Читать книгу Беглый - Винсент Килпастор - Страница 4

Когда я вылезаю из междугороднего автобуса в Ташкенте, мне сразу становиться не по себе. Страх и ужас. Снаружи и изнутри.

Жуть-то какая! Напрочь отвык уже от таких толп народа. Огромных открытых пространств. Света. Звуков. И какой-то скорости и неожиданности всего происходящего.

Представьте, что приехали из деревни в город. Нет-нет, представьте, что с необитаемого острова, в доли секунды, очутились в центре современной Москвы в час пик. Ад.

Зона затормаживает все реакции. Думаю, даже обмен веществ. Я выгляжу теперь на четыре года младше сверстников. Может, в решении проблем геронтологии помогает усиленный режим? Его бы прописать Кобзону и прочим охотникам за молодильными яблочками. За что посадить – всегда найдется.

Я застрял посреди тротуара, как утёс, омываемый со всех сторон течением шустрой горной реки. Куда несутся все эти озлобленные неулыбчивые люди? Что их так напугало? Трудно поверить, что у них внутри такой же страх, как сейчас у меня. Так ведь с паспортами же все? Им – то чего бояться? Бегут! Все бегут. Один я застрял у них под ногами и таращусь по сторонам.

Мне кажется сейчас, что они все только на меня и глазеют, пробегая мимо:

«Вон – вон, глядите дети – настоящий зык! Ай-ай-ай! Наверное, беглый! и куда только милиция смотрит?»

А машины! Сколько машин! В жизни не видел столько машин. Хищные существа без сердца.

Я перебегаю улицы как заяц, попавший в свет фар. Боже, как же я выделяюсь из этой толпы. Стрижка короткая, в стиле «третий день на свободе», взгляд – загнанный. Даже идиот сможет сейчас меня вычислить. И снова туда, долбить уголёк. В разверстые уютные рудники сантехлита.

Мой прикид, казавшийся в Ахангаране вполне нормальным – на самом деле хуже, чем у вокзальных бомжей. Эти шмотки, я выменял на полбачка баланды в Таштюрьме. Во втором ауле раскидали хату – кого куда. Осталось полбачка густой баланды. Я превратил его в почти новый турецкий свитер «Гуси», жёлтого цвета неприятной детской неожиданности и коричневые вельветовые брюки с тремя вышитыми буквами ККК на заднем кармане.

Это в американском кино вас выпускают из тюрьмы через двадцать лет, и выдают под подпись ваш массивный золотой перстень, часы и модные штиблеты, в которых арестовали. У нас – сами с усами собираете свой маскарадный костюм или вымаливаете наряд у уставших от вашего бестолкового заключения родственников.

Нельзя, нельзя так рисковать, нужно слиться с толпой и никто не будет обращать внимания, особенно менты. А ментов, похоже, за время моей отсидки стало раз в пять больше. Улицы теперь буквально нашпигованы ментами. Зелень их формы испещрила Ташкент, как плесень – сыр рокфор.

Я теперь хорошо знаю, на что способны эти темно-зелёные вкрапления в окружающий ландшафт, и пробираюсь сквозь людей, как сквозь трясину, полную хищных аллигаторов. Ментовская форма нового образца – пошитая из зелёного суконного материала, очень похожего по цвету и качеству на тот, которым обивают столы для игры в бильярд. От этого цвета, наверное, они особенно навевают ассоциацию с гигантскими хищными рептилиями.

Менты буравят меня глазками и оборачиваются мне вслед. Кушать хотят. В Ахангаране ментов ещё не успели перекоцать в новую оболочку. Другое дело Ташкент – столица. «Всё стало вокруг голубым и зелёным» – так вроде пела Любовь Орлова на сохранившихся с доледниковых времён звуковых дорожках.

Где-то на этапе слышал, будто бильярд в Ташкенте теперь вне закона. Увидев обилие ментов бильярдной масти, мне сразу все становиться ясно.

Сначала, ночью, нет, даже не ночью, а в тот глухой предрассветный ментовской час, на улицы города вырвались неуклюжие тупорылые квадратные воронки. Они повыдёргивали полусонные бильярдные столы из уюта их жилищ. Потом столы свезли в гигантские, освещённые холодным ветом ртутных ламп подвалы МВД. Тут же засуетились лысые люди с бирками на груди.

Люди бодро срывали бильярдные шкуры и что-то весело напевали под стрёкот многочисленных казённых швейных машинок. Их труд влился в труд всех дехкан нашей республики. Серые мыши ментовских униформ неприятно позеленели.

Кроме ментов новая ташкентская реальность приобрела ещё одну неприятную сторону – это визгливые хищные роботы-кондукторы. Они теперь в каждом автобусе, трамвае и троллейбусе.

На лицо победивший капитализм. Чтобы проехаться теперь зайцем, нужно иметь дерзость как минимум грабителя банка федерального резерва. Кондукторы мелочны, агрессивны и упрямы, как партизаны вьетконга.

Единственная случайная весёлая картинка первых часов на воле, сразу же вернула мне душевное равновесие.

Рядом с автобусной остановкой, вытянув шею так, что на ней стало видно жилы, сосредоточенно срала бродячая собака. Выставив хвост трубой, она вся эдак сгруппировалась, как гепард в прыжке, и, выпучив глаза, в которых застыл стыд и ужас перед грохочущим вокруг бестолковым миром людей, собака испражнялась. С плохо скрываемым наслаждением и каким-то стыдливым триумфом.

Любой мог пнуть её сейчас, сбить машиной или забрать в собачий ящик. Но ей было на все это глубоко насрать. Собака отвергла неведомый ей пункт общественного договора не срать рядом с остановкой автобуса. Это было торжество духа и свободы. И возрадовалось моё сердце радостию великой.

Я, конечно, не стану сейчас здесь освобождать кишечник.

Даже не обоссу нагло угол железной конструкции остановки, оклеенной обрывками чужой суеты. В другой раз, как-нибудь. Но и бояться я вас тоже перестану.

Я теперь – собака, просто дайте мне пожрать и оставьте в покое. Обещаю – не буду вас сильно раздражать. Но и ломом долбить уголь для нужд шашлычной – тоже давайте уж как-нибудь без меня.

Больше не буду заострять на себе ваше внимание, дорогие сограждане. Вы же так заняты. Ну и не стану лишний раз испытывать судьбу. Сяду вот на автобусик и даже заплачу за проезд. Как вам такая гражданская позиция?

На последние гроши добираюсь домой, к маме. Радость от встречи с родным городом ежесекундно убивается дёгтем безотчётного страха. Быстрее бы домой.

Надо обязательно переодеться в цивильное платье и, главное, найти мою телефонную книжку. Хочу успеть нанести огромное количество визитов до того, как меня хлопнут. Впереди обширнейшая рабочая программа. А потом – а потом можно и обратно, в зону, я ещё не решил пока. Разве можно что-то планировать, когда вы в бегах?

А я, дайте-ка сообразить, да-да – вот уже второй час, как в бегах. Вода разлилась, как говорится, игра началась. А игрок я, ребята, слабый. В настольные игры, а так же в игровых автоматах – проигрываю всегда, без исключения. Может хоть тут повезёт? А нет – надо много успеть до неизбежного геймовера.

В первую очередь, посетить надо бы всех подруг молодости. Всех без исключения – тогда есть шанс хоть кого-нибудь выласкать, а это меня сейчас очень беспокоит. И вы станете проявлять подобную озабоченность после четырёх с половиной лет монашеской жизни.

* * *

– Ты откуда взялся?!

Мама одновременно обрадована и испугана – она уже успела изучить мои способности и ей есть от чего испугаться. Что такое розыскные мероприятия и обыски, мама знает не из фильмов и не из книг.

– Да мы вот в город приехали, ма, за цементом. Так вот. Цемент кончился. Через пару часов обратно поедем. Начальник отпустил домой на часик. На побывку, как говорится.

– Подожди. Подожди. А я думала в Ахангаране большой цементный завод? Один из самых крупных в Союзе? Так там что теперь, цемент кончился? Получше не чего не придумал? Ты опять мне лжёшь? Бессовестный! Пожалей уже мать наконец!

Оставив ее вопросы без ответа направляюсь в ванну. Настоящую домашнюю ванну с кучей шампуней, мочалок и чистых полотенец. Чистый кафель без намёка на склизкую чёрную плесень. Запах чистоты. А ещё тут есть защёлка на двери. На короткое время, она спасёт меня от всего мира, который уже изготовился сесть мне на хвост.

Робко залезаю в горячую воду, покрытую нежной периной ослепительно белых ароматных пузырьков. Боже мой! Чтобы испытать оргазм от такой мелочи – купайтесь в общественной, с забрызганной слизью полом душевой несколько лет подряд, и вы непременно почувствуете разницу.

Ах! Что может быть приятнее? Разве что секс? Руки вот сейчас сами так и тянутся, так и тянуться к работе. Нет! Нет! Сейчас упаду на телефункен – и с такой горячей нежностью кого-нибудь взъебу, по всем правилам, с пролонгированной прелюдией, что они эти руки потом мне целовать будут. Я – секс машина для ублажения вагин и прилежащих к ним периферийных устройств. В город пришёл великий праздник неограниченного разврата.

Одеваюсь. Сколько же шмотья у вольных людей! Поверить трудно, что у меня перед тюрьмой было столько шмотья. Тюрьма приучает к аскетизму. Зачем мне было нужно столько тряпья, за всю жизнь ведь не переносить.

Так. Видон теперь все получше чем в турецких гусях. Забрасываю в студенческий рюкзачок смену белья и бритву. Нужно бриться каждый день и выглядеть цивильно. Надеваю лоховские очки в старой оправе с толстыми стёклами. Вооот.

В нагрудный карман ложится просроченный студенческий билет. Пока единственный мой документ. Институт наш теперь стал громко именоваться университетом, но я думаю для зелёных постовых-рептилий это чуждая семантика. В очках и с книжкой меня голыми руками не возьмёшь.

А теперь – гвоздь сегодняшней программы. Записная книжка, где эта долбаная записная книжка? Судорожно перерываю все ящики стола. Это нервная, не свойственная для прибывших «на побывку» быстрота не укрывается от внимательных маминых глаз.

– Ты сбежал? Я так и знала! Ты зачем? Ты куда собрался? Опять?! Нет! Сынок!!Я тебя умоляю, остановись!

– Так. Успокоились все быстро, мам. Ничего я не сбежал.

В отпуске я. В от-пус-ке. Как это у них – в увольнительной. Да. За хорошее поведение. Я – сама знаешь… Хороший. Сейчас в пару мест заскочу и сразу назад. На родной сантехлит. Мама, ты в жизни столько ванн не видела! Рядами – ванны, ванны, а чернючие же они без эмали!

– Ох и устала я уже от твоих выходок. Отправят ведь в зону обратно, отправят, допрыгаешься.

Потерпел бы уже чуток. Ведь немного осталось.

– А хоть- бы и отправили, все лучше чем этот уголь ломом долбать. Мама, тебе лом в руках держать приходилось? На голодный желудок?

– Ну и дурак. Здесь через полгода выйдешь и мне поближе ездить, а там? Зачем сбежал? Тебе сколько лет? Взрослеть ты собираешься?

– Мам, а как не сбежать, если ни колючки нет, ни автоматчиков, а всё остальное как в тюрьме?

– Ты с жизнью своей проводишь эксперименты, понимаешь? Не И вот, у меня уже сердце колит.

Подожди, пойду валокордин поищу.

– Мам, вот подумай только! Представь только – ворота в тюрьме открыты! Совсем открыты, понимаешь? А ты, как идиот продолжаешь в ней сидеть. В тюрьме. Без охраны. Надо, мама, полным придурком быть, чтоб не сбежать. Денег дай!

– Много не дам, у меня до пенсии ещё дней десять.

И вообще давай возвращайся туда, не дури. Вернут в зону – не жди больше от меня передач. Отец в последнее время не помогает совсем. А скоро, чувствую, и ему помогать придётся.

– Вернут в зону, мам, я тебя сам передачку пошлю. Честно. Я там знаешь – какой крутой, мам, я такой!

Мама тихо подслушивает за дверью как я пытаюсь дозвонится до Вероники, моей официальной подруги, которая за это время успела съездить на учёбу в Англию, посетить Австралию, Новую Зеландию и острова Зелёного Мыса, но так и не добравшаяся не разу до моей затерянной в сельской местности под названием Алтын Водий – Золотая Долина, зоны.

Трубку никто не берет. Зараза. Ладно, позже ещё накручу. А лучше – поеду к ней домой. Немедленно. И поцелуями покрою. Точно знаю – замуж не вышла ещё.

– Сделаем так, сын. Переночуй у меня. Наутро вызовем такси, поедешь в свой Ахангаран, договорились?

– Угу, договорились, договорились. Договорились.

Я впитываю макароны поджаренные с кусочками печени – на мясо у мамы денег нет, и соглашаюсь на всё. Только отставьте хоть на минутку в покое. Пожалуйста.

– Мам, я вот только к Веронике съезжу, а? Одна нога здесь – другая там!

– Да она уже забыла тебя давно. В тюрьму вон – ни разу не наведалась. Не звонила, не спрашивала. Стерва. И потом – у тебя же документов нет! С ума сошёл! Не пущу никуда без документов. Сейчас – знаешь, как строго стало в Ташкенте? После тех взрывов в центре.

Все сейчас спать, а на утро вызову такси прямо в колонию.

* * *

Таксист перестал шумно удивляться о не запланированной перемене в маршруте, как только я пообещал щедро компенсировать эту досадную неустойку. И потом ехать вместо Ахангарана на Фархадский? Только идиот бы не согласился.

Обещания данного таксисту, правда, не сдержал. Стало жалко маминых денег и себя. Кто его знает, когда ещё разживусь всеобщим эквивалентом. Воровать мне что-ли идти тогда? На что ты меня толкаешь, сварливый таксист? Я ведь уже решил начать новую, честную жизнь!

Ладно. Я от МВД уже убежал. А от тебя, надменный извозчик, плохо скрывающий превосходство обладателя лошади передо мной, пешим, я и подавно убегу. Саломат булинг, шопр-ака! Не болеть тебе и не кашлять.

В детстве слышал – такую фразу: «те кто отсидел в тюрьме, людьми уже не будут никогда» Задумался. Произошли ли во мне эти необратимые изменения? Считать ли выходку с таксистом, а вернее факт, что меня сейчас не мучит совесть, проявлением этого страшного диагноза? А что вообще теперь значит «быть человеком»? Чтобы как лётчик Мересьев?

Хотя, думаю, что я пополз бы по снегу с прострелянными ногами, только бы в лагерь не попасть. И уж точно захотел бы потом рвать, бомбить этих гадов на боевом самолёте. Мстить за отрезанные ноги.

Значит – я остался человеком. Это успокаивает. Думаю, просто, суть этой фразы в том, что после отсидки исчезла вера в других людей – я перестал им доверять. Знаю теперь, на что они способны.

Полюбовался на людское племя во всей красе. Именно это меня перестаёт делать «человеком» – в понятии – «член общества». Теперь из меня не выйдет член, как не старайся. И я буду расшатывать «устои» при каждой удобной возможности.