Читать книгу Жила-была девочка - Виктория Трелина - Страница 10

На столе много-много всего вкусного: колбаса, нарезанная полумесяцами, солёные помидоры с упругими блестящими боками, огромные и безумно вкусные конфеты Гулливер в жёлтой обёртке, компот в графине и лимонад для взрослых в бутылке с этикеткой, на которой нарисовано яблочко. «Вино крепкое яблочное», – объявляет дедушка с улыбкой и открывает бутылку. Мама, накалывая на вилку колбасу, радостно и непривычно оживленно рассказывает о том, как она «выбила общагу». Словосочетание не кажется мне весёлым, потому что я слышу в нём слово «бить», а дедушка учит меня, что бить, кого бы то ни было – это плохо. И мама, как взрослый человек, тоже должна это знать. Я смотрю на маму, пытаясь понять, шутит она или нет. Возможно – шутит, потому что такой весёлой она бывает крайне редко. Но сейчас я не хочу сильно вникать и задумываться, что так радует маму, потому что вместе с ней в деревню сегодня приехал дядя Вася и привёз с собой мою сестру Нинку. «Ниночку», как называют её взрослые. Пока они едят, я вожу её по хате и по двору, чувствуя себя здесь хозяйкой и большой девочкой. Ниночка смешная: она таращит большие зелёные глазищи на кроликов, хватает испуганных кошек за хвосты, убегает при виде коровы и пытается поймать курицу. Всё это происходит с шумом, смехом и визгом. На каждый издаваемый сестрой звук из дома выскакивает её мама – рыжеволосая тётя Римма, она также шумно спрашивает нас, «почему мы орём», потом идёт за нами, и так же странно, как Нинка, реагирует на кроликов и корову. Вообще, тётя Римма забавная: бегает за нами по пятам, не разрешает Нинке трогать животных и то и дело проверяет, не грязные ли у дочки руки и не горячий ли лоб. Я не понимаю этой излишней опеки, ведь здесь не город, где дети не гуляют одни и моют руки после каждой прогулки.

Я жду, когда тётя Римма уйдёт, и тихонько вывожу сестру со двора. Мне очень хочется, чтобы нас увидела Маринка. Мы бесцельно торчим под её окнами, в которых я пытаюсь разглядеть силуэт подруги, Нинка обсасывает какую-то сломанную ветку, вокруг рта у неё серая грязь. Я представляю, что было бы, если бы вышла тётя Римма. Почему за мной каждую минуту никто не выбегает, и не проверят, не сую ли я в рот какую-нибудь гадость? Мне хочется, чтобы за меня побеспокоились, ведь я тоже ребёнок и имею право вымазываться и шалить, я отбираю у сестры веточку и тру ею свой подбородок. В этот момент скрипит и грохочет калитка, и на улицу выходит дядя Вася с большим коричневым фотоаппаратом. Я обожаю фотографироваться, жалко, правда, что фотографии обычно бывают готовы только года через два. Сегодня он как раз привёз какие-то снимки в чёрном конвертике, на них мы с Нинкой сидим, лежим и стоим на диване. Когда это было, я совершенно не припоминаю. Ну, ничего, всё равно фотографии – это очень интересно. Я с готовностью делаю всё, что говорит дядя Вася: становлюсь у дерева, старательно держу шубку за краешки, как на утреннике, беру за ручку Нинку. Я улыбаюсь, а сестра капризнячиет и вертится.

У себя возле калитки появляется Маринка в клетчатом капюшоне. Она смотрит на нас с завистью и не решается подойти. Меня охватывает чувство собственной значимости и, неожиданно для себя, я делаю вид, что не замечаю подругу. Её замечает дядя Вася, он, улыбаясь, кричит:

– Марина, иди сюда. Будешь фотографироваться с девочками?

Маринка с непроникновенным лицом скрывается за забором и продолжает смотреть на нас уже из укрытия, в щель между штакетом.

Вечером Нинку всей семьёй долго укладывают спать. Лёжа на высокой перине, я с презрением смотрю, как из холодного коридора затаскивают в хату старую пыльную детскую кроватку с перекладинами на боках. Я уже давно не сплю на ней. И клеёнку мне под простынь давно не подкладывают. И никто со мной так не нянькается. Я, конечно, понимаю, что Нинка маленькая, но это не значит, что все взрослые, включая мою маму, должны носиться вокруг неё. Я начинаю громко всхлипывать, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание, на что получаю укоризненный взгляд дедушки:

– Внуча, как тебе не стыдно, ты же большая девочка.

Я обиженно отворачиваюсь к стенке и засыпаю с мыслью о том, чтобы Нинка поскорее уехала. Сквозь сон слышу, как сестра с плачем кричит, что она хочет домой. Но, по всей видимости, взрослые её не понимают и поочерёдно суют ей бутылочку с водой, горшок и мои игрушки.

Утром в хате непривычно шумно и не убрано. Тётя Римма говорит, что Нинка не спала всю ночь, что им с дочерью не подходит деревенская вода и завтракать они не будут. Бабушка расстроена, потому что она всё утро лепила вареники с творогом и жарила котлеты. Мне жалко бабушку и я хочу только одного – поскорее проводить всю эту шумную толпу за калитку и спокойно порисовать у тёплой грубки, из которой доносится уютный треск. Но неожиданно выясняется, что я тоже вместе со всеми еду в город, потому, что мы с мамой, оказывается, переехали, и мне предстоит посмотреть своё новое жильё. Я сразу перестраиваюсь и с готовностью собираю вещи. Мне очень интересно, где теперь мой дом. Дедушка сказал, что там есть лифт – кабинка, которая возит людей по этажам. Я с гордостью кошусь на Нинку, ведь у неё в доме такого нет, хотя они и живут на самом высоком – пятом этаже.

Дедушка открывает гараж и долго сидит в гудящей машине, труба возле задних колёс трясётся и выпускает серые спиральки. Во дворе пахнет машинным дымом. Это запах весны. Зимой мы ездим в город на электричке.

Дядя Вася всегда сидит впереди, а когда мы подъезжаем к городу, меняется с дедушкой местами. Дедушка говорит, что не может водить автомобиль по городу, потому, что там много машин. Но мне кажется, он говорит так специально, а на самом деле просто учит дядю Васю рулить. Сидит на пассажирском сиденье, а сам всё время повторяет: «Правее, сдай, сбавь»

Дедушкина машина очень красивая, белая – пребелая и называется красиво – «москвич». Я люблю кататься на ней и обожаю её запах. А бабушка никуда ездить не любит, она боится скорости, и у неё кружится голова. Они с Нянькой остаются сидеть на скамейке и машут нам «До свидания», Нянька машет «до свидания» палкой. Мы трогаемся с места и начинаем интенсивно махать руками каждый в своё окошко. Сегодня мне хочется поскорее доехать: до города далеко, мне тесно между моей и Нинкиной мамой, и от машинного запаха слегка подташнивает. Сестра, надувшись, сидит на коленях у тёти Риммы и пинает пыльным сандаликом зелёное сиденье впереди себя. Я кошусь на свою маму, если бы я так сделала, мне бы уже влетело. Я тоже надуваю губы и смотрю на руль, в середине которого выдавлены буквы АЗЛК, я думаю о лифте, мне представляется вагончик поезда, карабкающийся вверх по ступенькам.

«Общага» оказалась красивым девятиэтажным домом с качелями и гаражами во дворе. Я с замиранием сердца вхожу в тесный гудящий шкафчик, который тут же сам закрывает дверцы. Меня прижимают в углу, перед моим носом синий в дырочку-капельку сандалик Нинки, которую тётя Римма держит на руках. Я боюсь, что шкафчик не откроется.

– Это лифт, – поясняет дедушка.

Я уже и сама поняла, хотя представляла себе всё совсем по-другому.

Мы заходим в длинный, пахнущий супом, коридор с множеством дверей и бельевых верёвок. Откуда-то доносится шум воды, звон посуды и детские голоса. Мне, определённо, здесь нравится.

– Ты будешь спать на раскладном кресле, – мама заводит меня в просторную комнату с жёлтыми стенами. Вся мебель здесь новая. Нет ничего из домика-сарая на Белой горе. В кресле, на котором мне предстоит спать, сидит кукла-мальчик в коричневой панамке.

– Это Андрюша, – говорит мне мама. Она поворачивается к шкафу и одним движением достаёт оттуда вторую куклу-близнеца в такой же панамке, сшитой как будто, из медвежьей шкурки.

– А это Антоша, – мама даёт куклу Нинке.

Я не хочу, чтобы кукла была мальчиком. И имя Андрюша мне не нравится. У Антоши личико милее, если с него снять панамку и надеть платьице, он мог бы стать Ирочкой. Ему подходит это имя. Я уже знаю, что не буду любить своего Андрюшу, но плакать и отбирать куклу у маленьких некрасиво. Я понимаю, какое счастье, что Нинка мне двоюродная сестра, а не живёт со мной всё время.

– Нинка, дура, хвост надула и по речке поплыла, – бормочу я под нос, пока взрослые разбирают узлы и сумки.

– Я маме лассказю, – сюсюкает сестра.

– Ну и рассказывай, кино показывай, – выливая сейчас на малявку весь набор детсадовских дразнилок, я кажусь себе очень важной и остроумной, и окончательно убеждаюсь в том, что не люблю малышей.

В дверь стучат, и тут же, не дожидаясь ответа, открывают её. На пороге стоит худенькая девочка с прямыми, как солома тёмными волосами и мальчик на голову ниже меня, у него под носом розовое пятно, такое бывает, когда долго не проходит насморк.

– Знакомься, солнышко, это Римма и Слава. Будешь с ними дружить, – мама непривычно весела и гостеприимна.

Странные дети. Откуда они здесь взялись? И почему я должна с ними дружить? И имя странное – Слава. Я ещё такого не слышала. Похоже на девчачье. Если бы у меня не было тёти Риммы, и я не знала бы, что Риммами зовут девочек, и не поняла бы, кто из них кто.

Римма и Слава, молча, прошли в нашу комнату, как будто привыкли всегда ходить в гости без приглашения. Я удивилась и застеснялась. Никогда не знаю, как себя вести с незнакомыми детьми.