Читать книгу Шарманщик - Виталий Вавикин - Страница 5

* * *

Акрид – город гротесков. Ты бывал здесь слишком часто, чтобы сомневаться в этом. Гордость – вот что правит этим местом. Гордость с лицом химеры – гнилая оболочка нового мира. Свобода любви, свобода вероисповедания, свобода, выстроенная на костях миллиардов погибших на войне, о которой никто не хочет вспоминать. Вот он – центр мира. Он ведь как яблоко – спелое и свежее снаружи и червивое внутри. Пневмометро изрыли его внутренности. Они глотают миллионы людей каждое утро, промывая мозги бесконечными рекламами нижнего белья и противозачаточных средств, способных стать неотъемлемой частью снятия послевоенного синдрома. Кольцевые дороги опутывают город, как щупальца гигантского осьминога, парят над многоэтажными домами, словно сам Господь простер свои длани с неба и держит их над городом. Хай-тек! Вот только почему, прежде чем заставить новые технологии работать на себя, мы пытаемся ими убить друг друга? «Никогда не доверяй телефонам и торговым агентам, – говорил тебе отец, когда ты еще мальчишкой приезжал сюда. – Все под контролем. Не доверяй даже своей жене, которая спросит тебя о том, о чем спрашивать не должна». Нет, горы лучше. Они упираются в небо снежными пиками, и ты знаешь, что им наплевать на тебя. Они честны. А здесь… Здесь кругом одни химеры.

Отец смотрит на дешевую сигарету в твоей руке и говорит:

– За такой низкосортный товар должен платить не ты, а компания-производитель должна доплачивать тебе за то, что ты куришь это.

Ты пожимаешь плечами, рассказываешь о своей шарманке.

– Ты знаешь Ульриха Шмидта? – спрашиваешь ты.

– Нет.

– Его шарманка тоже пишет о тебе.

– Не слишком ли много внимания?

– Я говорю серьезно.

– И кто же, по-твоему, этот слепец, который разрушит наши жизни?

– Не знаю. Думал, ты мне скажешь.

– Понятия не имею! – отец разводит руками и трясет седой головой. – Скажи, – голос его становится вкрадчивым, – я слышал, правительство синтезировало новый галлюциноген и уже начало поставки на черный рынок, желая узнать его действие…

– Я не употребляю наркотики, – говоришь ты.

– Откуда же тогда весь этот бред?

– Я же говорю – чертова машина! Мне бы такого и в голову никогда не пришло. К тому же шарманка Шмидта тоже пишет об этом.

– Может, новая волна?

– Какая еще к черту новая волна?

– Ну не знаю. Жестокий реализм будней, например. Или всеобщая популяризация наркотиков.

– Причем здесь наркотики?

– Извини, – говорит отец, достает телефон и жестом просит тебя помолчать.

Ты закуриваешь еще одну сигарету.

– Так о чем мы говорили? – спрашивает отец.

– Я завязал, – цедишь ты сквозь зубы.

– Давно? – не отстает он.

– Какая разница?!

– Есть разница.

– Ладно. С тех пор, как вышел из «Ексодуса», ни разу.

– Хорошо, – кивает отец. – Мне нужно уйти ненадолго. Буду вечером. Можешь занять комнату для гостей… И вот что, Ян. О том, что ты мне рассказал… Поговори с сестрой. Может, она чем-то сможет помочь тебе.

Он уходит, а ты смотришь ему вслед и говоришь:

– Я приехал для того, чтобы помочь, а не для того, чтобы помогли мне.

Но он не слышит тебя. Никогда не слышит.

* * *

Ты смотришь на Кэт и понимаешь, что в мире полно вещей, которые мы должны держать при себе и никогда не рассказывать о них, как бы нам этого не хотелось.

– Почему ты не спишь? – спрашивает она, снимая пальто.

Ты смотришь на часы, которые показывают второй час ночи, и говоришь, что хотел дождаться ее.

– Бедный, – Кэт улыбается и начинает поправлять бюстгальтер. – Ты не помассируешь мне ноги? – спрашивает она, снимая сапоги.

– Я хотел поговорить… – начинаешь ты, но Кэт прерывает тебя.

– Я знаю. Отец позвонил мне и сказал, что у тебя проблемы с наркотиками.

– Нет у меня никаких проблем! – говоришь ты.

Кэт садится на диван и протягивает тебе свои ноги. Маленькие ступни упираются в твои колени, и ты чувствуешь исходящий от них холод.

– Хочешь, я сниму чулки? – спрашивает Кэт и, не дожидаясь ответа, запускает руки под длинную юбку с неприличным вырезом до самого пояса. – Ну вот! – говорит она, бросая чулки на пол. – Так что ты там говорил о наркотиках?

– Нет никаких наркотиков.

– Ладно, – мурлыкает Кэт, закрывая глаза. – У тебя такие теплые руки…

– Моя шарманка…

– Только не говори, что она сломалась. Не сейчас.

– Моя шарманка сказала, что тебе и отцу грозит опасность.

– Как такое может быть? Это же просто машина, – Кэт улыбается, не открывая глаз. – Уверен, что нет наркотиков?

– Шарманка Шмидта тоже говорит об этом.

– Шмидта?

– Ты его знаешь?

– Может быть.

– Знаешь или нет?!

– Не ори на меня! – сестра поджимает под себя ноги и устало зевает. – Что он тебе наговорил?

Ты рассказываешь ей о незаконченном романе, созданном шарманкой Шмидта, а она снова зевает и говорит, что он всего лишь старый ревнивец, который так и не смог смириться с тем, что его бросили.

– Так ты встречалась с ним?

– Недолго. Думала, он забавный, а на деле оказалось – занудный старик с парой искусственных органов, – Кэт хитро прищуривается. – А ты знаешь, что сейчас можно увеличить, ну… – она еще что-то говорит, но ты уже не слушаешь ее.

* * *

– Почему ты не говорил, что у тебя есть сестра? – спрашивает тебя Майк.

– Я уеду утром, – говоришь ты.

– А что будет с ними?

– Я не нужен им.

– Но ведь ты любишь их.

– Все относительно.

Майк молчит. Друг, которого нет. Жизнь, от которой можно сойти с ума.

– Ты не принимал сегодня антидепрессанты, – напоминает Майк. Нет, это ты сам напоминаешь себе. И в комнате никого. Только ты. Только твое тело… И еще девочка-азиатка без глаз. – Знаешь, это было отвратительно, – говорит тебе Майк.

– Вся война…

– Я говорю не о войне, – прерывает тебя Майк. – Я говорю об азиатке.

– Ты тоже там был, – осторожно напоминаешь ты.

– Но я уже мертв, – улыбается Майк. Азиатка снимает ишан, обнажая маленькую худую грудь. – Помнишь, как это было? – спрашивает Майк.

– Мы все были под кайфом, – говоришь ты, но в комнате опять никого нет.

* * *

Лифт падает вниз. Все спят, и ты один.

– Почему ты пришел? – спрашивает Марта, кутаясь в махровый халат.

– Не могу оставаться один, – признаешься ты.

– Я замужем, – говорит Марта. Ты пожимаешь плечами и молчишь. Марта выглядывает в коридор. – Тебя никто не видел?

– Нет.

– Тогда заходи, – она проводит тебя в гостиную. – Выпьешь?

– Пожалуй.

Водка обжигает горло.

– Не бойся, – говорит Марта. – Мужа нет, а дети спят, – она смотрит на тебя и начинает загибать пальцы.

– Три года, – говоришь ты.

– И они все еще тебе нравятся?

– Кто?

– Мои ноги, – Марта распахивает подол халата.

– Ну да, – признаешься ты.

Вы смотрите друг другу в глаза и молчите.

– Ничего не получится, – говорит Марта.

– Да я и не…

– Перестань.

– Ладно.

Вы снова молчите.

– Но мы можем просто поговорить, – говорит Марта, словно боясь, что ты уйдешь. – Хочешь, я покажу тебе фотографии своих детей?

– Нет.

– А если я скажу, что старший может быть твоим?

– Так это мальчик?

– Да, но не твой, – Марта запахивает халат. – Налить тебе еще водки?

– Нет.

– Расстроился, что я отказала?

– Не все ли равно?

– Нет, – Марта закуривает. – Последнее время мне кажется, что я превращаюсь в корову. Никто уже не обращает на меня внимания. Даже ты, – она смотрит на тебя, выуживая признание, что это не так, но ты молчишь. – Даже ты, – повторяет Марта и тяжело вздыхает. – У тебя нет с собой амитала?

– Нет.

– А раньше всегда был, – она снова вздыхает. – Считаешь меня уродиной?

– Я просто не мог быть один.

– А если бы у меня не было месячных, ты бы хотел заняться со мной сексом?

– Так у тебя месячные?

– Вот видишь, даже ты не хочешь меня.

– Мой врач выписал мне хорошие антидепрессанты…

– К черту антидепрессанты! – кричит она. Ты молчишь. – Я хочу, чтобы ты ушел.

– Марта…

– Либо уходи, либо скажи, что хочешь меня.

– Но ты же сама сказала…

– Мы можем это сделать по-другому, – Марта нервно затягивается сигаретой. Руки трясутся. – Муж говорит, что после второго ребенка меня только так и можно трахать.

– Скажи ему, что он идиот.

– Тебе-то откуда знать, каково это? Ты ведь не был женат!

– Хочешь, я сам скажу ему, что он идиот?

– Не надо, – говорит Марта, и ты чувствуешь ее руку на своем плече. – Скажи лучше, что скучал по мне.

– Я скучал по тебе, – врешь ты, но это лучше, чем возвращаться в густую одинокую ночь. Намного лучше…

* * *

Горький кофе приводит в чувство.

– Ты не ночевал дома? – спрашивает тебя сестра.

Ты киваешь. Прикуриваешь сигарету. Подруга сестры сидит в кресле напротив, скрестив ноги, и просто смотрит на тебя.

– Нравится? – спрашивает сестра.

Ты пожимаешь плечами.

– Мужикам обычно нравятся блондинки, – она пропускает тонкие волосы подруги меж пальцев. – Ее зовут Диана, но ты, если хочешь, можешь дать ей другое имя, – сестра улыбается.

Ты затягиваешься сигаретой, разглядывая сквозь пелену синего дыма лицо блондинки: никаких эмоций, никаких чувств.

– Это что, робот? – спрашиваешь ты.

– Биологический организм, если быть точным, – говорит сестра. – Правительство разрешило выпустить ограниченную серию, чтобы проверить реакцию рынка.

Ты киваешь, но кофе уже интересует тебя больше, чем эта ненастоящая женщина напротив.

– А ты знаешь, что физически они такие же, как мы? – не унимается Кэт. – Их выращивают в искусственных матках, изменяя структуру мозга таким образом, чтобы единственным их желанием было служить нормальным людям.

– Мне это не нравится.

– У тебя нет воображения! – смеется сестра. – Только представь общество, в котором всю черновую работу выполняют такие как Диана. Они убирают улицы, готовят, воюют за нас, в конце концов, если надо, – Кэт мечтательно прикрыла глаза. – Знаешь, если бы Шмидт не пообещал мне подарить Диану, я бы, наверное, никогда не легла с ним в постель.

– Ты спала с ним ради этого робота?

– Что в этом плохого? Разве ты не убивал ради своих идеалов?

– Не было никаких идеалов.

* * *

Отец возвращается в полдень. Вы разговариваете о политике и экономическом росте.

– Ты останешься на годовщину? – спрашивает он как-то между делом.

– Наверное, нет, – говоришь ты. – Это же была твоя жена.

– Но ведь Кэт ее дочь, а вы с ней… – отец замолкает.

Ты вспоминаешь Шмидта. Может быть, его шарманка была права и нет у тебя никакой сестры? И все знают об этом, кроме тебя. Но ты любишь ее как сестру. И это истина. Твоя истина.

– Когда ты уезжаешь? – спрашивает отец.

– Может быть, завтра, – говоришь ты. Он кивает…

Во дворе проткнувшего небо дома Марта гуляет с детьми. Кто-то зовет тебя по имени. Ты оборачиваешься. Единственный друг в этом городе машет тебе рукой. Ты смотришь на него. Смотришь на его сына, закутанного в синенькую шубку и длинный кремовый шарф.

– А где мать? – спрашиваешь ты.

Федор улыбается и говорит:

– А нет матери. Сейчас такое время… Свободная любовь и все такое… Сам понимаешь…

– Все относительно, – говоришь ты.

– Да! – смеется Федор.

Желтый аэрокэб останавливается рядом с вами.

– Это за нами, – говорит Федор.

Они скрываются в сером небе. Становятся черной точкой…

Ты идешь мимо транкобаров и стараешься даже не смотреть в их сторону. Безумие не снаружи. Оно внутри нас. И правительство знает об этом. Знает и позволяет сходить с ума. Но только по их правилам. И никакого хаоса. Передозировка вседозволенности исключается. Все под контролем. И ты уже не знаешь, куда идешь, ты просто не можешь быть здесь. А искрящаяся реклама нового ремингтона вбивает в сознание картинки самоубийства рок-звезды, который застрелился из этой винтовки. И голос в твоей голове: «Ты можешь стать таким же, как он, если закажешь новый ремингтон прямо сейчас, по совершенно новой низкой цене…» «Идите к черту!» – говоришь ты, и транкобары снова улыбаются тебе. И ты идешь, стараясь даже не смотреть в их сторону. А песня из рекламного ролика все звучит и звучит в твоей голове:

* * *

Ночь. Ты лежишь в кровати. Глаза закрыты, но ты чувствуешь, что Майк смотрит на тебя.

– Знаешь, Ян, – говорит он, – в религии персов есть мост Чинват, по которому должен пройти каждый грешник. И чем больше грехов, тем уже становится мост. Как думаешь, кто из нас мог бы дойти хотя бы до середины?

Ты открываешь глаза, но в комнате никого нет. Только ты и ночь. Встань с кровати. Выйди в гостиную. Видишь, там, на диване, сидит подруга твоей сестры, ее игрушка? Подойди к ней. Загляни в небесно-голубые глаза.

– Диана?

– Да, Ян?

– Ты что, никогда не спишь?

– Сплю. Биологически я такой же организм, как и ты, – она смотрит на тебя. Такая человечная. Такая безразличная.

Сядь в кресло напротив нее. Достань пачку сигарет. Спроси Диану, может ли она курить.

– Могу.

– Но не куришь.

– Нет.

– Почему?

– Потому что Кэт не хочет, чтобы я это делала.

– А Шмидт? С ним ты курила?

– Да. Ему нравилось смотреть, как я это делаю.

– Значит, ты успела привыкнуть.

– Наверное.

– Что значит «наверное»? Тебе хочется курить или нет?

– Кэт не хочет…

– К черту Кэт! Скажи мне, что чувствуешь ты?

– Я ничего не чувствую. Мне хорошо, когда хорошо моему хозяину.

– Черт, – вздыхаешь ты, смотришь на нее и понимаешь, что она не врет. – Я, пожалуй, выпью.

– Я могу принести. Чего ты хочешь? Шмидт научил меня неплохо смешивать напитки.

– А на заводе, или где там вас собирают, тебя не могли научить этому?

– Нас не собирают. Мы развиваемся точно так же, как и вы, только наши клетки делятся в несколько раз быстрее.

– Сколько же тебе сейчас лет?

– Биологически четыре, но согласно поправке о копирах почти шестнадцать.

– Это тебе тоже Шмидт рассказал?

– Да.

– Представляю, чему еще он тебя научил.

– Ты хочешь, чтобы я рассказала об этом?

– Нет.

– Кэт сказала, что тебе такие штучки придутся по вкусу.

– Так это она послала тебя сюда?

– Да. Хочешь, я станцую? Шмидт говорил…

– К черту Шмидта! Иди лучше сделай мне выпить.

Затуши сигарету и прикури новую. Скажи:

– Это еще хуже, чем азиатка без глаз!

А Диана стоит рядом и говорит, что не знает, как сделать этот напиток. И мост Чинват становится все уже и уже. Все уже и уже…

* * *

– Тебе не понравился мой подарок? – спрашивает утром Кэт.

– Избавь меня от таких подарков, – говоришь ты, наливая себе кофе.

– Копиры такие же люди, как мы, Ян.

– Да. Только с мозгами как у курицы.

– Они такие, какими их сделаем мы. Тебе никогда не хотелось создать кого-нибудь по своему образу и подобию?

– Хочешь сказать, она похожа на тебя?

– Нет. У нее было слишком много хозяев, поэтому она такая. Но если бы она принадлежала только мне, то я, наверное, сделала бы из нее лесбиянку.

– Ты не лесбиянка.

– Зато представь, как было бы забавно! – смеется Кэт, а ты смотришь на нее, и тебе не смешно. Совсем не смешно.

* * *

Ты выходишь из дома, и желтый аэрокэб уже дожидается внизу. Заберись на заднее сиденье. Слышишь, по радио крутят забытый хит:

Аэрокэб взмывает в небо, и тебе уже на все наплевать. Ты хочешь, чтобы тебе было на все наплевать. А сестра звонит и говорит, что ты должен вернуться. И прощай тишина и горы…

* * *

Легкий, как воздух, розовый шарф из чистейшего шелка – вот все, что осталось от Дианы. Кэт плачет, закрывая руками лицо.

– Она была моим единственным другом, Ян! Моим единственным другом! – черная тушь течет по щекам. – Почему она ушла? Почему?

– Выпей, – говоришь ты, наливаешь в стакан водку и разбавляешь водой.

– Я не хочу!

– Просто сделай это! – кричишь ты, устав от стенаний.

Кэт смотрит на тебя и бессильно протягивает руку за стаканом.

– Это не поможет, – говорит она, шмыгая носом, но пьет. – Помоги мне найти ее, Ян!

Ты молчишь.

– Скажи, что поможешь! – и снова слезы, но на этот раз не в ладони. Они пачкают розовый шарф, оставляют на нем следы туши, крема и губной помады.

– Я ничего не знаю о копирах, – говоришь ты. – Куда она могла пойти?

– Откуда мне знать! – кричит Кэт.

– Могла она вернуться к Шмидту?

– Не знаю!

– Так позвони ему и спроси.

– Я не могу.

– Что значит не можешь?

– Мы же с ним расстались! Забыл?! Если я позвоню ему, то он может подумать черт знает что!

– Ты хочешь найти Диану или нет?

– Да, но не такой ценой.

– Тогда я ухожу, – говоришь ты.

– Нет! – кричит Кэт и тянет к тебе руки, словно ты единственная надежда, которая у нее осталась в этом мире. – Не уходи. Я сделаю, все, что ты скажешь, только, пожалуйста, не уходи!

* * *

Частному транспорту запрещено использовать аэродвигатели в пределах города, но вам некуда торопиться. Вы с Кэт колесите по бесконечным улицам Акрида в поисках светловолосой девушки в легком осеннем плаще кремового цвета. Сестра слушает «Где ты спала прошлую ночь?» и плачет.

– Сейчас это моя любимая песня, – говорит она. Ты молчишь. За окном кружится редкий снег. И песня сестры, которая стала вдруг ее любимой, играет и играет по кругу: