Читать книгу Теория государства - Виталий Иванов - Страница 3
I
Государство и его суверенитет
1.
ОглавлениеУже достаточно давно сложился относительный доктринальный консенсус об обязательных элементах государства. Это: 1) люди; 2) территория; 3) публичная власть.[1]
Пройдусь по каждому пункту подробнее.
1) Люди – часть человеческой популяции, обособленная человеческая общность. Обособленная подчинением публичной власти, действующей в определенных территориальных границах, и, следовательно, представляющая собой территориальный коллектив. Обычно его называют «народом», я предпочитаю термин «народонаселение» (поскольку он лучше фиксирует, если угодно, территориальный аспект коллективности). Народонаселение дробится на различные субколлективы. Они могут иметь разные социальные и политические статусы (касты, сословия и пр.), а могут быть объединены единым статусом. В наши дни народонаселение, как правило, рассматривается как единая нация[2] – отсюда понятие «национальное государство» (national state, é tat – nation). Под нацией я в первую очередь понимаю народонаселение, оформленное институтом гражданства (или подданства), организованное на началах полного или частичного гражданского и политического равноправия, культурно и политически сплоченное и объявляемое как на доктринальном, так и на нормативном уровне единым политическим субъектом[3].
2) Территория – часть Земли в пространственных границах (суши, а также воды, воздуха), в пределах которой осуществляется публичная власть. В прежние эпохи границы не проводились четко, к тому же народонаселение и носители власти могли перемещаться, вместе с ними перемещались и границы, отсюда, в частности, феномен кочевых государств. Сейчас большинство государств имеют фиксированные и взаимно признанные границы.
3) Публичная власть – сила: а) организующая людей, объединяющая их в коллектив; б) внешняя по отношению к ним; в) самооформляющаяся правом, устанавливающая правопорядок; г) действующая в определенных территориальных пределах. Здесь ничего не меняется тысячелетиями.
(Как известно, в государстве могут постоянно проживать (причем в довольно значительном количестве) люди, не являющиеся его гражданами / подданными – имеющие гражданство / подданство другого государства, не имеющие никакого гражданства / подданства. Граждане государства могут жить за его пределами. Естественно, чужие граждане и апатриды не включаются в состав нации, хотя «технически» они могут и должны считаться частью народонаселения. А граждане, живущие за пределами своего государства, сохраняют свою национальную принадлежность вместе с гражданством. Люди, имеющие двойное гражданство, принадлежат к двум нациям, и т. д. Соответственно, получается, что, во-первых, власть государства, хотя бы и ограниченно, распространяется за пределы его территориальных границ (такое возможно и в ряде других случаев, к примеру, при аренде чужой территории, оккупации и т. д.). Во-вторых, на территории государства действуют правопорядки других государств. Но это, конечно, не отменяет общего правила, связывающего государственную власть с определенной территорией. Без обладания своей территорией нельзя осуществлять власть на чужой.)
Упрощенно говоря, государство можно описывать как совокупность народонаселения (нации), территории и публичной власти. При этом следует иметь в виду, что часто государством называют только властный аппарат, государственный аппарат – политическое руководство (главу государства, главу и членов правительства и т. д.), законодателей, чиновничество, армию, полицию, суды. И что властвует не государственный аппарат в целом, а его верхушка и не принадлежащие к аппарату, но участвующие в принятии и реализации властных решений политические и прочие лидеры и «decision makers» – властвующие. Они, если угодно, составляют государство в узком смысле. И, в конце концов, история любого государства есть в первую очередь история власти, история аппарата государственной власти, властвующих и властвования.
Однако все эти определения нуждаются в принципиальном дополнении. Ведь регион или муниципалитет также можно описать как совокупность народонаселения, территории и публичной власти, как территориальные политические организации. У них есть властные аппараты, есть властвующие. При этом государствами они не являются, поскольку их жители – граждане / подданные государства, их территории – составные части территории государства, а их власти так или иначе подчинены государственной власти. В свою очередь государство не признает над собой никакой внешней власти, во всяком случае человекоустановленной, во всяком случае теоретически и формально.
Возникает объективная необходимость дополнять описание государства указанием на его суверенитет, то есть, согласно «традиционным» определениям, на его верховенство в собственных пределах, независимость и самостоятельность во внешних и внутренних делах[4]. В отличие от любой другой власти, распространяющейся на те или иные территории внутри государства, на тех или иных жителей и / или их коллективы (субколлективы), государственная власть суверенна. Получается, таким образом, что суверенитет делает государство государством. Государство есть суверен и суверен есть государство.
Часто встречаются формулировки «внутренний суверенитет» и «внешний суверенитет». Такое деление суверенитета, на мой взгляд, абсурдно. Суверенитет един и неделим, нельзя же быть суверенным во внутренних делах и несуверенным во внешних, и тем более наоборот.
«Традиционные» определения суверенитета, как представляется, следует корректировать с учетом децизионистской доктрины Карла Шмитта. Он утверждал, что суверен тот, «wer ü ber den Ausnahmezustand entscheidet» («кто принимает решение о чрезвычайном положении»)[5], «wer f ü r den Fall zust ä ndig sein sollte, f ü r den keine Zust ä ndigkeit vorgesehen war» («в чьей компетенции должен быть случай, для которого не предусмотрена никакая компетенция»)[6]. Иначе говоря, государство, будучи источником права, не может и не должно быть безусловно связано им. Устанавливая нормы, оно вправе в исключительной ситуации не только изменять их, отменять (оно вправе делать это и в обычной ситуации), но и просто нарушать. Без этого права нет и не будет никакого подлинного верховенства, независимости, самостоятельности. Естественно, речь идет не о государственно-правовом институте чрезвычайного положения и тем более не о практическом «праве на произвол», а о теоретическом (и потенциально практическом) праве государства в ситуации, нигде не описанной и никем не предусмотренной, изменить или отменить существующий правопорядок, нарушить собственные установления, выйти за пределы права, действовать вопреки праву[7].
Все сказанное в соответствующей мере распространяется и на международный правопорядок. В исключительной ситуации государство вправе в том числе освобождать себя от любых наложенных им ограничений. Без такого права также нет и не может быть верховенства, независимости, самостоятельности.
1
См., например: Еллинек Г.Общее учение о государстве. CПб., 2004. С. 383 – 420; Ильин И. А. Общее учение о праве и государстве//И. А. Ильин. Собр. Соч. В 10 т. Т. 4. М., 1994. С. 117 – 129.
2
Без государства нет нации. Можно, правда, говорить о «протонациях» – этнических, языковых и культурно-исторических общностях, проживающих на определенных территориях либо рассеянных, которые под руководством своихлидеров добиваются создания (воссоздания) государств для себя. Известны как успешные примеры (евреи и Израиль, поляки и Польша), так и неуспешные (курды, тамилы).
3
В доиндустриальную эпоху часто признавалась субъектность «народа».
4
См., например: Зорькин В. Д. Апология Вестфальской системы//Россия в глобальной политике. 2004. Т. 2. № 3. С. 1.
5
Schmit C. Politische Teologie: vier Kapitel zur Lehre von der Souveränität. Berlin, 2009. S. 13; Шмитт К. Политическая теология. Четыре главы к учению о суверенитете//К. Шмитт. Политическая теология. М., 2000. С. 15.
Впрочем, Александр Максутов утверждает, что точнее следовало бы перевести так: «кто принимает решения о введении чрезвычайного положения и на период его действия» (Гайда А. В., Максутов А. Б. Теология власти. Екатеринбург, 2001. С.79).
6
Schmit C. Politische Teologie. S.17; Шмитт К. Политическая теология. С. 22.
7
Согласно Шмитту, чрезвычайное положение означает «die Suspendierung der gesamten bestehenden Ordnung» («приостановление действия всего существующего порядка»). И далее: «Ist dieser Zustand eingetreten, so ist klar, daß der Staat bestehen bleibt, während das Recht zurücktrit. Weil der Ausnahmezustand immer noch etwas anderes ist als eine Anarchie und ein Chaos, besteht im juristischen Sinne immer noch eine Ordnung, wenn auch keine Rechtsordnung. Die Existenz des Staates bewährt hier eine zweifellose Überlegenheit über die Geltung der Rechtsnorm. Die Entscheidung macht sich frei von jeder normativen Gebundenheit und wird im eigentlichen Sinne absolut. Im Ausnahmefall suspendiert der Staat das Recht, kraf seines Selbsterhaltungsrechtes, wie man sagt. Die zwei Elemente des Begrifes „Rechts-Ordnung“ treten hier einander gegenüber und beweisen ihre begrifiche Selbständigkeit. So wie im Normal-fall das selbständige Moment der Entscheidung auf ein Minimum zurückgedrängt werden kann, wird im Ausnahmefall die Norm vernichtet. Trotzdem bleibt auch der Ausnahmefall der juristischen Erkenntnis zugänglich, weil beide Elemente, die Norm wie die Entscheidung, im Rahmen des Juristischen verbleiben. […] Es gibt keine Norm, die auf ein Chaos anwendbar ware. Die Ordnung muß hergestellt sein, damit die Rechtsordnung einen Sinn hat. Es muß eine normale Situation geschafen werden, und souverän ist derjenige, der defnitiv darüber entscheidet, ob dieser normale Zustand tatsächlich herrscht. Alles Recht ist «Situationsrecht». Der Souverän schaf und garantiert die Situation als Ganzes in ihrer Totalität. Er hat das Monopol dieser letzten Entscheidung. Darin liegt das Wesen der staatlichen Souveränität, die also richtigerweise nicht als Zwangs– oder Herrschafsmonopol, sondern als Entscheidungsmonopol… Der Ausnahmefall ofenbart das Wesen der staatlichen Autorität am klarsten. Hier sondert sich die Entscheidung von der Rechtsnorm, und (um es paradox zu formulieren) die Autorität beweist, daß sie, um Recht zu schafen, nicht Recht zu haben braucht» («Если это состояние наступило, то ясно, что государство продолжает существовать, тогда как право отходит на задний план. Поскольку чрезвычайное положение всегда есть еще нечто иное, чем анархия и хаос, то в юридическом смысле все же существует порядок, хотя и не правопорядок. Существование государства доказывает здесь на деле [свое] несомненное превосходство над действием правовой нормы. Решение освобождается от любой нормативной связанности и становится в собственном смысле слова абсолютным. В исключительном случае государство приостанавливает действие права в силу как принято говорить, права на самосохранение. Два элемента понятия „правопорядок“ здесь противостоят друг другу и доказывают свою понятийную самостоятельность. Подобно тому как в нормальном случае самостоятельный момент решения может быть сведен до минимума, в чрезвычайном случае уничтожается норма. Тем не менее исключительный случай также остается доступным для юридического познания, потому что оба элемента, как норма, так и решение, остаются в рамках юридического. […] Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу Должен быть установлен порядок, чтобы имел смысл правопорядок. Должна быть создана нормальная ситуация, и сувереном является тот, кто недвусмысленно решает, господствует ли действительно это нормальное состояние. Всякое право – это «ситуативное право». Суверен создает и гарантирует ситуацию как целое в ее тотальности. Он обладает монополией этого последнего решения. В этом состоит сущность государственного суверенитета, который, таким образом, юридически должен правильно определяться не как властная монополия или монополия принуждения, но как монополия решения… Исключительный случай выявляет сущность государственного авторитета яснее всего. Здесь решение обособляется от правовой нормы и (сформулируем парадоксально) авторитет доказывает, что ему чтобы создать право, нет нужды иметь право» (Schmit C. Politische Teologie. S. 18—19; Шмитт К. Политическая теология. С.25—26).
Если говорить упрощенно, правопорядок производен от порядка, а порядок также определяется властью суверена. Сущность суверенитета состоит в монополии политических решений. Нагляднее и убедительнее всего это демонстрируется при чрезвычайном положении.
Собственно, на самом деле еще Жан Боден указывал, к примеру что суверен «не связан своим законом, так же как не связан клятвой, принесенной самому себе» (Bodin J. Les sixlivres de la République. P., 1608. L. I. Ch. viii. P. 133). А по утверждению Жан-Жака Руссо, «если бы суверен предписал себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, – это противоречило бы самой природе Политического организма [государства. – В. И.]» (Rousseau J. – J. Contrat social: ou Principes du Droit Politique. Geneve, 1776. L. I. Ch. VII. P. 37; Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре, или Принципы политического Права. Кн. 1. Гл. VII//Ж.-Ж. Руссо. Об общественном договоре. Трактаты. М., 2000. С.210). Аналогичные мысли можно найти и у Томаса Гоббса и пр. Так что Шмитт сформулировал свою доктрину не на пустом месте.
