Читать книгу Лето столетия - Виталий Орехов - Страница 3

От Москвы до Вершков ехать было не очень близко. В начале тридцатых Наркомат путей сообщения провёл реконструкцию железных дорог на западном направлении: всё, включая насыпи, переложили заново. Новые немецкие рельсы, а шпалы наши, советские, ложились на проторённую дорогу легко, «мягко», как говорили путеукладчики. Прямо вдоль просеки прошла обновлённая старая дорога на Вершки, а затем – на Вязьму.

По Генплану развития путей сообщения столичного округа потом одноколейка должна была быть раздвоена и присоединена к магистральной линии Москва – Варшава. От неё к началу сороковых планировали вывести дополнительную колею на Ржев, Великие Луки, Псков и, возможно, дальше, на старый Ревель (так было записано в Генплане, хотя город уже лет десять назывался не иначе, как Таллин: злые языки утверждали, что просто царский план переписали из архивов, но им никто не верил). Паровоз с пятью вагонами ходил по одноколейке трижды в неделю летом и дважды зимой, для членов профсоюза путей сообщения проезд был почти бесплатный. Льву Ивановичу с супругой он стоил полтора рубля на каждого.

Как это бывает у стариков, сборы были долгими. Ещё в начале мая, как только сошёл последний снег, Лев Иванович просил свою жену Настасью Прокловну составить список вещей, которые бы они взяли. Настасья Прокловна уверенно утверждала, что всё держит в голове, но список всё-таки, втайне от Льва Ивановича, составила и по нему тихо собирала вещи. В принципе на даче всё необходимое было. Действительно, практически всё. От столовых приборов до простыней и наволочек. Более того, истопник товарищества должен был с середины апреля регулярно подтапливать все домики, а в магазинчике при товариществе был огромный выбор: как говорили, от хомутов до водки…

Но Лев Иванович отчётливо (а может быть, так ему думалось) помнил переезды на лето в имение своих родителей. Тогда большой дворянский дом собирался долго и обстоятельно. Очень, очень давно он был ребёнком – Лёвой Ниточкиным, с которым гувернантки говорили по-французски… Но он, собираясь в Вершки, помнил всё так, будто всё это – та, другая, Россия – было вчера. Иногда хотелось, чтобы и в его доме, как когда-то давно, ещё до Империалистической войны, звучал детский смех, а посуда гремела от пробегавших детских ножек. Но Лев Иванович знал, как никто, что всё проходит. Пройдёт и это.

Погода в Москве стояла прекрасная.

– Настенька, матушка, где мои очки? – спросил он у супруги, пока она заваривала чай в день выезда.

– Я всё уложила… Ох, Лёва, что же ты мне не веришь… – С возрастом у Настасьи Прокловны появилась старческая отдышка, и иногда, как, например, сейчас, ей тяжело было говорить.

Лев Иванович взглянул на свою пожилую супругу. Серый дорожный хлопчатобумажный костюм придавал ей солидность, будто она была депутатом или научным работником из академии. С возрастом видеть он стал хуже, но ощущал, как тепло она сердится. За столько лет совместной жизни он выучил, что, даже когда она бесконечно злилась на него, она никогда не позволяла проникнуть злу в своё сердце.

Настасья Прокловна действительно любила его. После всех испытаний она осталась с ним. Лев Иванович не знал будущего, но ему хватало жизненного опыта предвидеть, что супруга будет держаться своего мужа до конца жизни. Почему-то казалось, что он умрёт раньше, и ему по ночам, бывало, виделось, как Настасья Прокловна, уже сгорбленная, с палочкой, в скромном старческом платке приходит к нему на могилу и кладёт красные гвоздики. Всегда красные гвоздики. И он просыпался. И, лёжа во тьме, ощущая рядом свою Настеньку, понимал, что хоть одну вещь в жизни точно сделал правильно. И ещё ему всегда хотелось, чтобы его могила была где-то в Вершках, хотя он и знал, что это почти невозможно.

– Лёва, присядем на дорожку, – почти приказала Настасья Прокловна.

Академик повиновался.

Они сели, глядя сначала на свои объёмные чемоданы, а затем – в последний раз на свою большую «академическую» квартиру у Смоленского рынка, и, направившись к лифту, спустились с третьего этажа на первый.

Конечно, внизу их уже ждал шофёр.

– Авто подан, товарищ академик! – залихватски выкрикнул Шура Соколов, один из водителей из нового гаража при Президиуме Академии наук. Он подскочил к супругам, сначала, как положено, выхватив чемодан у Настасьи Прокловны, а затем и у Льва Ивановича. Молодому и сильному шофёру показалось, что дорожные чемоданы заполнены едва ли наполовину – такие они были лёгкие.

Убрав оба чемодана в багажник, он открыл супругам задние двери своей чёрной автомашины, «А»-шки с серпом и молотом на капоте, и помог тучной Настасье Прокловне забраться. Лев Иванович от помощи отказался.

– На Белбалтийский, товарищ академик? – спросил громко Шура, когда автомобиль с грохотом уже тронулся по мостовой.

Услышав шофёра, Настасья Прокловна локтем толкнула мужа. Причина этого весьма болезненного для академика жеста была довольно проста. Вот уже месяц Настасья Прокловна уговаривала супруга воспользоваться одним из автомобилей Академии наук, чтобы доехать прямо до Вершков. Но – академик упорно сопротивлялся настойчивым просьбам жены, ссылаясь на дороговизну автокеросина.

– Настя, мы поедем до вокзала, а там – как обычно, – отвечал он ей ещё позавчера.

Настасья Прокловна не отвечала, но сурово смотрела на мужа.

И в этот раз, не обратив на толчок абсолютно никакого внимания, хотя, как уже было сказано, он был довольно болезненным, академик громко сообщил водителю:

– Да, Шура, давайте до вокзала, как уговорились.

– Хм, – только и услышал Лев Иванович от своей жены, тайно надеясь, что это «хм» не услышал Шура.

– Будет сделано! – ответил водитель, не оборачиваясь, и, лихо обогнав упряжку лошадей при выезде на Новинский бульвар, погнал в сторону вокзала. Лев Иванович улыбнулся своей маленькой победе над упорством супруги. Так скромно, чтобы она не заметила его торжества.

Вообще, конечно, не об автокеросине для трудящихся заботился Лев Иванович, просто… Он бы и сам, наверное, не объяснил, почему не хотел ехать в Вершки на автомобиле. Как-то это «не то всё…». Он бы так и сказал своей супруге, но разве б она поняла? Лев Иванович заслужил в этом году отпуск, он многое сделал для страны, взять хотя бы его эксперимент с зерновыми – или срочную (за три недели!) правку последней монографии Пржеленского. Да он несколько частей, если не всё, переписал у этого задиралы из Аграрного института Комакадемии! И, конечно, тот даже не подумал поблагодарить! Нет уж, Ниточкины поедут отдыхать в Вершки на пару месяцев, пусть всё будет правильно.

Крупное здание Белорусско-Балтийского вокзала показалось за старыми купеческими домами улицы Горького, и Шура начал сбавлять скорость. Он подогнал таксомотор прямо к главному входу в здание вокзала, выключил двигатель и, скоро спустившись, приоткрыл заднюю пассажирскую дверь.

– Прошу, товарищ академик!

– Благодарствую, голубчик, – ответил Ниточкин.

Его жена спустилась со ступеньки молча.

– Ну, я поехал? – спросил Шура.

Настасья Прокловна последний раз с надеждой взглянула на мужа, но Лев Иванович был непреклонен.

– Бывайте, Шура! До встречи: если не вызовут, то увидимся в августе.

– До встречи, товарищ академик, – улыбнулся Шура, поправив на своей вихрастой голове кожаную кепку. – Хорошего отдыха!

Стремительно он забрался на сиденье водителя и был таков.

– Ну, голубушка, теперь пойдём к нашему локомотиву, – сказал Лев Иванович жене и подозвал носильщика. Тот поднял один чемодан. Затем второй. Академик было двинулся вперёд, но остановился.

Свою сумочку молча сжала в руках его жена.

– Я с тобой, Лёва, несколько минут разговаривать не буду. Ты мог сказать шофёру, чтобы мы поехали на автомашине. Тем более что нам это бесплатно.

Лев Иванович не стал напоминать супруге, что бесплатно это не им, а ему, а потому, торжествуя, взяв Настасью Прокловну под локоток, настойчиво повёл её через главный вход вслед за носильщиком. Вокруг бегали и суетились самые суетливые люди в этом мире – приезжие пассажиры поездов, конечным пунктом которых значилась Москва.