Читать книгу Лехаим! - Виталий Мелик-Карамов - Страница 7

Моня бежал, насвистывая и перепрыгивая через ступени, вниз по лестнице экономического факультета Сорбонны. Несмотря на набранную скорость, он, с трудом сохранив равновесие, замер как вкопанный. На перилах балюстрады сидел сияющий Фима.

Довольный произведенным эффектом, он снял кепи и приветственно им помахал.

– Каким ветром тебя занесло? – спросил ошарашенный Моня.

– Мимо проходил, – Фима спрыгнул на пол и сразу оказался по плечо земляку. – Дай, думаю, зайду повидаюсь с другом…

– Фима, ду зальст нихт зайнклюг[5]. Ты давно в Париже?

– В октябре будет два года…

– И до сих пор мимо не проходил? А теперь, шлимазл, что ты здесь делаешь? Революция у французов уже случилась, и, кстати, не одна. И они прекрасно обошлись без тебя…

Всю эту тираду Моня выпалил, взяв Фиму за грудки.

– Что ты тарахтишь! Я здесь учусь…

Фима сбросил с лацканов своей куртки руки Мони.

– Ты? Где?! Чему?!

– Моня, ты что думаешь, ты один у нас гений?..

Обиженный таким приемом, Фима, повернувшись спиной к товарищу, начал спускаться.

Моня понуро двинулся за ним.

– Где ты, там неприятности, – сказал он в спину друга детства. – Ладно, Ефим, не злись. Скажи, как ты меня нашел?

– Большое дело. Твоя мама рассказала на Приморском бульваре Гусманам, где ты учишься. Они написали в Жмеринку моей тетке Двойре. В числе других новостей вспомнили про тебя. Двойра передала все местечковые события моим в Аргентину. В том числе сообщили, что ты ходишь холостой по Парижу. Ты помнишь Цилю, дочку Двойры? Она сейчас модистка в Петербурге… Они возбудились…

– И что дальше? – тоскливо спросил Моня.

– Циля попросила меня посмотреть: правда, что ты холостой? А скажи, Моня, зачем тебе помимо химического еще и экономическое образование?

– Фима, ты, значит, за мной следил?

– А что? Тоже мне шарада. Я же не мог к тебе прийти и сказать: «Циля просит узнать: ты холостой или нет?»

– А сейчас уже готов?

– Сейчас я знаю, что ты холостой, но Циле тебя не видать, как и того приказчика, что сманил ее в столицу.

– Если так, зачем ты мне полчаса душу выматываешь? Паспорт лучше верни.

– Моня, что ты будешь делать с потерянным паспортом? Я б на твоем месте мне обрадовался – какое счастье, Фима нашелся!

– Пусть каждый останется на своем месте. Не хватало еще, чтобы ты с моим паспортом пристрелил какого-нибудь графа или герцога. Не отмоюсь вовек.

– Ну зачем ты такое говоришь? Зачем портишь мне настроение? Мне на эту разложившуюся публику патроны будет жалко тратить.

– Ты так и не сказал, чему здесь учишься.

– Тоже мне секрет. Я занимаюсь живописью в Академии искусств у профессора Делакруа.

– Это который «Свобода на баррикадах»?

– Нет, его сын.

– Все одно. Яблоко от яблони… Другого профессора найти не мог.

– Меня мой вполне устраивает, – обиделся Фима.

– А как же скрипка?

– Не успеваю, дел много. Хотя играю в одном румынском ресторане. Кормежка и все такое…

– И живешь там же?

– Нет, живу у Марика.

– Это кто, наш, канатеевский?

– Из Витебска. Тоже художник. Неплохой, кстати. – Фима задумался. – Да! Вспомнил, зачем приходил. Я хотел твой портрет написать. Для дипломной жанровой картины…

– «Явление Христа народу»?

– На Отца Небесного ты со своим шнобелем не тянешь. Я задумал большое полотно «Евреи из Умани пишут письмо Государю Императору о захвате мировой торговли керосином». Ты писец.

– Думаю, что ты еще не достиг того уровня, чтобы с меня портреты писать. Кстати, а куда мы с такой скоростью направляемся?

– Моня, не ты один учишься на двух факультетах. Я тоже тут на одни курсы хожу. Их организовал такой мощный дядька. Умнее, чем ты, Моня, в три раза. Нет, в два. Я хочу тебя с ним познакомить. Мы все больше там о политике, а я ему сказал, что у меня друг может нам и про экономику что-нибудь путное сказать.

Несмотря на короткий шаг кривоногого Фимы, он ступал вровень с длинноногим Моней. Более того, порой получалось так, что Моня за ним поспевал.

На пустой воскресной парижской улице Мари-Роз Фима остановился у дома 72.

– Который час? – спросил он у Мони.

Моня достал из жилетного кармана золотую луковицу Павла Буре.

– Девять, без двух минут.

– Не опоздали, – резюмировал Фима и закурил папироску, получив огонь после того, как резко провел спичкой у себя по бедру.

Через пару минут из входных дверей выскочил бодрый невысокий господин в котелке. Отступив к краю тротуара, он задрал голову. Из двух окон третьего этажа на него смотрели две дамы. Молодая, с пучком, в пенсне и белой блузке, и дама в годах, в черной накидке на волосах. Бодрый господин, сняв котелок, картинно раскланялся с дамами, шаркнув ножкой.

Затем он подошел к Фиме и Моне.

– Знакомьтесь, Владимир Ильич, это мой друг Моня, Моисей Левинсон, студент Сорбонны.

Выговорив эту фразу, Фима щелчком, не глядя, отправил папироску в сторону мостовой, точно попав в проезжающий экипаж с пассажирами.

Владимир Ильич с любопытством проследил за траекторией окурка, попавшего на украшенную бумажными цветами дамскую шляпку, над которой сразу появился дымок.

– Так вы, батенька, мировой пожар устроите, – резюмировал быстрый господин, а потом энергично пожал руку Моне. – Давайте, – предложил он, – пока будем добираться до наших курсов, поговорим об экономике, но на немецком. Этот язык, друзья (у него получилось «дгузья»), больше подходит для точных цифр, не правда ли? А вы можете?

Моня пожал плечами.

– Это несложно, – вмешался Фима. – Только немцам неизвестно, что изобрели вперед: идиш или дойч.

– Не все наши слушатели знают идиш, – заметил господин в котелке.

Пока продолжалась эта короткая пикировка, дамы в окнах, не замечая друг друга, продолжали разглядывать, что происходит перед домом.

Наконец троица двинулась, оглядев себя в витрине еще закрытого кафе. В большой зеркальной поверхности отразился маленький кривоногий Фима в синем матерчатом кепи, в каких ходили французские рабочие, и с красным платком на шее, коренастый Владимир Ильич в уже упомянутом котелке и полосатой тройке и длинный Моня в соломенном канотье с широкой цветной лентой и в светлом парусиновом костюме.

Три совершенно не подходящих друг другу господина шустро зашагали навстречу разгоравшемуся дню начала лета.

Зоркому Ильичу явно не нравилось, что Моня строит глазки проезжающим мимо молодым дамам, каждый раз дотрагиваясь пальцами до твердых полей соломенной шляпы.

– Что-то много евреев у нас в революционном движении, – хитро прищурившись, вдруг заявил Владимир Ильич.

– Я теперь Порошенко, – заметил Фима, – и, кстати, вероисповедание принял такое же, как у жены.

– Ефим Абрамович Порошенко, – ехидно высказался Моня.

– Зря вы, батенька, с вероисповеданием поторопились, – нахмурился Владимир Ильич.

– А шо? – огорченно спросил Фима. – Надо было какое-то другое выбрать?

– Огнепоклонство, – заметил Моня.

– Прекрасно! (получилось «пьегасно»), – воодушевленно воскликнул Владимир Ильич и даже на секунду остановился. – В этом что-то есть! Иносказательно – именно пламя революции есть наша вера!

И бодро зашагал дальше.

…Они уже пересекали Марсово поле, когда Владимир Ильич сказал:

– Что ж, батеньки мои, шагать нам еще пару часиков. На фиакре, конечно, доберемся за четверть часа, но надо беречь партийную кассу! – и он наставительно поглядел на Моню.

Умный Моня остановил экипаж. Первым на сиденье запрыгнул Владимир Ильич, за ним полез Фима, который, не оборачиваясь, сказал:

– Последний платит.

– Евреи всегда платят за православных украинцев, – пробурчал Моня, устраиваясь на переднем маленьком сиденье.

Окраина Парижа. Лонжюмо. Сельская местность. Придорожная таверна. Сдвинутые скромно накрытые в саду столы, правда, с бутылками вина. За столами тихо переговариваются человек пятнадцать.

Из остальных посетителей было лишь двое в одинаковых пиджачных парах, они сидели за столиком у входа, но с бутылкой сельтерской.

– Охранка, – многозначительно шепнул Владимир Ильич Моне.

– Если у вас такая конспирация, чего мы тащились за город? – удивился, расплачиваясь, Моня.

Владимир Ильич второй раз посмотрел на Моню с укором и резво направился к столу.

– Здравствуйте, товарищи!

Присутствующие вразнобой приветствовали лидера.

– Не будем засиживаться, – пробегая и здороваясь с каждым за руку, почти прокричал Владимир Ильич.

Добежав до тщедушного усатого кавказца с лицом, изрытым оспинами, он приказал:

– Коба! Будете вести стол. – И, поворачиваясь к аудитории, весело объявил: – У грузин тамада – вторая профессия!

– А какая первая? – вылез Моня.

– Рэволюционэр, – наставительно ответил черноусый.

Все расселись. Владимир Ильич по-хозяйски оглядел присутствующих.

– Серго! – закричал он. – Перестаньте есть глазами нашего секретаря. Ох уж эти грузины, спасу от них нет. Инесса! Товарищ Арманд, пересядьте.

– …Таким образом, – закончил через час свое выступление Владимир Ильич, – социалистическая революция в России неизбежна.

На пустом столе, где остались только початые бутылки и стаканы, речь главного оратора присутствующие за исключением Мони старательно конспектировали. В том числе и двое одинаковых у входа-выхода.

– Вам, батенька, что-то непонятно? – спросил Владимир Ильич у Мони.

– Да нет, все понятно, но ваша концепция построена исключительно на социальной политике, а вместо экономического анализа лозунги. То есть вы телегу поставили впереди лошади…

Владимир Ильич, заглядывая в глаза усатого, проникновенно у него спросил:

– Вы слышали, Коба, к нам, оказывается, приехал родной брат Плеханова?! – Потом повернулся к Моне: – Здравствуйте, дорогой наш Моисей Валентинович! – И сразу, без перехода, закричал: – Ефим! Порошенко! Вы кого сюда привели! Где вы раскопали этого фигляра-оппортуниста! От кого угодно, но от вас, Ефим, я такого вероломства не ожидал… А вы, Клим, что молчите? Вы же настоящий пролетарий, а не интеллигентское говно! Пора учиться давать отпор мелкобуржуазной сволочи!

Парень с простым лицом, аккуратным пробором, одетый в косоворотку, смущенно потупился и кивнул.

– Что вы, батенька, все время киваете, как китайский болванчик…

Тот, кого Владимир Ильич назвал Климом, вновь кивнул.

– Тьфу! – завершил свой монолог картавый гуру.

Моня встал, раскланялся.

– Помяните мое слово, боком выйдет вам ваша революция! – на прощание сказал он.