Читать книгу Подкидыш - Вильям Бюснах - Страница 4

Вот уже два года в большом доме, расположенном на бульваре Анфер, мимо которого матери всегда проходили с тяжелым сердцем, в мрачном жилище, похожем с виду на казарму или больницу, быстро рос Жильбер.

– Как дурная трава! – всегда говорила сестра Перпетуя, занимавшая место главной воспитательницы младшего отделения.

Это была высокая, сухая старая дева, не чувствовавшая, по-видимому, особенной привязанности к детям, но обладавшая всеми необходимыми качествами для своей службы. Необыкновенно аккуратная, неутомимая и точная, сестра Перпетуя лишь изредка шутила с ребятишками, порученными ее попечению. Однако она добросовестно меняла их пеленки, заботливо осматривала рубашки и строго следила за чистотой детских рожков[2], а также за качеством молока.

Жильбер, которому в это время было около трех лет, сделался предметом особенных забот сестры Перпетуи. Это был настоящий чертенок. При малейшей его шалости худой палец воспитательницы поднимался над его вздернутым носиком, серые глаза становились сердитыми и раздавался гневный голос:

– Погоди, вот познакомишься с моей плеткой!..

Несмотря на усиленные розыски, комиссару Гробуа не удалось напасть на след незнакомки, покинувшей ребенка в гостинице «Дофинэ», и о мальчике совсем забыли. Но госпожа Мондетур не забыла о несчастном подкидыше. Она всем сердцем привязалась к этому маленькому существу и сожалела, что не может сделать его приемным братом своей Лилины. Благодаря влиянию комиссара, двери приюта были перед нею раскрыты, и она, как только позволяло время, в сопровождении своей маленькой дочери приходила навещать Жильбера. Завидев мальчика, добрая женщина неизменно встречала его тем же восклицанием, которое вырвалось у нее при первом знакомстве, когда она впервые увидела его барахтающимся на кровати в восемнадцатом номере своей гостиницы:

– Ах, какой херувимчик!..

И это была истинная правда. Даже одетый в жалкую приютскую одежонку, мальчик резко выделялся среди других бедных детей своей красотой, полным розовым личиком и пышными черными волосами, со всех сторон выбивавшимися из-под шапочки.

– Он скоро перерастет Лилину, хотя ей идет уже четвертый год, – говорила госпожа Мондетур сестре Перпетуе.

– Дурная трава! Дурная трава! – бормотала та, уводя в положенное время своего воспитанника.

Но скоро Жильбер должен был лишиться этих нежных ласк. С каждым новым посещением госпожа Мондетур, всегда такая радостная и веселая, казалась все более печальной и похудевшей. Обнимая Жильбера и передавая ему лакомства, бедная хозяйка гостиницы заглушала в себе вздох, вспоминая то, что говорила ей Октавия, когда не советовала оставлять подкидыша у себя. В жалком приюте, где он находился, у Жилбера по крайней мере было хотя бы самое необходимое, тогда как Бог знает что ожидало бы его в гостинице «Дофинэ». И слеза, которую мальчик, оторвавшись от сладкого пирожка, осушал поцелуем, скатывалась по щеке госпожи Мондетур.

Наконец в одно из воскресений вдова хоть и появилась в свое обычное время, но пришла одна и без шелкового платья и шали. Едва Жильбер очутился в ее объятиях, как женщина разразилась слезами.

В самом деле, неудачи преследовали ее! Дела шли так плохо, что она смогла принести мальчику только два дешевых леденца. Долги увеличивались; кредиторы грозили продать ее имущество, и, чтобы уплатить в срок, она была вынуждена заложить все вещи, имевшие хоть малейшую ценность – в том числе и шелковое платье и шали, которыми очень гордилась.

Госпожа Мондетур облегчала душу, рассказывая мальчику о своих горестях и печалях. Глядя в большие глаза Жильбера, устремленные на нее, бедная женщина представляла себе, что он понимает ее, разделяет ее заботы. Действительно, не увидев Лилину, ребенок догадался, что у его добрых друзей горе. И, поднеся ко рту одну из конфеток, принесенных госпожой Мондетур, он медленно протянул ей другую:

– Для Лилины… Я хочу!..

Эта фраза заставила женщину невольно рассмеяться. Она нежно обняла его и сказала:

– Хорошо, голубчик, это для Лилины, потому что ты так хочешь. Но мы вернемся и принесем тебе много конфет!..

Больше она не приходила…

Гостиница «Дофинэ» была продана очень дешево. Госпоже Мондетур пришлось перехать к одной старой родственнице, жившей в провинции, и у нее не хватило мужества прийти в приют, чтобы последний раз поцеловать бедного Жильбера, которого теперь покидала и она.

Под суровым присмотром сестры Перпетуи мальчик кое-как дорос до пяти лет. Тогда он вышел из-под надзора «сестры Плетки», как он прозвал ее, хотя несмотря на угрозы ремень грозной плетки ни разу не коснулся его.

Теперь у Жильбера была кровать в том дортуаре[3], которым она не заведовала. Он учился в классе сестры Жеральдины, высокой блондинки с попорченным оспой лицом, заставлявшей своих учеников учить нараспев: «Б и А – БА; Б и Е – БЕ; Б и И – БИ. БА, БЕ, БИ».

Иногда под этот ритмичный шум сестра Жеральдина начинала дремать. Тогда ребятишки предавались веселью. Начинался бешеный хохот, стрельба бумажными шариками, и сестра поневоле просыпалась.

– Тише, дети! – кричала она, открывая глаза.

И большая черная линейка яростно стучала по пюпитру. Не поднимая глаз, сестра Жеральдина неизменно прибавляла:

– Я уверена, что всему виной Жильбер!..

Чаще всего она не ошибалась. Виновный, пойманный на месте преступления, не имел даже времени слезть со стола, на котором он плясал, топал ногами и выделывал разные штуки, рискуя сломать себе шею.

Ах, этот Жильбер! Если шум переходил в драку, он был в самом центре свалки, красный, растрепанный, награждающий своих противников градом ударов. Сестра Перпетуя, когда ей рассказывали о его проделках, грубо хватала мальчика, выгоняла его в коридор и начинала бранить.

– Негодный мальчишка! – говорила она ему. – Ведь ты уже большой! Уверяю тебя, что если ты не исправишься, то познакомишься вот с этим!

И показывала ему плетку, висевшую у ее пояса, которая раньше так сильно пугала его. Но теперь Жильбер, хотя и казался с виду очень испуганным, внутренне забавлялся, прекрасно зная, что грозное оружие никогда не будет пущено в ход.

Однако как ни добра была сестра Перпетуя, в конце концов Жильбер поднял против себя целую бурю негодования, которая разразилась в одно из воскресений после обеда. Мальчик уписывал за обе щеки тонкий ломтик хлеба, когда сестра Плетка, сидевшая в саду на скамейке, сделала ему знак, чтобы он подошел к ней. Жильбер прекрасно знал причину ее сильного раздражения, и поэтому, исполняя ее приказание, он приподнял плечо и локоть, делая вид, что защищает себя от удара.

Перпетуя, дрожа от гнева, строгим тоном начала:

– Сударь…

Удивленный таким вступлением, Жильбер изумленно посмотрел на монахиню. Он не ожидал услышать строгое вежливое обращение вместо тех бранных слов, которыми она имела обыкновение осыпать его. В первый раз мальчик почувствовал, как его сердце забилось от страха. А сестра, обрадованная действием своей новой тактики, продолжала тем же тоном:

– Сестра Жеральдина только что говорила мне о вас. Вы – заводила в классе. Скоро год, как вы перешли к ней. Сначала она считала вас очень способным, так как вы выучили все буквы за очень короткое время. Но какие успехи вы сделали с тех пор? Ведь нельзя же считать ими ваши шалости! А вы только и умеете, что шалить. Ах, да!.. Вы умеете еще вырезать из бумаги кукол и прикреплять их к потолку хлебными шариками. Такой большой мальчик, как вы! Стыдно!..

Она остановилась. Жильбер хотел воспользоваться этим, чтобы приготовить ответ. Но монахиня продолжила все тем же строгим тоном:

– В конце концов, вас пересадили на скамью лентяев. Лентяй, упрямец, заносчивый, вспыльчивый, вы похожи на осла. А так как я не люблю ослов, то и не стану больше заниматься вами. Начиная с сегодняшнего дня я не буду обращать на вас никакого внимания, словно вы совсем не существуете.

С этими словами сестра Перпетуя встала и ушла в классы.

Полный удивления, Жильбер продолжал стоять посреди дорожки. Этот неожиданный разрыв с монахиней заставил сжаться его сердце. Ему захотелось плакать. Несмотря на суровость сестры Плетки, мальчик чувствовал к ней любовь, которую испытывает всякий ребенок к тому, кто заботится о нем. Он понимал, или скорее догадывался, что вспыльчивость Перпетуи была лишь доказательством ее заботы о нем. И так-то он платит за ее сердечное отношение!

«Что же скажет сестра Перпетуя?» – думал он всякий раз после какой-нибудь шалости. Сестра Жеральдина в классе, сестра Фелицата в спальне, сестра Теодорина в рекреационном[4] зале – все они могли безнаказанно награждать его ударами линейки: он только смеялся над этим. Проказник в сто раз больше боялся нахмуренных бровей сестры Перпетуи.

Обескураженный Жильбер продолжал стоять на одном месте. Но вдруг лукавая улыбка озарила его лицо. Он пошел по саду, направляясь к одному мальчику, постарше его, который был занят собиранием желтых листьев под большим платаном.

– Жан Миньо! – сказал он.

– Чего тебе?

Это был худой белокурый мальчик, слишком большой для своего возраста. Он радостно вскрикнул, увидев, что Жильбер, не говоря ни слова, протягивает ему оставшийся от завтрака кусок хлеба с маслом, и с жадностью принялся его есть. Тощий и хилый, Жан был постоянно голоден, за обедом маленькие порции не могли насытить его, и Жильбер нередко лишал себя куска хлеба ради товарища.

– А еще у тебя нет? – спросил Миньо.

– Ни крошки. Но если хочешь, я всегда буду отдавать тебе свой хлеб от завтрака.

– Конечно, хочу!

– На одном условии…

– Говори скорее! Чего ты хочешь?

– Ты мне одолжишь азбуку… Я свою изорвал. А еще ты будешь говорить мне все, о чем я ни спрошу…

– Хорошо, – тут же согласился вечно голодный мальчик.

Прошло две недели. За это время Жильбер, сильно изменившийся, не заслужил ни одного наказания. В классе он целыми часами не поднимал головы от азбуки, во время перемен он не расставался с Миньо и вместе с ним рисовал на песке буквы заостренными палочками. При встречах с сестрой Перпетуей он преувеличенно почтительно раскланивался с ней, делая это с таким вызывающим видом, что в душе доброй монахини закипал гнев.

– Извольте видеть, он не хочет покориться! – восклицала она в разговорах с другими сестрами, но по-прежнему делала вид, что не замечает Жильбера.

Но однажды в саду, когда мальчик чуть не толкнул ее, задорно отвешивая свой поклон, она не выдержала:

– Жильбер!

Этот крик вырвался у нее почти невольно. Огонек торжества зажегся в глазах Жильбера, и сестра Перпетуя поняла его игру. «Ах, негодник!» – подумала она.

Своим поведением мальчик твердо решил заставить ее вернуться к своей угрозе «заняться» им когда-нибудь. Но, к счастью, монахиня вовремя заметила это. Нет, чего бы это ей ни стоило, она не изменит своего решения! И холодным, равнодушным тоном она сказала:

– Я забыла у себя на столе молитвенник… Принесите мне его.

Холодное обращение на «вы» не погасило радости Жильбера. Он ушел и через несколько минут вернулся с книгой в руках, которую и подал сестре Перпетуе.

Монахиня раскрыла ее. Между страницами лежал листок с несколькими строчками, написанными криво, нетвердой рукой, однако, довольно разборчиво: «Сестра Перпетуя, я не осел. И я вас очень люблю».

– Вот шалун! – не могла не воскликнуть смягченная монахиня.

И пока Жильбер заливался счастливым, радостным смехом, сестра Перпетуя трепала его за ухо, но так ласково, так нежно!.. И в маленьких глазах старой девы, за ее большими круглыми очками, сверкали капли едва сдерживаемых слез. Потом, посмотрев еще раз на письмо, она заботливо уложила бумажку между страницами молитвенника и крепко поцеловала мальчугана.

Прекрасное время наступило для Жильбера после примирения с сестрой Перпетуей. Но, как видно, самой судьбой было предназначено этому бедному ребенку лишаться тех, кто его любил.

Скоро сестра Перпетуя объявила своему любимцу о том, что покидает приют. Ее назначили смотрительницей такого же приюта в Мюльгаузе. Это было неожиданное повышение, и она не могла от него отказаться.

Жильбер горько заплакал, узнав об этом. Монахиня была взволнована не меньше его.

– Будь благоразумен, дитя мое! – повторяла она. – Верь и надейся на Бога! Он не оставит тебя. Я каждый день буду молиться за тебя!..

И на другой день сестра Перпетуя отправилась в путь, оставив бедного мальчика в большом горе.