Читать книгу Купите новое бельё. Монетизация нежности - Виолетта Лосева - Страница 4

«Второе, о чем вы никогда, ни при каких обстоятельствах, даже если это ясно, как день, даже если на вас только что вылили кипяток (дай Бог, чтобы этого никогда не случилось), даже если… одним словом – никогда – вы не должны говорить плохо о его маме.

Табу номер один – «ты не мужчина», табу номер два «а вот твоя мама…».

Вы можете подшучивать над собой и своими родителями, вы можете жаловаться на то, что ваша мама чудит или требует невозможного, вы даже можете изменить ему (если уж совсем невтерпеж или, как бывает в некоторых случаях, «сам Бог велел»), но только не трогайте маму…»

«Хорошо говорить, – думала Эвелина, помешивая овсянку, – Я и сама говорю это каждый раз своим „девочкам“, но… Как сдержаться, если раздражает даже то, как она включает чайник?»

Овсянка так и норовила ляпнуться на плиту, но мама не признавала каши в пакетиках, которую и ее сыночек, и сама Эвелина благополучно ели на завтрак до того, как мама приехала к ним. Теперь нужно было изворачиваться и подавать овсяную кашку не только нужной температуры, но и определенной степени распаренности.

««Ах, девочки, приоткройте вуаль», – говорила Эвелина на своих женских тренингах, – знаете так, не совсем откройте, а чуть-чуть… Я научу вас, как это сделать. Приемов много, каждая выбирает то, что ей по душе.

Тайна должна остаться, но не должна превращаться в глухую стену.

Знаете, как бывает? Кто из нас не говорил с тайной гордостью: ой, я такая транжира! Ой, я такая безалаберная! Ой, я такая собственница! Ничего не могу с собой поделать! А подтекст – ой, посмотрите, какая я крутая! Так вот. Этим приемом нужно пользоваться крайне осторожно.

Он легко просчитывается, и иногда собеседник становится в позу.

Ты голосом обиженной шестнадцатилетней гимназистки с надутыми губками говоришь «ой, я так постарела, у меня уже морщинки…» в расчете на то, что тебе скажут «ну что ты, как можно так говорить, ты очень молодо выглядишь, тебе никогда не дашь твои сорок три…»

А собеседник, который знает, на что ты рассчитывала, произносит что-то вроде «да, это ужасно, годы никого не красят».

И – все…

Ты должна или согласиться (что не входило в твои планы) или возражать (что, тем более, поставит тебя в позицию «защиты»)

Одним словом, будьте осторожны!».

Великовозрастные «девочки» на тренингах обожали такие кейсы.

Инсайты получали только так!

Мало кто из них догадывался, что все эти ситуации были взяты, практически, из жизни их тренера.

Буквально из кухни.

Эвелина выключила кашу и вздохнула с облегчением.

Нет, естественно, ей нечего было бояться. Скандалов не было.

Просто свекровь могла выйти из своей спальни на десять минут раньше, и тогда приготовление овсянки превратилось бы в поток многозначительных воспоминаний о том, как ее муж (царствие небесное!) терпеть не мог молочные каши, но ел их через силу для сохранения семьи и мира в доме, потому что ценил труд близкого человека, в отличие от некоторых…

Тех, которые буквально накануне не дали маме выварить кухонные тряпочки с хозяйственным мылом, предварительно потерев мыло на терке, и предпочли, насквозь химический отбеливатель, который мало того, что может вызвать аллергию у пожилого человека, так еще и стоит кучу денег, которые не сами падают с неба бедному труженику, ее сыночку, который с утра до ночи…

Черт возьми…

Эвелина, не заводи сама себя. Мама еще даже не встала, а ты уже прокрутила в голове ее возможный монолог и даже ответы придумала.

Очнись.

Эвелина даже не успела одернуть себя как следует (а это она умела делать виртуозно, школа многолетней жизни со свекровью плюс образование психолога давали себя знать), как Бэлла Иосифовна появилась в дверях кухни.

Ее халаты, вероятно в прошлом бывшие роскошными, отвечающими статусу жены главного инженера большого, стратегически важного, завода (читай, крутого начальника), всегда выглядели и были слегка «не первой свежести».

Эвелина, которая топталась у плиты в легкой бесстыдной маечке и коротких шортах, на фоне роскоши халата с попугаями выглядела в глазах мамы не просто безобразно, но и, в какой-то степени, даже нахально.

Взгляд мамы сказал больше, чем слова.

Она не произнесла ни звука, но Эвелина просто почувствовала боком, что «а) хватит молодиться, б) тебе ли носить такие шорты, в) в таком виде можно появляться только в спальне с мужем, да и то перед самым сном, г) как можно до такой степени не стесняться окружающих, которые желают тебе только добра.

– Доброе утро, Бэлла Иосифовна.

При всем своем психологическом образовании и вполне мирном характере Эвелина так и не смогла научиться называть свекровь мамой, и, поскольку Марику (мужу), в целом, было все равно, то она называла свекровь по имени-отчеству.

– Может ты пойдешь умоешься и оденешься, милая? – Бэлла Иосифовна говорила хорошо поставленным басом, при этом модуляции голосом у нее тоже хорошо получались.

Эвелина сама знала в этом толк и всегда удивлялась умению свекрови виртуозно применять то, чему ее, Эвелину, пять лет учили в институте и три – в аспирантуре.

«Да я, вроде, не голая тут стою и вам кашу варю, – промелькнуло в голове у Эвелины, – И Марику нравится, когда я в таком наряде – он любит хватать меня неожиданно за самые разные места, пока дети спят. И мне это тоже нравится. И умылась уже. И зубы почистила, если вам это интересно и необходимо знать…»

Но вслух прозвучало:

– Сейчас уже буду на работу собираться. Вам творог или твердый сыр достать?

– Творог, – излишне категорично ответствовала Бэлла Иосифовна, – Но достать нужно было полчаса назад. Как будто ты не знаешь, что я не ем холодного. Так и ангину недолго получить. Нужно было с вечера достать.

– Если с вечера достать, то он до утра испортился бы… Пришлось бы выбросить, – посмела заметить Эвелина, смиренно открывая холодильник. Лямка майки при этом предательски сползла с плеча. Ну как назло…

– Сделали бы сырники, – произнесла свекровь, усаживаясь во главе стола, – Тебе бы только выбрасывать.

– Угу, – буркнула Эвелина, – Достать творог вечером, дождаться, чтобы он испортился, а потом сделать сырники. Гениальная мысль! Просто образец рационального ведения хозяйства.

– Что? – Бэлла Иосифовна была туговата на правое ухо, и тихонько бурчать можно было без опасения за свое здоровье и нервы. Чем Эвелина иногда и пользовалась, когда становилось уж совсем невтерпеж.

Как профессиональный психолог она хорошо знала, что самое плохое – это давить что-то в себе. Нужно выплеснуть. Хоть потихоньку, в кулачок, но – выплеснуть. А так – вроде и сказала, но и никого не задела.

Марик, если подобные сцены происходили в его присутствии, или ухмылялся в усы или «делал больше глаза», но так, чтобы Эвелина видела его «глаза» (и чтобы ей стало стыдно за такое неблаговидное поведение, буквально, издевательство над пожилым человеком), а мама – нет.

– Ты не вздумай Марку давать этот творог. Он же просто ледяной! – Бэлла Иосифовна, к счастью, не считала нужным повторять вопросы, ответы на которые она не расслышала. Много чести!, – И детям тоже! Не вздумай!

«Хорошо хоть вспомнила про детей тоже, хотя бы в таком контексте, – подумала Эвелина, – А то, похоже, кроме Марика, тут вообще нет никого, достойного внимания ее величества. Я – объект для воспитания, а дети – так, бесплатное приложение».

– Марик еще спит, а дети уже разбежались. У них занятия в восемь часов начинаются, – ехидненько сказала Эвелина, вкладывая в свои слова много-много глубокого смысла.

Просто очень много.

Дети утречком встали, поели сосисок с кетчупом, как они любят (а не вашу жалкую полезную овсянку и несчастный творожок) и ускакали в школу и в колледж. Пока вы, бабушка, изволили нежиться в постели, а ваш сыночек (после утреннего секса со мной, вашей отвратительной невесткой) и до сих пор спит.

А, может, просто не хочет сталкиваться на кухне с вами, мамочка. Вернее, не лично с вами, а с нами обеими, когда мы тут все вместе. Его на всех не хватает. Лучше трусливо пересидеть в спальне, пока жена выпроводит детей, обаяет маму, всех накормит, соберется на работу и отчалит.

Марик берег свои нервные клетки, поэтому предпочитал держаться в стороне от ситуаций, в которых их нужно было тратить. Они же не восстанавливаются! А Марик очень не любил терять то, чем он обладал, не прилагая к этому больших усилий.

Достойная позиция!

Еще больнее, наверное, было бы терять то, для приобретения чего ты приложил усилия. Но Эвелина предполагала, что Марику это было неведомо.

Он вообще не любил прилагать усилия.

С приездом мамы это стало труднее, но пока что ему удавалось оставаться в сторонке. А то, что иногда Эвелине нужно было сделать «большие глаза», не сильно его напрягало.

В крайнем случае можно было сидеть в спальне, пока все не разойдутся. Что он и делал с той или иной степенью удовольствия.

– Вам к творогу сметану или варенье? – спросила Эвелина, делая себе бутерброд.

– А что твой муж будет есть на завтрак? – свекрови явно не нравилось то, что Эвелина не давала вывести себя из себя.

– Да полно еды, – легкомысленно сказала Эвелина, жуя бутерброд, – каша, творог, сыр, сосиски. Он разберется. Я – на балкончик.

Нерадивая жена подхватила зажигалку с сигаретами одной рукой, чашку с кофе – другой и выскользнула на балкон под осуждающим взглядом свекрови. Это была одна из ее побед, одержанная несколько лет назад.

– Может ты не будешь курить при маме? – осторожно спросил Марик тогда, выслушав мамину получасовую лекцию о вреде курения и о влиянии табачного дыма на здоровье детей, окружающих родственников, пожилых людей и прочих страдальцев, которые вынуждены жить под одной крышей с такой почти наркоманкой.

Сам он при маме курить просто не мог. До сорока лет находил предлог, чтобы выйти из дома и перекурить в ближайшей подворотне.

– Давай будем вместе выходить, если хочешь, – предложил он Эвелине, увидев недоумение на ее лице от его вопроса.

Эвелина знала, что есть в жизни такие ситуации, когда нужно проявить твердость. Когда, если уступишь в самом начале, то потом уже не повернешь вспять. Когда собеседник (или противник), почуяв слабинку, потом уже не даст жить без упреков и претензий. Лучше уж сразу поставить точку в некоторых вопросах.

– Нет, дорогой, – сказала Эвелина, – Мы оба курим и оба знаем, что это плохо. И мы не бросили это ради себя и своих детей. Значит это нам нужно. Тем более, я не буду прятаться от твоей мамы и делать вид, что мне стыдно выкурить сигарету у себя на балконе с чашкой кофе. Я не буду, как нашкодившая школьница, бегать и искать, где бы мне покурить. Даже из уважения к твоей маме. Я готова варить овсянку так, как любит мама. Я готова класть в чай одну ложку сахара вместо трех, как я люблю. Я готова собирать косточки для всех окрестных собак, потому что так любит делать твоя мама и считает это правильным. Даже держать в холодильнике эти косточки неделями я готова. Как видишь, я готова на многое, но…

– Я понимаю тебя, – прошептал Марик, поглаживая ее по спине. Они лежали в постели и проявлять твердость ей, конечно, было проще, чем ему, – но все-таки…

– Никаких «все-таки», – прошептала Эвелина, – И вообще… Ты хочешь поговорить о маме и моем курении или…?

Марик промычал что-то невнятное, зарываясь носом в ее волосы…

С тех пор Эвелина пользовалась этой своей победой, одержанной «в постели».

И смех, и грех, как говорится.

Она не делала это демонстративно, не давала понять, что «я буду делать что хочу…», у нее хватало ума пользоваться этим аккуратно и осторожно, но «не уступая ни пяди своей территории, отвоеванной в честном бою.

Ну… скажем так… почти честном…

Хотя, какое тут может быть «почти», если ты лежишь в собственной постели с собственным мужем и обсуждаешь ваши собственные плохие привычки?

Эвелина пристроилась на балконе в уголке между двумя фикусами, которые свекровь в свое время привезла с собой, и теперь, с наступлением лета, выставляла их «на свежий воздух», тем самым превращая балкон в место, где негде было развернуться.

В глубине души Эвелина подозревала, что делалось это нарочно, чтобы ей негде было курить, но… ничего… она находила местечко и наслаждалась жизнью с чашкой кофе и сигаретой, скрючившись в три погибели, но ощущая себя «изрядно пощипанной, но не побежденной».

Зажигалка не работала.

«Вот так всегда, – подумала Эвелина, – только решишь провести несколько минут лично для себя, как что-то тебе обязательно помешает. В самый неподходящий момент.»

Она пошарила рукой между фикусами и, слава Всевышнему, нащупала там спички. Фух, не нужно вылезать из своего укромного уголка и дефилировать мимо и без того раздраженной свекрови.

– Солнышко мое, ты где? – услышала Эвелина голос Марика, который заходил на кухню в точности как мама – вальяжно и не торопясь.

– Я уже согрела тебе творожок, – защебетала Бэлла Иосифовна, окружая Марика любовью, заботой и ограждая от всех налетевших и налетающих бед и невзгод в виде еды из холодильника или непутевой жены, которая осмелилась выйти покурить.

Эвелина легонько поскребла по окну, которое выходило на балкон, давая знать Марику, что она здесь, между мамиными фикусами, «выходи, мол, ко мне», когда мама вдоволь о тебе позаботится.

Марик украдкой кивнул в сторону окна и капризно проныл:

– Ну ма-а-ма…

– Ничего-ничего, я разбавила творог кипяточком, – щебетала Бэлла Иосифовна, – теперь его можно кушать. Я же боюсь за твое горло! Помнишь, какая ангина у тебя была, когда ты учился на третьем курсе? Не все об этом помнят и принимают в расчет…

«Кушай-кушай эту бурду, если не можешь сказать мамочке прямо, что предпочитаешь сосиски на завтрак, – Эвелина потирала руки на балконе, но как-то без особой радости.

Все-таки муж мог бы как-то поактивнее себя вести.

– Это же не навсегда, – шептал он Эвелине по вечерам, когда все расходились по своим комнатам.

«Только это и утешает, – думала Эвелина, – Да, посиди еще немного на пороховой бочке, потом тебе дадут передышку, а потом снова сядешь…»

Бэлла Иосифовна курсировала между Киевом, где жили Эвелина с Мариком, Одессой, где жили Игорь (брат Марика) с женой Леной, и Израилем, где жил ее брат Гарик с семьей.

Гарику доставалось меньше всех.

Дорога в Израиль стоила недешево, да и проявить себя в полной красе в чужой стране с чужими порядками Бэлле Иосифовне не всегда удавалось.

Кроме того, там была жена Гарика, Софа Михайловна, которая сама знала, как и что нужно делать, поэтому, выбирая из двух добр (ну, не зол же!) – меньшее, шестидесятилетний Гарик принял сторону жены и жил по порядкам, заведенным Софой.

Приезды Бэллочки считались неизбежным стихийным бедствием и происходили раз в год-полтора, что еще можно было бы пережить.

А вот Эвелина с Ленкой хлебали полной ложкой.

Обе квартиры – и в Одессе, и в Киеве – принадлежали Бэлле Иосифовне. Так что она имела полное право чувствовать себя хозяйкой не только квадратных метров, но и своих сыновей, а также их жен и детей.

Покойный муж Бэллы Иосифовны был, действительно, немалым начальником и, когда его «перевели» из Киева в Одессу на еще более высокую должность, ему удалось оставить «за собой» квартиру в Киеве, где в это время Марик уже оканчивал университет, подавал большие надежды и активно встречался с Эвелиной.

Игорь, который в те годы был еще школьником, поехал в Одессу с родителями, где, благодаря высокой должности папы, а также стараниям деловой Бэллы Иосифовны, семья получила еще одну квартиру, куда через несколько лет младший сын привел жену.

«Да, – думала Эвелина, сидя на балконе, – квартирный вопрос нас-таки испортил. Как ни крути, а именно Бэлла Иосифовна с мужем обеспечили сыночков жилплощадью. Несмотря на их незаурядные умы, таланты и скрипки в детстве, ни Марик, ни Игорь сами бы себе квартиры не купили. Мы с Ленкой – подружки по несчастью – тоже не из олигархических кланов, увы…»

После смерти мужа Бэлла Иосифовна завела в своей жизни следующий порядок: три-четыре месяца в Киеве, три-четыре месяца в Одессе.

Чтобы не расслаблялись и не завтракали сосисками, как говорится.

В первые «наезды» у Эвелины было большое желание подбить Марика и смыться на квартиру.

Пусть на съемной, но – сами по себе.

Но, как думающий человек, к тому же имеющий совесть и некоторую долю здравого смысла, она понимала: во-первых, Бэлла Иосифовна только недавно потеряла мужа, за которым она, буквально, прожила жизнь как за каменной стеной, и было бы полным свинством оставлять ее одну, когда она приезжала их навестить из самых добрых побуждений и с самыми благородными порывами.

Во-вторых, на съемную квартиру, толком, не было денег.

Было бы глупо перебиваться с копейки на копейку, только потому, что мама приехала.

Тем более, мама приезжала повидать детей, позаботиться о Марике и повоспитывать Эвелину.

Было бы необыкновенным хамством лишить ее всего этого, демонстративно уйдя на съемную квартиру.

Ну и в-третьих, Эвелина понимала, что это, действительно, не навсегда, а на три-четыре месяца, которые нужно было как-то пережить. Потом бывала передышка. Тоже на три-четыре месяца.

– Слушай, ну ты же психолог… Ты же тренинги проводишь о том, как строить отношения и саморазвиваться. Вот что ты посоветуешь? – спрашивала Ленка Эвелину по телефону в те редкие месяцы счастья, когда Бэлла Иосифовна гостила у Гарика.

– Теоретически могу посоветовать все что угодно, – отвечала Эвелина, – Любой ответ на любой вопрос. С железной аргументацией и стопудовым обоснованием. А практически… Та же фигня, что и у тебя…

Пока что они с Ленкой были, как бы, в одной упряжке.

Эвелине в голову закрадывалась подленькая мыслишка о том, что можно было бы пару раз устроить Бэллочке веселую жизнь здесь, чтобы сто раз подумала в следующий раз, ехать ли в Киев.

В конце концов, маму никто не выгонял бы. Сама бы не захотела… Арсенал теоретических средств Эвелины был достаточно внушительным.

Но… По большому счету, Бэлла Иосифовна не делала ничего ужасного. В конце концов, она имела право на свое отношение к сыновьям и невесткам. И право слегка портить им жизнь – тоже имела.

Как минимум, считала, что имеет на это право.

И сорокалетняя Эвелина, со степенью кандидата наук и тридцатилетняя Ленка без степени и даже без высшего образования, обе имели совесть и терпение, которые не позволяли им ответить маме «раз и навсегда».

Здоровье у Бэллы Иосифовны было, благодаря ее стараниям, вполне приличным, что позволяло ей совершать поездки несколько раз в год. Обе невестки молчаливо подспудно подумывали о том времени (которое было не за горами, учитывая возраст Бэллы Иосифовны), когда мама уже не сможет так резво передвигаться и «осядет» или в Киеве или в Одессе.

Эвелина и Ленка не говорили об этом ни с Бэллой, ни друг с другом.

Но третий месяц маминого пребывания в Киеве подходил к концу, а ни Эвелина, ни Марик так и не знали, сколько еще времени мама будет «счастливить» их своим присутствием.

– Ну все, я убегаю, – в прихожей Эвелина потянулась поцеловать Марика в щечку, – ты сегодня будешь поздно?

В последнее время он стал как-то чаще задерживаться, что наводило на мысль…

И в этом тоже Эвелина его понимала: работа позволяла и ей многие вещи делать «из дома», но в период присутствия мамы Эвелина предпочитала больше времени проводить в офисе.

– Береги себя, солнышко, – шепнул ей Марик, целуя на прощание.

– Марик, чай уже остыл, – послышался из кухни голос Бэллы Иосифовны.

– Иду, мам, – Марик торопливо подмигнул жене и поспешил на кухню.