Читать книгу Струна - Виталий Каплан - Страница 6

– Ну, заходите, ребята, заходите… Присаживайтесь… Чувствуйте себя как дома… Собственно говоря, вы и так…

Аркадий Кузьмич широко улыбался, развернувшись черным кожаным креслом в нашу сторону. Кресло, величественно-необъятное, могло вместить, по меньшей мере, троих таких Кузьмичей – худеньких, лысеньких, с озорными маслинами-глазками. Как-то не вязалась простецкая внешность Старшего Хранителя с более чем серьезным кабинетом.

Боясь показаться невоспитанным, я лишь короткими взглядами сканировал окружающую среду. А было на что посмотреть. Сам кабинет, вытянутый в длину, вполне мог принадлежать когда-то большому здешнему начальству. Директору комбината, секретарю райкома… Ну, на худой конец, редактору областной «Правды». Масштабы, как и положено, подавляли. Здесь и танцевать можно было, и в снежки играть – дело лишь за снегом.

Вдоль стен стояли не стулья даже, а ряды кресел – в меру роскошных, обтянутых красным бархатом, но ни в какое сравнение не идущих с местообитанием Кузьмича. Сами стены, отделанные розоватым мрамором, навевали неприятные воспоминания. Не то ритуальный зал, не то еще похуже… Спасибо мрамор хоть не зеленый. И наверняка фальшивый.

Слева со стены глядел огромный портрет. Седой мужчина, слегка прищуренные глаза, плотно сжатые губы. Казалось, был он чем-то недоволен, но полагал ниже своего достоинства поднимать вопрос… Нет, вроде бы совершенно незнакомая личность… Хотя что-то такое вертелось в мозгах… Вертелось – и мгновенно таяло, ускользало.

На противоположной стене разместилась неожиданная, неуместная здесь коллекция. Не холодного оружия – напротив, более чем мирная. Висели тут музыкальные инструменты. Благородные изгибы темных, сверкающих полировкой скрипок гармонировали с изящными, напоминающими знаки интеграла гобоями, огненно-рыжие гитары поблескивали серебристыми, разлиновавшими черные грифы струнами. Огромный контрабас чудом не обрывался под собственным весом, а легкомысленного поведения мандолины, казалось, готовы были взметнуть шквал каких-нибудь южных страстей.

Чего тут только не было! И легкие, тоскующие по девичьим пальчикам арфы, и старинные, затейливо расписанные гусли, и пузатый охотничий рожок… «Неужели Кузьмич на всем этом играет? – мелькнула шальная мысль. – Нет, скорее всего, инструменты имеют ритуальное предназначение».

– Вот, Аркадий Кузьмич, – кашлянув, начал Женя. – Это и есть Константин Антонович Ковылев, о котором вам уже докладывали.

– Очень приятно, Константин Антонович! – живо подхватил Кузьмич. – Наслышан, и изрядно. Знаю, вам сильно не повезло. Не стану говорить всяких стандартных утешений, о всяких там темных и светлых жизненных полосках – наверняка уже наслышались такого по самое «не могу». Но ведь вы устояли все-таки, Константин, не сломались. И это не случайно. Значит, есть в вашей душе некая струнка, отзывающаяся на звучание иной, изначальной Струны. Собственно, она и привела вас сюда, к нам. Все очень символично.

Жестикуляция у Кузьмича была под стать патетической речи. Пальцы его нервно бегали по черной столешнице, мимические фигуры поражали своей утонченностью, а глаза чуть ли не выползали из орбит. На стебельках они у него, что ли, как у насекомого? Часом, не дразнят ли его тараканом?

– Итак, я рад, Константин Антонович, что вы, оказавшись в сфере нашего… э-э… притяжения, проявили неподдельный интерес к нам и к нашему делу, готовы влиться в наши ряды, занять, если можно так выразиться, свою линейку на нотном стане…

Надо же, как поэтически излагает! Ох, очень, очень осторожным надо быть с этим доброжелательным тараканом.

А речь таракана гладко лилась дальше:

– Согласно традиции, мне как начальнику регионального отделения нашей организации положено произнести несколько слов о нас и нашем деле. Наверняка я скажу сейчас банальные, хорошо известные вам вещи, но порядок есть порядок. Тем более, в обществе имеют место и невежественные предрассудки, и высокоинтеллигентское предубеждение, замешанное, кстати, все на том же невежестве.

Кузьмич поучающе поднял палец:

– Итак, официально мы называемся Федеральным фондом защиты прав несовершеннолетних. Но вы сами понимаете, это лишь вывеска. Сами себя мы называем «Струной». Почему именно такое название – это особый и долгий разговор. Скажу лишь, что мы стараемся быть созвучными Высокой Изначальной Струне, колебания которой мы, люди, воспринимаем как свет, добро, милосердие… Наше движение озабочено одной из самых важных, возможно, основной проблемой человечества – спасением детей от жестокости, от зла, творимого людьми, обществом, природой… Казалось бы, сие – основа основ, но люди согласны с этим лишь на словах. А на деле – тупой эгоизм, боязнь заглянуть в собственную душу, неумение за сегодняшним днем видеть будущее. Государство, которое, казалось бы, и существует ради людей, на самом деле полностью устранилось от этих проблем. Устранилось, если не сказать хуже. Фактически оно, государство, вносит свою немалую лепту в общее зло. Причины всем понятны, не будем о грязи.

Тут я с Кузьмичом был полностью согласен. Уж грязи я насмотрелся вдоволь, причем не только после Лунного поля.

А Кузьмич проникновенно вещал:

– Что же оставалось делать людям, в сердцах которых не смолкла Высокая Струна, людям, которые любят детей и не могут смириться с ежедневным потоком зла? Тихо страдать в одиночку? Очень благородно и красиво, но кому от этого станет лучше? Обращаться в государственные инстанции, бить в набат и раскачивать язык колокола? Без толку, сами знаете. Многие пробовали, а результат нулевой. Перемелют жернова власти любого. Ибо цель власти – сама власть, не более того. С ней можно иногда взаимодействовать, но упаси Боже возлагать на нее хоть какие-то надежды. Кидаться за помощью в иные общественные институты? Ни у одного из них нет реального влияния, нет рычагов. От перестановки слов не происходит дел. Да и не видят они, по существу, волнующую нас проблему. Озабочены своими целями…

Странное дело, Кузьмич говорил заскорузлые банальности, но речь его между тем звучала неким откровением. Может, дело не в словах, а во мне? Или в какой-то непонятной атмосфере, невидимо обволакивающей кабинет?

– Итак, естественной кажется мысль объединиться. – Кузьмич, похоже, перешел к самому интересному. – Объединиться не ради слов, не чтобы петь красивые песни или обсуждать добрые книжки. Объединяться надо для дел, реальных, конкретных дел. Пьяные родители истязают ребенка. И никто – ни соседи, ни милиция, ни школа – не вмешивается. Вмешаемся мы. «Деловые ребята» продают школьникам наркоту. Все видят, все молчат, никто ничего не делает. А мы – сделаем. И так сделаем, что напрочь отобьем охоту у деловых ребят этим заниматься. Или, допустим, не хватает денег на закупку оборудования для детского онкологического центра. Зато рядом строится казино. И все возмущаются, и никто ничего не может. А мы – можем. Мы переставим местами не слова, а деньги.

– И хозяева казино не будут возражать? – механически брякнул я в пространство. Хотя кто меня за язык дергал?

Однако распалившийся Кузьмич явно обрадовался моим словам. Он аж привстал в кресле, точно всадник в стременах, и в лысине его отразилась апельсиново-яркая люстра. Торжествующе воздев тонкий палец, Хранитель ликующе рассмеялся.

– Вот! Вот она, суть! Главное – задать правильный вопрос. Константин Антонович, отвечаю. Не будут возражать крутые пальцевёрты, ох как не будут. Напротив, приползут на брюхе с чековыми книжками в зубах. А мы еще подумаем, что с ними делать. Потому что у нас – сила, – слово это Кузьмич протянул медленно, со вкусом. – У нас – сила, и они, те, кто поумнее, давно уже с нами считаются. Понимают, что обижать детей стало небезопасно.

– А кто поглупее? – вновь зачем-то выскочил я. На сей раз прыснул Женя.

– А тех, кто поглупее, Костян, – выдавил он сквозь распиравший его смех, – находят в разных местах. Кого – в канаве, кого – на собственном ложе. И, что характерно, очень молчаливых. И с гитарной струной вместо галстука. Хотя таких кретинов уже немного. Деловые, они же только в анекдотах пальцами крутят. А по жизни мигом просекают фишку…

– Но! – вновь воздел все тот же палец Кузьмич. – Вы спросите: а откуда же берется сила? Ведь мало объединиться. Ну что могут сделать несколько хилых очкастых интеллигентов с дряблыми мышцами и тощими бумажниками? По инстанциям бегать, чинушам что-то доказывать? Морду садисту-воспитателю набить? Так еще кто кому набьет… Не-е-е, объединиться мало! Надо еще кое-чем обладать. Не деньгами, не стволами, не связями – все это придет потом, это вторично. Нужно главное. Нужно вслушаться в себя, найти в себе Музыку, научиться жить согласно неслышимой мелодии, надо войти в резонанс с Высокой Изначальной Струной. И тогда уже не мы делаем – она, Струна, творит через нас свою волю, а воля ее – добро и свет.

Я едва удержался, чтоб не присвистнуть… Мгновенный переход от ясной, вменяемой речи к мистическому бреду! Явная клиника… Правда, не походил Кузьмич на свихнувшегося фанатика, а еще меньше походил на него Женя. Да и раньше звучали такие фразочки: «милосердие Высокой Струны», «справедливость Высокой Струны», «воля Высокой Струны»… Всякие там Тональности, Резонансы, Вибрации… Неужели здесь что-то большее, чем просто поэтическая атрибутика?

– Так вот, – продолжал Кузьмич, – Высокая Струна прозвенела в нас и дала нам часть своей силы. И дает, но лишь когда мы, отрешившись от всей грязи и бессмыслицы этого мира, творим добро, творим дела милосердия…

Гм… Расплывающиеся кляксы на лунном поле, посвист девятиграммовых птичек… Нечто, попавшее в луч фонаря, похожее на футбольный мяч, но не бывает у мячей волос, и железных зубов не бывает, и снег под ними не становится бурым…

– Мы не стремимся к власти, – каким-то даже скучным тоном сообщил Аркадий Кузьмич, – не рвемся на политический Олимп. Зачем нам это? Утверждение, будто сменой режима можно улучшишь людскую жизнь, – это ложь, и опасная ложь. Пытаясь взять власть, мы породили бы лишь очередную кровавую смуту, от которой всем будет плохо, но в первую очередь – детям. Пойдя по такому революционному пути, мы разорвали бы в себе незримые нити, соединяющие нас с Высокой Струной. Да, не стану скрывать, были среди нас горячие головы, ищущие легких решений, опьяненные первыми успехами. Но Главному Хранителю хватило мудрости вовремя остановить нетерпеливых. У нас есть свое дело, и мы его будем делать при любой власти, при любом режиме. И еще – власть составляют люди. А с людьми, как бы высоко они ни сидели, «Струна», чаще всего, договорится. Не враги же они самим себе… К тому же многие из них, людей власти, вполне способны проникнуться нашими идеями, посильно содействовать нам. Собственно, и официальная наша вывеска, «Федеральный фонд», создана при помощи некоторых вменяемых господ-парламентариев. Или взять тот же пример с казино – зачем применять высокие и тайные пути, когда можно сделать пару телефонных звонков?

Я слушал, моргал и время от времени кивал головой. Что мне еще оставалось? Как иначе скрыл бы я страх – а мне сейчас и впрямь было страшно. В этом уютном кабинете с развешанными гитарами и скрипками, с говорливым Кузьмичом мне было куда страшнее, чем тогда, в пронизанном напряженной тишиной Мраморном зале. И даже страшнее, чем на лунном поле. С каждым словом Хранителя страх сгущался, цепкими коготками щекотал горло, отдавался в ушах едва слышным звоном.

Да, сейчас я был в безопасности, никто не грозил мне, напротив, нечеловеческая сила, о которой соловьем разливался Кузьмич, явно собиралась взять меня под свое крыло. Только вот стоит ли совать туда голову? В Мраморном зале я понимал, что дело идет к смертному приговору. Сейчас, похоже, дело идет к чему-то пострашнее. Впрочем, уже поздно выбирать, развилка осталась позади. На лунном поле, на залитой тьмой стройплощадке, на заснеженной насыпи…

– И потому вы, Константин Антонович, соприкоснувшись с нашей жизнью, узнав правду о Высокой Струне, о нашем деле, должны сейчас решить – с нами ли вы. Войдете ли вы в Резонанс со Струной, предпочтете ли тусклую обыденную жизнь. Реализуйте же вашу свободу, скажите слово, которое станет завершающей точкой.

Гм… Не нравились мне эти слова о завершающей точке. Что-то похожее уже приходилось слышать совсем недавно. Точку ставить будем, Костян! Над буквой «i». А потом тяжелый грохот товарняка, острый луч рассекающего сумерки фонаря…

Впрочем, сейчас не до лирики. Похоже, от меня ждут каких-то слов, и тянуть больше нельзя. А не встать ли сейчас, не сказать ли, гордо откинув голову: «Мне не по пути с бандитами!»?

– Да чего решать? Все уже решено, – голос мой звучал на удивление спокойно, даже слегка суховато. – «Струна» делает правильные вещи. Я принимаю ее умом и сердцем, хочу внести свой вклад…

В памяти тяжело шевелились какие-то давние, заплесневевшие слова… Кажется, это из «торжественного обещания»… или нет, это я заявление о приеме в комсомол так писал. «Хочу учавствовать в передовых рядах». Переписывать ведь заставляли, блюстители орфографии… Ругались – казенный бланк испоганил, неуч…

– Другого мы и не ждали! – весело ответил Кузьмич. Лысина его засверкала еще ярче, он неуловимым движением выскользнул из кресла и принялся восторженно трясти мою руку. Ладонь его, надо заметить, оказалась на удивление крепкой.

– Остались формальности, – сообщил он наконец, потеряв вдруг всякий интерес к моей кисти. – Во-первых, заявление подписать. Это мы сейчас, это мы быстро. А во-вторых, и это главное, надо пройти некий… ну, скажем, ритуал. Как бы зримо зафиксировать свою причастность… Скажем, сегодня вечером… а лучше где-то около полуночи. Вечерком мы в «Дороге» посидим, отметим, так сказать, событие… Да вот тут, вот тут распишитесь, Константин Антонович.

Передо мной внезапно оказалась раскрыта огромная кожаная папка, а в пальцы мне Женя пихал толстую авторучку. Ого, а перо-то, кажется, золотое!

– Ну не кровью же, – понимающе усмехнулся Женя. – И не как в ведомости на аванс.

Я вгляделся в плотный, синевато-белый лист. Текст, набранный затейливым, в мелких завитушках шрифтом был не слишком обилен. Несколько строк, не больше. Только вот почему-то мне никак не удавалось прочесть их. Каждая буква сама по себе выглядела привычно, но вместе… Текст плыл у меня перед глазами, прыгал и переливался, точно воздух между мною и листом бумаги был затянут радужной пленкой. Не хотели слова складываться во что-то единое – стоило лишь вглядеться в них пристальнее, они разбегались, оборачивались тонкими крысиными хвостиками.

А, ладно! Какая разница, что здесь написано? Моя жизнь все равно ведь зависит не от этих завитушек.

Внизу страницы я, плотно надавливая на перо, оставил стилизованную букву «К». Хорошо, что здесь я назвался родным именем. Не пришлось на ходу изобретать себе новую подпись. А то ведь с этих станется… На любой мелочи можно погореть.

– Прекрасно, прекрасно! – проворковал Кузьмич, убирая куда-то папку с моим автографом. – В вашем лице, Константин Антонович, мы, несомненно, приобрели ценного сотрудника, а главное – единомышленника. Есть мнение, что это дело стоит завершить водной процедурой.

Подскочив к мраморной стене, Кузьмич ткнул в нее пальцем – и сейчас же испещренная розоватыми прожилками панель отъехала вбок, являя нам темное углубление. Миг – и из потайной ниши Кузьмич извлек пузатую темную бутылку и три хрустальные рюмочки, которые он тут же водрузил на невесть откуда взявшийся поднос.

– Рекомендую! Настоящий ангхмарсанский коньяк, пятнадцатилетняя выдержка, коллекционный экземпляр, в магазине вам такого не предложат.

Не дожидаясь указаний, Женя ловко свинтил бутылке крышку и разлил по рюмкам искрящийся в электрическом свете янтарный напиток. Нежный пряный аромат ударил мне в ноздри.

– Ну, за вступление! – шевеля бусинками зрачков, возгласил Кузьмич. – За наше общее дело!

Мы чокнулись высокими рюмками. Прозрачный звон поплыл по кабинету, задел серебристые струны гитар, и те отозвались едва слышным рокотом.

– И чтобы нам звенеть, как этот благородный хрусталь! – добавил Женя.

Следовало что-то произнести и мне.

– За Истинную Музыку! – слова сами собой сорвались с моих губ. Странные слова, будто и не совсем мои. Но углубляться в это не хотелось, и я пригубил отливающую медом жидкость.

Лучшего я никогда и не пил! Неземной, запредельный букет, растворенная в золоте мелодия, дыхание степных трав под ласковым солнцем, песня ястреба, зависшего неподвижной точкой в белесом от жара небе, готового стремительной молнией низринуться вниз…

– Ну а вечером – в баре, с народом! – напомнил забравшийся в свое монументальное кресло Кузьмич. – А пока не смею вас задерживать, друзья. Вас ждут великие дела! Да пребудет с вами Вибрация Высокой Струны…

Вибрация и впрямь ощущалась. Какое-то время.