Читать книгу МанИкен и МанИгёрл. Книга стихов - Виталий Юдин - Страница 23

«Мы – гиены,

в погоне пенной,

буйвол больно копытом бьёт.

Мы – мгновенны, клыками вены

мой напарник ему порвёт».

Буйвол пал, ослабев, на колени,

завалив, в лужу с грязью, зад,

проводив одинокие тени,

удалявшихся буйволят.

«И три месяца днём и ночью

мы добычу свою стережём,

кожа буйвола порвана в клочья,

с ног искусанных гной – ручьём.

Нам, готовым к прыжку, голодным,

серебрящаяся, слюна

обещает: волю – свободным

и кровавого вдоволь вина».

И, давясь остывающей плотью,

обезумевши, – дождались,

рвали буйвола острые когти,

рёбра голо смотрели ввысь.

Всё – одно, но куму- то надо:

от истории, где мы семья,

словно волки косяк от стада,

Украина, отрезать тебя.

Соглашусь,

можно было краше

жить,

да вверились патоке слов…

Наше прошлое, это – и ваше-

тот же самый – Никита Хрущёв.

Брежнев правивший

«сиськимосиски»

был, как видится вам, – «москалём»?

Но в истории власти российской

русских, может быть, треть найдём.

Или этот, грузинский Кобо,

породивший голодомор,

тоже русский, орловский, чтобы

русским ставили это – в укор.

Над крещёнными князем Владимиром —

не просохнут – воды Днепра.

Что мы ищем, душа родимая,

в соре мусорного ведра.

Олимпийский, гигантский размах!

Есть, кого удивить. Удивиться,

что спортсмены при орденах,

но никто

за «болотных птах»

не попробовал заступиться.

Это вовсе не клич, не упрёк

и победами надо гордиться,

но любой олимпийский рывок,

без гражданского- не состоится.

Жизнь стирает людей в порошок.

Из него, лепит СОВЕСТЬ – ЭПОХА.

В эйфории, когда – хорошо!

…Грех не вспомнить о тех,

кому плохо.

Задавили, и теперь не знать покоя…

Задавили на дороге пацана.

Он и мёртвый,

обескровленной рукою

всё подтягивался

к бровке полотна.

Завопили реанимобили,

словно бабы,

толстогруды и добры:

– Задавили,

задавили,

задавили…

оглушало онемевшие дворы.

Чьё-то будущее

кровью истекает.

Наше прошлое

на гравии вразброс.

Видел я – его рука не отпускает

с жизнью связывающий

свежий след колёс.

В другой ищу твои черты.

Они легки, неуловимы.

Достаточно назвать любимой,

чтобы понять, она не ты.

Могу до полночи бродить

и сном волшебным забываться,

но стоит лишь поцеловаться,

чтоб можно было… позабыть.

Иль память стала подводить?

Вот снова кто-то в дом стучится.

Достаточно нам обручиться,

чтоб никогда уж не любить.

На широкой кушетке Лувра

возлегла, приглашая рукой:

ты – художник, а я – натура,

сделай что-нибудь, милый, со мной.

Для любви никогда не надо

выбирать подходящих мест.

Мы одни посредине сада

в пирамиде хрустальных небес.

Пусть шедевры чуть-чуть оттают,

вековую почувствовав связь —

как когда-то, сейчас страдают, —

как когда-то, любят сейчас.

Пусть ворвется в тишайшие залы

выкрик, предвосхитивший шедевр,

когда женщина губы разжала

и дрожит, и тревожит, как нерв.

– Поднимись, – я смеюсь, – опомнись…

Сумасшедшая! Перестань!

– Пусть герои с картин без комплексов

на меня поглядят с холста.

– Поднимайся, – взял за руки, – хватит

повергать залы Лувра в транс.

Уходя, мы отметим: с симпатией

провожали картины нас.

Когда жизнь отнимает красоту

и сушит кожу, нарушает грацию,

и смельчаки в саду не подожгут,

ломая спички, желтую акацию.

Кто утешая, освежит гортань

нечаянным, по детски, поцелуем?

Все тоньше нить, но все плотнее ткань,

в которую себя я пиленую.

Как – будто плоть, кувшином расколов,

я вылилась,

омыв любимых руки…

Как хорошо, безудержно лилось

и, как теперь, протянутые – сухи.

Углей сырых без ветра не разжечь,

обвитых пеплом, словно сединою.

Одно желанье: обувь снять и лечь —

пусть жизнь, что хочет делает со мною.

Состав летел потемками метро.

«Не прислоняйтесь» – трафарет на двери.

Никто не прислонился к ней – никто, —

пустой, нелепой надписи поверив.

Что же такое на свете творится? —

Выйду из дома поздно ли, рано —

падают птицы, падают птицы:

сумерек – вороном, чайкой – тумана.

С озера или водой из-под крана

только захочет душа насладиться —

кровью обрызнет плакучая рана —

здесь потрошили и резали птицу.

Падает птица столетья на площади,

в красных рубинах огонь загорится.

Столько склевали, впитали хорошего… Ножик глумится.

Падает птица, и в розовом зареве перьев

надеждой земля озарится:

может быть, люди поймут, что не тварями

были мы созданы. Птицами, птицами!

Может быть, кончатся кровь и отстрелы

и сохраним соловьиные чада,

но все отчаянней копья и стрелы,

киллеров пули, наркотиков яды.

Крылья ползучая тварь обгрызает-

птицей рождённым. Но словно миссия

держится в небе последняя стая,

тратя в полёте последние силы.

Гады мы, гады и нас покупают – падалью,

чтоб поскорей отравиться нам.

Птицы последние в небе летают

и у порога падают птицы.

Как будто время обратилось вспять…

«Мечты высокие? Настырные – плевать!

Бутылка пива, поцелуй, кровать…

А девственность? Порвать, порвать, порвать!

Как свадебные платья рвут на тряпки,

чтоб шваброй в туалете подтирать,

из «Мисс краса», состарившейся бабке.

Альтернативы – нечего искать!

Не к звёздам ввысь, а в прорву, без оглядки.

Была душа беременна и схватки,

как отторженье страха, начались.

Малютку сдам в сиротский дом. Молись —

плоть без души. Теперь намного легче

войти в тот круг, где деньги раны лечат,

где покупают справедливость, суд,

и нет ярма безвыходного – труд»

Над Родиной завис « Железный Спрут»

и щупальца людей из почвы – рвут

с культурою и корневой системой,

а сорняки отчаянно цветут

фундаменты кроша и руша стены.

«Даёшь

крепостное право!

Вольности —

запретим.

Ни влево, ни шагу,

ни вправо» —

стоим.

«Свобода —

экстракт отравы.

Бодрящий аперитив:

когда в крепостное право

вливается коллектив.

Кто не согласен —

знайте,

что будет всё:

– Так

и так!

Национал предатель,

Кто не попадает

в такт.

Всем крепостным

слава!

А не согласных

в отвал.

В нас крепостное право

никто и не отменял».

«Молчи!»

И финка заблестела,

под курткой спрятана от глаз.

Автобус, Лермонтов, Кавказ,

Москва – эпохи беспредела

защиты гражданам не даст.

Мужик оглядывался слепо,

не ведая, как поступить.

– Я, говорил он, – двух абреков

просил по-русски говорить.

Так, в образе единоборцев,

один столкнулись на один:

воинственность кавказских горцев

и меланхолия равнин.

Гор до лугов не распластаем,

лугов до гор не вознесем.

Процесс идёт – неуправляем,

в друг друга веру потеряем,

если согласья не найдём.

Свинья, —

свиньям на удивленье

решила:

«статус потребленья»

в свинарнике

повысит вес,

когда ты жрёшь деликатес.

Но, как она не изгалялась,

в шампанском, хрюкая, купалась,

с заезжим Хряком Бешамель,

торчала с супа «консоме»

и объедалась трюфелями,

повизгивая: – Это – мне?

Гламур, входил в неё частями:

язык говяжий «Лонг – де-буф»,

«ёф -а-ла-неж» – безе на креме.

Теперь она дружила с теми,

кто в лучшей из московских луж.

В пруду лягушек извела,

но статус не приобрела.

В Писанье – душа в сорок дней улетает,

но кто это видел? И кто это знает?

Порядку привычному в противовес —

Душа, улетая,

останется здесь:

здесь, дверцу под сердцем слегка приоткрыв, —

– Прислушайтесь,

голос:

«Не верьте, я – жив!

Из уст моих, дышит в морозы – парок.

Я – каждый, посаженный Таней, цветок,

в сынах и Антоне, есть мне уголок,

в друзьях и родных, буду я, как завет.

А смерти не верьте!

Её просто нет!»