Читать книгу День пришельца (сборник) - Виталий Забирко - Страница 7

Когда я вышел из-за гостиницы, то увидел, что у столба с указателями звёзд стоит громадный фургон, а по дороге с косогора, переваливаясь на ухабах, неторопливо спускаются ещё два. Там, где дорога на косогоре уходила в лес, аэродинамической воронкой медленно вращались космы тумана, и из этой воронки, как из телепортационного створа, выползал четвёртый фургон. Фургоны были похожи друг на друга как близнецы: тёмно-синие, с нарисованной на бортах спиралевидной галактикой, окаймлённой снизу и сверху видимой издалека надписью: «Галактические аттракционы». Естественно, какие ещё могут быть аттракционы на День Пришельца? Только такие.

Возле первого фургона уже сновали рабочие в темно-синих, под цвет фургонов, комбинезонах с эмблемами спиралевидной галактики на спинах. Будто мишенями. На площадку выехал второй фургон, за ним третий, затем прибыл четвёртый, и работа закипела. Одни рабочие выгружали составные части агрегатов, другие делали разметку на земле, третьи начинали собирать установки, четвёртые возводили по периметру лёгкую решётчатую ограду. На первый взгляд, действовали они вроде бы неспешно, но настолько слажено, что аттракционы вырастали на глазах.

Оставив чаепитие, из беседки, пошатываясь, вышел Василий, миновал калитку, остановился и окинул взглядом строительную площадку.

– Эй, помощь не нужна?! – воззвал он к рабочим.

Никто из рабочих на предложение не только не откликнулся, но и не глянул в его сторону, продолжая со знанием дела методично, не тратя лишних движений, монтировать аттракционы. Все молодые, в одинаковых фирменных робах, одинаковых синих кепи с длинными козырьками, они были чрезвычайно похожи друг на друга, как и фургоны. Давно заметил, что спецодежда нивелирует людей до такой степени, что невозможно отличить одного от другого. Все, как китайцы, становятся на одно лицо.

– Если надо, я трактор заведу… – безуспешно продолжал взывать Василий.

Из гостиницы вышел Карла, косолапо просеменил к Василию и постучал тростью по его ноге.

– Что? – повернулся Василий.

– Не приставай к людям, – сказал Карла. – Им твоя помощь не нужна.

– Как это не нужна?! – возмутился Василий и, пошатнувшись, едва удержался на ногах. – Да я… Да я… Вот сейчас трактор заведу… И мы…

– Остынь! – визгливо прикрикнул Карла. – Не нужен им трактор и тракторист не нужен!

Василий несказанно изумился, затем обиделся:

– Трактор всем нужен… Как в деревне без трактора? В деревне без трактора никуда…

Карла молчал. Василий вопросительно посмотрел на него, перевёл взгляд на рабочих, продолжающих разгружать фуры и собирать установки, и тяжело вздохнул.

– Ясно… – разочарованно выдохнул он. – Фирма веников не вяжет…

– …И лаптей не плетёт, – добавил Карла.

Василий набычился и вперился в карлика тяжёлым взглядом:

– Да пошли вы все!..

– Но-но! – оборвал его Карла и предостерегающе взмахнул тростью.

Василий осёкся, так и не успев назвать адрес, куда всех посылает, посмотрел на трость, на Карлу и поник головой.

– Ладно… – пробормотал он. – Пойду спать… Никому я не нужен…

Он безнадёжно махнул рукой и, шатаясь, направился к своему коттеджу.

Карла проводил его взглядом, обернулся, внимательно посмотрел на беседку, на меня.

– Где он так наклюкался? – раздумчиво спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Я кивнул в сторону беседки. Карла удивлённо вскинул брови, недоверчиво покрутил головой, но всё же прошёл сквозь калитку к беседке.

Я подошёл к завалинке и оперся руками о штакетник. Дормидонт с Дормидонтовной напоминали истуканов. Бледные, без улыбок, с остекленевшими глазами, надутыми щеками, они не только не двигались, но и, казалось, не дышали. Карла привстал на цыпочки, протянул коротенькие руки через перила беседки, тростью придвинул по столу чашку, взял её, понюхал и поморщился.

– Немедленно сплюнуть! – приказал он.

Дед с бабой ожили, дружно перегнулись через перила беседки и сплюнули в цветник. Лицам начал возвращаться румянец, глазам блеск.

– Поменять воду в самоваре! – снова приказал Карла.

Дед подхватился с места как молодой, схватил трёхведерный самовар и потащил в гостиницу. Бабка заулыбалась и пододвинула к карлику блюдце с вареньем.

– А вот вареньице малиновое к чаю, Карла Карлович… – принялась потчевать Дормидонтовна. – Вот баранки…

– Чай, говоришь, пьёте?! – зловеще прошипел карлик.

Бабка осеклась, стушевалась и растерянно развела руками:

– Это не мы, Карла Карлович… Разве мы себе такое бы позволили? Сами знаем, что с нами бывает… Это всё Василий… Управы на него нет, окаянного…

Я вспомнил, что в байке Кузьминичны приключилось с зелёненьким пришельцем-паршивцем, вспомнил второго красного петуха на полотенце, вспомнил, как заглохла музыка в беседке, когда Василий передразнил певца, и невольно поёжился. Только сейчас понял, насколько вовремя Карла оборвал пожелание Василия, не дав ему назвать адрес «посыла». И ещё стало ясно, почему милиционер дорожно-патрульной службы не придирался к пьяному Василию и отваживал от него посторонних подальше.

– Знаю, что Василий, – примирительно кивнул Карла Дормидонтовне и, вздохнув, отошёл от беседки. – Управы на него действительно нет…

– Всё-таки манекены? – натянуто поинтересовался я.

Карла повернулся, посмотрел на меня снизу вверх, сдвинул тростью шляпу на затылок и криво усмехнулся.

– Кажется, начинаете понимать… – заметил он.

– И эти тоже?

Я указал пальцем на рабочих фирмы «Галактических аттракционов.

– Фигурально выражаясь, – с улыбочкой ушёл он от прямого ответа. – Неужели вам доводилось видеть живые манекены? – Взгляд его скользнул по мне и остановился на моих руках. – Это что – крапива?

– Да, – буркнул я, машинально убирая руки со штакетника. – Но я не писал.

Брови Карлы недоумённо взлетели вверх.

– Вообще-то я не уролог, – насмешливо заметил он, – и дисфункции вашего мочевого пузыря меня не интересуют.

– Да нет… – смешался я. – Просто каждый, увидев мои руки, советует на них помочиться.

– Ах, народное средство… – понимающе покивал Карла, но в его глазах продолжали искриться смешинки. – И вы им не воспользовались? Напрасно. Вот вы, например, думаете, что когда у человека на глазу ячмень, показывать ему кукиш – предрассудок? Ничего подобного, это прекрасное народное средство. Человек с ячменём, которому тычут в лицо кукиш, изумляется от неожиданности, глаза широко распахиваются, кожа на веках напрягается, и ячмень прорывает.

– Ячменя у меня нет… – жёлчно начал я, но пожелать Карле типун на язык не успел. По нам скользнула большая тень, и я рефлекторно пригнулся. Мимо головы просвистело, и у ног шлёпнулась основательная лепёшка птичьего помёта.

– Адаптируется потихоньку! – прокаркал на лету птеродактиль Ксенофонт и, суетливо трепеща крыльями, полетел в сторону леса. Лёгок на помине.

– Берданки на тебя нет! – в запале крикнул я вдогонку.

– Зачем вы так? – пожурил Карла. – Ксенофонт прав. Вы начинаете кое-что понимать. – Он посмотрел на птеродактилеву лепёшку, всё-таки не выдержал и фыркнул: – А хорошо, что коровы не летают, а?

Я скосил глаза на лепёшку у ног и брезгливо передёрнул плечами, представив, что было бы, если б птеродактиль оказался точнее. Лепёшка, в сравнении с птеродактилем Ксенофонтом, была несоразмерно большой. Но птеродактиль не птица.

– Это, надо понимать, ягодки?

– Какие ягодки? – не понял Карла.

– Которые после цветочков.

– Ах, эти… – Карла покачал головой. – Нет, не ягодки. Так, завязь первая…

Он приподнял шляпу, кивнул, развернулся и степенно, опираясь на трость, зашагал к двери гостиницы.

«Какие же меня здесь ждут ягодки?!» – ужаснулся я и опустился на завалинку. Пора, в конце концов, признать, что в Бубякине происходят аномальные явления. Хватит уговаривать себя, что всё это имитация, фальсификация и подделка… Конечно, когда всё списываешь на цирковые фокусы, чревовещание, медикаментозные мутации, пиротехнические спецэффекты, маразм и шизофрению местных жителей, как-то спокойнее и увереннее себя чувствуешь. Можно продолжать в том же духе: предположить, что в мотеле «91-й километр» на трассе Ворочаевск – Усть-Мантуг мне в завтрак подмешали галлюциногенов и теперь дурят голову, как хотят. Этой версией можно объяснить всё, что угодно: и почему все знают, кто я такой, и двухголового пса, и фиолетовую картошку, и бздыню, и щупальца огородника, и вращающийся столб с указателями звёзд, и говорящего птеродактиля и… и, в конце концов, его лепёшку под ногами.

Мимо неторопливо протрусил трёхцветный двухголовый Барбос, скосил на меня четыре глаза, пренебрежительно чихнул и, лавируя между возводящимися аттракционами, направился к столбу со звёздными указателями.

Я посмотрел ему вслед. Нет, так не годится. Понятно, что сознание рефлекторно пытается всему искать разумное объяснение, но, быть может, в том-то и заключается сермяжная правда познания мира, чтобы суметь абстрагироваться от впитанных с детства азбучных истин строения Вселенной? Когда-то Вселенная представлялась как плоская земля, накрытая хрустальным сводом небес с неподвижными звёздами, и средневековые прагматики довольно толково и аргументировано находили обоснование такому устройству мира. Современные прагматики считают Вселенную бесконечным трёхмерным миром, чьи законы регламентируются предельной скоростью света, постоянной Планка, гравитационной постоянной и прочими незыблемыми константами. А если мир на самом деле многомерен, если в нём существуют параллельные пространства, обратное течение времени? Тогда мы в своей дремучести ничем не отличаемся от средневекового монаха, который добрался до края Земли, высунул голову в прореху хрустальной сферы и увидел колёса небесной механики. Только мы в прореху трёхмерной Вселенной вместо колёс небесной механики созерцаем регламентируемые, как плоская Земля, физические постоянные и незыблемые, как хрустальный небесный свод, математические константы…

– Привет, женишок, – услышал я из-за спины.

«Место встречи изменить нельзя…» – оборачиваясь, подумал я. В прошлый раз именно тут и именно так, со стороны палисада, Лия подошла ко мне.

Лия переоделась. Теперь на ней были обыкновенные джинсы, кроссовки, свободная голубая футболка, а на руках длинные, по локоть, голубые перчатки, словно она прятала ожог от моей руки. Причёска была та же, в виде башни на затылке, но волосы не светлые, а каштановые. «Парик», – неожиданно понял я и, вспомнив, как топорщился старушечий платок на её голове, представил громадную шишку на затылке. Урод, что с неё возьмёшь… Однако в возникшем в воображении образе: с лысой головой и шишкой на затылке – Лия всё равно не выглядела уродом. Как бы мне этого ни хотелось. А мне, честно говоря, не хотелось представлять её уродиной.

– Здоровались сегодня, невеста, – буркнул я. – Не боишься ко мне через палисадник тропку протоптать?

– Лишь бы замуж за тебя не выскочить, – отрезала она, но мне почему-то показалось, что прозвучало это неискренне, и на лице под зеленоватым загаром проступил румянец.

Я почувствовал себя неловко и отвёл взгляд.

– Цветы жалко… – пробубнил я. Мне снова захотелось её поцеловать, и в этот раз чувство было настолько ошеломляюще острым, что еле сдержался. Чёрт, да что это со мной?! Никогда раньше не испытывал столь сильного влечения к женщине, тем более малознакомой. Приворожила она, что ли, как глаза на дороге отвела? Или всё дело в странном ожоге, когда наши руки соприкоснулись?

Я скосил глаза и исподтишка глянул на свою ладонь. Зеленоватый налёт не исчез. В сочетании с волдырями от крапивы зрелище было не из приятных.

– Что у тебя с руками?

– В крапиву влез… – нехотя сообщил я, ожидая, что и она начнёт рекомендовать «народное средство», однако не учёл, что жалости ко мне Лия не испытывала. Скорее, наоборот.

– Жаль, что только руками, – сказала она.

Я перевёл взгляд со своих рук на её и увидел, что пальцев на перчатках пять. Она держалась за штакетник, и большие пальцы охватывали доски так, будто были настоящими. Неужели протезы?

– За сборкой наблюдаешь или в сторожа хочешь наняться? – поинтересовалась она, кивнув в сторону возводящихся аттракционов.

Увеселительный городок за невысокой, максимум метра полтора, решётчатой оградой с величественной аркой рос на глазах. Уже можно было различить, где будут американские горки, где – карусель, где – колесо обозрения. Двое рабочих монтировали колесо обозрения на высоте двадцати метров и страховкой при этом не пользовались. Понятное дело – манекены… Фигурально выражаясь.

– Изучаю, – в тон Лие ответил я, поднял фотоаппарат и сделал пару снимков. Толку от этих снимков было ещё меньше, чем от фотографий птеродактиля Ксенофонта и голубого подобия долгопята-привидения Ля-Ля. Подумаешь, без страховки люди работают… В чём тут аномалия? Дурость разве что. Дурости в нашей стране и помимо бесшабашных монтажников хватает.

– Надеешься, тебе поверят? – фыркнула Лия, словно угадав ход моих мыслей.

– Вряд ли, – согласился я и добавил: – Главное – я верю.

И только когда сказал, понял, что начинаю относиться к происходящему в Бубякине как к само собой разумеющемуся. Будто так и надо и иначе быть не может. Адаптируюсь, как прокричал птеродактиль Ксенофонт.

– Что ж, если веришь, может, и будет из тебя толк… – раздумчиво произнесла Лия и спросила: – Давно здесь сидишь?

Я пожал плечами:

– Как начали монтировать аттракционы… А что?

– Ля-Ля случайно не видел?

В голосе Лии прозвучали тревожные нотки, я посмотрел на неё и понял, что именно ради этого вопроса она и подходила ко мне. Всё остальное – прелюдия, так сказать, для завязки и поддержания разговора. Понимание было настолько чётким и ясным, будто Лия сама об этом сказала. Или я вдруг научился читать мысли… Как она. И ещё я понял, кто сидел в картонной коробке, которую Лия везла на тележке.

– Видел, – признался я.

– Где?

– Там, – махнул я в сторону коттеджей. – Ля-Ля сидела на заборе. Затем упала и пропала.

Хотелось как-то срифмовать, наподобие «А и Б сидели на трубе…», либо «Шалтай-Болтай сидел на стене…», но ни к «забору», ни к «штакетнику» не сумел сходу подобрать рифму. Хотя очень хотелось, чтобы удивить Лию и понравиться ей. Но получился обратный эффект.

– Нескладно, – заметила Лия, в очередной раз угадав мои мысли.

– Зато правда, – нашёлся я.

– Взаправду упала? – не поверила она.

– С забора, – подтвердил я и добавил: – По-моему, в обморок.

– А что значит, «пропала»?

– То и значит. Я поискал её в кустах, но она будто в воду канула. Хотя там везде земля.

Лия задумалась, постукивая пальцами по штакетнику.

– Что ты ей сказал? – наконец строго спросила она.

– Ну… – чуть было не ляпнул я напрямую, но вовремя вспомнил, какого мнения Лия о дрынобуле, и ответил обтекаемо: – Спросил, что она знает об одной штуке, с помощью которой могут летать велосипеды с крыльями.

Лия внимательно посмотрела на меня.

– И назвал слово?

– Назвал.

Я с сожалением развёл руками.

– Я предупреждала, что при девушках это слово произносить неприлично! – возмутилась Лия.

– Не знал, что Ля-Ля девственница, – снова развёл я руками.

Лия вспыхнула и одарила меня презрительным взглядом:

– Что-то ты чересчур сексуально озабочен… Идём, покажешь, где пропала Ля-Ля.

Язык зачесался объединить свою сексуальную озабоченность с предложением куда-то пойти, но я удержался от пошлости. Можно и по морде схлопотать, а я не хотел с Лией сориться. И обижать её не хотел. Хотел поцеловать и ощутить вкус её губ. Чёрт побери, да откуда, в самом деле, у меня эта чрезмерная сексуальная озабоченность?!

– Идём, дорогуша! – развязно согласился я и, фиглярничая, протянул ей руку.

Лия отпрянула.

– Не смей больше никогда ко мне прикасаться! – вскипела она.

– Как скажешь… – вздохнул я, опуская руку. Больше всего на свете мне сейчас хотелось даже не поцеловать, а прикоснуться к её руке. Два раза прикасался к ней: первый раз – подсаживая под локоть в «хаммер» на лесной дороге, но тогда сквозь рукав ватника ничего не ощутил, зато второй раз…

Лия прошла вдоль штакетника и вышла в калитку.

– О, я вижу, у вас всё сладилось! – воскликнула Дормидонтовна из беседки. – Идите к нам, чай пить! Мы свеженький заварили, с вареньицем малиновым…

Дед с бабой смотрели на нас, умильно улыбались, жестами зазывая в беседку.

– А я музыку по такому случаю заведу! – радушно пообещал Дормидонт и потянулся к ручке граммофона. – Заходите.

– Всенепременно! – заверил я и одарил Дормидонта с Дормидонтовной лучезарной улыбкой. – Только за Василием сходим и вместе придём!

Улыбки слетели с лиц деда и бабы, будто их кто-то смахнул, рука деда замерла на полпути к граммофону.

– Как ты их отбрил, – впервые улыбнулась мне Лия, направляясь в сторону коттеджей, однако сразу установила между нами дистанцию в пару метров.

– Адаптируюсь… – вздохнул я. Мне очень хотелось идти рядом, но от меня ничего не зависело. Давненько не испытывал такого светлого и бесхитростного чувства, разве что в отрочестве, когда впервые гулял с девчонкой. – Они так часто зазывают на чай, что я подумываю повесить на грудь табличку: «Чай не пью!»

– А ты уверен, что они грамотные?

– Разве?! – изумился я.

– Не знаю, – равнодушно сказала Лия и спросила: – Где ты видел Ля-Ля?

– На заборе сразу за коттеджем Дитятькина и Кудесникова. Вон там, где стучат.

От коттеджа горе-воздухоплавателей доносился стук молотка по металлу. Очевидно, юный Кудесников выправлял погнутую велосипедную раму.

– Я знаю, где они живут, – сообщила Лия.

– И кто они, тоже знаешь?

– Знаю.

– Тогда подскажи, кто из них Дитятькин, а кто – Кудесников.

– А ты не разобрался? – лукаво глянула на меня Лия и прищурила глаза нижними веками. Совсем как Ля-Ля.

– Нет.

– Не всё ли равно, кто из них кто? – пожала плечами Лия.

– Как это – не всё ли равно? – удивился я. – В конце концов, они не Бар и Бос.

– Не Бар и Бос, – согласилась Лия. – Но нечто похожее. Они – пара.

«Вот те на! – ошалело подумал я. – Гомосеки, что ли?!» Я покосился на Лию, но спросить не решился, помня, как она отреагировала на дрынобулу.

– Пара – это вовсе не то, что ты подумал, – поморщилась Лия.

Кажется, она и вправду читала мои мысли, однако это я воспринял спокойно. Адаптируюсь…

– Добрый день, Серёженька! – окликнула меня Кузьминична, как только мы поравнялись с её коттеджем. – И вы, Лиечка, здравствуйте!

– Здравствуйте, Кузьминична! – кивнула Лия.

Я недоумённо посмотрел на квартирную хозяйку и только потом вспомнил, что мы сегодня не виделись. Столько всего за день навалилось…

– Добрый день, – спохватился я.

– Отобедать, Сергий свет Владимирович, не желаете? – предложила Кузьминична. – И Лию приглашайте, чай, тоже не обедала.

– Чаем мы вообще-то не обедаем, – дежурно скаламбурил я и неожиданно почувствовал, что проголодался. Волка бы съел.

– Спасибо, Кузьминична, – поблагодарила Лия, – но нам некогда. Ля-Ля пропала.

– Знаю, – кивнула Кузьминична. – Свалилась с забора и пропала.

– Вот мы и хотим осмотреть место, где она пропала.

– А чего там осматривать? – возразила Кузьминична. – Нет её там. А раз нет, то и искать под забором нечего. Под забором можно разве что Васькá найти, когда он с устатку.

Лия внимательно посмотрела на мою квартирную хозяйку.

– Кузьминична, вы знаете, где Ля-Ля?

– Знаю.

– Где?

– Вот пообедаете, тогда и скажу. Погляди, как твой, – Кузьминична указала на меня глазами, – скукожился без обеда.

Вовсе я не скукожился, но перечить не стал. Есть в самом деле хотелось сильно. До безобразия.

Лия мазнула по мне мимолётным взглядом, однако по поводу двусмысленного «твоего» Кузьминичны ничего не сказала. Её волновала судьба Ля-Ля. И только.

– А если с ней что-нибудь… – начала она, но Кузьминична её перебила.

– Ничего с Ля-Ля не станется. Идите обедать, а как пообедаете, скажу, где Ля-Ля искать.

И мы подчинились. Я с радостью, да и Лия, по-моему, была не прочь перекусить. Тем более что с местонахождением Ля-Ля кое-что прояснилось и ей, вроде бы, ничего не грозило.

Я посторонился, пропуская Лию в калитку, прошёл следом.

– Сергий свет Владимирович, покажите гостье, где руки помыть, – попросила Кузьминична, суетясь у стола.

Я провёл Лию в коттедж, показал ванную комнату и, пока она мыла руки, сбросил на ноутбук файлы своей фотосессии, а затем решил посмотреть, что у меня получилось.

Панорама Бубякина, Барбос, возводящийся комплекс аттракционов получились хорошо, а вот с кадрами птеродактиля Ксенофонта и Ля-Ля вышло нечто непотребное. Вместо трёх кадров с птеродактилем Ксенофонтом на всю ширину снимков были запечатлены трёхпалые кукиши: левый, правый и оба вместе, а на кадрах, где должна быть медлительная Ля-Ля, над забором красовалось размытое голубое пятно, как будто малайский долгопят и в самом деле оказался привидением.

Как это могло произойти, я не понимал, тем более что снимки птеродактиля я проверял на месте после съёмки, и тогда они были нормальными. Но я не очень расстроился. Стал привыкать. Очередные штучки-дрючки квазимагнитных полей Кашимского аномального треугольника.

– Сергей Владимирович! – позвала со двора Кузьминична. – Мы вас ждём, обед стынет!

– Бегу! – крикнул я в открытое окно, выключил ноутбук, по-быстрому ополоснул руки и выскочил на крыльцо.

Лия уже сидела за столом, причём снова в перчатках. Зачем тогда, спрашивается, руки мыла? Кузьминична половником наливала ей в тарелку первое, а моя тарелка стояла напротив. Я подошёл к столу, переставил тарелку и сел рядом с девушкой. Ребячество, но ничего поделать с собой не мог.

– Так вам удобнее наливать, – пояснил Кузьминичне.

Кузьминична понимающе улыбнулась, а Лия ничего не сказала, но лицо у неё стало строгим, почти отчуждённым.

– Что у нас, хозяюшка, на обед? – наигранно приподнятым тоном поинтересовался я.

– На первое – свекольник, – сообщила Кузьминична, наливая мне половником в тарелку.

Я глянул на свекольник и тут же отвёл взгляд. Цвет у свекольника в деревне Бубякино был интенсивно синий, и по поверхности плавали кусочки мелко нарезанного оранжевого огурца. Спасибо, не алюминиевого. Кузьминична, не скупясь, добавила в тарелку ложку сметаны, к счастью, обычного белого цвета, и я поскорее перемешал свекольник, чтобы забелить весьма неаппетитную цветовую гамму.

– На второе будет рагу, – продолжила Кузьминична, усаживаясь напротив. – Ещё пироги с грибами, клюквенный морс. Уж не обессудьте за скудость, Сергей Владимирович, чем богаты…

– Что вы, право, Кузьминична, – возразил я. – Какая скудость? Очень даже хороший стол.

Я осторожно попробовал неудобоваримый с виду свекольник и чуть язык не проглотил. Умеет моя хозяйка готовить… Что есть, то есть.

– А вкусно как! – похвалил я. – Удивляюсь вам, Кузьминична, как вы, при таких кулинарных способностях, и одна?

– Опять за своё? – насупилась Кузьминична. Она посмотрела на меня, на Лию, снова на меня и неожиданно лукаво улыбнулась: – Вот ежели бы сбросить годков так шестьсот-семьсот, то вас, Сергий свет Владимирович, непременно бы захомутала!

Я поперхнулся. Шутит она насчёт шестисот-семисот лет или?..

Лия тихонько рассмеялась.

– Что вы прибедняетесь, Кузьминична? – сказала она. – Вы и сейчас женщина в самом соку. Попробуйте, а вдруг клюнет? – Лия покосилась на меня. – Известная истина: путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Кузьминична покачала головой, улыбнулась:

– Что вы, Лиечка, неужто я буду его у вас отбивать? Вы такая пара…

В этот раз поперхнулась Лия и не нашлась, что ответить. Я посмотрел на неё и увидел, как она снова покраснела.

– И когда только вы успеваете готовить? – перевёл я разговор на другую тему и потянулся за пирогами. – Вроде бы с утра вас дома не было…

– Стряпать дело нехитрое, – отмахнулась Кузьминична. – Да вы кушайте, кушайте! Пироги с грибами, утром в лесу насобирала.

Я отдёрнул руку и с подозрением посмотрел на Кузьминичну.

– Случайно не мухоморов?

Кузьминична рассмеялась.

– Что, Серёженька, видели, как Ксенофонт мухоморы лопает? На то он и птеродактиль. – Она пододвинула ко мне блюдо с пирогами: – Здесь белые, подосиновики и подберёзовики. Так что не берите дурного в голову, кушайте. Мухоморы у нас только Хробак собирает.

Я взял пирожок, надкусил. Пышный, только что испечённый и, как всё у Кузьминичны на столе, вкусный.

– Для Ксенофонта собирает?

– А то для кого же? Правда, и сам иногда употребляет…

Я икнул.

– И… И как?

– А что ему сделается? Он же – Хробак!

Второй раз я слышал, что Хробак – это не просто имя, но уточнять, что оно означает, не стал. Если он употребляет мухоморы, то за столом лучше не интересоваться. Мало ли что может оказаться, хотя я и не из брезгливых.

В коттедже напротив со стуком распахнулось окно, в него высунулся Василий и страдальческим голосом позвал:

– Кузьминична…

– Чего тебе, болезный? – повернулась к нему Кузьминична.

– Кузьминична, у тебя гости?

– Гости, Васёк. Сергий свет Владимирович и Лия. А тебе что?

– Раз гости, то и выпить имеется?

– Имеется, Васёк. Морс клюквенный. Хочешь?

Василий подумал.

– И всё? – упавшим голосом спросил он.

– И всё.

– Чтоб ты сгорела со своим морсом… – простонал Василий и с треском захлопнул окно.

Кузьминична отмахнулась полотенцем, расшитым красными петухами, и я не успел заметить, добавился ли на полотенце ещё один петух.

– Бедолага… – вздохнула Кузьминична. – Вроде ничего мужик, да больно слаб до спиртного. А как гости начинают к нам наезжать, так пьёт беспробудно и меры не знает.

Сердобольной Кузьминична была сверх меры, как Василий в потреблении самогона. В голове не укладывалась, как у известной всем матери Кузьмы может оказаться такая внучка.

Больше мы за обедом не разговаривали. Лия ела молча, скорее всего, опасаясь беспочвенных намёков Кузьминичны, я же был настолько голоден, что, отбросив приличия, которые поначалу более-менее старался соблюдать, мёл со стола всё подряд. И необычный цвет блюд меня уже нисколько не смущал. Принеси Хробак кузовок мухоморов, наверное, и их бы употребил.

Кузьминична, по своему обыкновению, с нами не обедала, сидела напротив, подперев ладонью щеку, переводила умильный взгляд с одного на другого и улыбалась. Наверное, вспоминала свою молодость семисотлетней давности.

Когда мы перешли к клюквенному морсу, Кузьминична наконец сказала:

– Ходили мы с Дурдычихой сегодня поутру в лес по грибы. Грибов видимо-невидимо, а черники ещё больше уродилось… – Она с хитрецой посмотрела на нас. – Жаль, лукошко всего одно с собой прихватили, некуда ягоду было собирать. А то бы вечером пирогов с черникой напекла…

Намёк был чересчур прозрачным, чтобы понять, к чему она клонит.

– Спасибо, Кузьминична, было очень вкусно, – поблагодарила Лия за обед. – Я бы с дорогой душой сходила по ягоды, но надо найти Ля-Ля.

– Вот и я о том же говорю, – поддакнула Кузьминична. – Как кузовок черники в Аюшкином логу наберёшь, тут-то Ля-Ля и объявится.

Лия ничуть не удивилась зависимости появления Ля-Ля от степени наполнения кузовка черникой. Удивилась другому.

– В Аюшкином логу? – недоумённо переспросила она, посмотрела на меня и непонятно почему снова покраснела.

– В Аюшкином, – подтвердила Кузьминична. – Там черничник большой и ягода самая крупная, самая сладкая.

Лия недоверчиво покрутила головой:

– А Ля-Ля чего туда занесло?

– Неисповедимы пути слепой телепортации, – ответила Кузьминична, и у меня отвисла челюсть. Вот те и деревенская бабка! То всё талдычила: «Сергий свет Владимирович, Сергий свет Владимирович…» – и вдруг на тебе: – телепортация!

– А чтоб одной в лесу не страшно было, я тебе сопровождающего дам, – сказала Кузьминична и выразительно посмотрела на меня.

У меня перехватило дух.

– Дык, я… Енто… Мы завсегда… Мы робяты таки…

Уж и не знаю, откуда во мне деревенская старорежимность речи проклюнулась. От квартирной хозяйки заразился, что ли? Если ей можно современными словечками, вроде «телепортации» бросаться, то чем я хуже?

Лия скептически оглянула меня:

– Ещё неизвестно, кто при ком будет сопровождающим. Как бы ему самому в лесу страшно не стало.