Читать книгу Евразия. Нищеброд - Виталий Орлов - Страница 2

Нищеброд

А что было вчера?

Какой-то их праздник… Доктор разрешил погулять.

По Тверской ехали «три богатыря», словно с картины Васнецова.

«Бо-га-тыр-ская наша си-ла, – звучала над Москвой знакомая песенка. – Сила ду-ха… И сила во-ли». Дальше заиграли «Половецкие пляски». Поскакала орда Мамая в лисьих шапках. Пахнуло лошадиным навозом.

Люди машут сине-зелеными флажками. В белой бурке, в высокой папахе гарцует на вороном коне господин с приятным тевтонским лицом, с крошечными усами. Барон Врангель? Следом – казаки под эрефийским триколором.

«Любо, братцы, любо… Любо, братцы, жить!» – несется из усилителей.

А за ними – конница Буденного. И сам комдив Чапаев, тоже в бурке, но с длинными усами и с шашкой наголо. «Несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед…»

– …Тебе любимая, родная армия! – подпевает стоящий рядом мужчина в бежевой вязаной шапочке. У него неестественно черная борода. А усов нет совсем.

Значит, некоторые ходят с бородой? Почему доктор сказал, что нельзя?

«…А вместо сердца – пламенный мотор!» Летят над Кремлем в парадном строю истребители. Наверное, шестого поколения.

Есть захотелось. Пробрался сквозь толпу ликующих горожан, туда, где девушка с лицом Шахерезады, в высоком кокошнике, продает «пьянсе». Это такие корейские колобки.

– Дед, тебе с «кимчи»? Или так?

Они всем говорят «ты».

– Давай перстенек!

Перстенек – социальное кольцо. Нужно приложить руку к сканеру для оплаты.

В голубом небе – фейерверк. Прямо среди бела дня. Никогда такого не видел! Расцветают над Москвой китайские хризантемы салюта.

Едет конная полиция в красивой летней форме. Люди машут флажками, приветствуя своих защитников.

…«Иван Герасимович Югай» – написано на бейджике у врача. Интересно, он кореец? Или якут? Чукча?!

– Я этнический кореец, – говорит Иван Герасимович. – Вы можете писать о чем угодно. Главное – вспомнить себя.

Какой уютный кабинет. Полумрак. Кушетка, как у психоаналитика. Может быть, он психоаналитик?

– Хотите – пишите от руки. Хотите – печатайте на планшете. Говорите на диктофон. Главное – вспоминайте. Все, что в голову придет. То, что было в детстве. И что было вчера. Вы двадцать восемь лет своей жизни не помните. Да и остальные шестьдесят помните смутно… Кстати, бриться теперь надо каждый день. И еще – покрасить волосы.

Сам доктор Югай не молод. Но волосы у него – прямо вороненые. Похож на обновленную версию Туркменбаши.

– В социальном кольце – вся информация о вас. Сюда зачисляют пенсию. Отсюда списывают налоги. Деньги называются «ал-тын». Запомнили? «Алтын». Все платежи – только через кольцо! А это… – Югай встал, выглянул из кабинета, не болтается ли кто в коридоре, и достал зеленоватые пачки со знакомыми портретами: – Это валюта одного иностранного государства. Используется в исключительных случаях. В народе именуется «бабосиками». Остались от продажи вашей квартиры. Мы, конечно, вычли плату за лечение. Но их нельзя никому показывать. Хранение наличных денег может привести к блокировке… Что-нибудь новое вспомнили?

– Пока хаос какой-то…

– Сегодня я дам некоторые подсказки… Хотя сам о вас знаю немного. Ну все же… – Югай полистал планшет и зачитал: – «В парке Сокольники найден дедушка. Как звать – сказать не может». Опубликовано на Фейсбуке летом восемнадцатого года. Вас привели незнакомые люди. Они, видимо, и разместили объявление. Сказали, что вы сидели на скамейке, недалеко от больницы. В прострации…

– Ничего я не помню.

– Я дежурил в тот день, – продолжил Югай. – У вас в руках был рюкзачок, со швейцарским крестом. Такой тогда многие носили. Вы вцепились в него и не хотели отдавать. Вам сделали укол, вы расслабились, и я смог его осмотреть. Там была папка формата А4. В ней – документы, паспорт, социальная карта… И договор купли-продажи. Похоже, вы расстались со своей квартирой по адресу: «Олений вал». Еще – довольно приличная сумма в долларах. Конечно, по тем временам. Сейчас инфляция и доллары подъела. Ничего не вспомнили?

– Нет.

– После инъекции вы говорили. Некоторое время… Объясняли, что должны срочно ехать куда-то в Ивановскую область. Просили отпустить. Рассказывали, что вас экскаватором ударило. Или – какой-то омоновец дубинкой хватил. Трудно понять. Говорили: «Болит голова». Но никаких травм не было. Снова сделали укол, и вы впали в вегетативное состояние. И начали говорить и вести себя разумно – месяц назад. Через двадцать восемь лет.

– Я очень признателен. Ведь вы сто раз могли меня на улицу выбросить.

– Не скрою, возникало такое искушение. Но мне был интересен ваш случай.

– Я как на машине времени перенесся…

– Да, похоже. Теперь – пора адаптироваться. Алтынов от вашей пенсии скопилось достаточно. Ее переводили регулярно. Сначала – на карту. Потом, когда возникла Евразия, – на кольцо. На них вы сможете снять капсулу или даже, квартиру. Конечно, на первое время… И все, что вспомните, записывайте. Память восстановится, хотя и не полностью. Я вам на «матрешку» сбросил контакты знакомой риелторши. Она предложит варианты квартиры. После завтра – ко мне на прием.

«Матрешка» – такой евразийский гаджет. Довольно большой.

…Раз свободен – надо первым делом в «Чебуречную» на Сухаревской. Существует ли ещё «Чебуречная»? Она была там всегда. И в советское время. И в постсоветское. И в ихнее… должна быть.

Есть. Едва узнал! Но есть.

Конечно, изменилось все. Даже лучше стало. Раньше люди стояли, теперь, пожалуйста, можешь сидеть за деревянными столиками. По стенам – какие-то рушники и назидательные надписи в рамках: «Поднесли, так пей!», «Пей, да дело разумей!», «Все полезно, что в рот полезло!», «Поститесь на здоровье!».

На столах – искусственные цветы, приятного салатового цвета, и маленькие баннеры с текстами молитв – до и после трапезы. Ну перед едой – понятно: «Отче наш» и «Богородица». А вот после: «Благодарим Тя…» и «Достойно есть…» – некоторые не твердо знают.

Чебуреки предлагаются разные. С капустой. И с египетским горохом – хумусом. С очень полезными грибами – вешенками.

– Мне пиво… И рыбку какую-нибудь…

– Деда, ты не охренел? Рыбку ему… Возьми водки. И крабовых палочек. Водка на пиво – выходит диво!

Буфетчица благодушная такая. Почти советская.

– За все – четыре алтына. Перстенек сюда прикладывай, Альцгеймер!

Палочки бело-оранжевые. Совсем как раньше. Водка в стакашке-мерзавчике. Удобно! Открыл и пей. А пиво – так вообще в стеклянных кружках. Не то что в KFC было когда-то – вихлястые пластиковые сосуды. И кружки мыть им не лень… Молодцы! Да плюс два капустных чебурека. Всего – четыре алтына.

Из откупоренного мерзавчика слегка пахнуло ацетоном. «Разрешал ли доктор пить?..»

За столиком возникла девушка. «Водка на пиво…» Не было ее. И вдруг – возникла.

Сразу, не молясь, опрокинула стаканчик. Ест чебурек.

Тоненькая… Словно кукла Барби. И одета – не похоже на окружающих. Вельветовые джинсы, приталенная клетчатая рубашечка. Кроссовки, вроде «Найк», раньше такие были. Размер – где-то 36-й. Прическа – в шестидесятых сказали бы: «сэссун». Многие одноклассницы так стриглись.

На руке, костяшках, у нее наколка. Не тату, а именно, наколка. Неровная, словно выцветшая. «Маша» или «Саша».

Нет, «Маша».

А кто она, эта «Маша»? Может, моя берегиня? Был в семидесятые годы такой писатель – Орлов. У него в романе «Аптекарь» жители района Останкино купили водку кашинского разлива. А из бутылки вышла приятная женщина – Берегиня. Что-то вроде ведьмы, только наоборот.

То есть она делала своим подопечным не плохое, а в основном хорошее. Не знаю, это фольклор или Орлов сам придумал. Произошло все возле пивного автомата на улице Королева. По московским меркам – недалеко.

Я смотрю из-под темных очков, похожа ли «Маша» на берегиню? Чем больше познаю местное пиво, тем больше похожа… Интересно, есть ли в Евразии пивные автоматы?

«Маша» ведет себя как-то заинтересованно, будто я ей не чужой.

В чебуречной негромко бормочет радио: …С ракетного комплекса «Байтерек» стартовал космический корабль «Сункар»… Ожидается рекордный урожай… «Зенит» опять проиграл «Ахмату»…

– А по-моему, неприлично ходить небритым.

Это говорит «Маша», как бы ни к кому не обращаясь. – Вас могут принять за нищеброда. Знаете, сколько дедушек пропадает? Вам надо покрасить волосы или побрить голову…

Только доктор обращается здесь ко мне на «вы». И вот эта «Маша».

– И в футболках нормальные люди не ходят.

Действительно. Мужчины здесь в основном носят отглаженные такие рубашечки. С коротким рукавом. И брюки со стрелочкой!

– Я рубашку, по-вашему, должен каждый день гладить?

– Некому погладить, что ли?

– Я еще с ума не сошел – летом, днем, в глаженой сорочке ходить.

– Футболка – почти нижнее белье. А дальше – и совсем опуститься можно… У вас кто-нибудь есть? Родственники?

– Не знаю… Не помню ничего.

– Понятно. Но все-таки, возьмите себя в руки. А то как-то некомфортно на вас смотреть. Правда, что ли, никого нет?

– Я не помню.

– Деменция?

– Вегетативное состояние…

– Это как?

– У меня была травма, и я стал… чем-то вроде растения. Сейчас меня выписали. Но я мало что помню. Только смутно – какие-то медсестры. Уколы… Еще – лекарствами пахло.

– И сколько вы были в таком состоянии?

– Двадцать восемь лет.

– А сейчас вам сколько?

– Восемьдесят восемь.

– Выглядите где-то на шестьдесят пять. Интересно все это… Мне идти надо. Хотите, контакты сброшу? Давайте «матрешку».

«Маша» берет мою «матрешку». Нажимает что-то.

– Все. Теперь не потеряетесь.

Я родился в 1958-м. Я утратил память – в 2018-м. Сейчас 2046-й.

Что я помню последнее?

Экскаваторы…

Моложавые женщины в возрасте. Приличного вида мужчины с бородками, как тогда было принято.

Непреклонные лица ОМОНа.

Экскаватор бьет ковшом.

Кто-то – прямо в глаза с айфоном, снимает…

Сокольники. Егерский пруд. Улица Олений вал. Кажется, я там жил.

«Сокольники, Сокольники… любимые мои, – заливается сладостный послевоенный тенор. – Аллейки тополиные. Ночные соловьи».

Что-то не припомню я там «тополиных аллеек».

В Москве хорошо. В Москве всегда было хорошо. В остальной стране не очень, а в столице – получше.

А потом стали сдирать удобный, шершавый, пружинящий асфальт и класть скользкую плитку. Сколько людей на ней расшибалось в гололед. В Москве большая часть года – гололед.

А в парках заменили удобные сталинские скамейки, на которых не скапливается вода и отдыхает спина, на дурацкие конструктивистские. На их плоских сидениях – лужи, потому что в Москве почти всегда снег или дождь. Сидеть на них могут только манекены: сразу болит спина, хочется встать и уйти.

А куда уйдешь из Москвы? Ну, скажите – куда? За МКАДом, может, и нет ничего…

Плиткой заложили все водостоки. Улицы Москвы после дождя превращались в горные ручьи. Москвичам понадобились не только зонты, но и сапоги. СМИ сообщали: «Небывалый тропический ливень обрушился на столицу…»

«…А просто – летний дождь прошел. Нормальный летний дождь».

…Прибыли орды с Востока в строительных жилетах.

Перекрыли улицы. Начали ломать всё. «Благоустройство, однако…» Китайский урбанизм. И жизни в Москве не стало.

Ну ладно. Это можно было бы перетерпеть, если б не сносили дома…

Я даже на митинг пошел тогда. Вообще, я давно не ходил на митинги. Неинтересно.

Загончик огороженный. Милиция. Иногда – с собаками. Колонны протестующих: ЛГБТ. «Яблоко» во всей красе. Гламур… Все радостные, с хорошими лицами.

А на том митинге – лица были нехорошие. Энергия гнева захлестывала уже в тоннеле на Сретенском и выносила на забитый до отказа проспект. «Я к батарее себя прикую! – кричал взъерошенный, давно не спавший мужчина. – Сносите тогда вместе со мной!»

– Я под экскаватор лягу, – тихо, доверительно говорил знакомый пенсионер и показывал карту, где хорошие кварталы были помечены красным.

– И ведь ляжет! – восклицали женщины в спортивных костюмах. На рукавах у них были повязки из красно-белой строительной ленты. А на спинах – знак. Перечеркнутый олень.

Народ напирал. Метро извергало людей на проспект, словно вулкан, плюющийся серой лавой. Никто не пел: «Возьмемся за руки, друзья!..» Похоже, тут все было серьезно.

Я и сам стал постепенно загораться, когда увидел на карте помеченный красным Олений вал. «Так вот оно как! Приглянулись им наши Сокольники!»

– А куда переселять-то будут? Рядом с домом?

– Хрен вам! – кричала полная дама с палками для скандинавской ходьбы. – А за МКАД – не хотите?!

– В ТиНАО… За сто первый километр! В Калужскую область! – слова, одно страшнее другого, звучали в толпе.

Особенно инфернальным казалось это, никому не понятное, – ТиНАО!

Студенты развернули огромный плакат: «РЕНОВАЦИЯ = ДЕПОРТАЦИЯ!»

«Дарига Медведева. Риелтор» – высветилось на экране моей «матрешки».

Обычно евразийцы говорят по телефону, как сомнамбулы, вещая в пространство. В ухо вставлены наушник и микрофон, а пульт в кармане.

Но я по старинке говорю в книжку смартфона. В чебуречной становится шумновато.

– Куркино? Какое Куркино? – щебечет юная Дарига. – Куркино – хороший район. Может, тебе Остоженку еще? Нет?! Пост «Восемьдесят первый километр»! Да, с Ярославского… Там две ветки. Можно еще и до Икши доехать!

– Зачем мне до Икши? Что мне там делать?

– Ну, мало ли… Кто вас, пенсов, знает. Гулять, например… Хорошая капсула, почти квартира! Замкадье – рай для пенсионеров. Приезжай и посмотри. Я встречу… Давай! Джакши!1

Еду на вокзал в метро.

Мужчина напротив, с усталым, нервным лицом авиадиспетчера как будто смотрит на меня. Вообще, у евразийцев такая манера – смотреть друг на друга пристально, будто мазать тряпкой по лицу. Да не на меня он смотрит, а на соседа. Такого же, как он, усталого бедолагу.

Вскакивает. Хватает за руки. Кричит:

– Руки убери! Руки убери, сука! Не ори на меня, тварь! – агрессивный распаляется все больше, при этом его жертва сидит безмолвно. – Я тебя насквозь вижу! Не вывертывайся!.. – У нападающего начинает идти изо рта пена.

Сосед, тихонько пыхтя, пытается освободиться.

Через дверь между вагонами заскакивают два полиционера. Один – сходу хлопает бузотера шокером. Ему заламывают руки и вышвыривают на ближайшей станции.

Рядом со мной – моложавая старушка с георгиевскими ленточками в косичках. Говорит, ни к кому не обращаясь.

– Это из-за нарушения поста. Ел мясо. Ел!.. Вот и бесится. Объявлен всенародный пост, – прокомментировала она. – В связи… (Я так и не понял, в связи с чем… В общем, из-за угрозы нападения врагов.)

А зачем объявлять пост? Он и так есть. Петровский… Рыбу вкушать можно. Но у них ишь как строго! Только крабовые палочки…

Женщины здесь – страшненькие! Не то что «Маша»…

Ходят в каких-то гопнических штанах, вроде треников. Или советских кальсон. И в кедах. В корейских кедах! Ноги почти у всех кривые. Прямо сочувствие вызывают.

И почти все – лопоухие. Или так кажется? Прически у девушек – с выбритыми висками. Уши жутко торчат. Как у нетопырей.

Здесь не любят стариков и инвалидов. Называют их пенсами и уродами.

Здесь очень много охранников. Наверное, четверть взрослых мужчин.

Здесь говорят матом. Не ругаются, а говорят.

Матом кроют младенцы из прогулочных колясок. Матом глаголют старики, хотел бы я сказать «почтенные», но здесь нет почтенных стариков.

«Вегетативное состояние проявляется в том, что человек бодрствует, не проявляя признаков самосознания…

Если человек находится в постоянном вегетативном состоянии, вероятность восстановления очень низка, но не исключается».

Электричка старенькая. Такие еще во времена присоединения Крыма ходили. «Рекс» называется. И нарисована собачка. «Рекс» – это региональный экспресс. Хотя останавливается у каждой платформы.

Еду к Дариге, на 81-й километр, смотреть капсулу.

Возле «Маленковской» мелькнули изрядно поредевшие кущи Сокольников. Путяевский пруд. Огромные корпуса громоздятся возле некогда пустоватого «Северянина».

«Тарасовка» похожая на Харбин. Непонятно, когда закончится Москва и начнется Замкадье.

В вагоне чисто. Никто не попрошайничает, на гитаре не играет, как раньше; всякую ерунду не продает. Вообще никто ничего не продает.

За окном – много храмов Божиих. И восстановленных, и вновь построенных. Некоторые, взирая на храмы, осеняют себя крестным знамением.

Показалось, что по вагону прошла «Маша» из чебуречной. Поезд качнулся, и «Маша» чуть не задела меня рукой.

Но была ли это она? Или просто, девушка, похожая на нее. Или следствие «водки на пиво»…

На остановке «Ашукинская» небольшой инцидент. Кого-то ловили. Испуганный человек с сумкой пробежал по вагонам. Его догнали полиционеры. Скрутили, куда-то повели вдоль путей.

– Редиску продавал, – объяснила худенькая женщина со смиренно поджатыми губами. – Нажиться хотел.

Прошли школьники и школьницы с зайками-мишками на рюкзачках. Все в красивой, темно-синей форме. Посмотрели взрослыми, неприятными глазами. Как ножом полоснули.

Раньше тоже была форма… У мальчиков нечто похожее на гимнастерку, но из серого плотного сукна. Золотые пуговицы. Ну, желтые, конечно, не золотые. Надень такую без ремня – жалкий вид. Поэтому боялись, чтобы одноклассники не отняли ремень. Без ремня как опущенный. А с ремнем – орел. Бляха на ремне здоровенная. Ударишь – больно. Ее тоже, как и пуговицы, полагалось чистить зубным порошком. А ремень из настоящей толстой кожи. Где такую брали?

Им можно было щелкать. Походило на пистолетные выстрелы.

«Деменция – старческое слабоумие…»

Проплыла за окном Лавра преподобного Сергия. Пассажиры перекрестились, творя молитву Радонежскому чудотворцу.

Некоторые терли ладонями лицо, словно умываясь. Но это, скорее, относилось к мечети, расположенной неподалеку.

Серые бетонные дома громоздились и на 81-м километре. Но платформа казалось пустынной. Только юная Дарига, словно «тополек мой в красной (а точнее – в зеленой) косынке», издалека махала рукой.

Заросли борщевика возвышались вокруг. Среди них к домам шла тропинка.

– Платформа рядом – большое преимущество! – Дарига, пылая энтузиазмом, вела меня к бетонным уступам.

Борщевик был в рост человека. Какие-то злые дети бродили под его огромными зонтиками, словно пигмеи по саванне.

Мы поднялись на четвертый этаж. Лифт в двадцатиэтажке не работал.

– Четвертый этаж – тоже преимущество!

– Не капсула, а почти квартира! – Дарига открыла помещение, похожее на просторный стенной шкаф. – И посидеть есть где… Все-таки – Замкадье! Не Тверь какая-нибудь… – напевала она. – Не потеряй карточку. Дубликата нет. Открывает и подъезд, и квартиру.

Я с трудом вылез на крошечный балкон.

– Вообще-то, это не балкон, а ящик для кондиционера, – уточнила риелторша. – Но постоять можно. Воздухом подышать. Кондиционера все равно нет.

Высотные корпуса нелепо возвышались над заросшими сорняками пространствами.

– Дома построили еще в двадцать четвертом. Но продать не смогли. Квартиры выше пятого этажа – не заселены. – Дарига становилась откровеннее. – Мусоропровод не работает. Помойку вывозят регулярно.

– А вай-фай?

– Интернет нужен? Налог платить? Перстенек все спишет и посчитает.

– Но… Информация?

– ТВ – десять каналов. И для пенсов канал есть… Ну как?

– Пока – на месяц.

– Плюс месяц – депозит, – согласилась Дарига. Может, привыкнешь? Что я, зря моталась?.. Договорчик в «матрешке». Читать будем?