Читать книгу Мастер, который создал тхэквондо - Виталий Листраткин - Страница 2

Автор благодарит коллег центра корейских единоборств «Тангун» за возможность работать на одной волне.

Особая благодарность Ольге Александровне Бердышевой за перевод документальных материалов, использованных в данной книге.

Моё имя – Хон Хи. Фамилия – Чой. Я родился в 1918 году в далёкой корейской деревне. Семья большая, восемь детей. Жизнь трудная: пятеро детей умерли. Выжили я, старший брат Бунг Хи и младшая сестра Вун Джил.

Брат был силач. В деревне самая тяжёлая работа – замешивание рисового теста. В одиннадцать лет Бунг Хи легко управлялся деревянной лопатой, больше похожей на весло лодки. В одиночку замешивал полный бак теста – не каждый взрослый с таким управится. Легко таскал на спине мешки с рисом – такой богатырь!

Я же рос хилым, без конца болел.

– Эх, – вздыхала мама. – Когда слишком густой лес вырубают, иногда оставляют согнутые и кривые деревья. И тогда они могут распрямиться…

Меня лечили прижиганиями, корнем дикого женьшеня с мёдом. Самое раннее воспоминание – первый день рождения. Я одет в рубашку, которую сшила моя бабушка. Стою в окружении родственников, они тянут руки, улыбаются, каждый зовёт к себе.

Когда подрос, семья переехала в большую приморскую деревню. Здесь кое-какие родственники, да и вообще жизнь побогаче. Помню, как добирались железной дорогой. Поблёскивающее отражение деревянного моста на морской воде. Мама вела нас с братом за руки, за спиной узелок с нехитрым скарбом.

До четырёх лет я постоянно ныл и плакал. Но когда однажды проснулся с криком, мама спросила меня, зачем я кричу без толку. И я задумался: «Действительно, зачем? Это же нелепо». И с этого момента никогда не плакал просто так. Зато если требовалось чего-то добиться, я стоял на своём до последнего. Упрямство – моё второе имя!

Отец мой был беден. В своей семье он не мог рассчитывать на чью-то помощь, поскольку самый младший. Зато много времени провёл в России и в Китае, где занимался изучением народной медицины, практиковал иглоукалывание – у него это здорово получалось. А заодно он практиковал и азартные игры – это сводило на нет все его усилия. Мама, наоборот, старшая дочь из богатой семьи. Но это не никак не сказалось на нашем достатке: даже в новой деревне мы перебивались с хлеба на квас.

Вдруг отцу повезло: на какие-то шиши он открыл винокурню, хотя у него сроду не было денег. Возможно, свалился какой-нибудь нежданный гонорар за иглоукалывание или выиграл в карты – кто знает. Спустя три года заведение превратилось в главную винокурню деревни. А отец, соответственно, приобрёл статус большого человека. В те времена считалось, что большой человек должен быть выпивохой, иметь на содержании любовницу и вообще всячески демонстрировать обеспеченность и быть притчей во языцех.

– Хон Хи! – говорил он мне. – Смотри, сколько у меня друзей! Смотри, как они меня ценят!

Приятели хихикали, подливая вина…

Ещё два года для отца прошли в пьяном угаре. Наверное, он мог бы куролесить годами, но, на свою беду, встретил женщину, которую звали Чой Ной Джу. Ох, она была красотка! Стройная точёная фигурка. Матовое лицо, как у фарфоровой куколки. Нежный голос. Как она великолепно пела! Но больше всего в жизни любила играть в карты, пить спиртное и курить опиум. В общем, они с отцом как два сапога пара. Чой Ной Джу совершенно околдовала его. И отец выгнал мою маму из дома, а беспутную подругу представил детям как мачеху.

– Вы должны… – икнул, – уважать Чой Ной Джу! И беспрекословно слушаться…

Дом превратился в бордель с толпой пьяных игроков, которые частенько засыпали тут же, на полу. День начинался с похмелья и продолжения безумного кутежа. Разумеется, отцовского достатка надолго не хватило. Следовало прекратить пьянствовать и гулять, но отец и мачеха не могли остановиться – винокурню продали, остался только дом. И тогда Чой Ной Джу нашла себе жестокое занятие: стала настраивать отца против моей родной матери. С одной стороны, крайне вежлива и обходительна с родственниками отца, с другой – то и дело пыталась рассказывать всякие гадости о моей матери.

К тому времени я вернулся от мачехи к маме. Старался помочь: кормил цыплят и свиней, ухаживал за садом, выращивал кукурузу и другие овощи, чтобы продать соседям. Вечером молотил соседский рис, чтобы получить немного муки. А ночью с помощью двух камней стирал одежду. С рассвета до ночи у меня не было свободной минуты. Чтобы выполнить все работы, мы расходовали много воды – мама то и дело таскала ведро за ведром. А поскольку каждый день готовили тофу, требовалось много дров. Осенью я собирал сухие ветки и листья в сосновой роще, чтобы покрыть потребности в топливе.

Когда началась школа, стало немного легче. И в школе, и за её пределами я ходил с одной и той же сумкой. И частенько притворялся, что иду на занятия, хотя на самом деле пропускал. В качестве наказания меня ставили на уборку класса и туалета, а потом заставляли сидеть в классе, чтобы выполнить все уроки, которые задал учитель. До сих пор удивляюсь, как мне удалось добраться до пятого класса с такими плохими отметками. Зато я мог семьсот раз подряд прыгать на скакалке, отлично лазил по деревьям. А однажды поднялся на вершину флагштока, чтобы закрепить наверху ролик для флага – деревенский сосед попросил выполнить эту работу. Как только отец узнал об этом, он меня сурово отчитал, ведь вершина флагштока тонкая и непрочная, упасть с неё легче лёгкого.

После трёх лет семейной нервотрёпки жизнь опять круто повернула. Мачеха отправилась к родственникам в другой город, где скоропостижно умерла в возрасте тридцати восьми лет. И теперь, согласно обычаям, мама вернулась к отцу. Атмосфера в доме стала ледяной. Отец поставил дело так, что мама должна была в любой ситуации обеспечить его лучшим рисом и другими продуктами на ужин, даже если остальные члены семьи оставались голодными. Я прекрасно помню моменты, как мы с братом заглядывали через приоткрытую дверь в комнату, где у отца был свой обеденный стол, чтобы посмотреть, не оставил ли он хоть горсточку риса.

Пока папа витал в облаках, мама работала как проклятая. Здоровье её было подорвано, ей сделали серьёзную операцию. После потери семейного бизнеса маме пришлось трудиться, чтобы добывать еду для свекрови и маленьких детей. Нет слов, чтобы описать тот ад, через который она прошла. Помню, как она ходила на ярмарку в деревню Хва-Деа в корейских шлёпанцах, которые представляли собой резиновую подошву с верёвками. Часто вообще не обедала – лишь бы накормить нас. Питались мы похлёбкой, где в солёной воде плавали кусочки теста…

В то время я помогал моему брату, который продавал фарфоровую посуду. Мы возили её на тележке на ярмарки в соседние деревни. Каждое такое путешествие занимало целый день, но мы могли заработать на миску дешёвой пшеницы. Дома теперь непросто: бабушка встала на сторону отца, а мама, в свою очередь, обиделась на неё. Я любил и бабушку, и маму, поэтому занял нейтральную позицию. Можете себе представить, как это расстраивало маму…

В восемь лет я влюбился. В школе меня посадили за первую парту, потому что был самым маленьким. И моё место оказалось рядом с девочкой по имени Ли Чэ Рюн. Она мне сразу понравилась, хотя я не осмеливался выразить своё чувство.

– Я люблю Ли Чэ Рюн! – кричал посреди соснового леса.

Тем не менее Ли Чэ Рюн я так и не признался, даже когда она вышла замуж за другого человека. Это моё первое чувство, которое я испытал в школе, где девочки и мальчики сидели рядом…

К сожалению, учился я не только хорошему, но и плохому. Каждый день мы видели, как окружающие нас люди курили, пили и играли в карты. А семья моего друга Ким Ен Джуна вообще похожа на мою семью, и если мы играли вместе, то копировали то, что видели дома. С восьми лет мы пробовали пить, курить и играть в карты, естественно, скрывая это от родителей.

Корея в те годы находилась под властью японцев. Чтобы ассимилировать корейский народ, Япония использовала любые поводы, чтобы уничтожить наши собственные обычаи и культуру. Например, ставили своей целью избавиться от сах-ту (традиционная причёска женатых мужчин, когда длинные расчёсанные волосы аккуратно собираются в пучок на макушке, а поверх надевалась шляпа).

Когда у отца была винокурня, он старался поддерживать ровные отношения с колониальной японской администрацией. Но усилия оказались тщетны: по приказу японской полиции он всё-таки лишился своего сах-ту…

Наши предки всегда носили белую одежду. И мои родители, и вообще все корейцы носили белую одежду вплоть до 1930-х годов. Корейцы исторически назывались «бэке-эйи-мин-джок», или «люди в белой одежде». Но вот беда – у японцев белый цвет ассоциируется с белым похоронным костюмом, который принято надевать во время погребальной церемонии. Поэтому белый цвет нервировал японскую администрацию. Был случай, когда полицейские облили чернилами людей на поселковой ярмарке, лишь бы сделать одежду невозможной для ношения.

Было и кое-что пострашнее чернил. Например, убийства корейцев, которые боролись за освобождение страны. Когда мне было одиннадцать лет, я видел, как японская полиция застрелила двух активистов, когда повстанцы бежали к перевалу Джи-Доон-Джи. И мне пришлось караулить тела по приказу полиции. Я стоял там и плакал, пытаясь унять страх в моём сердце. Воистину, в те времена оккупанты убивали не задумываясь.

Однажды я отправился в школу, но попал в компанию старшеклассников, которые обсуждали ученическую забастовку. Без колебаний присоединился к ним, так как уже был против японцев. В тот вечер мы организовали команды, объединив старших и младших учеников в каждой группе, чтобы раздавать листовки. Наша команда прошла по нескольким деревням, агитируя народ. Вернулся я поздно ночью, тихонько прокрался на своё место и заснул.

Утром отец разбудил меня и спрятал в пустом варочном баке, сказав, что японская полиция охотится за бастующими школьниками. Я так и просидел в этом баке два дня… Потом ученики один за другим вернулись в школу. Правда, меня всё равно допросили в полицейском участке и временно отстранили от школы. Но я посчитал, что это был мой личный бой против японских оккупантов.

Записи на папирусе появились в Египте около четырёх тысяч лет назад. Примерно в это же время на Востоке люди начали овладевать письменностью. Считается, китайский губернатор Бок Хи изобрёл восемь основных каллиграфических принципов. А императорский историк Чанг Хил придумал собственно иероглифы, вдохновившись отпечатками птичьих следов на песке. С этого момента появилось уважение к каллиграфии как к искусству совершенствования ума. Каллиграфия – своего рода «рисунок ума», поскольку иероглиф – не просто символ, но отражение каллиграфа, передающее тонкие оттенки настроения.

Отец мой недолюбливал японскую школу, поэтому решил отдать меня в обучение китайскому специалисту. В нашей деревне жил мастер Ма До Сунг. Когда отец привёл меня, мастер взял кисть, чернила и написал в качестве образца четыре письма. Затем попросил скопировать образцы. Когда я закончил работу, мастер Ма заключил, что из меня будет толк.

– Почему вы так думаете? – спросил отец.

– Он не исправляет то, что написал, – ответил мастер.

Два года я изучал китайскую письменность и классическую литературу у мастера Ма. Отец решил, что это моя будущая профессия, способ зарабатывать на жизнь для такого слабака, как я. И начал подыскивать более квалифицированного учителя каллиграфии. В двадцати километрах от нашей деревни преподавал Хан Иль Донг, которого все называли мастер Ок-Нам, известный на Корейском полуострове каллиграф. Отец отправил меня в его дом, чтобы я учился и набирался ума-разума. Но через неделю я своим ходом вернулся домой… Я ожидал сурового наказания, но отец только посмотрел на меня и отправился по своим делам. Спустя неделю мастер сам появился у нас в доме. Оказывается, отец сумел договориться таким образом, чтобы он жил у нас и учил только меня. Но и получал за меня как за десятерых!

Мне назначили расписание, и я день за днём оттачивал мастерство владения кистью. Занимался так усердно, что натёр мозоли на пальцах, но удостоился похвалы со стороны учителя. Отец настаивал, чтобы меня обучали не только каллиграфии, но и классической китайской литературе. Кроме того, мой учитель был мастером традиционного корейского боевого искусства теккён, которое включало в себя в основном движения ног. Учитель глубоко понимал это искусство. Он не меньше моего отца волновался из-за моего слабого тела, часто рассказывал о самых знаменитых боях, чтобы поднять мой боевой дух. Он показал мне основные движения теккён, хотя, конечно, на самом элементарном уровне.

Спустя какое-то время мастер сказал, что ему пора возвращаться. Отец умолял остаться дольше, но тот принял твёрдое решение.

– Сейчас каллиграфия вашего сына искусна, а работа его кисти лучше, чем моя, – успокаивал он отца. – Без меня он не столкнётся с трудностями.

Услышав такое, отец умолял ещё больше: «Мастер, вы практикуете всю жизнь, а мой сын проучился только год. Если его мастерство достигло такого уровня, то я не понимаю, как можно остановиться. Если вам действительно нужно ехать, пожалуйста, возьмите моего сына с собой!»

После долгих уговоров мастер согласился взять меня. На тот момент мастеру было пятьдесят четыре, а мне пятнадцать. Через год в результате упорной работы под постоянным наблюдением мастера моё письмо стало совершенным. Я овладел печатным стилем – базой письма – и перешёл к вводным основам декоративного стиля, письменного стиля четырёх изящных растений: сливы, орхидеи, хризантемы и бамбука.

Во время учёбы произошёл незабываемый случай. Однажды я отправился на поиски хорошего материала для кисточек в бамбуковую рощу. На мне были деревянные японские сандалии. И ядовитая змея укусила меня прямо в пятку. Перепуганный мастер высосал из моей раны поражённую кровь, достал маленький пузырёк и сообщил: «Это масло с противоядием, которое твой отец приготовил в год змеи, в месяц змеи, в день змеи, в час змеи на тот случай, если тебя когда-нибудь укусит змея». Я втёр масло в рану. Каким образом мой отец мог предугадать, что со мной это случится? И почему у мастера в тот день оказался с собой этот пузырёк? Мистика…

Когда я вернулся домой, мастер Ма проэкзаменовал мои умения и остался чрезвычайно доволен.

– Теперь ты будешь писать эпитафии вместо меня, – заключил он.

Таким образом я удостоился чести писать эпитафии именитым покойникам. А заодно занял место, которое раньше занимал сам мастер Хан Иль Донг, стал сам обучать молодых подмастерьев, которые прибывали отовсюду, чтобы учиться искусству письма. Мой отец был счастлив! Я уверен, что научился превосходно писать только благодаря такому замечательному учителю, как мастер Хан Иль Донг, хоть все и говорили, что у меня талант к письму. Есть поговорка: «Если двое мудрых учёных объединятся, чтобы помочь друг другу, им откроется великая истина вселенского пути». Вот почему, общаясь с инструкторами тхэквондо, я постоянно подчёркиваю: «Только у великого учителя может быть отличный ученик».

Я не верю в приметы и прочие предрассудки. Но знаю – какая-то высшая сила существует. Хочу описать несколько невероятных событий, которые произошли со мной и свидетелем которых я был.

В ту пору, когда винокуренный бизнес отца достиг высшей точки успеха, мой двоюродный брат Мун Хи умер от лихорадки. До сих пор помню, как он что-то выкрикнул перед тем, как отойти в мир иной. Мун Хи давно похоронили, но члены семьи утверждали, что каждую ночь слышат тяжёлый кашель на том месте, где лежал больной. Это сводило с ума… И прекратилось только после визита заклинателя мёртвых душ – мама упросила его отмолить душу усопшего.

Когда мне было десять лет, я отправился за печеньем в магазин. Путь пролегал мимо дома одного человека, который не так давно умер от венерической болезни – сначала он потерял часть носа, а потом и жизнь. А теперь представьте, что я увидел на пороге именно этого человека! В светлой одежде, широкополой шляпе, вместо носа повязана тряпочка. Он прошёл совсем рядом, свернул на большую дорогу и там исчез из виду. Клянусь, я видел каждое движение этого человека! Конечно, когда я рассказал друзьям о том, что видел, мне никто не поверил…

Ещё одна история случилась много позже, в 1936 году. Жена моего брата вернулась в родной город из Китая – и, увы, заболела тифом. Её лечили, но она всё-таки умерла. А перед смертью она бормотала в своей постели:

– А, это ты пришёл забрать меня… Пойдём, я не буду против.

Вскоре мы с братом слегли: тиф добрался и до нас. Родители сбились с ног, пытаясь найти средство, которое сможет исцелить нас. Однажды, вернувшись от знахаря, мать рассказала, что собирается принести в жертву курицу на священной горе Ха-Дэ, чтобы духи помогли нам выздороветь.

– Да, теперь я спасён! – вдруг выкрикнул брат.

Услышав такое, мать немедленно помчалась на гору. И уже оказавшись на месте, обнаружила, что для жертвенного ритуала не хватает такой малости, как вода. Представьте, едва она взмолилась о ниспослании воды, как хлынул ливень. Таким образом, она смогла приготовить курицу и рис, чтобы задобрить духов. Ещё до того как мать добралась до дома, болезнь моего брата стала отступать. Когда брат полностью оправился от болезни, ему рассказали историю с жертвой. В ответ он лишь улыбался и разводил руками – ничего не помнил…

Я был свидетелем тех событий и до сих пор нахожу их довольно странными, хоть и несуеверен. Как вы помните, я родился маленьким и хилым. Но много позже выяснилось: это оказалось идеальным условием, чтобы достичь успехов в тхэквондо. Для большого человека сила является чем-то само собой разумеющимся, а вот маленькому и хилому приходится обретать свою силу самостоятельно. И, как правило, маленький способен получить гораздо больше, чем то, что досталось большому человеку по наследству.

Мне всегда нравилось петь, но я не научился играть ни на одном музыкальном инструменте. Не могу сказать, что у меня не было желания учиться, но обстановка, в которой я рос, не давала такой возможности. Когда был маленьким, я никогда не видел западного музыкального инструмента. Для извлечения звуков мне служили ивовый прут и дудочка, сделанная из обыкновенной соломинки; моими ударными стали ракушки или барабаны из глубоких чаш, а иногда и простые тарелки, покрытые высушенными водорослями. А что касается пения – я слышал много песен от соседей. В начальной школе тоже учили петь.

Мне было восемь. Но я хорошо помню тот день, когда наш сосед Ли Джунг Гу собрал у себя жителей деревни и включил граммофон. Подмигнув, он объяснил нам, что внутри этой коробки живёт некто и поёт песни. И поставил две песни – «Руины старого императорского дворца» и песню странника, первый куплет которой начинался так: «Эта песня о юноше, который потерял свою страсть». Неудивительно, что именно эти две песни стали для меня любимыми на всю жизнь.

Конечно, я мечтал стать певцом. Всякий раз, когда у меня появлялись карманные деньги, я покупал пластинки. Заучивал песни наизусть, затем давал послушать пластинки друзьям. Я верил, если кто-то хочет научиться петь, ему просто надо чаще практиковаться, и поэтому орал что есть мочи… Так я любил пение!

Когда я удостоился чести писать эпитафии, отец с гордостью позволил мне присоединиться к церемонии, посвящённой предкам. Затем взял меня с собой в местную школу, которой руководил наш старейшина Чой Сэнг Мин. Там он попросил учителей проэкзаменовать меня и сам наблюдал за процессом с довольной улыбкой на лице.

Мой брат шёл другим путём. Современный человек, возможно, улыбнётся, но в тридцатые годы двадцатого века профессия водителя считалась невероятно престижной. Когда мой брат закончил автошколу в Сеуле, вся деревня смотрела на него как на полубога. Брат купил грузовик и принялся обслуживать строительные площадки на Корейском полуострове и в Маньчжурии. Благодаря его доходам я смог позволить себе короткие путешествия.

Осенью 1934 года я сел на катер, чтобы навестить своего брата, который трудился в На-Джине, в северной провинции Хам-Кьёнг. Море в тот день было невероятно бурным, меня постоянно рвало, и в конце концов я в полном изнеможении распростёрся на полу уборной. Но как только сошёл на берег, ужасное недомогание отступило.

На обратном пути я на несколько дней остановился в городке Бонг-Ганг у дяди, который управлял швейной мастерской. Я заметил, что там нет вывески, и написал её, взобравшись на лестницу. Изделие произвело фурор: меня тут же нагрузили заказами. И следующие два дня я в поте лица трудился над множеством вывесок, больших и маленьких, по всему Бонг-Гангу. Это была отличная работа!

Летом 1935 года мы с мамой отправились в Маньчжурию. Мы хотели навестить моего брата – он трудился на строительстве военной дороги. Люди мы простые, деревенские и никогда не слышали, что для пересечения границы нужна виза. Остановились в гостинице, которая ближе всего к границе, расспросили хозяина, как добраться до места назначения. Он рассказал про полицейский участок и специальное разрешение для пересечения границы. Чуть отдохнув, отправились в полицию, нашли там корейца-полицейского и показали письмо брата.

– Езжайте домой, – буркнул он. – Ждите, когда вам пришлют разрешение.

– А сколько времени нужно ждать?

– Откуда я знаю? – ответил полицейский, развернувшись спиной.

Конечно, мы не могли ждать непонятно чего. Да и денег на оплату комнаты и еду – не более чем на два дня. А ещё надо добираться обратно… Мы вернулись в гостиницу в подавленном настроении. Что делать? Как быть? На что жить? Неизвестно…

Выручил случай. После ужина в гостинице собрались несколько постояльцев, чтобы поиграть в го. Я встал за спиной у одного из игроков, время от времени озвучивая самые удачные, на мой взгляд, варианты ходов. Играющие отнеслись к моим советам с большим сомнением. Что может знать какая-то деревенщина? Но когда один игрок попробовал реализовать мой совет на практике, ситуация изменилась – он выиграл. А потом отвёл меня в сторонку, расспросил, откуда я, что привело в эти края. Я рассказал всё в деталях.

– Вот, – написал он имя на клочке бумаги. – Найди меня завтра в участке. Именно я выдаю разрешения для проезда за границу.

Мама была поражена, когда следующим утром я принёс нужные бумаги. Воистину, небеса порой способны удивлять!

Похожий случай произошёл на самой границе в момент проверки нашего багажа. Досматривали два мордатых таможенника. И первое, что увидели – свёрток с бумагами, на которых я упражнялся в каллиграфии.

– Красота какая! – восхитился один. – Может, подаришь?

Конечно, я сделал это. И досмотр немедленно прекратился. На обратном пути мы проходили через ту же таможенную будку. В этот раз у меня были небольшие неприятности, поскольку я имел при себе несколько колод карт из резины – в то время весьма дефицитный товар. Но выручил тот же знакомый таможенный инспектор. Поздоровался, сказал: «Это же тот парень, который подарил нам листы с иероглифами!» Шепнул что-то офицерам, те извинились и вежливо проводили нас к выходу.

Как вы помните, ребёнком я питал чувства к Ли Чэ Рюн, которая жила в нашей деревне. Моя платоническая любовь не иссякала, но наши семьи были совершенно разного уровня и плохо относились друг к другу. Одобрение нашей дружбы со стороны родителей было исключено, и я даже не мог признаться, что она мне нравится – такие вот времена… Отец девочки был мясником: эта профессия считалась самой презираемой в тогдашнем обществе. К тому же ещё в молодости её мать и тётка развелись с мужьями и завели себе любовников среди женатых мужчин нашей деревни. Поэтому считалось, что их семья потеряла всякое уважение, и все в деревне плохо отзывались о них.

По иронии судьбы между семьями моей и её матери была жесточайшая вражда. Поэтому я даже намекнуть не мог родителям, что мне нравится эта девочка. Лишь однажды сказал отцу: «Я знаю, что мы не можем приносить в жертву предкам мясо от пятнистой коровы. Но если корова родит рыжего быка, то мы можем отдать его мясо как жертвоприношение. А если дочь из порочной семьи станет уважаемой, могу я жениться на ней?» В ответ отец жестоко обругал меня, и вопрос был закрыт. Но я уже тогда знал, что время способно решать любые проблемы. Нужно только подождать – и выход появится, верил я.

Однажды в нашей деревне появилась очень состоятельная пара. Они приехали из Маньчжурии, чтобы навестить своих родственников. Эти люди повстречали Ли Чэ Рюн на улице и, очарованные её красотой, предложили стать их невесткой. Ли Чэ Рюн согласилась на помолвку с их сыном и переезд в далёкую Маньчжурию.

В 1936 году красавица Ли Чэ Рюн уехала далеко-далеко, чтобы выйти замуж за человека, которого никогда не видела. Это разбило мне сердце… Я не находил себе места, понимая, что она покинула меня навсегда и мы больше никогда не увидимся. Годы спустя я спросил у своего брата, как у неё дела. И с грустью узнал, что Ли Чэ Рюн умерла. Иногда я вижу её во сне. Вот почему говорят, что первая любовь никогда не забывается…

Когда меня исключили из школы, я только и делал, что сидел дома и практиковался в каллиграфии. Мои друзья твердили: «Езжай учиться в Японию». Но в моём посёлке сложно получить разрешение на выезд, поэтому я отправился в соседнюю деревню Джил-Гу. Проделал путь в двадцать километров, отыскал местный полицейский участок. Требовалось зайти, что-то спросить, но я робел…

На моё счастье, попался офицер Джанга – он когда-то работал в нашем посёлке. Он узнал меня, тепло поприветствовал.

– Хон Хи, что ты тут делаешь?

Я объяснил, что нуждаюсь в документах на выезд.

– Это сложно… Но попробуй показать своё мастерство письма шефу нашей полиции.

Следующий час я сидел на пороге полицейского участка и писал иероглифы листок за листком. Шеф меня заметил, поинтересовался у Джанга, кто лучше – местный каллиграф или «вон тот парень». Офицер Джанга отрекомендовал меня наилучшим образом и объяснил, чтó именно мне нужно. Шеф благосклонно покивал, и вскоре мне выдали разрешение на выезд в Японию для учёбы.

Вот так случайная встреча перевернула мою жизнь.

На момент моей поездки в Японию единственное, что я знал на «отлично», – это каллиграфия, которой я отдал восемь лет своей жизни. А ещё, пожалуй, игра в карты. За два дня до отъезда я ввязался в одну такую игру. Играли всю ночь напролёт, но удача на этот раз отвернулась от меня. Рискнул всеми сбережениями, но увы – до рассвета всё проиграл…

Когда опомнился, схватился за голову. Что я наделал?! Всё, что приготовила мать в дорогу, я пустил по ветру – в буквальном смысле. Тем не менее продолжал надеяться на чудо и уговаривал партнёров играть в долг, уверяя, что достану деньги утром. Конечно, это было не так… В компании был огромный парень, все звали его Мистер Ха. На десять лет меня старше, выше на две головы, известный борец. Драться с ним было равносильно схватке собачки с тигром.

– Цель нашей игры, – заявил он, – получить деньги. А не ждать пустых обещаний от мелкого типа.

И сплюнул мне под ноги.

В глазах у меня потемнело, ярость заполнила до краёв. Я схватил стеклянную чернильницу со стола, метнул в лоб Мистеру Ха. Силач закатил глаза, рухнул на пол. Голова у него была залита чернилами и кровью. Остальные игроки притихли. Я же наклонился, вытащил деньги из кармана Мистера Ха, отсчитал ту сумму, которую проиграл, остальное положил обратно.

Когда я ушёл, никто не смел меня задерживать. Но дома до меня дошло, что наделал… Выждав пару часов, справился в больнице о самочувствии поверженного врага. Каким же было облегчением узнать, что поверженный Мистер Ха жив! Рана, как мне сказали, глубокая, но здоровью не угрожает. Я постарался покинуть дом пораньше, чтобы избежать лишних вопросов.

Прибыв в Японию, я направился в Киото. Там меня встретил друг нашей семьи Ким. Он помог найти мне репетиторов по английскому языку и математике, чтобы я мог достойно сдать экзамен в японскую школу.

– Твоё будущее полностью в твоих руках, – сказал он. – Занимайся прилежно.

И я действительно налёг на учёбу. И за три месяца достиг отличных успехов на этом поприще. Ким навещал меня раз в неделю, проверял, как идут дела.

Однажды он явился довольно хмурый.

– Дома ты вляпался в неприятности, – сообщил Ким. – Мистер Ха невероятно зол и считает дни до твоего возвращения, чтобы отомстить.

После такой новости я крепко задумался. А через неделю, в следующий визит моего опекуна, задал ему вопрос:

– Что если я начну учиться боксу?

– Это всё ерунда! – ответил он. – Тебе нужно каратэ!

Я был согласен на всё, лишь бы найти способ победить Мистера Ха… Вскоре мы отправились в Университет Дошиша. Ким показал мне один из классов. Там рядами стояли люди, делали какие-то странные упражнения, молотили воздух руками и ногами.

– Что это? – спросил я Кима.

– Каратэ, – объяснил он. – Японское боевое искусство.

Мой опекун договорился, чтобы меня взяли в такой класс, и начались тренировки.

В Киото я прожил полтора года. Усердно готовился к экзамену, одновременно занимаясь каратэ. Сложно было прожить эти полтора года, если бы не Ким и хозяйка пансиона, где я жил. Старушка знала о моих трудностях, знала и о моём владении каллиграфией. Каждое воскресенье она продавала мои иероглифы на рынке, а деньги отдавала мне. Мне так повезло встретить такую сердечную женщину! Увы, как напряжённо я ни готовился, но экзамен провалил… В тот же вечер собрал сумку с вещами и отправился в Токио, где жил друг моего детства.

Ли Джонг Рьюн не просто друг детства. Мой отец был его крёстным, поэтому я относился к нему как к младшему брату – несмотря на то, что он всего на год младше меня. Второй сын из очень обеспеченной семьи. Как только окончил начальную школу в городе Санк-Джин, он сразу переехал в Токио, чтобы поступить в среднюю школу довольно высокого уровня. Он арендовал крошечную комнатку в японском доме, где спал на полу, на циновке. Мы поговорили о детстве, я рассказал все новости нашей деревни, и вернулись к нашим делам.

– Ты сдавал вступительные экзамены в Киото? – спросил Джонг Рьюн.

– Да, я пытался… Но экзамен завалил.

– Вот как! А в какой класс?

– В десятый.

И тогда Джонг Рьюн расхохотался.

– Господи! – смеялся он. – Даже я не сдал экзамены в десятый класс! А ты готовился лишь год и собирался поступить? Какая глупость!

Он показал мне экзаменационные тесты. Я попробовал выполнить упражнения по английскому и математике. И неожиданно решил весь объём процентов на семьдесят.

– Ого! – мой друг перестал смеяться. – Ты, похоже, гений!

Конечно, я не гений. Усердно занимался – вот и результат. Разумеется, у меня не было врождённого таланта к учению, как считал мой друг. Я просто пытался прилагать как можно больше усердия к учёбе. И знаете, такое случается частенько. Я могу привести тысячи примеров из моей практики тхэквондо, когда результат интенсивных тренировок за полгода под руководством отличного мастера превосходит результат десятилетних тренировок любителя.

Так же история и с академическими знаниями. Если у человека есть целеустремлённость, под руководством талантливого учителя он за год может пройти то, что обычные студенты одолевают за десять лет. Откровенно говоря, я понятия не имел, на каком я уровне, когда сдавал экзамены в Киото. После тестов, которые показал мой друг, я понял: если буду прилагать больше усилий, то смогу сдать вступительные экзамены в десятый класс.

Джонг Рьюн разрешил остаться у него, и мы делили крохотную комнатку почти год. Я посвящал всё время учёбе. Моё расписание было таким: с 10 утра до 3 дня – уроки английского и математики в частном университете; с 4 до 5 – занятия каратэ; с 7 до 9 вечера – подготовительная вечерняя школа.

В таком режиме я не успевал толком поесть и выспаться. Во время школьного перерыва я бежал в магазин и покупал немного хлеба, чтобы перекусить во время вечерних занятий. И даже в магазине повторял английские слова. Зато весной 1941 года сдал все экзамены и был принят на вечернее отделение в десятый класс средней школы для торговцев!

Ли Джонг Рьюн тоже готовился вместе со мной. Но учился спустя рукава… Отсутствие мотивации объяснялось просто: он предпочитал зарабатывать, а не учиться. В нашей деревне у его семьи был большой магазин промтоваров. По вечерам он торговал дешёвыми товарами на рынке – твёрдо решил сделать на этом быструю прибыль. Раньше, когда мы жили в деревне, ему легко давались деньги, и он легко их тратил. А у меня таких возможностей не было: я жил очень скромно и довольствовался 50 иенами, которые мне присылали из дома. До сих пор удивляюсь, как я справлялся. Мой брат Бунг Хи часто спрашивал, как я умудряюсь прожить на 50 иен, когда мой друг пишет родителям, что 100 иен – очень мало.

Много позже Джонг Рьюн стал настоящим японцем. Каким-то образом он ухитрился получить гражданство, демонстративно разорвав отношения с семьёй и братьями. Мне был очень неприятен такой поступок. Один китайский философ говорил: «И врач, и гробовщик должны одинаково ценить жизнь. Тем не менее первый желает, чтобы все пациенты поправились и жили долго, а второй мечтает продать побольше гробов. Поэтому, когда ты молод, стоит хорошенько обдумывать будущее, а не идти самой лёгкой дорогой». Я полностью согласен с философом.

Приближались летние каникулы. Мама и брат звали меня к себе. Они гордились моим поступлением в школу и хотели устроить праздник на всю деревню. Отмечу, что среди всех членов клана Чой я был единственным учеником. В то время каждый учащийся средней школы носил форму и квадратной формы фуражку – очень почётно.

Я долго прожил вдали от дома и очень скучал по своей деревне. Сказать по правде, я боялся предстоящей схватки с Мистером Ха. Но я не только боялся, но и постоянно тренировал навыки в каратэ. Кулаки становились сильнее – это замечали даже мои одноклассники. В то время я снимал квартиру со своим одноклассником Ким Йун Суком в Мусашино, недалеко от школы.

Однажды я решил, что больше не буду выдумывать причины, чтобы отменить поездку в Корею. У меня есть отчий дом, и я туда приеду. И будь что будет! Вместе с Джонг Рьюном мы отправились на родную землю. Семья встретила меня с большой радостью, я навестил всех-всех родственников. И разумеется, ожидал появления того, ради которого так готовился, – Мистера Ха. Шли дни, но тот всё не появлялся. И однажды я встретил на улице своего друга Джонг Рьюна – он-то и рассказал, в чём дело. Оказалось, Мистер Ха наблюдал, как я каждое утро тренируюсь в сосновой роще, разбиваю руками черепицу, бью деревья ногами. Мой враг подумал, что я сошёл с ума в большом городе и что теперь у меня такие припадки.

Мой друг уверил Мистера Ха, что я абсолютно здоров, объяснил, что я занимаюсь таким боевым искусством и достиг в его изучении немалых высот. Джонг Рьюн, зная, что произошло между мной и Мистером Ха, специально преувеличивал, говоря о моих способностях в каратэ: он не хотел, чтобы этот бой состоялся. Силач Мистер Ха сделал выводы из наблюдений и решил отказаться от поединка. Больше я его никогда не видел.

В родной деревне я не был долгих четыре года. Односельчане рады меня видеть, но я чувствовал напряжённость. Объяснилось всё просто – в то время поставки еды жёстко контролировались японским правительством, а моё появление обозначало добавление ещё одного едока, которого надо кормить. Чтобы поставить меня на довольствие, требовалось пройти не один круг бюрократического ада. Руководство деревни долго совещалось и решило не выделять на меня рис.

Это был унизительный удар! И как выяснилось, не последний. Брат отправился на поклон к руководству, просил, чтобы они пересмотрели решение, но увы – они всё-таки отказались выделять на меня рис.

– Что за ужасные люди? – возмущался брат. – У нас не осталось надежды! Я больше ничего не могу сделать!

И тогда я сам отправился решать свой вопрос. В конце концов, зачем я так долго учился, да ещё и за границей, если не могу и слова за себя сказать? Мой брат пытался меня остановить, но я уже не мог сдержать ярость. Сначала говорил вежливо, но начальство не обращало на мои слова никакого внимания. И тогда изо всех сил ударил кулаком по стене – так сильно, что пробил дыру.

– До сегодняшнего дня я уважал ваш возраст и авторитет, – сказал им. – Но вы ущемляете мои права как жителя деревни. Я силой заставлю вас считаться со мной!

Те, кто считал меня бессловесным ребёнком, посмотрели на дыру в стене, и лица их сделались бледными. И ровно через пять минут я был поставлен на довольствие, получил право на свой рис.

С гордостью могу заключить, что мой кулак спас меня от голода!

В то время все корейцы ненавидели японцев. Тот, кто не был против, считался предателем. Японцы платили нам той же монетой, считая нас низшей расой. Поскольку мы лишились собственного правительства, они считали нас неполноценными, воротили носы, считая, что корейцы едят только тухлятину, примитивные и грязные людишки. На пароме Пусан – Симоносеки японские полицейские могли устроить обыск любому корейцу: будили пинками, вытряхивали на палубу вещи, избивали при любом знаке неповиновения. Корейцам сложно было арендовать комнату и даже просто уживаться в одном городе с японцами.

Тайцы, которых тоже хватало на островах, почему-то относились к нам точно так же. В моём классе училась парочка тайских хулиганов. Ко мне не лезли, но допекали моего одноклассника Йун Сака. Он тихий, скромный парень, поэтому они к нему и привязались. Однажды я предупредил этих гадов, что намерен прекратить издевательства. Тайцы восприняли мои слова как вызов.

– Поговорим после уроков! – сказали мне. – И смотри не сбеги!

Я не боялся. В Японии всё свободное время посвящал каратэ, готовясь к предстоящему бою с Мистером Ха. Обычно тренировался на крыше школы. Если бы у электрических столбов была память, они смогли бы многое поведать о моих ударах. В городе сплошь деревянные столбы, и пока шёл из школы, колотил ногами по каждому. Ким просил оставить столбы в покое, но я бил по ним ещё сильнее…

Они подстерегли меня после уроков. Один подходил с левой стороны, другой с правой. Уже было ясно, что меня хотят избить, и я ударил ногой в лицо самому наглому тайцу слева. Он так кувыркнулся в воздухе, что деревянные шлёпанцы отлетели далеко в сторону. Ступнёй придавил его шею к земле и обернулся ко второму тайцу. Увидев силу моего удара, он передумал нападать, быстро-быстро попятился и пропал за углом. Йун Сак был очень доволен!

Вообще, каратэ как вид боевых искусств появилось на острове Окинава. Местный житель по имени Сакугава побывал в Китае, где изучал шаолиньский стиль единоборств. Несколько переработав систему, он представил её на японском острове, назвав «каратэ» – «пустая рука». В 1904 году каратэ включили в список обязательных предметов Педагогического колледжа Окинавы, а затем и в остальных школах острова. А в 1922 году окинавский мастер Гитин Фунакоси продемонстрировал данный вид единоборства на токийской спортивной выставке. Он так вдохновенно подал историю каратэ, так эффектно провёл демонстрацию, что новое боевое искусство незамедлительно пошло в массы.

В школе нам организовали экскурсию в дом Фунакоси. Увы, сам сэнсей отсутствовал, и мы осматривали додзё без него. Поскольку многие из моего класса практиковали каратэ, для нас провели тренировку под руководством мастеров Гитина. Во время тренировки один из японцев захотел порисоваться, показать своё мастерство перед учащимися. И сделал неожиданный удар ногой в живот, надеясь застать меня врасплох. Атака действительно была очень внезапной, но я успел поставить блок рукой – результат моих постоянных тренировок. Это привело к перелому пальца на ноге нападавшего – крохотная, но победа Кореи над Японией…

Мой отец настойчиво предлагал изучать медицину. А я не мог разорваться между медициной и юриспруденцией: то ли подавать документы в Медицинский колледж Университета Ниппон, то ли в Юридический институт Чуо. К слову, оба учебных заведения славились огромным конкурсом.

Однажды я принёс в школу иероглифы, которые написал в свободное время. В них я выражал благодарность школе и учителям. Многие учителя оценили мои способности к каллиграфии. Учитель китайского языка и китайской литературы, который преподавал в Университете Ниппон, и вовсе сказал, что мои иероглифы лучше, чем его.

– Ты собираешься поступать в Университет Ниппон? – поинтересовался он.

Я ответил, что ещё не решил. И тогда другой учитель, английского и английской литературы, который преподавал в Университете Чуо, посоветовал:

– Поступай в наш университет. Образование в Чуо считается престижным!

Немного поясню. На Востоке медицина называлась «милосердным искусством врачевания», или «искусством врачевания Инь». Инь – ключевой термин конфуцианства. Для Конфуция это любовь к человеческому созданию, преодоление своего эго и уважительное отношение к другим, наивысший моральный принцип. В те времена доктор всегда должен был «быть на связи» и в случае необходимости бросить всё и помчаться к больному. Я много раз был свидетелем того, что мой отец поступал именно так. Но, признаюсь, для меня это не самый лучший способ реализовать Инь. Для меня более убедительным примером был корейский адвокат Джанг Ха, который защищал лидеров первого революционного движения в японском суде. Я тоже страстно хотел противостоять существующим правилам и защищать наши права. Именно этот адвокат стал для меня своеобразным олицетворением Инь, добродетели, столь нужной тогдашнему обществу. Вот, собственно, причина, по которой я предпочёл юриспруденцию медицине.

Милитаристская Япония выдохлась к 1942 году. Армия несла огромные потери, на службу стали призывать из всех университетов и колледжей. Это случилось в начале 1943 года, когда я стал первокурсником юридического отделения Университета Чуо. Я искренне надеялся увидеть поражение Японии, но понимал, что корейским студентам тоже не избежать призыва…

В то время сельскохозяйственные работы были обязательной частью учёбы в университете. И я помогал японскому фермеру управляться с коровами. Однажды завтракал с семьёй фермера, уютно расположившись возле традиционного японского очага ирори. Хозяин вышел за ворота, чтобы забрать утреннюю почту, и через мгновение возвратился с газетой. Он показал мне статью в газете, даже поздравил, не догадываясь о моих чувствах.

«Запишись добровольцем! – гласил заголовок. – Корейским студентам позволено вступить в ряды японской армии!».

Я встревожился. Но надеялся, что, возможно, призыв касается именно добровольцев. Однако вскоре пришло уведомление о необходимости связаться с деканатом. Студентов собрали в комнате деревенского дома. Пришёл офицер, стал уговаривать поставить подпись под согласием записаться в армию – в то время мы «расписывались», обмакнув большой палец в чернила и оставляя отпечаток на бумаге. Когда очередь дошла до меня, я выразил твёрдый отказ, ибо не собирался становиться солдатом. Меня тотчас взяли на заметку как неблагонадёжного и предписали немедленно вернуться в Токио.

В городе всё дышало войной. Перед дверью я обнаружил несколько телеграмм от отца – он уговаривал меня вступить в армию. В университете для нас организовали лекцию. Выступали два известных корейца: публицист Чой Нам Сан и писатель Ли Кванг Су. Мы рассчитывали получить от них поддержку и ответы на тревожащие нас вопросы. Увы, эти корейцы к тому времени уже превратились в японцев – на лекции убеждали, что корейцам необходимо воевать в японской армии, чтобы улучшить статус в обществе.

– Чой Нам Сан для нас умер! – выкрикивали из зала. – Продажная шкура!

Перед нами выступил лейтенант японской армии корейского происхождения Йу Дже Хьонг.

– Как приёмные сыновья Его Императорского Величества все корейские студенты должны пожертвовать собой во имя Великой Японской империи! – поучал он. – Для нас это единственный способ обрести честь!

– Предатель! – кричали из зала.

Забегая далеко впёред, этот же человек стал генералом в Корее после освобождения от Японии. Более того, дослужился до министра обороны Кореи, командовал войсками национальной армии во время правления Джунг Хи. А ведь я наблюдал его предательство в начале карьеры…

Обстановка с каждым днём накалялась. Я съехал со своей квартиры и жил то в одной гостинице, то в другой со своими друзьями из университета. Но полиции удалось нас выследить и задержать в одной из гостиниц 20 октября 1943 года. Вот так в последний день призыва нас заставили написать заявление о зачислении в армию. Правда, нам позволили пройти военную подготовку в родном городе. Мне пришлось долго стоять в очереди, чтобы купить билет на паром, зато в конце октября я перешагнул порог родного дома. Родные обнимали меня с таким плачем, словно я уже покойник. А мама всё сетовала, как я исхудал.

– Если ты будешь плохо питаться, то вряд ли сдашь экзамен по строевой подготовке! – повторяла она.

«О, – подумал я, – а ведь это идея!» В то время многие корейцы пытались любыми способами увернуться от службы в японской армии – это считалось почётным. Уловки самые разнообразные: от подделки документов до отрубания самому себе пальцев. До экзамена я жил впроголодь и довёл себя до крайнего истощения. Остальные даже завидовали моему виду живого мертвеца.

– Точно не пройдёшь медкомиссию! – говорили все.

Конечно, я никому не рассказывал, каким способом добился столь «выдающихся» результатов. И когда проходил медкомиссию, усиленно кашлял. Врачи долго обсуждали моё здоровье, качали головами, без конца слушали мои лёгкие. А потом вдруг объявили, что я годен к воинской службе. Я был крайне подавлен. Столько усилий – и всё зря! Мама сначала поплакала, а потом принялась меня кормить.

– Теперь-то уже можно…

Через несколько дней меня вместе с другими четырьмя тысячами студентов пригнали в армейский лагерь возле Сеула. Месяц без передышки нас гоняли по строевой подготовке. Зачем на войне умение ходить строем – никто не знал. Возможно, японцы хотели нас измотать физически и психологически. Но эффект получился обратный: подобные «тренировки» зажгли в нас ещё больший огонь сопротивления. В итоге на церемонии, посвящённой окончанию военной подготовки, во время речи японского наместника мы демонстративно сорвали с себя японские талисманы омамори. На землю полетел японский флаг, в толпе свистели и улюлюкали. Японцы настолько были ошарашены такой выходкой, что не решились наказать всех сразу. Все четыре тысячи корейских студентов праздновали это как победу.

После сеульского лагеря мне удалось попасть домой – до начала службы оставалось десять дней. И однажды вечером мы с Кимом отправились в китайский ресторанчик выпить и поболтать. И совершенно мирно сидели за столиком, когда появились полицейские и потребовали пройти с ними в участок. Когда я брёл позади патруля, меня осенила мысль. А что если я нападу на полицейских? Меня осудят, отправят в тюрьму. Но зато не придётся идти в армию…

Я оглянулся по сторонам. Вокруг было темно и тихо. В окнах домов там и сям желтели огни, но людей не видно. Я коротко свистнул. И когда они обернулись, ударил одного ногой в живот, а второго кулаком в голову. На мою беду, у одного из них оказался свисток. На свист прибежал другой патруль, с винтовками наперевес. Велели встать на колени, а потом избили всей толпой… Меня чудом не искалечили. Но и это не помогло. Вместо тюряги я получил только предупреждение за «дерзкое поведение».

Вот так, после изнурительного голодания, весь избитый, я всё-таки вступил в ряды японской армии. Как я могу относиться к Японии после того, что пришлось пережить? Я ненавижу её каждой клеточкой моего тела.

Для Японии мы всегда были низкооплачиваемым трудовым ресурсом. И поэтому корейцам редко позволяли поступать в университеты – только корейской элите, которая помогала Японии управлять полуостровом. Тем не менее Вторая мировая война неумолимо приближала крах японского владычества. Я всерьёз обдумывал, как перейти на сторону Советского Союза, чтобы участвовать в войне на правильной стороне.

16 января 1944 года – памятный для меня день, проводы в армию. Собрались все члены семьи, родственники, представители всего нашего клана. Администрация посёлка великодушно прислала поздравление моим родственникам. Ещё бы! Мне делают одолжение, отправляют на фронт. Однако настроение у всех далеко не праздничное. На футбольном поле организовали публичные проводы, где присутствовали все члены администрации – как полагается, с помпезными речами.

– Этот парень всего лишь приёмный сын Его Величества Императора Японии, но удостоился чести пожертвовать собой для Его Величества! – говорил кто-то из администрации. – Мы поздравляем его! Он в начале большого пути!

Мне не особенно хотелось жертвовать собой во имя императора, но понимал, что не время лезть в бутылку. И даже вышел на трибуну с ответным словом:

– Друзья! – сказал я. – У меня нет выбора. Чтобы выжить, придётся взять оружие. Но обещаю, что буду лучшим в бою. Что бы ни случилось, я выживу и вернусь домой. Ждите моего возвращения!

Вечером чиновники организовали для меня прощальную вечеринку. Это была первая и, возможно, последняя вечеринка, которую в нашей деревне организовали специально для меня. Я решил в полной мере насладиться праздником, пил и говорил наравне со старшими. Чем больше мы пили, тем резче становилась моя критика в адрес Японии. Мой брат тревожился, пытался увести меня домой, говорил, что за мной уже начали наблюдать. Но чего мне бояться? Меня и так отправляли на верную гибель.

В последнюю ночь мать и брат плакали – понимали, что, возможно, видят меня в последний раз. Сквозь сон я слышал, как брат пытался успокоить маму: «Не переживай! Он давно не мальчик… Этот мужчина сможет постоять за себя!»

На следующий день я стал солдатом. Мы шагали по мосту через реку Тэдонган. Шла самая холодная неделя зимы. Река покрылась льдом, северный ветер продувал насквозь. Я представлял себе корову, которую гонят на убой: она упирается, но знает – гибель неминуема. И чувствовал себя как та корова…

Когда я прибыл в 42-ю часть 30-й пехотной дивизии, нас отправили переодеваться. Военная форма напоминала одежду заключённых, зато я встретил своего старого товарища Кима. Мы обнялись. Как здорово встретить его здесь!

Дивизия располагалась в четырёх километрах от Пхеньяна. В состав входили пехотные части, артиллерийская часть, продовольственная часть, военно-инженерная часть. Я стал солдатом пулемётного расчёта. Всего в дивизии полторы сотни пулемётчиков. Из них только тридцать призвались из японского района Сикоку, остальные – юго-восточные азиаты.

В японской армии того времени процветала дедовщина. Солдат, которого призвали даже на день раньше, уже считал себя выше новобранца. А новобранец, соответственно, должен подчиняться и отвечать «так точно». Я сразу решил, что не буду следовать дурацким традициям. Старослужащие вознамерились меня проучить, но моё каратэ оказалось сильнее их самомнения. Ким Йан Йунг, который служил в артиллерийском батальоне, помог мне противостоять дедовщине. Он намеренно распространял слухи, что у меня чёрный пояс по каратэ, и советовал держаться от меня подальше. Когда от меня отстали, даже появились свободное время и немножечко больше возможностей, чем у других. Даже позволялось ходить в маленький ресторанчик, расположенный в нашей части.

Пулемёты в то время перевозились с помощью лошадей. А поскольку я входил в состав пулемётного расчёта, работа с лошадьми была неизбежной. Отмечу, что в японской армии лошадь всегда важнее солдата. К лошадям относились как к надёжному и ценному военному оборудованию. Военных животных мыли, чистили, следили за шерстью, телом, копытами. То ещё зрелище, когда люди, которых никто не ценил, делали всё, чтобы лошадям было хорошо: таскали на плечах рюкзаки с разными приспособлениями для ухода, средства гигиены, корыта для воды и тому подобное. Даже кормили лошадей лучше, чем людей…

Однажды Худжида – лошадь, за которую я раньше отвечал, – убежала из конюшни. Меня попросили помочь поймать беглянку. Я вышел в поле, где дюжина солдат бегали вокруг неё и ничего не могли поделать. Я подошёл с морковкой, протянул ей. Худжида съела морковь, и я повёл её в конюшню. И вдруг она из всех сил лягнула меня в рёбра – так, что меня унесли в госпиталь на носилках. Такого поворота я никак не ожидал… На самом деле Худжида элементарно отомстила за мои тычки и пинки. Дурачила меня, притворяясь послушной и покладистой, а когда я расслабился, хорошенько мне поддала!

В госпитале меня осмотрел врач, сказал, что рёбра целы. Но рекомендовал поберечься. У меня тем временем началась лихорадка. Два или три дня меня мучили боли в боку, лихорадка не проходила. Тем не менее я сказал доктору, что всё в порядке, чтобы он отпустил меня из госпиталя. Как только добрался до своей части, меня немедленно отправили работать в конюшню. Я готовил корм, убирал, чистил и поил сразу нескольких лошадей. Однако все мои боли как рукой сняло, а лихорадка прекратилась полностью. И такие чудеса случаются!

Как вы помните, я не вступал в японскую армию добровольцем, меня заставили это сделать. В армейских условиях нелегко понять, кто настоящий кореец, у кого такие же чувства к Японии, как и у меня. Но один счастливый случай помог разобраться.

В конце года нам организовали концерт. В коллективе артистов ожидалась известная исполнительница народных корейских танцев Кисэн – мы особенно ждали её выступления. Толпа солдат собралась, ожидая артистов. К нам подошёл офицер, сказал, что представление задерживается, предложил устроить конкурс талантов. Солдатам понравилась эта идея, и один за другим они стали подниматься на сцену: петь, танцевать, играть на музыкальных инструментах.

Ким Йан Йунг вспомнил, как в детстве он занимался музыкой, а я – свои упражнения в пении. Вдвоём мы вышли на сцену и затянули одну японскую песню. Кажется, получилось неплохо, нам аплодировали. А затем мы исполнили уже корейскую песню – слушателям это особенно понравилось, нас даже попросили спеть на бис. Казалось, мы были самыми популярными артистами-солдатами в тот вечер…

И тем не менее первый приз всё равно получил японец за свою национальную японскую песню. Ким Йан Йунг и я удостоились только второго места. Нам подарили пончики со сладкой бобовой начинкой: для вечно голодных солдат это был нешуточный приз. Я крикнул по-корейски: «Ребята, налетай!», – и тут же вокруг нас собралось три десятка солдат-корейцев. Мы разделили пирожки между собой и, наверное, именно в этот вечер стали настоящими товарищами. Угостив всех, я предложил встречаться на этом месте раз в месяц, чтобы поддерживать друг друга. Все дружно согласились.

Именно так родилась наша подпольная организация.

На самом деле мы встречались гораздо чаще: слишком много всего накопилось на душе у каждого. Нас объединял общий враг – Япония. Некоторые считали, что нужно немедленно поднимать восстание, уничтожать военные ресурсы японской армии. Другие полагали, что нужно ждать, когда окажемся на границе Маньчжурии и Кореи, чтобы именно там поднять бунт. В итоге пришли к соглашению, что эффективней всего уничтожить 42-ю военную часть, а затем поднять народное восстание. На тайных собраниях мы выработали основные принципы и цели нашей группы:

– сражаться за независимость своего народа с полной самоотдачей и рискуя жизнью;

– держаться вместе, даже если будем расходиться во взглядах;

– беспрекословно выполнять приказы нашей организации;

– укреплять товарищество, уметь понимать и прощать друг друга.

Главой нашей организации избрали Ким Ван Йонга (впоследствии он стал генералом). Пак Сунн Ква отвечал за привлечение новых людей – на момент призыва он был курсантом военного училища и умел устанавливать контакты с полезными людьми. Ли Доу Су занимался сбором информации, а Чанг Сан Ху возглавлял оперативную работу. На мне – материальное обеспечение нашей группы. Нас поддерживали многие штатские, медсёстры госпиталя, выпускники высших учебных заведений и женских школ, солдаты корейского происхождения. Нашими сторонниками становились не только военные нашей дивизии, но и служащие в Северной Корее и Сеуле.

Между тем японская армия отчаянно нуждалась в пополнении. Призывали уже тех, с кем раньше побрезговали бы просто поздороваться на улице. Именно так в нашу часть поступили двое новобранцев из японской преступной группировки якудза. Заметные ребята – всё тело в татуировках, дерзкие, заносчивые. Они частенько устраивали показательные схватки по дзюдо, чтобы продемонстрировать свою крутизну. Кто-то из старших солдат рассказал про мой чёрный пояс по каратэ, и стало ясно, что рукопашной схватки между Кореей и Японией не избежать.

И такой день настал. На завтраке в армейской столовой я сам накрыл стол для бойцов пулемётного расчёта, разложил рис по мискам. После того как все поели и уже собирали посуду, заявилась эта парочка.

– Где вы были? – спросил их. – Почему опоздали?

– Не твоё собачье дело! – услышал в ответ.

После завтрака я направился в помещение кухни и заметил, как якудза переглянулись и поднялись из-за стола. На кухне солдаты-корейцы мыли посуду. Я хотел с ними поговорить, но вдруг рядом со мной вырос один из якудза, схватил за руку и потащил на середину кухни. Там же увидел второго якудза: тот поднял сжатые кулаки, демонстрируя готовность к драке.

Я крутанулся на месте, сорвал захват с руки и с разворота ударил японца кулаком в голову. Ещё поворот – ударил второго ногой в грудь. Всё было проделано так быстро, что бандиты с грохотом попадали на пол. Конечно, угрожающих криков было много, но продолжать они не рискнули. В кухню набилась куча народа. Каждый хотел увидеть собственными глазами и победителя, и побеждённых. Я не чувствовал радости – наоборот, даже обидно, что никто не пришёл на выручку, когда на меня напали…

После инцидента вызвали к командиру части. Пришлось объяснять, что и как. Командир приказал привести обоих якудза. Они продемонстрировали фингал под глазом у одного и сломанный нос у другого.

– Объявляю вам выговор! – сказал командир японцам. – За неуважительное отношение к собственному товарищу. Убирайтесь!

Когда побитые бандиты ушли, он повернулся ко мне:

– Не в каждой ситуации стоит использовать каратэ. В следующий раз хорошенько подумай!

Хлопнул по плечу и подмигнул.

Когда новобранцев выпустили из госпиталя, они пришли ко мне с извинениями. И вели себя как смиренные овцы. На самом деле это типичное поведение японских гангстеров: они всегда держат нос по ветру и уступают тем, кто сильнее. За глаза меня стали называть «Принц кулачного боя». Оглядываясь на те годы, могу сказать, что тогда моя сила не была направлена на демонстрацию каратэ как искусства. Я дрался во имя Кореи, корейских солдат-студентов, хотел защитить достоинство всего корейского народа.

Теперь активисты нашей организации встречались каждый день. Главная тема обсуждений – грядущая капитуляция Японии и Германии. По нашим расчётам, выходило, что войска Альянса захватят японские острова не позднее октября 1945 года. И мы строили планы – нападение на 42-ю часть японской армии и всё остальное. В августе дивизию передислоцировали в район плато Бу-Цзюнь южной провинции Хам-Чжон, где у нас намечались полевые учения и обучение боевым действиям в лесной чаще.

Мы расквартировались в маленькой деревушке в двадцати километрах от главного лагеря. Однажды меня отправили сопровождать поставки продовольствия. Горная тропа длинная, крутая, извилистая. На обратном пути я ехал верхом на лошади и громко пел, не обращая внимания на резкий ветер.

– Эй! – крикнул японский капрал. – Отставить корейские песни! Не позорь мундир императорской армии!

Я наклонился, демонстративно сплюнул в сторону и продолжил драть горло, с удовольствием отмечая, как багровеет капральская рожа.

Все меня слушали… И девушки, которые стирали бельё в речке, и мальчики-пастушки, которые пасли коров на склонах горы, – замерли, слушая, как я пою. Это ещё больше взбесило капрала.

Вечером он вызвал меня к себе в палатку.

– Разве я не предупреждал тебя не петь по-корейски?

И замахнулся, чтобы ударить меня в лицо. Я легко уклонился, в свою очередь, врезал кулаком ему в живот. Задыхаясь, капрал свалился на землю.

– Если сообщишь, что здесь случилось, можешь готовиться к собственным похоронам! – предупредил его. – Кивни, если понял.

Он так часто закивал, что стало ясно: капрал ещё слабее тех двух якудза… Я никому не рассказал о стычке, японец тем более. Но, очевидно, кто-то что-то видел. По деревне пошёл слух, что кореец, который пел песни в горах, избил японского старшего офицера. Сослуживцы то и дело спрашивали, правда ли это. В ответ я улыбался…

Как-то мне сказали, что меня хочет видеть какая-то женщина. Сначала подумал – шутка, но всё же пошёл посмотреть. К моему изумлению, это оказалась Ким Ю Джин, сестра Ким Хан Бу, с которым мы росли вместе в деревне.

– Как ты узнала, что я здесь? – я очень обрадовался.

– Слышала, что тебя забрали в армию. А когда в деревне стали болтать о маленьком и сильном корейце, который ещё и поёт, сразу поняла, кто это!

Через двадцать минут я был возле её дома. Навстречу мне выбежал мой друг и товарищ детства Ким Хан Бу. Мы не виделись десять лет. И вдруг встречаю где-то на краю земли! Я был неописуемо счастлив! Всё в этом доме напоминало о собственном родном гнезде. Так уютно сидеть в деревенском дворике, смотреть на звёзды, гладить собаку… Мы проговорили всю ночь. Поскольку у меня не было от Кимов никаких секретов, я рассказал про планы нашей тайной организации.

– До крушения империи осталось недолго. Возможно, мы видимся в последний раз, – говорил я.

– Хон Хи, – отвечал мне друг, и на глазах его были слёзы, – твой план кажется мне безумным. Словно ты собираешься разрушить целую гору с помощью кухонного ножа. Пойми: если вы начнёте бунт, обратной дороги уже не будет. Я работаю на лесоповале десять лет. Знаю плато Бу-Цзюнь как свои пять пальцев. Вам нужно укрыться на горе Пектусан на границе между Северной Кореей и Маньчжурией и дождаться нужного момента. А я могу быть вашим проводником.

– Ким Хан Бу, – спросил его, – ты хорошо подумал?

– Да, – кивнул он. – Я действительно хорошо всё обдумал. Ты мой друг. Мы любим Корею. И ненавидим японских оккупантов. Мы с тобой в одной лодке!

Знающий проводник – это очень важно. Когда я рассказал о своём друге армейским товарищам, они тоже обрадовались. Мы договорились сбежать первого октября, детально обсудили каждый шаг нашего замысла и возможные последствия. Мы выбрали эту дату, потому что с первого на второе октября – самая светлая ночь.

Некоторые настаивали на немедленном захвате оружейного склада. Но я убедил, что практичнее подготовиться индивидуально: исправная винтовка со штыком, запас патронов, гражданская одежда, деньги. Пак Сунн Ква должен подготовить карты, фонари и компасы, я отвечал за подготовку продовольствия. Самой большой проблемой была еда – никто не знал, сколько времени нам придётся провести в горах, поэтому требовались внушительные запасы. К счастью, с помощью одного из наших людей на кухне нам удалось запасти пятнадцать мешков с зерном и соевыми бобами.

Накануне побега со мной приключилось несчастье: меня ранили в ногу во время военных учений. Да так, что я едва смог дойти до госпиталя, а уж о длительном броске в горы речь вообще не шла. Побег, который с таким трудом готовили, пришлось отложить из-за меня. В Корее есть поговорка: «Зря убили корову» – как раз про нас тогда… Моя рана заживала плохо, и мы перенесли задуманное на январь следующего года.

В начале ноября мать с братом приехали в часть навестить меня. Шла война, и мы понимали, что это, возможно, наша последняя встреча. Но когда я собирался на встречу с ними, меня арестовали. В тот же день в Пхеньяне военная полиция арестовала моего друга Ким Йан-Йунга. Так я узнал, что в нашем сообществе был шпион военной полиции. Следил за нами, собирал улики. Когда меня схватили, я пытался объяснить, мол, произошло какое-то недоразумение. Но когда в отделении военной полиции увидел Пак Сунн Ква в наручниках, то понял – наш план раскрыт.

К слову, Ким Хан Бу я больше никогда не встречал. Но слышал, что после освобождения Кореи он скрывался от коммунистов в Сеуле. Его мать рассказала, что, как только началась Корейская война, к ним в дом пришли солдаты Северокорейской армии. Они забрали Ким Хан Бу с собой, и больше его никто не видел. Тем не менее хочу верить, что мой друг остался жив.

Следующие несколько дней стали очень тяжёлыми. Четверых, включая меня, признали лидерами преступной организации и отправили в изолятор для военных преступников. Отныне вместо армейской формы я был одет в робу с номером девяносто один.

В старом изоляторе ровно четыре камеры, словно специально для нас. Узкие отсеки, из окошек виден только высоченный каменный забор – идеальное место, чтобы по-тихому расправиться с нами. Как только оказался внутри, сразу получил «подарок» в виде мощного удара в лицо от нашего охранника Аюкава за то, что оглянулся на Пак Сунн Ква. Я мог вырубить его одним движением, но понимал, что в таком случае меня просто застрелят.

В камерах требовалось неподвижно сидеть на коленях, как каменные статуи. Короткий перерыв на приём пищи – и опять на колени… Охрана издевалась как могла. Однажды им показалось, что в камере Ким Ван Йонга какой-то шум, ему приказали выглянуть в «кормушку» в двери. Когда Ван Йонг выглянул, его оглушили пинком по голове.

Чтобы вы понимали ситуацию – на северо-востоке Корейского полуострова зима довольно суровая, температура зачастую доходит до минус двадцати пяти градусов. И когда нас утром выводили из камер на мороз, было весьма некомфортно. В это время охрана обыскивала камеры, а нас заставляли умываться ледяной водой. После обыска мы выносили вёдра с мочой из камер – делать это приходилось бегом. Та ещё стометровка! Всё это мы делали, находясь рядом друг с другом, но представьте, я не видел лиц своих товарищей! Нам запретили поднимать голову в принципе, а поскольку тюремщики знали, что я владею каратэ, за мной наблюдали особенно пристально. За шесть месяцев у меня словно склеились ноги, а тело превратилось в неповоротливую статую.

Я понимал, что дело пахнет расстрелом и старательно изображал раскаяние. Не бунтовал, не кричал, установленные порядки не нарушал. Возможно, поэтому режим немного смягчили. Мне разрешили непродолжительные физические упражнения, однажды кто-то прислал японский пирог – то-то был праздник! «Даже самая маленькая услуга имеет огромное значение для человека, который крайне в ней нуждается», – сказал король самого маленького китайского королевства Конг-Сам. После допросов и унижений такие маленькие одолжения стали для меня благодатью.

Тот, кто сидел в тюрьме, знает, что книги и сигареты там самые востребованные. Несколько книг у нас в изоляторе было, но о табаке оставалось только мечтать. Когда до меня доносился запах табачного дыма – охранник прикуривал сигарету, – я приходил в отчаяние. За пару затяжек я бы отдал всю свою еду!

Ужасная зима в тюрьме подошла к концу. С наступлением тепла стало чуть легче. Однажды майским утром услышал, как в соседней камере охранник разговаривает с Пак Сунн Ква. А спустя несколько минут мне приказали выйти из камеры – и я оказался лицом к лицу со своим товарищем.

Ситуация довольно странная: мы считались особо опасными преступниками, а тут стоим вдвоём и без наручников. Выяснилось, что Пак Сунн Ква каким-то образом умудрился подружиться с охранником по имени Йошимото. И однажды тот спросил корейца, чем может быть полезен. Пак Сунн Ква ответил, что хотел бы посмотреть, как Хон Хи занимается каратэ. Необычная просьба объяснялась довольно просто – он был фанатом единоборств и пытался повторять мои движения у себя в камере. Забегая вперёд, скажу, что много лет спустя он посвятил свою жизнь изучению и преподаванию каратэ.

В итоге мне приказали публично потренироваться. Я продемонстрировал несколько эффектных приёмов, охранник тоже заинтересовался и отправил мальчишку-помощника во двор за черепицей. Принесли восемь черепичных плиток. Я сложил их стопкой. Уже занёс было ладонь, но Йошимото запротестовал:

– Погоди, погоди! Ты уверен, что не поранишься?

– Всё будет нормально, – ответил я.

– Слушай, если ты поранишься, мне влетит… Может, постелим поверх полотенце?

И обернулся к мальцу-помощнику:

– Эй, ты! Принеси нам…

Йошимото не успел закончить фразу, как я размахнулся и рукой расколол груду черепицы. Все восемь плиток разлетелись на кусочки. Аудитория из трёх человек зааплодировала!

Много позже, когда я практиковал и демонстрировал навыки тхэквондо в течение сорока лет по всему миру, публика награждала меня аплодисментами. Но признание, которое я получил в тюрьме, до сих пор считаю самым значительным в своей жизни.

Когда ночь сменилась рассветом, Йошимото сам пришёл ко мне в камеру, чтобы я показал базовые движения каратэ. Позднее к нам присоединились остальные охранники, а в финале разрешили заниматься и заключённым. Забавная ситуация, когда охранники превратились в учеников, а тюрьма – в спортивный зал.

Японцы всегда обострённо воспринимали любые попытки протеста. Опасались, что антияпонские настроения волной прокатятся по стране и осложнят призыв корейцев в армию. Поэтому правительство предпочитало убирать всю информацию под сукно и ни в коем случае не допускать утечек в СМИ. Разумеется, применяя подобную тактику, чиновники в первую очередь заботились о собственной шкуре.

Мой арест сказался и на моей семье. Отца моего, в ту пору уже далеко не молодого человека, схватили и отправили на рудники в далёкую деревню Му-Сан. Других членов семьи поставили под полицейский надзор. Так получилось, что меня арестовали в тот день, когда мама появилась на пропускном пункте. Ждала меня, ждала, но, как вы понимаете, бесполезно. И самое мерзкое в ситуации – ей никто ничего не объяснил. Я давным-давно сидел в тюрьме, а мама дважды приезжала в военную часть…

За всю жизнь мама так и не научилась читать и писать. Но память её была великолепной. Представляете, она вспомнила, что как-то в разговоре я упоминал Ким Хан Бу, и отправилась искать его на лесоповале! Очень непростое путешествие по горным тропам, где даже местные частенько плутали. А от озера до леса, где работал мой друг, особенно крутой и узкий подъём. Ветрено, холодно, голодно. Но мама смогла преодолеть этот путь, добралась до хижины, где жил и работал Ким Хан Бу. Увы, дом оказался пуст…

И всё равно мама не оставляла попытки отыскать меня. Снова и снова она возобновляла поиски. Вернулась в Бу-Цзюнь летом в июне, проверяя буквально каждый куст. Читатели, у которых есть дети, смогут понять состояние матери, которая ищет своего пропавшего сына. Мне бесконечно жаль, что я причинил ей так много страданий вместо того, чтобы любить и заботиться о ней, когда она была жива.

В тюрьме камеры разделены тонкими перегородками. Было бы здорово пообщаться с соседом, но осуществить это практически невозможно – охранники мгновенно пресекали такие попытки. Оставалось лишь догадываться по громкому дыханию или кашлю, что твой сосед жив.

Не только охранники наблюдали за нами. Мы тоже не упускали их движения: учились на слух определять, чья смена сегодня, у кого какие привычки и повадки. Однажды я думал о чём-то, разглядывая стену напротив. И представляете, заметил там маленькую дырочку! Я был рад, словно Колумб, открывший новый континент!

Вскоре я придумал, как можно использовать находку. Из японского коврика вытащил соломинку, просунул в камеру Ким Ван Йонга и осторожным постукиванием привлёк внимание моего товарища. Вот так мы получили средство общения. Сначала просто развлекались, просовывая соломинки туда-сюда. Заметили, что отверстие стало чуть больше. Я написал короткое послание на тоненьком листе бумаги, обернул бумагу вокруг соломинки и просунул в соседнюю камеру. Ура! Одна проблема: карандаш и бумага выдавались заключённым лишь на короткое время. Следовало раздобыть их в постоянное пользование… Помог случай. Как-то меня заставили работать переводчиком между надзирателями и новоприбывшими солдатами-корейцами – они спрыгнули с фронтового поезда. В процессе я заполнял кое-какие документы, а попутно отламывал часть карандаша и прятал его. Бумагу мы добывали во время похода в туалет… С такой «тюремной почтой» стало чуть проще жить. Со временем мы даже начали обсуждать какие-то серьёзные вопросы. Заключённый номер девяносто Ким Ван Йонг имел степень по юриспруденции. Именно он сделал вывод, что нас всех приговорят к смертной казни. Я же был уверен: оставят в живых.

Суд состоялся 10 июня 1945 года. Вплоть до этого момента нас изматывали допросами. Конкретно я дошёл до такого состояния, что был готов подписать всё что угодно – лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Однажды начальник охраны собрал нас всех в тюремном дворе.

– Я уважаю вас за силу духа, – произнёс он странные слова. – Мне кажется, вы, словно последователи революции Мэйдзи, живёте чуть-чуть не в то время. Уверен, ваша судьба вскоре разрешится. Если каким-то чудом останетесь в живых – буду рад!

Мы переглянулись между собой. О да, каждый знал, что революция Мэйдзи значила для Японии! Именно во второй половине девятнадцатого века государство перешло от самурайской системы управления к прямому императорскому правлению в лице императора Муцухито и его правительства. Да, был трудный период, но зато революция превратила отсталую аграрную страну в одно из ведущих государств мира. Разумеется, каждый кореец мечтал о подобной революции в своей стране…

Нам предоставили возможность чуть-чуть пообщаться, и за считаные минуты мы смогли разработать план. Во-первых, если нам вынесут смертный приговор, мы попытаемся напасть на охрану и сбежать. Шансов выжить при подобном раскладе немного, но такая смерть в любом случае почётней, чем казнь.

Во-вторых, если нас когда-нибудь выпустят из тюрьмы, мы никогда не будем лезть на руководящие посты в государстве. Мы видели, как власть может испортить человека. Мы считали, что сражаемся не за власть, а за справедливость. Позже эта договорённость стала для меня жизненным принципом. До сегодняшнего дня я упорно отказывался возглавлять какую бы то ни было политическую организацию, но никогда не отказывал в хорошем совете. Поиск правды важнее поиска власти, так я считаю. Тхэквондо как боевое искусство – прекрасный способ реализации собственной силы и уверенности в себе. Это путь правды. Потому что если ты идёшь по пути тхэквондо, ты открыто и честно смотришь на свои успехи и поражения, не лжёшь самому себе…

Итак, начался суд. Нас завели в зал заседаний, выстроили в ряд перед креслом судьи. Судья находился на возвышении, по обе стороны от него стояли японские офицеры – лица суровые, в руках армейские японские мечи. Зал забит охраной.

Слово взял прокурор:

– Обвиняемые по этому делу солдаты Великой Японской империи забыли о своём почётном звании. Они готовили заговор с целью свержения правительства. К счастью, преданные своему делу военные полицейские предотвратили мятеж. Мотивы преступления чрезвычайно серьёзны, преступники не заслуживают нашего сочувствия…

Прокурор зачитывал обвинение больше часа. Затем судья предоставил нам возможность высказаться. В ответной речи мы критиковали японскую дискриминацию по отношению к Корее и настаивали на правомерности восстания. Пак Сунн Ква особо подчеркнул противозаконность правления Японии на территории Кореи. Мало того, он требовал извинений от японской стороны!

По итогу нас приговорили к разным срокам каторжных работ. Пак Сунн Ква, например, получил тринадцать лет каторги. Ким Ван Йонг после своей речи получил девять лет, а я – восемь. Других корейских студентов приговорили к срокам от одного до пяти лет. Несмотря на суровый приговор, мы покидали зал суда в приподнятом настроении – всё-таки не смертная казнь! Это бесило японских военных.

– Корейские ублюдки! – шипели нам вслед.

Нам было всё равно. Все понимали: Японской империи недолго осталось. Мы предсказывали конец не позднее октября 1945-го. Мы были молоды и не осознавали серьёзность и длительность сроков, которые получили – все наши эмоции перекрывала радость спасения.

Наше дело широко освещалось прессой. Газеты пестрили заголовками «Дело корейских студентов»: некоторые пытались раскрыть мотивы нашего поступка, некоторые освещали детали восстания, но никто не пытался вникнуть в суть и разобраться в последствиях.

После приговора нас перевезли в тюрьму Пхеньяна. И знаете, мы обрадовались. Во-первых, пхеньянская тюрьма больше, а во-вторых, надзирателями служили корейцы: предполагалось, что обращение будет помягче. Относительно второго пункта мы ошиблись. Корейские надзиратели оказались в сто раз хуже японских – злые как тысяча чертей. По прибытии нам провели инструктаж и развели по камерам. Клянусь, такой адской дыры я не видел никогда в жизни. Внутри жуткая вонища. В одном углу на тощем чёрном одеяле лежал заключённый, на боку у него огромная гнойная рана. Трое других сокамерников не лучше: сплошь покрытые царапинами и ранами, тощие, как ходячие мумии.

Я стоял на пороге ада, не решаясь войти. Охранник злобно обругал меня, пинком втолкнул в камеру. Изнутри всё ещё страшнее. Стены камеры покрыты кровавыми пятнами от клопов, обшарпанный деревянный пол словно светился от гноя. Вместо туалета деревянный ящик, откуда несло жуткой вонью. Сокамерники беспрестанно расчёсывали раны на руках и ногах. Сначала я подумал, что они прокажённые, но позже понял, что это какое-то кожное заболевание, типа дерматита, сыпь, как от ожога ядовитого плюща. В тюрьме это называли «аллергией на бобы», но выглядело, как настоящая проказа. Мой мир снова потемнел, сузился до размеров камеры, где каждый – как брошенный багаж. Но я твёрдо решил выжить: мне ещё надо отомстить Японской империи за все испытания… Для выживания следовало расчистить место и научиться уживаться с другими заключёнными.

В камере долго сидел, скрестив ноги, размышляя, что делать и как быть. Местные обитатели ожили, начали задавать вопросы.

– А ты японец? Подрался со старшим по чину? – спросил один, то ли самый смелый, то ли самый главный.

– Точно японец, – поддержал версию арестант помоложе. – Верно?

Позже выяснилось, что молодой сидел в тюрьме пятый раз, считался опытным, знал всё о распорядке тюрьмы, её законах, других заключённых и наших надзирателях.

Я кивнул в ответ, а сокамерники заметно расстроились.

– Ну вот, – говорили они. – Теперь не поговорить от души! Что он может рассказать нам? Зачем его к нам подсадили?

В тюрьме невероятно дороги весточки с воли. И вообще любой рассказ о событиях в «большом мире». Несколько минут все молчали, затем молоденький сокамерник сообщил, что видел, как в тюрьму привезли группу корейцев.

– Вот невезуха! – жаловался он. – Именно к нам камеру попал не один из них, а какой-то японец!

– Так ли это важно, кореец я или японец? – спросил я по-корейски.

Пока они ловили отвалившиеся челюсти, рассказал, кто такой и за что меня посадили. А в финале предложил собственный план.

– Раз у нас одна судьба, то придётся либо выжить, либо умереть вместе, – сказал я. – Поскольку всем интереснее первое, чем второе, то есть смысл как-то наладить жизнь и придерживаться простых правил. Например, прекратить любые разговоры о еде.

– Как так? – загалдели в камере.

– А вот так! Это разгоняет голод… Мы нуждаемся в чистоте. Если останется питьевая вода, её можно использовать для уборки. Туалетом пользоваться в определённое время и тоже чистить.

– Фу! – сказал один. – Не буду ничего этого делать!

– Тогда я тебя изобью, – предупредил его. – А заодно отберу всю еду. Хочешь?

Бунт оказался подавлен, и я приступил к исполнению плана. Разговорчики о еде действительно прекратились, со временем сокамерники научились даже делиться друг с другом небольшим количеством пищи.

С гигиеной всё сложнее. Не так-то легко экономить воду, когда её мало. На дворе самый жаркий месяц года, а нам выделяли полковша воды в день на человека. В таких условиях почти невозможно сэкономить хоть капельку воды: сделав первый глоток, человек не может остановиться. Некоторые пили не из-за жажды, а просто потому, что видели, как пьёт другой. Нужно было научиться иметь в запасе хоть глоток воды на тот случай, если у кого-то из нас действительно будет жажда. Я попросил, чтобы меня назначили ответственным за воду и пообещал, что вскоре у нас будут чистые стены, умывальник и пол.

Туалет – самая большая проблема. Некоторым стоило немалых усилий научиться пользоваться уборной аккуратно и выносить за собой. Так как я сам предложил все эти правила, я должен стать тем, на кого люди могли бы равняться. Если в группе людей не распределены обязанности, то быть беде. В этой адской тюрьме нам тоже требовался вожак. Как-то само собой получилось, что старшим стал я. И у меня появилась привилегия – распределение мисок с едой трижды в день. В условиях тюрьмы, когда каждое зёрнышко риса на вес золота, это огромная ответственность. С самого первого обеда я не сделал ни глотка больше, чем другие. У меня не пропало ни зёрнышка – всё получали люди. Остатки еды я тоже честно делил между заключёнными.

Когда у меня начался дерматит, я тоже стал выглядеть как прокажённый, стал походить на сокамерников. В разгар лета в камерах была настоящая душегубка. Мы каждый день видели трупы, которые проносили мимо нашей камеры. Однажды утром я решил сделать обычную зарядку: начал с растяжки, но потерял сознание и упал. Очнувшись в холодном поту, поспешно сел в обычную позу. Нехорошо, если бы другие заключённые увидели мою слабость…

Вскоре из соседней камеры на носилках вынесли Пак Сунн Ква – его трясло от лихорадки. Очевидно, у него был бред и галлюцинации, он выкрикивал какие-то жуткие слова – до сих пор помню этот крик. С воли не было никаких новостей, и меня это здорово угнетало. Вечера стали душными и жаркими. Мы стучали в двери, умоляли дать хоть немного воды. За это могли расстрелять, но нам уже всё равно… Вместо воды мы обычно получали поток ругательств. Когда в тюрьме становилось слишком шумно, надзиратели избивали заключённых, тогда крики стихали.

Однажды надзиратель принёс с собой на смену полное ведро воды. И принялся дразнить заключённых:

– У меня здесь вкусная холодная водичка! Та камера, в которой есть хороший певец, получит целый ковшик!

Все хотели выжить, поэтому из каждой камеры доносилось пение. Но в моей камере не нашлось никого, кто знал хоть какую-то песню. Воды в ведре оставалась немного, поэтому я сам затянул корейскую народную песню.

Надзиратель оценил старания, налил ковш воды и попросил спеть что-нибудь ещё. На этот раз я решил исполнить популярную современную песню. Где-то посередине песни раздался крик:

– Кто это распелся?

К нам в камеру влетел другой охранник, который ничего не знал про «песенный конкурс». Надавал всем тумаков, а на меня надел наручники. Вот скажите, в чём я виноват? Не я придумал «конкурс» по пению – я просто пытался получить немного воды. Со стороны обоих охранников бесчестно и жестоко. Обиднее всего, что они оба корейцы… Это ужасно – быть закованным в наручники. И особенно страшно, когда руки скованы за спиной: сидеть в таком состоянии больно, лежать или спать невозможно. Человеку в наручниках приходится есть как собаке, уткнувшись лицом в чашку, лакать сидя на корточках.

Утром я отказался от миски с завтраком, отдал сокамерникам. Ближе к обеденному времени стало мутить от голода, но я всё ещё был в наручниках. Раздали миски с едой – я опять отказался. Мои сокамерники забеспокоились, умоляли поесть хоть немного. Но мне была ненавистна мысль, что со мной обращаются как с животным. Лучше смерть, решил я, чем такое унижение. Вскоре я потерял сознание…

Очнулся ближе к вечеру. Тот охранник, который надел на меня наручники, отвёл меня к начальнику охраны.

– Ты отличный певец! – сказал он. – Снимите с него наручники.

Только я вздохнул с облегчением, как начальник попросил меня спеть что-нибудь. Я взглянул на него с недоумением. Из-за этого пения у меня и так проблемы, на меня хотят повесить ещё?

– Нет, – отказался я. – Петь я не буду, хоть режьте.

Начальник сразу изменился в лице. Он не ожидал такого поворота и снова приказал заковать меня в наручники. Воистину, мне устроили тюрьму внутри тюрьмы. Конечно, должны были наказать охранника, который устроил «песенный конкурс». Но я не видел смысла сдавать его, поэтому взял всю вину на себя. Удивительное дело: надзиратель, который заставлял заключённых петь за ковш воды, пришёл ко мне в камеру, извинился. Сказал, что его зовут Ким, что он сожалеет, что случилось, и благодарен, что я не сдал его.

Нет худа без добра: после этого случая сокамерники стали доверять мне ещё больше, у меня завязались неплохие отношения с тем охранником. А я научился жертвовать собой ради блага других.

12 августа в тюрьме включили радиорепродукторы на полную мощность. Все заключённые жадно вслушивались в каждое слово. Именно такие новости каждый кореец жаждал услышать много лет: Советский Союз вступил в войну с Японией, войска Советской армии продвигаются вниз по полуострову. Это значит – Японской империи конец. Я танцевал от радости! Мы становились свидетелями важнейших исторических событий. В камере имелось единственное зарешёченное окошко под потолком. Его всегда на ночь закрывали снаружи ставнями, но в ту ночь ставни не закрыли. Я жадно смотрел на луну и звёзды. И вдруг мне в голову пришла мысль: если Японии крышка, оставят ли в живых политических заключённых?

Остаток ночи я провёл почти без сна. А утром обнаружилось ещё кое-что интересное. В японской тюрьме есть традиция: всякий раз после пробуждения мы обязаны кланяться, глядя на восток – там располагался дворец японского императора. За соблюдением ритуала зорко следили надзиратели. Но этим утром обошлись без поклонов.

– Похоже, нет больше никакого императора… – предположил я.

– Что же тогда будет с нами? – заволновались все.

Я не знал, что ответить… Ближе к полудню пришёл охранник Ким – тот самый любитель пения, и мы потихоньку поговорили.

– Какова будет наша судьба? – спросил я.

Выяснилось, что жизни наши буквально на волоске. Нас дважды то приговаривали к смертной казни, то миловали. В августе после долгих споров и обсуждений японское правительство решило казнить всех заговорщиков и участников восстания корейских солдат-студентов. 18 августа должна состояться казнь. Охранник Ким рассказал, что губернатор провинции уговаривал тюремное начальство помиловать корейских студентов – боялся, вдруг казнь приведёт к волнениям. «Они и так ходячие мертвецы, – убеждал губернатор. – К чему тратить порох? И так помрут». Но японское правительство приказало казнить…

В полдень 15 августа опять включили радио. Я никогда раньше не слышал голоса императора. В тот день он звучал так, словно ему физически больно, он плачет. Некоторые слова я не разобрал, но было понятно, что он объявляет полную капитуляцию Японии.

– Слава Корее! – заорал я.

Следующий день, 16 августа, стал одним из счастливейших в моей жизни. Нам дали на обед свинину. Корейские надзиратели рассказали, что японская охрана дала дёру – нас всех выпускали на волю. Ким принёс одежду: просторную рубашку, мешковатые брюки, пару туфель, даже плетёные японские шлёпанцы. И вскоре меня и моих товарищей вывели за ворота тюрьмы. Мы стояли и не могли надышаться воздухом свободы. Представьте, это случилось за два дня до запланированной казни!

Я провёл в тюрьме только семь месяцев, но вред, нанесённый моему здоровью, был колоссальным. Однако лишения закалили меня, моя воля окрепла. Именно эти качества пригодились впоследствии для развития боевого искусства тхэквондо.

К моменту нашего освобождения возле тюрьмы собралась толпа. Как только мы вышли за ворота тюрьмы, люди начали аплодировать: «Ура! Да здравствуют корейские студенты!» Многие плакали… Нам принесли еды и наперебой старались накормить. Охранник Ким вызвался проводить нас до здания муниципалитета Пхеньяна. Толпа здесь ещё больше, над зданием городского правления подняли национальный флаг. Люди скандировали: «Долгой жизни освобождённым патриотам!»

Горожане зазывали на обед. Лично я принял приглашение от Кима, и всей тюремной командой мы отправились к нему в дом. Во время застолья Ким снова рассказал о том случае, когда он устроил конкурс по пению, поблагодарил меня за то, что я не выдал его, крепко пожал руку. Мы лакомились корейским барбекю, пили корейскую водку, обсуждали планы на будущее.

Мы сто раз обговорили наши планы: честно выполнять свою работу, но не стремиться к высоким постам или славе. «Наверное, – говорили мы, – надо создать какую-то организацию – и попытаться избежать возможного соперничества внутри коллектива. Если лидер не будет соответствовать нашим идеалам или недостаточно служить нуждам корейского народа, он должен покинуть свой пост». Мы в очередной раз поклялись навсегда остаться друзьями, выпили за это, скрепив договор очередными обещаниями. Нам было очень хорошо!

Посреди застолья Ким куда-то сбегал, вернулся взволнованный. «Корейцы, – сказал он, – дерутся с японцами – у людей накопилось слишком много обид и претензий друг к другу». Для нас это была та ещё новость. Мы только-только вышли из тюрьмы, с силами-то не успели собраться, нам было не до уличных драк. Действительно, Пхеньян в то время буквально сотрясало от драк, которые вспыхивали то в одном, то в другом районе города. Взрывоопасную ситуацию переждали в доме нашего бывшего охранника Кима. А когда почувствовали себя окрепшими, четверо из нас собрались ехать в Сеул. По радио в то время транслировали речь патриотического лидера Кореи Йоу Онн Хена. Он призывал бывших корейских солдат-студентов присоединиться к нему.

Услышав призыв, мы сели в трамвай и поехали на вокзал Пхеньяна. В зале ожидания я неожиданно столкнулся с известным полковником Ким Сук Воном, который присутствовал на нашем судилище. Полковник был ещё в японской форме. Он узнал нас, поздравил с освобождением, выразил сочувствие по поводу трудностей, которые нам пришлось пережить. Мы немного поговорили о политике, а он высказал неожиданное предположение:

– Скорее всего, друзья мои, лет через десять мы вступим в альянс с Японией против Советского Союза.

Тогда я был изумлён его словами. Но оценил предсказания этого мудрого человека намного позднее, когда международная политика изменилась до неузнаваемости.

На платформах вокзала царил беспорядок. Так много людей, что мы с огромным трудом нашли нужный поезд. Поезд тронулся, пассажиры стали рассаживаться по местам – или, точнее, искать себе место в вагоне. Именно там был замечен наш тюремный дерматит.

– У вас ветрянка или проказа? – спрашивали пассажиры.

– Похоже, и то и то! – отвечали мы.

И люди стали отсаживаться от нас подальше. Вокруг образовалась такая пустота, что мы смогли разложить багаж, даже вытянуть ноги. Кто же знал, что ненавистный дерматит сослужит такую службу!

Когда мы прибыли в Сеул, уже смеркалось, трамваи до города уже не ходили. Единственный вариант – идти пешком, но сил на это не было абсолютно. Мы попытались уговорить кондуктора трамвая довезти нас. Но тот, рассмотрев скромную одежду и сыпь на наших физиономиях, предложил переночевать на вокзальной площади. Я был возмущён: спать, как бродяги, на дороге? Какое унижение!

Всё-таки пришлось идти пешком. Усталые и разбитые, мы брели в сумерках. Стояла духота, не было даже намёка на слабый ветерок. Мы обливались потом, покрывались пылью, и от этого кожа чесалась ещё сильнее. Ли Доу Су не вытерпел, уселся на тротуар и с видом безумца принялся чесать всё тело обеими руками… Это было ужасно… Мы отдыхали больше, чем шли. В полной темноте доковыляли до первого жилого района. Совсем не было денег; те туфли, которыми нас снабдил охранник Ким, давно изорвались, и мы шли босиком. Ну и зрелище мы собой представляли!

В Сеуле тысячи домов – но ни одного, где согласились предоставить ночлег. Набравшись смелости, постучали в двери больницы. Открыл человек, похожий на доктора. Увидев нас, сначала нахмурился, однако, выслушав нашу историю, смягчился. Нас не впустил, но подарил по паре старых японских деревянных шлёпанцев.

Мы были готовы уснуть прямо на дороге. И уже начали присматривать укромный уголок, как вдруг вышли на небольшую гостиницу – оттуда слышался храп. Когда подошли ближе, увидели, что за стойкой спит женщина, видимо, горничная или администратор. Услыхав наши шаги, она проснулась и оглядела нас с ног до головы. Тот ещё видок у нас был! В грязной одежде, немытые, потные, с тюремной сыпью… Наверное, мы показались ей бандой, которая промышляет воровством туфель.

– Мы не собираемся ничего красть! – взмолились мы. – Дайте нам воды! Воды, пожалуйста!

Женщина пожалела и принесла столько воды, чтобы мы смогли утолить жажду. Извинившись, что оторвали её от службы, мы почтительно поклонились и отправились дальше. Пак Сунн Ква всё-таки сориентировался и привёл нас к зданию с вывеской «Комитет основания государства». Наконец-то! Здесь помогали всем патриотам, пострадавшим от японского правления. Нас радушно встретили, проводили в хорошую гостиницу, персоналу которой объявили, что мы важные гости. Так приятно, что мы прослезились…

В Сеуле нас принимали во всех слоях общества. Мы завели кучу интересных знакомств, были заняты устройством нового государства. Но я всё время тосковал по дому – там даже не знали, жив я или нет. И я тоже не знал, как дела у моих родственников. Однажды я нанял рикшу и поехал на вокзал. С билетами мне помог Йоу Онн Хен. Забегая вперёд, скажу, что именно этот человек стал знаменитым политиком и видным историческим деятелем, однако не потерял связи с простыми людьми. Его убийство стало для меня огромной трагедией, а Корея лишилась своей путеводной звезды.

Когда уходил на войну, я обещал, что выживу и вернусь. Да, я выжил и вернулся. В Сеуле сел на поезд, проехал сотни километров и сошёл на станции Нонг-Сунг, от которой до моей деревни шестнадцать километров. В потёмках прошёл примерно половину дороги – устал невероятно. На пути мне встретилась недорогая гостиница, где я решил заночевать. Заплатил за общую комнату, лёг на свободную кровать, сразу провалился в сон.

Спал неспокойно. Чудилось, будто слышу голос брата. Среди ночи проснулся с ощущением, словно действительно слышал его. В комнате слишком темно, но готов поклясться – я действительно слышал голос Бунг Хи.

Соскочил с кровати, закричал:

– Брат, брат, я здесь!

– Хон Хи, это ты? – завопил он в ответ. – Не может быть!

Такая встреча – самое настоящее чудо! Бунг Хи рассказал мне, что недавно мама собрала всех членов семьи. И рассказала, что деревенский кликуша недавно вбежал в дом и закричал: «Хон Хи идёт! Хон Хи идёт»! Никто в деревне не воспринимал слов кликуши всерьёз, поэтому мои родственники не обратили на него внимания. Но тот продолжал горланить: «Сейчас Хон Хи устал, очень устал. Берите телегу, езжайте ему навстречу». Брат, тем не менее, запряг телегу и поехал. И вот случилась удивительная встреча…

Мы выехали из гостиницы на рассвете. Телега, запряжённая мулом, двигалась медленно, и у меня была возможность любоваться красотами родного края, по которому так соскучился. Представьте, как была счастлива мама, когда я вошёл в дом! С первых же минут мать принялась лечить меня. Увидев мой дерматит, заставила съесть тофу без приправы. Сказала, что после тюремных испытаний это то что нужно. Я ел всё что скажут, принимал народные снадобья, которыми меня пичкали, и был счастлив: я дома, среди родных! Вместо славы у меня всё тело покрыто ранами, да и сила духа оставляла желать лучшего. Но жители деревни были искренне рады меня видеть, я не услышал ни одного дурного слова.

Наконец-то наелся досыта! Каждый день плавал в море, тюремный дерматит исчез полностью. Мой организм восстанавливался после пережитого. В деревне между тем бурлили страсти. Коммунисты старались вовлечь в свои ряды тех, кто раньше оказывал сопротивление Японской империи. Люди из комиссариата создавали ячейки коммунистической партии. На многих видных людей оказывали давление. Районный губернатор, директор школы, работники правительственных учреждений должны были сделать политический выбор. Но они боялись, что власть снова сменится… Предполагалось, раз меня упекло в тюрягу японское правительство, то я по умолчанию должен разделять коммунистические взгляды – именно так они считали, пытаясь привлечь меня в организацию. Особенно старался Ким Кю Ул, с которым мы когда-то учились в начальной школе (много позже Ким Кю Ул стал контр-адмиралом Северокорейского военного флота).

Японскую власть я ненавидел, потому что она угнетала Корею. Однако взять сторону коммунистов означало для меня поменять одного оккупанта на другого. Под крылом Советской армии расплодилось огромное количество радикальных коммунистов. Они свирепствовали по всей округе, как лиса, которую защищает тигр. У многих молодых коммунистов ещё молоко на губах не обсохло, но уже величали себя народными лидерами. Эти молодые комиссары были очень заносчивы, не проявляли уважения ни к старости, ни к опыту. Под каким-то благовидным предлогом я отказался сотрудничать с местной коммунистической организацией. И твёрдо решил, что коммунизм и его теории не подходят нашей общине, которая веками руководствовалась принципами конфуцианства. Как вы помните, после освобождения из тюрьмы мы с товарищами договорились создать организацию, целью которой будет процветание Кореи. Конечно, мы не предполагали, что опять придётся бороться с очередным политическим режимом…

Тем временем Сунн Ква заручился поддержкой многих жителей в Кванджу. При встрече он рассказал мне, что при помощи товарищей из Сеула ему удалось создать Лигу Кван-Бюн. Активисты лиги уже играли значительную роль на политической арене, и Пак Сунн Ква предложил мне вступить в организацию. Я прикинул, что к чему, и решил вернуться в Сеул – надо двигаться дальше. Перед отъездом пообщался со своими товарищами. Мы обладали патриотическим пылом и отвагой, но невозможно голыми руками сражаться с врагом, у которого пушки и автоматы. Я от всего сердца попросил членов нашего сообщества оставаться верными нашему делу, не лезть на рожон. Просил их спокойно работать, ждать, когда смогу вернуться с армией.

Опять мне пришлось покинуть родной дом… Но в этот раз со мной уезжала дюжина молодых людей. Матушка снабдила меня солидной суммой в размере 90 вон. На станции Сон-Чжин мы сели в советский военный поезд и отправились в Кванджу. Поезд, в котором мы ехали, был грузовым, все вагоны товарные. Один вагон предназначался для военного состава – он был накрыт брезентом, чтобы люди могли спокойно спать и отдыхать в нём.

Русские вели себя как на курорте. Часто останавливали состав, чтобы поиграть на поле в футбол с деревенской детворой или пообедать. Расстояние, которое самый медленный пассажирский поезд проходит за семь или восемь часов, мы преодолевали целые сутки. Во время поездки я пытался учить английский язык. Ко мне подсел советский капитан, указал на словарик и произнёс странные слова – «ни бэ ни мэ». Мне послышалось, будто он сказал «Ниппон», что на японском означает «Япония». Возможно, он считает меня японцем? И я стал объяснять, показывая словарь: «Нет, нет, инглиш, инглиш». Наверное, капитану показалось, что мы нашли общий язык. Он жестами пригласил меня к себе в вагон, чтобы пить водку. Наверное, собутыльником я оказался неважным, поскольку советский офицер очень скоро напился и заснул…

По прибытии мы переночевали у друзей в Кванджу, а утром отправились в Сеул. Здесь мы присоединились к группе, которой руководил мистер Ким – они держали путь на юг Кореи. Мистер Ким только что вернулся из Джил-Чжу, и у него был опыт пересечения 38-й параллели (38 градусов северной широты). Это как раз та самая линия, по которой разделили Корейский полуостров советские и американские войска. Тремя годами позже эта параллель стала границей между КНДР и Республикой Корея, именно здесь происходили стычки между войсками обоих государств.

В той группе была и его дочь, студентка педагогического колледжа для женщин. Мы провели день в деревне совсем рядом с 38-й параллелью. С утра лил дождь, и мы решили, что сегодня самый удачный день для перехода границы. Мистер Ким повёл нас по берегу реки Чун-Юнь. Мы сняли одежду, закрутили в тюки, уложили всё это на головы и пошли вброд. На середине пути дождь закончился, и одновременно нас обстреляли из автоматов. Пули свистели совсем рядом, но возвращаться уже поздно – мы рванули вперёд. К счастью, никого не задело.

На берегу мы оделись, перевели дух и снова отправились в путь. Через некоторое время вышли к провинции Дон-Ду Чан. Мы словно оказались в раю, который кишмя кишит торговцами едой. У нас глаза разбежались в разные стороны. Скорее направились в приглянувшуюся забегаловку, чтобы до отвала наесться супа с лапшой. Представьте, именно в этот момент над нами вспыхнула радуга – добрый знак! Отобедав, расплатились и уже собирались уходить, когда нас окликнул владелец кафе.

– Я заметил радугу, когда вы зашли в моё кафе, – сказал он. – Сейчас вы уходите, и радуга исчезла. Кто-то из вас, а может, вы все – избранные!

Наш первый день на юге Кореи – и сразу такое хорошее предзнаменование! С этого дня радуга для меня стала символом новой жизни, изменений, новых планов. Я создал тхэквондо в 1955 году. Новую систему единоборств удалось распространить по всему миру. В 1989 году о тхэквондо знали уже во многих странах, огромное количество людей практиковали это искусство. Я выпустил много книг и пособий об этом искусстве, и очень часто на их обложке была радуга, символ хорошего начала.

Задерживаться в Дон-Ду Чан смысла никакого, поэтому направились в Сеул. Отыскали здание Лиги Кван-Бюн – как раз успели на собрание. Сели потихоньку на заднем ряду зала заседаний, стали наблюдать. На трибуне перед сотней человек выступал председатель Ли Чун Янг. И знаете, такое разочарование охватило меня! Лига превратилась в сборище коммунистов, неизвестно откуда взявшихся комиссаров. Наслушавшись вдосталь, я поднял руку и потребовал слова.

– Я Чой Хон Хи, бывший корейский студент! – кричал я в голос. – Только что приехал с севера страны и хочу, чтобы все знали, что там происходит!

Возможно, многие надеялись, что я сделаю очередной восторженный доклад об успехах коммунистического движения. Но нет! Я рассказал, как ведёт себя Советская армии на территории Кореи. О беспределе со стороны так называемых корейских коммунистов – с примерами, конечно. Со всех сторон члены лиги кричали, чтобы я заткнулся: они не хотели верить, что подобное действительно происходит на севере страны. Но я продолжал и продолжал! И особо подчеркнул, что политический альянс с Советским Союзом грозит нашей нации очередным рабством.

– Товарищ! – накинулся на меня председатель. – Как вы смеете говорить такие необдуманные вещи, когда в стране и так очень напряжённая международная обстановка? Своей речью вы наносите вред. Думайте, что вы делаете, и следите за тем, что вы говорите!

– В Корее четыре тысячи студентов, которые пытались поднять восстание против Японии, – парировал я. – В вашей лиге меньше ста человек, и вы явно не можете говорить за всех, поэтому нечего меня поучать! Если эти люди действительно заинтересованы в благополучии Кореи, им полезно узнать о том, что творится на севере. А я имею право рассказывать!

После такого бурного выступления в лиге наметился явный раскол…

Той осенью я работал телохранителем у Йоу Онн Хена – он часто выступал на площадях и стадионах, и ему частенько требовалась помощь в толпе людей. Я делал свою работу и впитывал мудрость умного человека. Во время своих выступлений он часто говорил: «Если твоей преградой является огромный камень, который ты не можешь сдвинуть с места, просто обойди его». Йоу Онн Хен отличался от бесшабашных радикалов, которые с голыми руками нападают на тигра. Его противниками были левые радикалы, которых поддерживали коммунисты, но при этом он слыл здравомыслящим и осторожным политиком.

В то время постоянно организовывались какие-то митинги, собрания, выступления партийных деятелей, дебаты. Меня уже тошнило от политики, я старался избегать встреч с друзьями, потому что разговоры тоже походили на какие-то дебаты. Теперь моим главным правилом было питаться три раза в день – и поменьше говорильни… Наконец я устроился учителем английского и письма в среднюю школу для девочек. Мой приятель Ли Доу Су нашёл работу учителя математики. Мы распрощались с Лигой Кван-Бюн и занялись преподаванием.

Однажды я возвращался домой после уроков. Как всегда, на плече рюкзак с книгами и тетрадями. По дороге ко мне привязалась банда местного хулиганья – шесть или семь человек, не помню. Дурацкие шуточки, подколочки. Кто-то толкнул меня в спину, попытался сделать подножку. Я встал в середине группы, снял рюкзак. Один из агрессоров, в криво надетой кепочке, очевидно, был заводилой.

– Давай, – подначивал он другого. – Покажи этому ботанику, в чьём он районе!

Тот немедленно попытался меня ударить. Я увернулся, ответным ударом выбил ему зубы. Не дожидаясь, пока тело коснётся земли, впечатал подошву своей ноги в подбородок главарю. Когда тот тоже упал, я поднёс кулак к его лицу и сказал:

– Вот это – каратэ! Трусам полезно знать, что их убьёт!

Остальные члены шайки моих слов уже не слышали – улепётывали так, что пятки сверкали. А тем двоим пришлось извиниться. И попробовали бы они этого не сделать!

В который раз я убедился, что сила всегда на стороне правды, а не наоборот. Сила, которой я обладал, могла послужить правде. С помощью этой силы я смог поставить Лигу Кван-Бюн на место. Но, к моему огромному сожалению, мне пришлось оставить работу учителя…

В лиге хорошая традиция: после утреннего политического собрания они проводили зарядку. Однажды её проводил капитан Пак Джин Донг. Его группа выполняла какие-то странные упражнения, становясь в комичные позы. Когда они закончили, я поинтересовался, чего это они делали. Пак Джин Донг объяснил, что это каратэ, опасное боевое искусство. Сначала я расхохотался, а потом показал несколько техник из настоящего каратэ. Разница оказалась настолько очевидна, что меня попросили проводить утренние тренировки.

Как я был рад! Поверьте, ни один мастер не откажется от такой возможности, поскольку, обучая кого-то, ты сам шлифуешь своё собственное мастерство. Во время занятий я сблизился со многими участниками лиги, с некоторыми даже подружился. Это позволило укрепить мои позиции в лиге, поскольку мои ученики прислушивались к моему мнению и вне класса.

Когда президент Ли Сын Ман вернулся в страну после посещения США, он пригласил представителей Молодёжной лиги к себе на приём. К президенту отправились несколько наших человек. Вернулись они с приёма абсолютно разочарованные.

– Ли Сын Ман понятия не имеет, что происходит со страной! Он сказал, что стоит прислушиваться только к правым партиям!

Они всерьёз обсуждали снятие его с поста президента, а кое-кто даже заикнулся про убийство. Я резко выступил против, потребовал, чтобы мы всё обсудили на пленарном заседании. Там я попытался объяснить делегатам, что нельзя судить о действиях президента, у которого ещё не было возможности работать. Я напомнил, какую колоссальную работу пришлось провести Ли Сын Ману и его соратнику Ким Гу за рубежом для освобождения Кореи. Убийство – не выход. Страна устала от террора и коррупции, нужно учиться решать вопросы легитимным способом. Начались жесточайшие дебаты. Путём голосования пришли к решению: повременить с отводом президента от власти. Призывы снять президента с помощью СМИ отложили.

На раннем этапе многие поддерживали Молодёжную лигу Кван-Бюн. Лига действительно внесла большой вклад в формирование новой нации. До сих пор непонятно, как туда проникли левые радикалы. Конфликты внутри лиги между правыми и левыми становились более ожесточёнными. Оставалось два пути: жёсткое правление внутри организации или её роспуск. Чтобы окончательно определиться с политическими наклонностями лиги, мы объявили всеобщее голосование.

Леваки развернули масштабную пропаганду. Их лидеры красовались на плакатах не только в Сеуле, но и по всей стране. Правые, и я в том числе, не имели существенной материальной поддержки. Однако я сумел заручиться поддержкой сорока политических деятелей. В то время в Самчхон-Доне часто проводили митинги и собрания. Я разговаривал со всеми, доказывал свою точку зрения. Возобновил знакомство со всеми участниками того бунта, разыскивал тех, кто пострадал от японского правосудия, склонял их на свою сторону.

Среди них оказался паренёк по имени Ким Кеун Бэ. Он участвовал в восстании корейских студентов, был приговорён к четырём годам тюрьмы. У него имелись большие связи в Сеуле, Самчхон-Доне и его окрестностях. Именно Ким Кеун Бэ обеспечил нас поддержкой ещё тридцати голосов. С его помощью перед голосованием я чувствовал себя довольно уверенно. К тому же на случай провала у Ким Кеун Бэ был запасной план – он предложил выйти из лиги в случае проигрыша и основать собственную организацию, в которую будут входить только наши сторонники. И даже присмотрел здание для новой организации…

В день выборов в здании было полно народу. Я удивился, как много пришло бывших студентов-солдат. Перед голосованием состоялись ожесточённые дебаты. Целых три часа стороны пытались доказать свою правоту. От правого крыла выступали Ким Кеун Бэ, А Донг Джунг, Лим Сунн Ха. Их речь была логичной и в то же время эмоциональной, их слушали с удовольствием. Но когда настало время голосования, правые оглушительно проиграли – семь против нескольких сотен. Сотни человек за левых! Победители аплодировали друг другу, многие открыто злорадствовали, глядя в нашу сторону. Даже после такого удара я не стал менять свои убеждения, ибо хорошо помнил клятву, которую мы с товарищами давали друг другу после освобождения из тюрьмы. И был уверен, что леваки погубят корейскую молодёжь.

Одна мысль не давала покоя. Как те, кто за день до голосования поддерживали нас, вдруг проголосовали против? Всего семь человек остались верны слову, а остальные оказались предателями. Я забрался на трибуну, чтобы высказаться напоследок.

– Мы проиграли, я ухожу… Не могу быть членом вашей организации. Прощайте!

Некоторые однопартийцы пытались меня удержать, отговорить. Но я не собирался иметь ничего общего с этой организацией. Вместе со мной из зала ушли те, кто меня поддерживал. А пока мы переминались на улице, зал покинули ещё человек сорок.

– Зачем ушли? – накинулся я на них. – Вернитесь к тем, кого поддерживаете. А если не поддерживаете, то зачем за них голосовали? Ваших голосов нам как раз и не хватило!

Когда я чуть остыл, мне рассказали, как на самом деле обстояло дело. Оказывается, левые угрожали нашим сторонникам и обещали убить после голосования, если проголосуют против. Для устрашения на собрании присутствовали местные бандиты – они тоже должны были голосовать за левых. По сути, выиграть в том матче было невозможно. Увы, увы.

Ещё до событий в лиге мы с Ким Кеун Бэ условились основать собственную организацию – своеобразный запасной парашют на случай поражения. Ким Кеун Бэ даже заранее присмотрел помещение. Словом, всё было готово, чтобы стартовать с новых позиций. И злосчастное голосование в лиге развязало нам руки.

Работу начали незамедлительно. Председателем избрали А Донг Джунг. Я стал главным по безопасности. Ведущим промоутером избрали Ким Кеун Бэ. Наша новая организация стала полной противоположностью лиги: у нас были только представители правых. Главное здание Кван-Бюн по-прежнему располагалось в Самчхон-Доне, наша штаб-квартира – в Мён-Доне.

Новая организация перевела накал страстей на другой уровень. Одно время нас пытались подружить с лигой, даже объединить. Уважаемая пожилая горожанка Хван Он Сун, которую назвали «Мать студентов-солдат», делала всё возможное, чтобы примирить два враждующих молодёжных лагеря. С её лёгкой руки каждое крыло выбрало по пять представителей, которые должны провести мирные переговоры и наметить пути дальнейшего взаимодействия. Для переговоров она предоставила свою резиденцию. Как всегда, завязалась жаркая дискуссия, но положительных результатов встреча не принесла – стороны стояли на своём.

Я решил переманивать противников по одному на нашу сторону и начал с Пак Джин Донга. В лиге он отвечал за физическую подготовку молодёжи и, по моим сведениям, частенько использовал кулаки для решения политических споров. Мы встретились, обсудили перспективы, и Пак стал наш. Вскоре в нашу организацию перешло ещё пять представителей лиги. Миссис Хван Он Сун была в полном восторге: она уже праздновала объединение.

Однажды мы уселись в грузовик и, размахивая нашим флагом, отправились в Самчхон-Дон, чтобы захватить лигу. В это время они проводили собрание, на котором обсуждали, как поступить с перебежчиками. Мы ворвались в зал заседаний.

– Какой смысл в вашем собрании, – издевался я, – если решено объединиться под нашим командованием?

– Да кому вы нужны, чтобы ещё объединяться с вами!

После короткой перепалки я просто сдёрнул знамя их лиги и водрузил наше. Когда мы уходили, то сорвал табличку лиги со здания.

Радостные, мы возвращались в Мён-Дон. Но на самом деле мы совершили непростительную глупость: по тогдашним законам общественная организация не может занимать государственное здание без знамени и таблички – это запрещено. Кто-то донёс на отсутствие атрибутов, и в лигу нагрянула полиция. Завязалась схватка, в ходе которой несколько человек были застрелены. Мне горько сейчас вспоминать об этом… Но, так или иначе, левое крыло Лиги Кван-Бюн перестало существовать.

Идеей нашей организации было возрождение корейской народной армии. Мы разработали свою униформу, которую надевали на какие-то общественные работы в городе. Вскоре у нас появились сторонники. Мы действительно много сделали для благоустройства города – было чем гордиться.

Однажды я возвращался после ужина в городе. Ко мне подбежал Ли Янг Чхоль, рассказал, что на него напали в баре, куда он зашёл выпить.

– Помоги, Хон Хи! – просил он. – Я знаю, ты сможешь с ними разобраться!

Меня задело то, что кто-то осмелился накинуться на человека в форме нашей организации. Мы вернулись в злосчастный бар, где я сразу направился к столу с бандитами. Они, видимо, хорошо выпили: хамили официанткам, задирали других посетителей. Словом, вели себя как львы в своём царстве.

– Кто посмел ударить этого человека? – спросил я.

В ответ компания расхохоталась – невысокий кореец не внушал никакого страха.

– Ты кто такой? – спросил один сквозь смех.

– Чой Хон Хи из Молодёжной лиги. Тот, кто думает, что хорошо умеет драться – выходи! – заорал я и кулаком ударил по столу, за которым сидела шайка.

Стол развалился на две части, закуски и выпивка полетели на пол. Один из бандюг поднял было руки, но я поднёс сжатый кулак к его носу.

– Только шевельнись, – сказал я ему, – и ты покойник!

Кончилось тем, что хулиганы попросили у нас прощения, даже предложили угостить нас. Я не стал возражать, но послал ещё за тремя десятками товарищей из нашей организации. Мы славно погуляли за счёт той банды!

Вообще, бандитов тогда в городе было много… Однажды какие-то отморозки отобрали пальто у Ким Кеун Бэ. Ким пригрозил, что вернётся с товарищами. Но те даже не убежали, так были уверены в своей безнаказанности. Однако, увидев группу людей в форме нашей лиги, бросили пальто и кинулись наутёк.

Как говорил Сунь-Цзы: «Лучший боец тот, кому сдаются без боя».

Мы становились значимой политической организацией. Мои друзья Ким Ван Йонг и Пак Сунн Ква переехали на юг страны. Мы внесли огромную лепту в установление порядка в послевоенной стране, были первыми, кто боролся с разрухой и беззаконием. Народ любил нас и всегда очень хорошо принимал.

Однажды в офисе лиги появился чиновник из департамента образования – им стало интересно, чем мы занимаемся. Между делом он рассказал о лингвистической военной школе и предложил желающим поступить туда. Это школа готовила хороших государственных служащих, которые могли служить обществу не только в армии, но и в повседневной жизни. Поразмыслив, я принял решение поступать.

В январе 1946 года подал документы в лингвистическую военную школу. Она располагалась в здании бывшего теологического колледжа на горе Мун Дэ-Сан. Вступительные «экзамены» были очень лёгкими. По факту что-то вроде собеседования, на котором будущие студенты рассказывали о себе, своём образовании, планах на жизнь.

На одной такой беседе с деканом школы мистером Рисом спросил его:

– Вы хотите организовать здесь военную академию?

– Да, – ответил американец. – Именно так.

– Но тогда почему вы не назвали школу именно военной академией? Студентов явно было бы больше…

– Мы не хотим афишировать создание армии на юге Кореи. Если северяне пронюхают, то немедленно начнут формировать собственную армию…

В общем, в школу я поступил. Но с преподавателями всё плохо – их находили и принимали на работу прямо во время учебного года. Поначалу ситуация в образовательном учреждении напоминала плохонькую деревенскую школу, когда дети вроде бы готовы учиться, а учителей всё нет и нет. Но всё быстро менялось, и вскоре мы с головой погрузились в учёбу. Студентов разделили на группы А, В, С, D в соответствии с уровнем владения языками. Студенты уровня А могли свободно говорить по-английски. На уровне В учились те, кто довольно хорошо понимал английскую речь. Уровни С и D обозначали, что студенты очень слабо владеют английским. Я оказался в группе А.

Однажды нам раздали текст знаменитой Геттисбергской речи Авраама Линкольна, где демократия определяется как «власть народа, волей народа, для народа»: требовалось выучить речь наизусть. Представляете, никто, кроме меня, не мог справиться с этим заданием. Я рассказал на «отлично», не допустил ни одной ошибки в своём пересказе, учитель был просто счастлив! После этого директор школы предложил студентам назначить меня старостой группы. Неожиданное, но приятное повышение! Английский мне давался легко – сказывалась учёба в японском университете. У меня были проблемы с произношением, поскольку предыдущие учителя были либо корейцами, либо японцами. Но здесь нас учили языку носители, поэтому мой язык с каждым днём становился всё лучше и лучше.

Все курсанты военной школы получали стипендию от правительства США. У каждого свой срок обучения – в зависимости от уровня владения английским, время обучения курсанта и дата выпуска существенно различались. Одних отправляли преподавать в провинции, других направляли в армию, в военно-морской флот или в военно-воздушные части. Выпускники становились государственными служащими, у которых много обязанностей. Если их отправляли в армию, то они занимали руководящие должности, обязывались привлекать в армию добровольцев, формировать военные части, тренировать новобранцев. Студенты уровня А выпускались в звании полковника, а студенты группы D имели звание капитана.

Как староста группы я часто общался с директором Рисом, а также с его замом Вон Дук Янгом (потом он стал генералом). Иногда мы обсуждали моих сокурсников, их достижения в учёбе, рассуждали, в какой области они могли бы проявить себя после окончания учёбы. Директор доверял мне и хотел, чтобы я как можно раньше закончил обучение и приступил к работе. Мне же хотелось остаться в школе подольше. Я завёл много новых друзей, мне нравилось изучать английский, а быть старостой хоть и трудно, но интересно. Студенческая жизнь била ключом! Но в начале марта директор вызвал меня к себе в кабинет. Там же ожидал и Вон Дук Янг. Он не стал ходить вокруг да около, а сразу перешёл к делу. Рассказал, что правительство собирается создать восемь военных полков, которые нуждаются в способных офицерах. Вопрос о моём желании или нежелании продолжать учёбу даже не обсуждался. Я должен был выпуститься – и точка. Единственное, что мне позволили сделать, – выбрать, где я хочу служить. Я выбрал Кванджу.

Говорят, неважно, что ты делаешь или желаешь сделать. Гораздо важнее, с каким багажом ты предстанешь перед небесами. И в тот момент небеса наградили меня судьбой быть профессиональным солдатом.

– Вот! – представил директор меня другим студентам. – Запомните этого маленького капрала (такое прозвище дал мне Вон Дук Янг, намекая на Наполеона). Мы о нём ещё услышим. Помните, что он был студентом нашей школы!

Я был польщён…

Я неслучайно выбрал город Кванджу для начала своей карьеры. Это один из самых удивительных городов Кореи. Его жители и по сей день умудряются сохранять традиции корейской культуры. По прибытии мне выделили место во временных бараках, где я и жил первое время. Здесь меня горячо приветствовал младший лейтенант Ам Чо. До освобождения Кореи он был лейтенантом корейской армии, и у него имелись особые причины ожидать моего приезда.

В военной школе я получил звание младшего лейтенанта военный полиции. Однако положение оказалось довольно пикантным, поскольку мой личный полицейский опыт сводился к знанию правил проживания в японской тюрьме, где меня лупасили в камере. Вот и весь «опыт работы» в полиции… У меня напрочь отсуствовало представление, как готовить солдат военной полиции. К тому же подготовка требовалась в лучших традициях американской армии, где я был полным профаном.

Военная полиция в Кванджу – это нечто. Вместо формы мы носили какие-то японские обноски, основное оружие – японский меч. Пока мы мало походили на офицеров полиции. Знания, которые приобрели во время японской оккупации, не помогали, а зачастую даже мешали. Я бы сказал, что, получая японское образование, мы приобрели много дурных привычек, которые в американской армии неприемлемы. К счастью, наш патриотизм покрывал многие недостатки…

Леваки распускали по нашему поводу мерзкие слухи. Мол, военная полиция состоит из отбросов общества, по сути это марионетки армии США. Бывшие японские солдаты тоже высмеивали наше новое подразделение, даже делали ставки на то, как скоро нас распустят. Но мы были полны решимости доказать, что приносим пользу нашему молодому обществу.

Как-то Ам Чо обратился с просьбой. Чтобы я поставил на место старшего лейтенанта Ким Хун Цзюня. По словам Ам Чо, этот командир роты военной полиции постоянно кичился службой в Маньчжурии – мол, боевой опыт и всё такое – и незаслуженно наказывал подчинённых Ам Чо. Оснований не доверять у меня не было, поэтому я решил заняться старшим лейтенантом. Однажды я проводил лекцию для солдат: пытался объяснить, что, работая с людьми, полицейские должны полагаться не столько на кулаки, сколько на голову. Ведь иногда хорошая мысль может быть сильнее оружия. В это время Ким Хун Цзюнь совершал ежедневный обход. Послушав меня, он добавил несколько точных замечаний. Всё по делу, но меня зацепило, что он влез в разговор перед моими подчинёнными.

Я ничего не мог с собой поделать. С одной стороны, мне нравился этот человек, импонировал стиль его командования. С другой стороны, я дал слово Ам Чо разобраться с ним, и это не давало мне покоя. И вот появился повод. Ночью я не мог уснуть, ворочался, всё не мог решить, как быть. В конце концов соскочил с постели и отправился в комнату командира роты, где он спал как убитый. Ким Хун Цзюнь был крайне удивлён, увидев меня.

– Как вы смеете подрывать авторитет младших лейтенантов? – набросился на него. – В какое положение вы ставите нас перед солдатами? Не слишком ли задираете нос? И что такого особенного было в вашей службе в Маньчжурии? Я не позволю так с собой обращаться!

С моей стороны это было очень грубо. Ворваться к старшему по званию среди ночи, да ещё и наорать – верх идиотизма. Я ожидал драки, но он спокойно посмотрел на меня и протянул руку.

– Младший лейтенант Чой, мне жаль, что у вас сложилось обо мне такое мнение. Сожалею, если чем-то обидел или проявил неуважение. А сейчас просто успокойтесь…

Мне стало так стыдно! Где были мои благоразумие и сила духа? Я извинился, а для себя решил во всём помогать этому человеку. После этого случая мы стали настоящими приятелями. Он был спокойным, рассудительным, несклонным к резкости и внезапным порывам. Я же мог вести себя как торнадо, сметая всё на своём пути. Мы были очень разные и поэтому прекрасно дополняли друг друга.

На начальном этапе у военной полиции было много проблем. У нас в части оказалось много солдат, которые служили неохотно, а работу выполняли спустя рукава. При этом постоянно ныли: то работы слишком много, то условия плохие. Некоторые бессовестно требовали повышения… Был один солдат, который возмущался больше всех. Однажды он явился в кабинет командира роты и потребовал комиссовать его. Ким Хун Цзюнь был очень терпеливым человеком, но на этот раз перепалка закончилась мордобоем – солдат вылетел из кабинета с окровавленным лицом.

В тот же день солдат написал рапорт старшему лейтенанту войск США Дегурусу – в то время военная полиция работала по американскому образцу, и по закону за избиение солдата полагалось серьёзное наказание. Любого, независимо от его звания, могли с позором выгнать из армии. Началось разбирательство. На допросе я сказал, что это я ударил того солдата за то, что он неуважительно разговаривал с командиром роты. И добавил, что солдат сам пытался напасть на командира. А я как адъютант командира встал на его защиту.

В итоге меня поблагодарили за службу, а с Ким Хун Цзюня сняли все обвинения.

Когда я пришёл работать в военную полицию, отношение к ней было неоднозначное. Военная полиция ещё не обладала собственной системой и находилась в подчинении у гражданской полиции. Они нас постоянно третировали, пытались избить. А потом ещё и арестовывали за драку… Развернулось самое настоящее противостояние. В 1947 году в местечке Ён-Ан южной провинции Чон-Ра произошла кровавая бойня между представителями военной и гражданской полиции. В вооружённом конфликте пострадало много людей.

В апреле меня повысили до командира роты. И я решил сделать из своих солдат настоящую силу, способную дать отпор любому. Обязал каждого солдата заниматься каратэ, научил их концентрироваться, развивать силу духа. Определять цель и не отвлекаться на другие мелочи. Я тщательно продумывал занятия, чтобы они состояли не только из физических упражнений, а были направлены на моральное развитие моих учеников.

И однажды меня осенило. «Почему я обучаю японскому мастерству корейских солдат? – спросил я сам себя. – Зачем я распространяю чужую культуру боя у себя на родине?» И это после всего, что мне пришлось натерпеться от Японской империи! Я решил, что пора обратить внимание на корейскую культуру, вкладывать в упражнения корейскую душу и объяснять суть с помощью корейской философии. Сама основа должна стать другой. Корейцы боролись и сражались много лет, у нас самих можно многому научиться! Так появилось новое боевое искусство – тхэквондо.

Мои подчинённые становились сильнее, их уверенность крепла с каждым днём. И вскоре появился повод доказать, что с нами нужно считаться. Толпа полицейских избила одного моего бойца, и я знал, что действовали они по указке начальника гражданской полиции. Я немедленно сел в машину и отправился на разборки. Сначала меня не хотели пропускать в здание – врали в лицо, что шеф уже ушёл из отделения. В итоге я раскидал дежурных и ворвался прямо в кабинет начальника полиции.

Тот встретил меня прохладно. Хитрил, вертелся как уж на сковородке. Я начал было вести протокол допроса, но видел, что тот хочет под любым предлогом от меня избавиться, и это не на шутку взбесило меня.

– Послушай, ты, – сказал я полицейскому. – Твои люди нарушили закон. И если ты пытаешься их прикрыть, то сам нарушаешь закон. И тогда я сам накажу тебя!

С этими словами я выхватил армейский меч и приставил лезвие к его шее.

– Я отрублю тебе башку! – заорал в лицо шефу полиции. – И приложу к этому протоколу!

Он завопил от ужаса и стал умолять о пощаде. Я убрал меч, но потребовал, чтобы он запомнил этот день.

– Если гражданская полиция не желает уважать нас по закону, – сказал я, – мы заставим уважать нас силой!

Этот случай наделал много шума в рядах гражданской полиции, оброс слухами и небылицами. Но факт остаётся фактом – с тех пор гражданская полиция больше не чинила нам никаких препятствий. Так как Кванджу – центр провинции, на него равнялись все окрестные районы. И к военной полиции стали уважительно относиться во всей округе. Пусть нескромно, но считаю, что в этом моя заслуга.

Вскоре меня вызвали к начальнику полицейского бюро. Тот, конечно, всё знал о произошедшем, но, будучи старшим по рангу, предпочитал придерживаться нейтралитета в конфликтах. У нас был долгий и содержательный разговор, после чего мы решили устроить парад в знак примирения и солидарности двух частей полиции: гражданской и военной. Но в одном мы сойтись не могли: мне казалось очевидным, что армейские подразделения должны выступать на параде первыми. Начальник бюро полагал совершенно иначе…

Тем не менее назначили дату парада. Но перед самым началом я скомандовал своим выступать первыми. Да, мы обошли гражданских, и начальник бюро воспринял это как личное оскорбление. Он организовал целую кампанию, чтобы лишить меня военного поста и выгнать прочь из Кванджу. Даже ездил в Сеул, чтобы разобраться со мной через вышестоящее командование. А я ничего не знал об этих интригах…

Однажды посреди ночи меня разбудили крики. В то время я жил в крохотной гостинице в центре Кван Су.

– Лейтенант Чой! Лейтенант Чой! – вопил кто-то.

Я вскочил, пришёл в себя и спустился в холл. Там горланили шесть или семь незнакомых мужчин.

– Так это ты – лейтенант Чой? – спросил один, увидев меня.

С виду эта команда походила на наёмников или бандитов. Я занял позицию на лестнице ступенькой выше, чтобы в случае чего иметь преимущество.

– Да, – ответил. – Именно так. Что случилось?

Я заметил на лицах замешательство. Возможно, они ожидали увидеть здоровенного громилу, а тут маленький щуплый кореец.

– Нам нужен лейтенант Чой… – повторил один.

– Лейтенант Чой – это я! – заорал на них. – Чего надо?

Нужно было использовать фактор внезапности. Поэтому спрыгнул со ступенек и врезал ногой в рёбра бандиту, который говорил со мной. Таким ударом можно вырубить противника, но оставить его в живых. Очевидно, поверженный оказался главарём, потому что, увидев его без сознания на полу гостиницы, остальная шайка разбежалась…

После этого в Кванджу меня стали называть опасным человеком. Если обычному человеку подобная репутация льстила, то мне она лишь мешала. Опасный человек – совсем неподходящая характеристика для лейтенанта военной полиции.

В то время в каждом полку корейской армии работали советники армии США. Конкретно в наш полк направили двух таких офицеров. Власть их была огромна, слово советников считалось законом. Ам Чо откровенно заискивал перед ними, кажется, рассчитывая на повышение.

Всему миру известно, что на этапе формирования корейской армии влияние американских советников было громадным. Американцы понимали это, и даже самые младшие армейские чины США считали себя выше всех корейских офицеров. Лично я относился к иностранным офицерам с уважением, но никогда не лебезил, не вскакивал со стула, чтобы уступить место американскому солдату, никогда не обращался к младшему по званию «сэр». Я не стеснялся возражать американским офицерам, если считал, что этого требует дело и мои обязанности. Естественно, это их немного коробило. Сначала они перестали общаться со мной, затем настал черёд мелких пакостей.

Как-то во время вечерних занятий американцы подкатили под окна моего класса грузовик. Он так громыхал и тарахтел, что заниматься совершенно невозможно. Пришлось закончить урок и отпустить учеников. Когда я пришёл в офис, американцы, да ещё парочка прихлебателей, хихикали надо мной. Как вы понимаете, с моим характером стерпеть подобное я не мог. Заскочил к ним в кабинет, заорал:

– А ну, держитесь, сволочи, я забью вас до смерти! Если хотите показать, какие вы крутые, нападайте оба! Посмотрим, что будет!

Чтобы вы понимали – каждый из них был выше меня на тридцать сантиметров. Но я был готов к драке! К моему изумлению, два нахала просто извинились. Сказали, что хотели пошутить, но перегнули палку. Возможно, действительно так оно и было, но после того случая отношение американских советников к корейским офицерам в нашей части очень изменилось. Мои соперники потеряли сознание от страха, но это исправило всю ситуацию в целом. Однако инцидент привёл меня к тяжким размышлениям. Мы, корейцы, были так слабы! Мы так сильно зависели от большого и сильного «брата»!

Ам Чо тем временем развёл подозрительную активность. И, в конце концов, солдаты принялись бунтовать: более ста человек собрались на поле для тренировок и устроили митинг. Они были недовольны работой руководства, а руководство об этом и не подозревало. Командир части отправил меня улаживать конфликт… Я попытался поговорить с солдатами. Не требовал разойтись, не угрожал, просто внимательно слушал. Когда все высказались, обещал разобраться и принять к сведению всё, что мне рассказали. После этого ко мне подошёл один из американских советников.

– Взаимодействие с солдатами поручено лейтенанту Ам Чо, – сказал он. – Но возмущений становится только больше. У многих солдат в разных частях есть претензии к Ам Чо. Они говорят, что, подстрекая их, он добивается каких-то своих целей, а у простых солдат большие неприятности…

Поначалу я не поверил американскому советнику. Во-первых, к тому времени у меня сложились чёткие предубеждения относительно американцев в нашей армии. Во-вторых, я был уверен, что Ам Чо – настоящий кореец, друг, не способный на предательство. А «друг» взял и накатал кляузу в Сеул, где описывались ошибки руководства военной части (и мои в том числе). Бумага была подписана огромным количеством солдат. Через несколько дней командир батальона вызвал меня к себе и показал петицию – её вернули в часть после проверки. Никаких нарушений не выявили, но, когда стали разбираться с подписями, выяснилось, что только десять подписей настоящие. А остальные девяносто – поддельные.

Командир батальона был в ярости.

– Как такое могло случиться в нашей части? – кричал он. – Кто надоумил этих клоунов состряпать такой документ? Это же какую наглость надо иметь, чтобы отправить подделку в Сеул! И они рассчитывали на какое-то разбирательство? Нет-нет, это зашло слишком далеко!

Однако Ам Чо не угомонился. Теперь он принялся плести интриги против командира батальона. И однажды возле штаба появилась группа солдат, которые выкрикивали ругательства и оскорбления в адрес командира. Досталось даже секретарю, который, кстати, вообще был не военным человеком, а лишь образованным учёным, знатоком иероглифов и каллиграфии. Я не мог такого вынести и, несмотря на запреты начальника, вышел к заговорщикам.

Увидев меня, солдаты заорали:

– Нам нужен командир! Только главный командир!

Я не был уверен, что смогу выстоять в схватке против десятерых. И поэтому решил увести бунтовщиков подальше от штаба. Приказал идти за мной, если хотят разговора. И отвёл подальше к лесу, в район старой больницы. Я понимал, что ситуация крайне сложная: любое неаккуратное слово могло распалить солдат, и тогда гнев обрушится на меня… Я начал разговаривать с недовольными. Для меня они были не только солдатами военной полиции – они были моими учениками, за которых я нёс ответственность. Я объяснял, что их поведение – самое настоящее предательство. Да, все люди ошибаются. Но если по каждому поводу устраивать кровавые разборки, то наша страна никогда не выйдет из кризиса.

– И кстати, – заметил. – Тех, кто разжигает беспорядки в мирное время, можно казнить без суда и следствия. Хотите такой поворот дела?

Это подействовало, и конфликт заметно сбавил обороты. В итоге солдаты признались, что именно Ам Чо подстрекал их. Сложно подобрать слова, чтобы описать то, что я чувствовал. После этой встречи солдатские возмущения прекратились. А вскоре командира нашего батальона повысили и перевели на службу в министерство обороны. Меня тоже ожидало неожиданное и приятное повышение, после которого меня перевели в Тэджон.

Военная прокуратура завела дело на Ам Чо. Мне очень хотелось дождаться решения, но нужно вступать в новую должность. В то время в Тэджоне базировался 2-й полк военной полиции Кореи. Звание старшего лейтенанта получил не только я – туда направили и других молодых руководителей. Я был рад узнать, что вместе со мной на службу отправили старшего лейтенанта Шима – моего товарища ещё во время восстания корейских солдат-студентов. Он был нашим человеком, и вопрос о разделении власти даже не поднимался.

В корейской армии была одна традиция. Когда в часть присылали нового командира, в его честь подчинённые организовывали небольшой концерт – прекрасная возможность поприветствовать командира и пообщаться в неформальной обстановке. Но когда я приехал в штаб, никто меня не встречал и уж тем более не приветствовал. Я был уверен, что лейтенант Шим обрадуется встрече со мной, но даже он вёл себя странно, холодно и подчёркнуто официально.

Что-то не так… У меня и в мыслях не было, что лейтенант Шим, тот, с которым мы прошли огонь и воду, будет метить на моё место. Если меня назначили ответственным за полк, значит, руководить здесь – моя задача. Как я уже говорил, тогда я был молод и наивен. Никто не хочет уступать власть, будь он хоть сто раз твоим товарищем! К счастью, мне не пришлось драться за свой пост. Советник полка проверил документы и бумаги, подтверждающие мой ранг, проэкзаменовал по теории военного дела. На следующий день поставил всех в известность о моём назначении командиром полка. Наконец я вступил в должность, которая по праву была моей. Шим сразу принялся точить на меня зуб. Плохо, что у Шима был свой человек в министерстве обороны, некий майор Ли Хун Кен, который начинал карьеру в этом полку и до сих пор считал себя вправе вмешиваться во все полковые дела.

Как только я принял на себя командование полком, решил сделать его лучшим в Корее. Здесь, так же как и в Кванджу, между военной и гражданской полицией постоянные стычки, авторитет военной полиции ниже нуля… Надо менять отношение общества к солдатам и заодно мотивировать военнослужащих. Своим подчинённым я поручил организовать занятия по каратэ и футболу, чтобы возродить у солдат чувства солидарности и сотрудничества.

Однажды ко мне в кабинет вломились три каких-то мордоворота.

– Нам нужен командир полка! – заявил один.

– Вы зашли по адресу.

– Вообще-то мы имели в виду командира Шима!

– Вообще-то Шим – не командир…

У меня чесались руки отдубасить наглеца, но я учился держать себя в руках, не поддаваться на провокации. Спокойным тоном предложил присесть и обсудить вопрос, по которому они пришли. В ответ они представились. Старший оказался шефом полиции: он, очевидно, полагал, что должность даёт право хамить.

– Ты провинциальный северянин! По какому праву ты занял место Шим Бонг У, человека, который родился и вырос в нашем регионе? – наезжал он. – Ты должен понимать, что для меня, для всех других офицеров – Шим был и будет командиром батальона. Не пройдёт и недели, как ты слетишь с этого поста!

Высказавшись, он презрительно сплюнул, встал и вышел из моего кабинета. Остальные последовали за ним.

Чуть придя в себя, я пошагал в полицейское бюро, до которого было километра два. Требовалось остыть, подумать, привести мысли в порядок. Не помню, как я шёл… Но шефа бюро не оказалось на месте. Зато мне попался американский советник, который терпеливо меня выслушал. Я искренне просил содействовать и не допустить никому не нужного столкновения между двумя государственными структурами. Советник США пообещал помощь в решении проблемы. И действительно, на следующий день шефа бюро освободили от должности. С новым начальником полиции Пак Бьюнг Бэ я был знаком, даже как-то выпивал с ним.

Однажды я вернулся к себе в часть из города и удивился, когда не увидел ни одного солдата. Это показалось мне странным. Но когда я подошёл к лётному полю, то увидел майора Ли. Он сидел верхом на лошади, вокруг столпились солдаты. Это был самый настоящий митинг бунтовщиков! Послушав немного, я отправился спать. Да-да, я учился вести себя как старший по званию, мудрый и опытный командир, а не как пацан, который лезет в драку по любому поводу.

К сожалению, майору Ли не хватило ума остановиться. Он прислал мне декларацию, в которой предупреждал, что мне не позволят управлять батальоном. Мол, за мной станут следить и всячески контролировать. Я посмеялся, хотел было пообщаться с майором в неформальной обстановке, но меня остановил советник.

– Решим вопрос по-другому… – туманно пояснил он.

И действительно, спустя несколько дней министерство обороны освободило майора Ли от занимаемой должности. Знаменитый китайский политик Кван-Цзу однажды сказал: «История – не просто запись прошедших событий. История – критическая оценка настоящего и предостережение на будущее».

Когда-то политические игры разделили знаменитую корейскую династию Чосон на несколько частей: Западную, Восточную, Южную и Северную. Желая вырвать себе всё больше и больше власти, партии постоянно враждовали между собой, втягивая страну в междоусобные войны. Политический делёж привёл в итоге к ослаблению династии Чосон, а затем к потере государства. Хороший исторический урок – объединение всегда более продуктивно, чем разделение. Я хочу, чтобы мои ученики, которым я преподаю тхэквондо, усвоили эту истину. Не нужно обращать внимания на различия между людьми – нужно искать общее, что может нас объединить, а следовательно, сделать сильнее.

Первые дни управления полком были суровыми. Пришлось решать огромное количество проблем, но постепенно полк превращался в крепкое армейское подразделение. Нас стали считать надёжным оплотом государства. Не всегда удавалось избежать проблем с гражданской полицией, но наработался опыт противостояния, и я твёрдо верил, что полицейские не имеют права как-либо притеснять солдат. Своим солдатам я изо дня в день твердил о том, что нельзя поддаваться полицейским, если те злоупотребляют властью!

Однажды в газете «Тэджон Дейли» появилась статья о солдатах, которые якобы нарушают дисциплину и вообще ведут себя непристойно во время увольнительных. Я провёл тщательное расследование – всё написанное оказалось выдумкой. Сразу обратился в газету с просьбой опубликовать опровержение, но мою просьбу проигнорировали. Тогда я вызвал тех солдат, о которых написали в газете, дал им задание найти главного редактора газеты и привести к нам в полк. Мои парни кипели от ярости. Я приказал держать себя в руках: с головы редактора и волосок не должен был упасть. Мы должны опровергнуть злые слухи, а не подливать масла в огонь.

Редактора газеты нашли и привезли к нам в часть. Я построил всех солдат. Вывел редактора, прочитал статью из его газеты, а потом сообщил результаты моего расследования и предъявил доказательства невиновности солдат. После этого потребовал, чтобы редактор извинился перед всеми солдатами нашего полка. У него не было выбора – извинился. Но перед этим, наверное, он успел попрощаться с жизнью. После этого случая газетчики тщательно проверяли факты перед тем, как публиковать их…

Мой полк быстро разрастался. Нам даже пришлось переехать из старой казармы – не хватало места для всех служащих. Долго подыскивали помещение, и в итоге я присмотрел здание, которое когда-то принадлежало руководству японской армии. Однако американские советники запретили туда переезжать. Ладно… Нашёл другое помещение и стал потихоньку перевозить солдат на новое место. Решение бюрократических вопросов, как мы знаем, может затянуться на весьма длительный срок. А у меня не было времени – солдатам нужно где-то спать.

Военное руководство было в ярости, когда узнало, что я перевёл полк в другое место без соответствующего соглашения. Разъярённый американский советник приказал явиться к нему в кабинет. Злость его была до небес. Он орал, что он главный и поэтому такие вопросы не должны решаться без его участия. Я, в свою очередь, напомнил, что он всего лишь советник, а вся ответственность за полк лежит на мне. Я – кореец и знаю, что лучше для моих людей. Мы спорили с пеной у рта, когда он вдруг достал пистолет и направил на меня.

– Немедленно вернуть полк на прежнее место! – прошипел советник.

У него был наготове пистолет, я сжимал кулаки. Но… Разум возобладал. Этот поединок не мог кончиться ничем хорошим ни для одного из нас. Не могу сказать, что мы разошлись мирно, но мы не совершили ничего непоправимого. У корейцев есть пословица: «Безумец может одолеть тигра». Так и мой кулак, кулак маленького гражданина маленькой страны, смог запугать вооружённого представителя «супердержавы».

Да, мне не нравился существующий порядок в армии. И я приказал своим солдатам обращаться к американским советникам «Бо Цва Хван», что в переводе с корейского означает «помощник». По моему разумению, советник должен быть моим помощником, а не наоборот. Действующий советник догадывался, что дело нечисто, но поскольку совершенно не знал наш язык, то не мог понять, что на самом деле означает «Бо Цва Хван»…

Осенью 1947 нашего американского советника, младшего лейтенанта Педри, демобилизовали и отправили в США. Он зашёл ко мне попрощаться.

– Я уверен, придёт день – и вы будете генералом, – сказал он. – И верю, что когда-нибудь мы снова встретимся!

Забегая вперёд, скажу, что мы действительно встретились с советником тридцать два года спустя. Он сам разыскал меня, когда я жил в одном тихом местечке в Канаде, позвонил и предложил встретиться. У американцев много недостатков, но надо признать – ребята они незлопамятные.

В 1946 году в Тэгу вспыхнул бунт. Я отправил два взвода на подавление беспорядков, ответственным назначил младшего лейтенанта Хой Гэб Чжуна. Он был очень рассудительным и осторожным офицером, как раз таким, чтобы не «наломать дров». Через пару недель он отправил донесение, что справиться с бунтовщиками не получается, а гражданская полиция и вообще все представители системы правосудия отказались от сотрудничества. Всё это происходило до того, как сформировали корейское правительство. Военные, полиция и судебная система действовали разрозненно, что только усугубляло ситуацию. Однажды даже подожгли здание суда… Скандал получился невероятный!

Мне приказали разобраться в случившемся и наказать виновных по всей строгости. Я категорически отказался выполнять приказ. И тогда главный прокурор Верховного суда Ким Бюн Ро лично приехал в Тэджон, чтобы разобраться. Меня вызвали для разговора в кабинет губернатора. Предварительно мне рекомендовали соглашаться с прокурором и не перечить.

Когда я прибыл к губернатору, там уже были шеф полиции и главный прокурор. Нас представили друг другу – и началось… Главный прокурор на повышенных тонах потребовал объяснить, как всё произошло. Шеф полиции начал было что-то говорить, но я перебил. Объяснил, что знаю больше всех о поджоге, что проводил детальное расследование и могу восстановить картину поминутно.

– Недопонимание возникло из-за необъективного полицейского расследования и предвзятого судебного решения, – подвёл я черту под своим спичем. И подчеркнул, что нельзя взваливать ответственность за несовершенство целой системы на простых людей. В данном случае на солдатах просто решили отыграться, сделать крайними. Куда бы они ни обращались, они нигде не могли найти справедливость. Поджог здания суда – это, конечно, безобразие, но для высшего руководства это сигнал: что-то идёт не так.

После моего выступления шеф полиции отвернулся, махнул рукой… Но в итоге главный прокурор закрыл дело в отношении моих солдат и приказал открыть дело в отношении должностных лиц полиции и суда.

Если пьяный упадёт с лошади, он, может быть, поцарапается, но вряд ли погибнет. Причина в том, что его затуманенный разум не чувствует опасности. Как тот пьяница, я был крайне взволнован из-за ситуации с моими солдатами, и мой разум не осознавал, что мне самому грозила гибель. И пронесло!

Конфликт между гражданской и военной полицией перерастал в ожесточённую вражду. По всей стране вспыхивало столько потасовок, что это создавало большую проблему. Общаться с управлением гражданской полиции становилось всё труднее и труднее. Но нет худа без добра – именно давление со стороны полиции сплотило наши ряды. Мои солдаты горой стояли друг за друга!

Однажды жарким летним днём я получил телеграмму из штаба. Сообщали, что в полк с проверкой едет сам полковник Сон Хо Сун. Его погоны совсем новенькие, поэтому он относился к службе весьма ревностно. Для встречи полковника я выстроил на тренировочном поле весь полк. Сон Хо Сун обладал харизмой и мастерством оратора. Его речь, которую он произнёс перед солдатами, была краткой, но яркой и запоминающейся. Через пару недель после тщательной проверки нашего полка он назначил меня сотрудником разведки Главного управления. Мне предстояло покинуть Тэджон, к которому я успел привязаться…

Штаб-квартира Главного управления располагалась в Сеуле. Но в самом управлении царил бардак. В своём полку я уже привык к чёткому кругу обязанностей, поэтому это меня раздражало.

– Какого чёрта меня вытащили из Тэджона? Что мне тут делать, когда вы сами не знаете, чего хотите? – возмущался я.

Полковник Сон Хо Сун терпеливо объяснял, что им необходим человек, который может противостоять сеульской полиции. И этот человек – Чой Хон Хи. Если человек не хочет неприятностей, не нужно искать славы. Я всегда мог постоять за себя и за вверенный мне полк, я не поддавался давлению, а воспринимал его как вызов, я никогда не боялся ни грязной драки, ни честного боя.

Конечно, статус сотрудника Главного управления подразумевал определённые привилегии, да и вообще почётно. Но я чувствовал себя не в своей тарелке. Я не знал даже элементарных основ военной разведки, но был полностью связан по рукам и ногам руководством и контролем американских советников. Как мне это всё не нравилось… Как говорил знаменитый китайский политик Су Рин: «Лучше быть головой курицы, чем задом коровы».

Однажды утром узнал, что нашего сержанта избил офицер гражданской полиции. В штабе ситуацию восприняли как личное оскорбление, тем более что наш боец получил серьёзные травмы. Созвали внеочередное заседание, на котором мне поручили разобраться и представить полный отчёт. Такое решение полностью совпадало с принципом единоборств: «Нападай молниеносно, иначе атака не сработает». После заседания отправился на место событий. Вместе со мной поехал капитан Ра Сунн Ха – он мог пригодиться для более объективного разбирательства.

В полицейском участке мы застали диспетчера, которому я учинил допрос.

– А ну, говори, кто избил нашего сержанта?

– Я, – ответил он.

Мы переглянулись. Очевидно, нас решили запутать. Тем не менее диспетчер тупо твердил, мол, именно он напал на сержанта.

Мы отправились в полицейское управление.

– Вы должны немедленно отстранить от службы диспетчера! – заявили мы шефу полиции.

– С какой стати?

– Служащий диспетчерской службы признался в избиении сержанта военной полиции!

– Он пошутил, – улыбнулся шеф.

– В таком случае вам тоже стоит подать рапорт об увольнении!

– Слушайте… – поморщился полицейский начальник. – Идите уже отсюда… Не мешайте работать.

И выставил из своего кабинета. Нам так не хватало полномочий!

Я решил искать правду в Национальном полицейском бюро. В то время его возглавлял Чанг Тхэк Санг, который считался одним из самых влиятельных лиц в Корее. Он не просто управлял корейской полицией, был её сердцем и мозгом одновременно. Мне пришлось пройти через многочисленную охрану, чтобы попасть к его заместителю. Разговор сразу пошёл на повышенных тонах. Я вновь потребовал уволить полицейского шефа, сотрудники которого избили нашего сержанта. А заодно всех, кто покрывает такой низкий поступок.

Заместитель начальника Национального полицейского бюро выглядел растерянным. Сказал, что лично он не имеет никаких полномочий принимать такие решения, и предложил пройти в кабинет Чанг Тхэк Санга. Мы с капитаном Ра Сунн Ха заняли позицию возле кабинета. Не знаю, как Чанг Тхэк Сангу доложили о нашем деле, но вскоре мы услышали его вопли.

– Кто смеет требовать такое? – орал он.

Чанг Тхэк Санг выбежал из своего кабинета с пистолетом в руке. Его заместитель указал на нас. Меня так взбесила его надменная физиономия!

– Ты сам кто такой? Как смеешь ты разговаривать подобным образом? – заорал ему. – Я пришёл поговорить с тобой как мужик с мужиком! Ты убегаешь, потому что боишься спорить и драться! Трус поганый!

Набежало человек десять охраны. Численное преимущество на их стороне, но я был настолько зол, что они побоялись даже приблизиться. Чанг Тхэк Санг ушёл, даже не взглянув в мою сторону…

Мы вернулись к себе в штаб. На душе было паршиво… Во-первых, проблема оставалась нерешённой. Во-вторых, одно только воспоминание о том, что пришлось вытерпеть, вызывало во мне ярость. Холодное, высокомерное отношение полицейских, особенно их главного шефа, было унизительным. Что делать? Мы долго совещались с капитаном Ра Сунн Ха. И вдруг возникла мысль попросить помощи у американцев: мы принялись сочинять докладную в министерство обороны на имя главного советника США полковника Прайса. Документ требовалось написать по-английски. После академии я долгое время не практиковал язык, так что возникли некоторые сложности.

В общем, мы битый час возились с текстом, пытаясь как можно более логично и понятно донести мысль. Потом печатали докладную на машинке. Тоже целая история, особенно если не знаешь расположение английского алфавита на клавиатуре… Когда документ был готов, я сам понёс его в министерство обороны. Секретарь министерства генерал Ли Джунг Джан принял меня чрезвычайно холодно. Взял докладную, прочитал, завизировал по форме. Потом набрал побольше воздуха и начал:

– Тон, в котором вы разговариваете со старшими по званию, как и ваше поведение, недопустимы!

Я не мог понять, о чём это он толкует. Оказывается, пока мы возились с докладной, в министерстве побывал Чанг Тхэк Санг. Он обвинил меня чуть ли не в вооружённом нападении на него.

– Вы недостойны занимать вашу должность!

На моё счастье, в приёмной присутствовал ещё один генерал – тогда я не знал его имени. Позднее он стал значительной политической фигурой и уважаемым человеком. Звали его Ли Хен Кенг. Неожиданно он вступился за меня, сказав, что шеф бюро Чанг Тхэк Санг известен высокомерным отношением к людям. К тому же, по словам Ли Хен Кенга, шеф бюро постоянно нелестно отзывается об армии и военных людях вообще. Секретарь поджал губы и, пообещав, что направит мою докладную куда следует, попрощался со мной.

Таким образом, главный американский советник получил сразу две докладные – и в обеих требования уволить сотрудников. Надо отдать должное американцам: они объективно проверили факты и в итоге не приняли ни одну из сторон. Это оказалось мудрым решением. Главный советник США настаивал на примирении сторон. Он считал, что конфликт должен стать началом сотрудничества армии и полиции на государственном уровне. Начались длительные переговоры между Генеральным правительственным штабом и Национальным полицейским бюро. После ожесточённых споров, взаимных обвинений и претензий был подписан ряд важных соглашений. Наконец-то!

В финале американцы организовали небольшой банкет, чтобы спорщики могли снять напряжение в неформальной обстановке. За столом мы с Чангом оказались рядом. Поначалу исподлобья поглядывали друг на друга. Но после пары рюмочек атмосфера разрядилась. Меня понесло петь, я несколько раз выступил на сцене. Все собравшиеся подпевали и проводили меня со сцены бурными аплодисментами. Мы разговорились с Чангом – и о чудо! Он оказался очень интересным собеседником с отличным чувством юмора, богатым жизненным и политическим опытом. А он признался, что никогда ещё не встречал такого безрассудного смельчака, как я.

На работе я познакомился с майором по имени Ким Чен Гап. Он служил в штабе и одновременно учился в Военной полицейской академии Сеула. Он часто рассказывал о студентах, о мероприятиях и экзаменах. Я всегда был неравнодушен к подобной тематике, и его рассказы занимали меня.

– Ты знаешь, я хвастаюсь перед студентами нашим знакомством, – однажды признался Чен. – Говорю им, что знаю лучшего на свете мастера по каратэ. Все умирают от любопытства и хотят тебя увидеть.

Я опешил. Да, я тренировался, но привык, что люди воспринимают меня как командира, военного, а не как практикующего мастера.

– Ну хорошо… – согласился.

После рабочего дня меня встретили майор Чен и директор академии. И сразу стали просить поехать с ними в академию, чтобы познакомиться со студентами. Ким Чен Гап сказал: требуется доказать, что я вообще существую. Чен так много про меня наговорил, что сначала среди студентов обо мне ходили легенды, а потом все засомневались, не выдумал ли меня майор. Пришлось ехать…

Когда мы подъехали к академии, нас встречала толпа студентов и преподавателей. Я вышел из машины, и все принялись аплодировать. Можно было, конечно, произнести какую-нибудь речь, поговорить со студентами о планах, проблемах и тому подобной казёнщине… Но от меня явно ждали другого. Тогда я снял куртку, рубашку и обувь. Вкратце описал характерные особенности и технику каратэ, минут десять демонстрировал стойки и удары. Разумеется, молодым людям, студентам, больше всего понравились удары, с помощью которых можно разбить черепицу или доску. Они в прямом смысле завыли от восторга, когда ударом ладони я сломал доску пополам.

Ребята не хотели расходиться и просили продолжить обучение. Я же пытался втолковать, что никакое это не обучение. И если кто-то действительно желает учиться, то придётся учиться в практическом смысле.

– Есть желающие проверить, как работает боевое искусство? – спросил я.

Трое парней вызвались участвовать в поединке. Высокие, крепкие, уверенные в себе – похоже, им часто приходилось драться. Перед поединком я предупредил, что не собираюсь биться в полную силу. Мы договорились, что драться будем честно, но мой решающий удар будет в сантиметре от противника. Таким образом я смогу продемонстрировать, что могло случиться в реальной ситуации… В начале поединка я занял оборонительную позицию, позволив противникам нападать на меня. Удары я легко блокировал или уворачивался. Спустя три минуты я продемонстрировал, как мог бы нанести решающий удар одному, другому и третьему сопернику.

Зрители были в восторге. Они аплодировали мне и скандировали: «Корейский майор номер один! Корейский майор номер один!» Больше всех радовался мой сослуживец Ким Чен Гап. Во-первых, он доказал всем, что такой майор действительно существует. Во-вторых, он понимал, что после того, что после демонстрации в академии, он будет пользоваться большим авторитетом как друг Майора номер один. Так и случилось. Хочу отметить, что он тоже не остался передо мной в долгу: за время нашей нелёгкой службы я не раз обращался к нему за помощью. Он ни разу не отказал мне, и я всегда мог рассчитывать на поддержку американской военной полиции, в которой после академии служил Ким Чен Гап.

Стояла прекрасная корейская осень. Солнечный денёк, чистое небо, ни облачка. В этот чудесный день я возвращался пешком с работы – не хотелось брать машину. Было так хорошо! Каждая минутка осеннего дня дарила наслаждение. Проходя мимо театра Су До, я увидел огромную очередь возле касс – большущую толпу, хвост которой вылез на проезжую часть. Я подошёл ближе, прочитал афишу. Судя по времени на афише, представление давно началось, но люди не думали расходиться. Серьёзного вида охранники пытались сдержать натиск толпы. Но некоторым всё-таки удалось просочиться в театр. Всё это казалось сумасшествием. Неужели театральная постановка того стоила?

В толпе находились и солдаты – они, по всей видимости, находились в увольнительной. Те тоже возмущались, пытались проникнуть внутрь. Некоторые размахивали билетами. Охрана грубо отшила их, мол, бритой солдатне даже с билетами нечего делать в приличном месте. Началась драка…

Я встал прямо посреди схватки, заорал:

– Приказываю прекратить!

И действительно, дерущиеся застыли.

– Открыть немедленно двери театра!

Когда я работал в центральном государственном штабе, работа обязывала выглядеть солидно – возможно, поэтому охранники восприняли мой крик как приказ и впустили внутрь. Опомнившись, охрана попросила предъявить документы. В ответ я напомнил, что театр – культурное место, а не режимный объект. И здесь требуется любовь к искусству, а не какие-то корочки. Выслушав такое, охранники пригрозили, что если я не представлюсь, они выставят меня силой.

– В самом деле? – удивился я. – Представьте, я обычный гражданин нового корейского государства, и мне очень не нравится то, что здесь происходит. Имейте в виду: нападение я буду рассматривать как покушение на должностное лицо во время выполнения служебных обязанностей. Мы сражались не за то, чтобы процветала какая-то кучка знати. Мы хотели, чтобы всем людям, независимо от их родословной, финансового положения и связей, хорошо жилось в нашем обществе. Нас так долго угнетали японцы. И что теперь? Нас будут притеснять свои же?

Охранники с удивлением слушали мою лекцию.

– Знаете ли вы, благодаря кому вы спокойно спите, благодаря кому можете заниматься необременительной работой? – продолжал я. – Солдаты, над которыми вы сейчас потешались, день и ночь охраняют ваш покой и сон. Благодаря этим солдатам такой театр и существует! Более того, благодаря армии и в первую очередь благодаря простым солдатам корейское искусство в целом получило право быть и развиваться. А вы гоните их из театра с позором! Вы должны принимать их как почётных граждан Кореи!

В этот момент я так расчувствовался, что вынул карманный ножик и со всей силы вонзил в деревянную колонну театра. Охранники, наверное, подумали, что я псих. Но после этого они, не сговариваясь, открыли дверь и впустили внутрь всех солдат. Я сам проверил, у кого были билеты, а затем вежливо попросил пройти в зал. Остальных я выстроил в шеренгу и отчитал: мол, лезут в театр, не имея на это права.

Пристыдив солдат как следует, отослал их с глаз долой, а сам отправился к директору театра. Театром заведовал мистер Чанг Хонг. У нас получился обстоятельный разговор. А потом я ещё какое-то время присматривал, что там происходит…

Как-то меня отправили с проверкой в канцелярию второго полка в Тэджоне, которым командовал полковник Ким Чен Сук. В Генштаб поступила информация, что человек увлёкся левой идеологией. Полковник в своё время окончил японскую военную академию и был грамотным руководителем. Но хороший ли он наставник для своих солдат? В этом предстояло разобраться.

Когда я прибыл, для меня приготовили щедрый стол. Мы перекусили, хорошенечко выпили. Надо признать, Ким Чен Сук умел всё обставить красиво и поднимал рюмку за рюмкой под весёлые тосты и поговорки. Я не отставал, следуя поговорке: «Если хочешь по-настоящему узнать человека – выпей с ним». На самом деле пьянка имела стратегический смысл. Я был уверен, что пью, чтобы побольше разузнать о полковнике, посмотреть, как он будет себя вести в нетрезвом состоянии. А хмельные разговоры всегда ведут к обсуждению правды – на это я и рассчитывал. Но с каждой рюмкой понимал, что хмелею больше Кима. И, скорее всего, он узнает обо мне больше, чем нужно…

Откуда-то явилась прекрасная девушка Мэри – близкая подруга Кима, мгновенно окружила нас смехом и прекрасным настроением. Мэри нисколько не смущало то, что Ким Чен Сук изрядно напился. Она с удовольствием подливала и ему, и мне. Это последнее, что я помню из того вечера… Отрубился я на диване в канцелярии.

Наутро, едва я продрал глаза, ко мне явился Ким.

– Ну что? – потирал он ладони. – Продолжим банкет?

И повёл в соседний кабинет, где опять был накрыт богатый стол. Та же прекрасная Мэри поднесла нам по рюмочке.

– Стоп! – сказал я. – Больше никаких банкетов…

Вы уже знаете, друзья, меня легко можно напоить, когда на душе у меня хорошо. Но когда что-то тревожит, напоить меня невозможно. Похоже, здесь есть о чём тревожиться…

Ким Чен Сук пригорюнился. Разумеется, он хотел, чтобы мы прокутили всё время проверки, а потом я составил приличный отчёт. Плотно позавтракав, я приступил к проверке. К слову, ничего особенного не обнаружил и уезжал с лёгким сердцем. Мы славно покутили, и никто не нарушил своих обязательств. Но много позже его всё-таки расстреляли – за приверженность коммунистическим идеям…

Мне не нравился ход моей карьеры. С одной стороны, сотрудник разведки – это престижно. Но с другой – разведчик из меня так себе. Такие понятия, как «область разведки», «стратегическая информация», «сбор информации для ведения военных действий», для меня пустой звук. Я не умел оценивать ситуацию в целом, не параноил по поводу контрразведки, не продумывал каждое действие на пять шагов вперёд. Качественные проверки в рядах армии и взаимоотношения армии и государства – вот что меня заботило.

Конфликты между полицией и армией ещё не прекратились полностью, но взаимодействие уже более или менее походило на сотрудничество. Однако появилась новая болевая точка – противостояние между министерством обороны и Генеральным штабом армии. Ведомства делили полномочия, а служащие, как обычно, становились крайними. Поскольку я отвечал за связи с общественностью, то для работников нашего учреждения разработал специальный значок. По моему разумению, знак должен отражать единство между управленческим аппаратом и армией.

Мой значок появился первым в армии. И, конечно, по его поводу разгорелись споры. Каждой детали значка я придал своё значение. Синий цвет обозначал мир, треугольник – Корейский полуостров. В самом центре треугольника большая звезда: она обозначала генеральное командование. Маленькие белые звёздочки символизировали наших людей, которые любят носить светлую одежду. Между маленькими звёздочками – белая лента как символ нашей армии, которая оберегает людей и всегда с народом. Кроме того, я оформил большой плакат на здании Главного штаба, где иероглифами написал: «Я вернулся в свою страну!»

Я был абсолютно уверен, что подобная символика способствует укреплению чувства патриотизма. Многие считали, что иногда я перегибаю палку – например, за то, что продвигаю по службе истинных корейцев, а не тех, кто при японцах жил хорошо. Я открыто давал понять, что никогда не поддержу прояпонские настроения, а тех, кто скучал по порядкам Японской империи, увольнял без промедления…

Как-то чудесным осенним днём 1947 года решил заскочить в один сеульский ресторанчик. Как только вошёл внутрь, меня окружили официанты. Вежливо поприветствовали, помогли раздеться, взяли у меня фуражку и проводили за свободный столик.

– Что за дела? – завопил кто-то из зала. – Чего вы там возитесь с ним? Это всего лишь майор!

Я обернулся. За одним столиком сидела компания дородных подвыпивших мужиков. Они разглядывали меня и, похоже, были готовы к конфликту. Я подошёл к их столику, подсел к ним, зажёг сигарету и принялся разглядывать наглецов. Эти идиоты продолжали веселиться – посмеивались надо мной, отпускали в мой адрес откровенно грубые шуточки.

– Я хотел бы представиться, чтобы в будущем вы знали, с кем имеете дело, – сказал им. – Да, я действительно простой майор. А фамилия моя Чой. Запомните её, джентльмены!

После этого я затушил сигарету и резко схватил за шиворот того, кто сидел ко мне ближе всех, без лишних слов поволок его к выходу. Его дружки опешили. Скорее всего, их поразило, с какой лёгкостью я смог выпихнуть из заведения такого здоровяка. Я швырнул его на асфальт и, пока он приходил в себя, вернулся к остальным. Тех уже и след простыл… Я ухмыльнулся, сел за свободный столик и заказал себе выпивку. О да, я был доволен собой! Уже не взрывался, как пацан, по любому поводу – учился вести себя достойно и рассудительно даже в конфликтных ситуациях.

Позднее официантка принесла бутылку хорошего вина. Сказала, что вино от одного посетителя заведения, который решил уйти пораньше и хотел бы извиниться за недостойное поведение. К вину прилагалась визитная карточка: «Чо Су Ха, преподаватель дзюдо. Профессиональная школа полиции». Я расспросил официантку об этом человеке. Он был постоянным посетителем этого заведения, из той самой компании, которая цеплялась ко мне в начале вечера. Вспомнил этого «преподавателя» – и улыбнулся.

Вражда между министерством обороны и Главным штабом армии накалилась до предела: все хотели получить как можно больше власти. Министерство обороны контролировало не только всю действующую армию, но и полицейские структуры страны. Естественно, министерство несло ответственность и за все военные поставки. Главный штаб армии, по сути, оказался подчинённой организацией, не обладающей особыми полномочиями. В штабе была необходимость только во время военных действий. Всем понятно, что в мирное время штаб армии – лишняя структура. Ирония в том, что штаб укомплектован первоклассными сотрудниками, а они-то как раз необходимы нашей стране.

В то время главными американскими советниками были полковник Прайс, который целиком и полностью поддерживал министерство обороны, и лейтенант-полковник Барос, защищавший интересы штаба, – цапались они постоянно. Существовало единственное решение проблемы – чётко разделить обязанности и полномочия двух структур. Благодаря неимоверным усилиям обеих сторон наконец было достигнуто соглашение о разделении обязанностей. Обязанности по сохранению порядка и мира в государстве, охрана рубежей страны, контроль внутриполитической жизни страны возложили на министерство обороны. Главному штабу армии предстояло взять на себя административную работу.

Самый лакомый кусок – интендантство. В любом государстве нет ничего более экономически выгодного, чем снабжение армии. За поставки развернулась натурально война. На должность ответственного офицера претендовали все корейские военнослужащие. Но каково же было удивление, когда должность занял американец – майор Марш. Решение выглядело особенно несправедливым, так как конкретно за меня голосовали все высокопоставленные корейцы. Мою ярость было не унять! Я ворвался в кабинет майора Марша и устроил там драку. Нас быстро разняли, но я успел как следует врезать и Маршу, и ещё нескольким его офицерам.

Меня взяли под арест. Однако у меня оказалось много сторонников, поэтому судить меня как простого солдата не вышло. После недолгих разбирательств я получил выговор и вернулся к своим обязанностям. И вскоре – представьте себе! – меня назначили помощником того самого майора Марша, который отвечал за поставки в армии.

В 1948 году Южная Корея получила поддержку ООН и сформировала собственное правительство. В этом же году военную полицию переименовали в национальную армию. Затем последовала отставка генерала министерства обороны Ю Донг Рю. Генерал Ю был любимцем народа, известным патриотом. Он начинал карьеру в маленьком, тогда ещё провинциальном, правительстве Шанхая в Китае. Опытный правитель, он по праву занимал своё место в министерстве обороны. Его сменил основатель движения молодёжных патриотических клубов генерал Ли Бум Сук.

Вскоре после инаугурации новый премьер-министр переименовал министерство обороны в министерство национальной обороны. Из-за непримиримых разногласий снял с поста генерала Сонг Сан Хо, а на его место назначил полковника Че Бьюнг Дага. В руках полковника Че оказалась вся власть в армии. Сначала убрали старого и опытного полковника Ли Юнг Джана, выслав в самый отдалённый край Корейского полуострова. Меня собирались убрать следующим, поскольку я был правой рукой генерала Сонг Сан Хо и контролировал финансы целой армии. Я руководил логистикой, закупками, заготовкой боеприпасов и медицинскими поставками. Но теперь я знал все ходы и выходы, и меня не так-то легко было вышвырнуть. Мне доверяли американские советники, и не было никакого официального повода для моей отставки.

Со мной стали бороться с помощью клеветы и дурацких небылиц. Однажды возле дверей кабинета случайно услышал разговор американского советника с каким-то корейцем – беседа шла на ломаном английском. Я невольно прислушался к разговору и вдруг услышал своё имя. Оказывается, в кабинете советника был Бэ Сан Хек, главный помощник полковника Че. Английский у него ужасный, но я смог разобрать, о чём он там толкует. Мерзавец говорил, что мне нельзя доверять, потому что я ненастоящий кореец. Я, видите ли, выходец с севера, поэтому относиться серьёзно ко мне не следует и уж тем более не следует доверять никаких финансовых дел. Какая наглость!

Я сразу рванул дверь. Заорал, что Бэ Сан Хек, как и генерал Че, вообще-то тоже родом из Северной Кореи. Там они были голодранцами каких свет не видывал, а сейчас ведут себя так, словно всегда были представителями корейской аристократии. А благодаря кому они занимают такие должности? Благодаря кому их жизнь так изменилась? Благодаря таким, как я! Благодаря образованным людям, которым пришлось с оружием в руках отвоёвывать свободу. Бэ Сан Хек припомнил мне службу в японской армии – а я напомнил, как мы боролись против того, чтобы служить у японцев. И подчеркнул, что всё, что делали я и мои товарищи, было на благо нашей страны, а не ради личной выгоды.

В кабинете советника я отчаянно отстаивал свою правоту. Но когда вернулся домой, моя уверенность куда-то делась – я понимал, что с этими людьми не сработаться. Совершенно другая власть, со своими порядками и законами. Полковник Че пустил в ход все связи и полномочия, чтобы убрать меня с пути. Я упирался, но, как говорится в старинной корейской пословице, «того, кто держит в руках меч, голыми руками не возьмёшь». К тому времени я сделал отличную карьеру, но у меня не было возможностей противостоять генералу Че. По причине несоблюдения субординации меня понизили в должности и назначили начальником штаба в новообразованном военном подразделении у чёрта на куличках, в Хёнг-Ден По.

Даже не представляете, какая обида душила меня… Разве я мало сделал для становления государства? Столько конфликтов пришлось преодолеть! Мне постоянно угрожали, я боролся с несправедливостью, стяжательством, хамством. Я побеждал, но разве я присваивал себе результаты победы? Разве наживался? Всё делалось для моей страны, для людей. И что в итоге? Иногда мне было себя откровенно жалко…

В армии разгорелась нешуточная борьба за власть. И временами она перерастала в войну, на которой все средства хороши. На моё место много желающих: чего только не выдумывали, чтобы сместить… Сначала распускали слухи, будто наживаюсь на армейских поставках. Затем пытались уличить во взяточничестве. Даже присылали подставных людей, провоцировали «выгодными предложениями». Этому я положил конец, однажды намылив шею подобному визитёру.

Как-то вечером обнаружил в своей комнате большую коробку с костюмной тканью. Пощупал – материал высочайшего качества. Поразмыслив, вызвал своего подчинённого Ким Ван Йонга, чтобы узнать, что происходит. И тот рассказал, что ему тоже прислали посылку – с прекрасными изделиями из меди. Ясно: кто-то пытается нас подкупить. Я распорядился отправить всё обратно, а потом собрал совещание, чтобы предупредить подчинённых о подобных провокациях. И дал понять, что с теми, кто решит воспользоваться взяткой любого типа, разговор будет коротким…

Чтобы избежать провокаций, я перестал встречаться с поставщиками в ресторанах и кафе – только в моём кабинете в присутствии секретаря или стенографиста. Сделки только открытые, с сертифицированным товаром, я следил, чтобы в документах всё тютелька в тютельку. Понятное дело, я оказался неудобным человеком для мошенников в государственных мундирах. Я предполагал, что меня попытаются как-то подставить, но причиной моего понижения по службе оказалась самая обыкновенная холодная лапша…

Как вы помните, в молодости я был бесшабашным человеком и безрассудно ввязывался во всякие споры и состязания. Кто больше всех съест или выпьет – излюбленный предмет подобных споров. Я с детства привык к лапше, особенно любил гречневую. Став государственным чиновником, не изменил своих привычек и в ресторанах обычно заказывал двойную, а то и тройную порцию. Во время застолий я в первую очередь всегда принимался за лапшу. Каждый офицер знал о моём пристрастии к лапше – над этим посмеивались, даже сочиняли анекдоты. Вскоре слух докатился и до министерства национальной обороны: возможно, генерал Че тоже обожал эту лапшу. Каким-то образом организовался шуточный турнир по поеданию лапши. Сейчас-то, конечно, это кажется идиотизмом, но в то время оба участника мечтали только о победе.

Все знали, что у меня весьма непростые отношения с генералом Че: разные взгляды на управление в армии, разное воспитание, да и телосложением непохожи. Поэтому шуточное состязание привлекло так много внимания. В день поединка в ресторане, где подавали холодную лапшу, яблоку негде было упасть – присутствовали даже высшие чины. Перед началом поединка мы обговорили правила: никаких перерывов и пауз во время еды; бульон можно не допивать; на то, чтобы съесть тарелку лапши, выделяется только пять минут, и минута на замену блюда; проигравший оплачивает счёт.

Это было забавное зрелище! Генерал, в котором килограммов сто веса, и я – лилипут по сравнению с ним… Первые три порции одолели без труда. Четвёртую тарелку генерал уже ел без особого удовольствия, а на шестой ему стало откровенно плохо. Заметив это, я расслабился. Я был уверен, что шестая миска будет последней, и оказался прав! Он попытался запихнуть в себя седьмую, но безуспешно. Тогда он отложил палочки, наблюдая, как я уплетаю седьмую, а затем и восьмую тарелку. Когда я заказал девятую, генерал сказал: «Ладно, ты выиграл». Встал и вышел из ресторана.

Сколько было разговоров после этого! Казалось, «поединок» обсуждали все, и с каждым днём он обрастал новыми подробностями и деталями. Некоторые даже просили повторить моё «выступление» на бис. Лейтенант-полковник Чой Дак Шин, который в то время командовал вторым полком в Тэджоне, специально приехал и назначил встречу, чтобы убедиться, что разговоры о лапше – не простые сплетни. И тоже был поражён, когда я с удовольствием продемонстрировал свои «способности».

У нас в деревне говорили так: «У любого корейца есть дополнительный желудок для лапши». При случае я доказывал правдивость старой поговорки…

Смешно, но генерал Че не смог простить мне поражения в шуточном состязании. Конечно, он недолюбливал меня по многим причинам, но разговоры о поединке стали последней каплей. Его приспешники стали обвинять меня в неуважительном отношении к старшим по званию. Ко мне оказалось непросто придраться по службе – даже форма всегда идеально отутюжена, обувь начищена до блеска. И тогда принялись критиковать за неуважение к старшим по званию. Корейцы говорят, что есть три добродетели: звание, возраст и достоинство. Я же полагал, что достоинство человека является первостепенным, а возраст, и уж тем более звания, не так важны. И относился с презрением к людям, которые выше меня по рангу, но при этом не обладают элементарной порядочностью…

На следующий день после «состязания» в ресторане генерал вызвал к себе капитана Ли, который и организовал всё это. Капитан получил нагоняй, а под меня стали копать, чтобы убрать с пути. Конечно, я понимал, в чём дело, – только ленивый не шутил по поводу проигрыша Че. Естественно, это раздражало генерала, и я был уверен: он сто раз пожалел, что связался со мной.

Несколько раз генерал Че присылал в наш штаб капитана Ли с официальными инструкциями. А на словах передавалось: если я буду сговорчивее и соглашусь работать на условиях генерала, то он подумает, чтобы снова предоставить мне солидную должность. Но я категорически отказался от подобных предложений. Целью моей работы всегда была сама работа, а не то, что я могу за неё получить. Хёнг-Ден По, так Хёнг-Ден По! На самом деле в моём новом положении оказалась масса преимуществ. Во-первых, я мог отдохнуть от политических игр, баталий и постоянного напряжения. Жизнь моя стала спокойной и размеренной. Во-вторых, мне выделили небольшие отдельные апартаменты недалеко от штаба, куда я мог приглашать друзей и веселиться с ними. Ура!

Однажды июньским вечером я играл в теннис со своими офицерами и вдруг увидел рядом с кортом полковника Чоя. Он прервал игру и подошёл к нам.

– Что привело вас сюда?

– А я с предложением, – улыбнулся полковник. – Тебя рекомендуют для учёбы в Соединённых Штатах.

Я был ошарашен… В то время я собирался жениться, даже присмотрел место, где мы с будущей женой могли бы обосноваться. Учёба, а тем более учёба за границей, не входила в мои планы. Но чем дольше я размышлял над предложением, тем заманчивее оно казалось. Я понимал, что второго шанса не будет. Долго взвешивал «за» и «против», советовался с друзьями, с невестой и в конце концов решил ехать.

Конечно, я всё сделал правильно. Если бы не поехал, то никогда не смог получить современного и актуального образования. К тому же во время моей учёбы в Штатах в Корее разразилось восстание, которое быстро переросло в войну. Левые наводнили Сеул, из тюрем выпустили коммунистов и сочувствующих элементов. Ко мне домой заявились с обыском, вынесли всё, что можно было вынести. Остался бы я жив, будь в это время в Сеуле? За два дня до отъезда меня и нескольких других офицеров, которые тоже должны ехать на учёбу в США, пригласили в резиденцию президента. Нам торжественно вручили стипендию от корейского правительства. Церемонию вела первая леди государства, госпожа Ли. Так трогательно! Позднее президента и его супругу обвинят в использовании государственных средств в личных интересах…

В начале июля я отправился на пристань Токио, чтобы сесть на лайнер «Мистер Патрик», отправляющийся в Сиэтл. Нас было пятеро: я, полковник Чой и офицеры из разных подразделений. К сожалению, к тому времени полковник Чой и я были понижены в званиях – результат политических игр, которыми развлекалось правительство. Мы стали простыми майорами, поэтому нас записали на базовый курс военной школы. В пути много читали, спорили, практиковали единоборства.

Как-то утром, когда на палубе уже было много отдыхающих, которые лениво лежали в шезлонгах и любовались на море, я решил заняться каратэ. Естественно, привлёк к себе внимание. Все взгляды сошлись на мне. Конечно, мне, молодому парню, это льстило. И я начал подпрыгивать, махать руками и ногами, чтобы произвести ещё больший эффект. Когда я, работая на публику, изображал высокий и точный удар ногой, мой башмак вдруг слетел с ноги и шлепнулся прямёхонько в Тихий океан. Какой стыд! Мало того, что опозорился перед своими зрителями, многие из которых хохотали от души, надо ещё как-то добраться до каюты. Представляете себе картину? Кореец в военной форме ковыляет по палубе в одном башмаке! Что делать? Я скинул второй башмак и, хорошенько размахнувшись, под аплодисменты и улюлюканье швырнул его за борт. Затем поспешно удалился с палубы и дня два старался тренироваться в безлюдных местах.

Спустя две недели утомительного путешествия корабль прибыл в Сиэтл. На пристани нас встретил связной офицер, отвёл в апартаменты для гостей. Он рассказал, что двоих из нас отправят учиться в академию пехотных войск, а троих распределят в артиллерийское училище. День после прибытия нам сделали свободным. Мы с полковником Чоем решили поужинать в ресторане. Но как только вышли на улицу, поняли, что осуществить наше намерение не так-то просто. Мы не знали, на какой улице находимся, не могли прочитать знаки и указатели – даже не понимали, есть ли поблизости ресторан.

Сначала просто шли куда глаза глядят. Такое ощущение, что находимся на другой планете… В итоге какой-то мужчина довёл нас до дверей ресторана. Заведение казалось первоклассным: посетители изысканно и дорого одеты, много семейных пар, мужчины в возрасте ужинают со своими дамами. Обстановка особенно непривычна, потому что многие ели в полном молчании, спокойно и неторопливо. Я же привык, что в Корее люди ходят в рестораны, чтобы в первую очередь пообщаться – довольно громко и шумно!

Меню, естественно, на английском, и это отдельное мучение! К примеру, если выбираешь яйца, то непременно должен уточнить, в каком виде их следует подать: варёными, жареными, в виде омлета… А если выбрал жареные, обязательно указать, с одной стороны обжаривать или с обеих. Даже если выбираешь просто варёные, то всё равно не легче – следует указать, сколько минут они должны вариться. Говорю же, мучение! С оплатой счёта тоже какой-то ребус… Есть рестораны, где плату оставляют прямо на столике, в других заведениях есть специальная стойка для оплаты счёта. И в отношении чаевых тоже варианты: зависят от статуса посетителя, от правил, которые устанавливает сам ресторан, в некоторых заведениях вообще не принято оставлять чаевые.

Расслабиться в тот вечер так и не удалось… Всё из-за этих сложностей! Мы старались с достоинством преодолевать «препятствия» в ресторане. Закончив с последним блюдом, решили не спрашивать у официанта, как расплатиться, а понаблюдать, как это делают другие. Я закурил сигарету и стал ждать, когда какая-нибудь пара решит покинуть ресторан. Долго же нам пришлось ждать… Позднее, уже пожив в Штатах, я узнал, что у американцев есть традиция – раз в неделю проводить время в ресторане. Это повод принарядиться, выйти в люди, сменить обстановку и неторопливо обсудить, что произошло за неделю. Ритуал на целый вечер…

Нам уже пора возвращаться в свои апартаменты, а пары всё сидели за столиками, жевали и пили, неспешно беседуя. Наконец одна семейная пара поднялась из-за стола. Они подошли к маленькой стойке, скрытой в глубине зала, расплатились и вышли. Мы скорее последовали их примеру. В ресторане мы вели себя чинно и степенно, но как только оказались на улице, на нас напал хохот. Столько нелепых ситуаций пришлось пережить за один вечер!

На следующий день мы уезжали из Сиэтла в Канзас на трансконтинентальном поезде. До этого мне приходилось перемещаться только в общих вагонах корейских поездов, которые, как известно, отличались отсутствием всякой гигиены. И теперь мы буквально онемели, оказавшись в вагоне международного класса… Шок! Ковровое покрытие начиналось прямо со ступенек. Так чисто и опрятно, что неловко ступать на такую красоту! В вагоне сидели человек десять. И самое непривычное – тишина… Мы заняли наши места, но меня не покидало чувство тревоги. Казалось, что-то не так… Я заметил в вагоне двух пассажирок, мать и дочь, и вспомнил: они путешествовали с нами на корабле! Они смотрели на меня, перешёптывались. Кажется, меня тоже узнали, даже подмигнули.

Поезд набирал скорость, а мы молча таращились в окно. К нам подошёл проводник, вежливо попросил следовать за ним. В этот момент казалось, что все смотрят так, будто мы обманом заняли места в первом классе, а на самом деле должны ехать эконом-классом… Проводник увёл нас в хвост состава, так же вежливо указал на наши новые места и удалился. Нам вполне понравились и новые места. Там были вращающиеся сиденья, которые позволяли смотреть в окно в любом направлении – такого я и представить не мог! К тому же в последнем вагоне окна были больше и шире, и мы, как зачарованные, разглядывали пейзажи за окном. Когда стемнело, к нам вновь подошёл проводник и попросил пересесть на другие места. Мы разволновались – вдруг с нашими билетами что-то не так? И тогда нам рассказали, что нас специально посадили в этот вагон с отличным обзором, пока персонал поезда готовил купе к ночному отдыху пассажиров. Мы были поражены!

Между тем купе оказалось высочайшего класса – пульмановский вагон. Сегодня, во времена высоких технологий, к такому уже привыкли, но в 1949 году кнопочное оборудование в повседневной жизни использовалось только в США. Конечно, мы и понятия не имели, что купе в пульмане нашпиговано разными кнопками, изобретёнными для повышения комфорта путешественников…

Едва расположились на ночь, опять пришёл проводник, поинтересовался, не желаем ли чего-нибудь. Мы переглянулись, удивились. Тогда он объяснил, что в купе имеется специальная кнопка для вызова персонала – возможно, кто-то из нас случайно её нажал. Мы извинились и вздохнули с облегчением, когда проводник ушёл. Представляю, какой деревенщиной он нас считал! Когда мы начали готовиться ко сну, откуда-то грянула громкая музыка. Мы снова переглянулись, но уже не удивились. Наверное, опять что-то случайно нажали… Полковник Чой восторженно повторял:

– Вот если бы в чудо-купе нашлись ещё туалет и умывальник, тогда всё было бы просто идеально!

Он вскочил, принялся ходить по купе, разглядывая каждую деталь невероятного помещения. Наконец плюхнулся на небольшой стульчик возле двери, а когда встал, сидение стула открылось, стульчик превратился в туалет, а затем появилась и раковина. Как будто нас услышал какой-то джинн и теперь спешил исполнять все желания.

Утром в вагоне я встретил человека, который тоже путешествовал с нами на корабле. Мы приветствовали друг друга, он пригласил меня к себе поболтать. Это было прекрасное купе. На полке я заметил постельное бельё, но, когда зашёл к нему в следующий раз, уже не увидел ни полки, ни постели – только жёсткие кресла. Каким удивительным образом всё менялось? Не понимаю…

Однажды утром мы с полковником отправились в вагон-ресторан. А когда вернулись, то не узнали наше купе. Номер наш, вещи на багажной полке наши, но обстановка изменилась до неузнаваемости. Какая изумительная страна! Нам, конечно, многому предстояло научиться.

Наконец, прибыли в Военную школу штата Канзас. Здесь предстояло пройти пятимесячный курс по изучению стратегии военного дела. Цель курса – повышение квалификации младших лейтенантов, которые уже закончили военную академию в Вест-Пойнте. В школе вели уроки военного дела, занятия по индивидуальной подготовке офицеров, преподавали тактику боя, командование ротой, артиллерийское дело, снабжение… Нас с полковником Чоем поселили в одну комнату, но мы попросили расселить нас, чтобы иметь возможность практиковать английский, общаясь с другими студентами школы. Мы хотели целиком сконцентрироваться на учёбе. Начальство пошло навстречу, и вскоре у меня появился новый сосед – младший офицер из военной семьи, хорошо знавший военное дело.

В великой книге Да Сюэ, содержащей классические тексты конфуцианства, есть постулат: «Приступая к изучению чего-то нового, всегда стремись достигнуть высшего уровня в этой науке, иначе нет смысла начинать». В американской военной школе я максимально сконцентрировался на учёбе. Я понимал, что стратегия и разведка – это основы военного дела. Оказалось, мои знания в этих областях просто ничтожны. В Корее полагал, что сносно владею английским языком, но на практике официальный английский оказался бесполезен. Никто в Америке так не говорил… Приходилось решать несколько задач – изучать английский и военное дело одновременно. Учёба давалась нелегко… Через месяц мы решили, что полковник Чой будет изучать в школе только стратегию, а я – только разведку.

Зато в американской школе замечательно организован досуг. Студентам предоставлены широчайшие возможности для занятий спортом, пением, музыкой, творчеством, чтением. Чего там только не было! Полковник Чой увлёкся немецким фольклором, а я помимо спорта занимался корейским народным пением. Мы организовывали концерты, благотворительные мероприятия, принимали участие в разных конкурсах. Меня даже выбрали капитаном футбольной команды – мы играли с командами других военных и спортивных школ и очень часто одерживали победу. Полковник Чой отлично проявлял себя в настольном теннисе: в нашей школе ему не было равных, он успешно защищал честь школы на различных выездных соревнованиях. И, разумеется, я ни дня не проводил без тренировок по тхэквондо. Это искусство было неведомо американцам и, разумеется, вызывало огромный интерес. Сначала студенты приходили, чтобы просто посмотреть, что я делаю. Потом стали задавать вопросы, затем попросили учить их…

Первый семестр окончили успешно. Нам смертельно хотелось домой, мы тосковали по родине. Полковник Чой обсудил по телефону наше возвращение с корейской стороной. Но те настаивали, чтобы мы остались и на второй семестр в той же базовой военной школе. Мы пытались было сослаться на финансовую сторону дела – мол, у нас закончилась выданная стипендия и нужно срочно вернуться в Корею. Однако руководство приказало «как-то держаться», обещали выслать немного денег…

День благодарения – святой для американцев день. Все студенты школы разъехались по домам, чтобы отметить его в кругу семьи. Мы же с полковником Чоем отправились в Иллинойс к моему бывшему учителю, директору корейской Лингвистической военной школы мистеру Рису. Мистер Рис встречал нас на крыльце своего дома, и как только увидел меня, крепко обнял со словами «Мой маленький капрал!»