почти все лето.

В один прекрасный день выяснилось, что Рита умерла и лежит в своей квартире мертвая и совершенно одинокая. Набежали Ритины родственники. Они пребывали в прекрасном настроении, весело ломали дверь, а потом два мужика вынесли Риту в крепкой простыне, ухватив с двух сторон. Поклажа покачивалась, как гамак и слегка текла. Простынь быстро промокла, стала темной.

Два мужика пронесли Риту мимо двери Кима, свернули на лестничный пролет и во время разворота качнули скорбной поклажей. Гамак проехал по двери Кима, оставив широкий густой след.

Ким отмывал и скреб несколько дней. Его породистая дверь была оскорблена и поругана. Ким воспринимал случившееся как собственное падение. Но более всего его удивляло отсутствие скорби или хотя бы видимости скорби. Родня откровенно радовалась освободившейся квартире. Недвижимость в центре стоит больших денег, неподъёмных для простого человека.