Читать книгу Светлые судьбы - Вивея Шы - Страница 2

От Хосрова:

Бывает, я вижу чарующий сон.

Ночь. Небо вокруг черно. Недалеко от меня находится лес. Меж стройных, светлых стволов его деревьев витает дымка. Она чуть пульсирует белым светом. Нежно, приглушенно. Я чувствую легкое колыхание вершин от ветра. Звоном отдается во мне лесная тишина. В ней моя тоска по чему-то… родному.

Я направляюсь к лесу босиком, по дикой мягкой траве. Это мой родной дом, что я искал. Что искал меня. Я хочу вернуться домой и наслаждаюсь предвкушением возвращения.

Сон оканчивается. Я уже не вижу леса. Не слышу. Не чувствую. Но будто продолжаю идти.

Никогда никому не рассказывал об этом сне. И сам бы с благодарностью забыл о нем. Мне больно от него.

Может, я его выдумал? Но тогда… зачем?

– – ◪ – -

Женщина торопливо идет, почти бежит воздушной поступью по длинным богатым коридорам. Влетает подряд во все комнаты, озирается там и резко упорхает подобно птице. В черты пухлого и весьма молодого для ее возраста лица глубоко проникла волнительная радость. Она живо оглядывает всех, кого встречает, не останавливаясь. Шлейф из светлых распущенных волос развевается позади нее, касаясь дверей, стен, людей.

Ей встречается много лиц, но все прислуга.

– Угрюмчик! Миленький! Да где же ты!?

Она спешно поднимается по лестнице.

– Да, Свет мой, – громко пронзает стены вместо высокого певучего низкий, ломающийся голос.

В коридоре второго этажа появляется коренастый хозяин голоса. Выглядит он самым угрюмым человеком на свете. Вероятно потому, что мечтает избавиться от рыжей волосни на голове и лице, но кто-то или что-то строго-настрого ему это запрещает. И глаза его блестят неизвестным блеском меж волосяных зарослей. Увидь его незнакомый с ним человек, сказал бы: «Будьте благоразумны, леди, и поверните обратно. Иначе этот негодяй сломает вам шею и утопит в суровых болотах заживо!».

Искала ли такой участи леди – скорее нет, но мужчина перед ней оказывается тем самым, кто так ей нужен. Завидев его, женщина ускоряется.

– Остановись! – повелевает он, вытянув руку на сопротивление.

Она хватается за его руку, прокручивается вдоль нее, неизбежно виснет на шее мужчины и горячо целует его губы, ловко и любовно обнаруживая те среди рыжих усов.

– Лийса, прекрати!

Он подхватывает Лийсанну, – такую легкую, точно давно она планировала взлететь, да все никак, – и волочит к лестнице. Она сдавленно визжит, а после нотами скрипки рассказывает:

– Зеев, это случилось, наконец-то, наконец! У нас будет Хилтис, или Барсера, или Виссеши, или Лаврентиас, или…

– Лийса, свет мой, я сейчас занят. Обещаю, мы обязательно поговорим через пару часов… – Зеев поднимает ладони к лицу с готовностью откланяться и продолжить свою хмурую жизнь, которая хмуреет вкрай.

– Что? – переспрашивает он.

– А может быть и Эллин, или Сейя, или…

Зеев начинает что-то подозревать, наблюдая за неутомимостью Лийсы. Он думает. Но не понимает.

Она вся извивается в радостных муках за двоих.

Вдруг, лицо мужчины меняется, брови поднимаются вверх, и даме открывается его беззащитный и удивленный взор. С широко раскрытыми глазами, пожалуй, он представляется замурованным в волосню ребенком, а не злодеем-садистом. Просто поразительные перемены!

– – ◪ – -

Румяная Лийса лежит на софе среди цветастых подушек, заложив одну руку на лоб, а другой держась за Зеева. Она постоянно покусывает губы. Ее длинное в пол платье светло-желтого цвета картинно подчеркивает округлившиеся груди и холм живота.

У ее живота сидит доктор Мальсбер, – раскрасненный мужчина в блекло-сизом костюме, с благовоспитанной бородой и гладко выбритой областью усов. Его живот не уступает животу беременной, однако сейчас кажется меньше. С тех пор, как он вошел в комнату с хозяйкой, доктор очень старается быть подтянутым и втягивается во всю мочь.

– Доктор, с Лийс и ребенком все в порядке? – спрашивает будущий отец, расположенный подле жены на стуле.

Он страшно обеспокоен и весь в нетерпении. О нетерпении говорят его ноги, движение которых он не в силах усмирить – они выбивают идеальный быстрый такт, как если бы попеременно звучали сердца всех троих в комнате, или даже четверых. Беспокойство выдает хищный немигающий взгляд, направленный на доктора.

Уже какое время доктор, нахмурившись, очень внимательно вслушивается стетоскопом в живот Лийсы, и все молчит.

– Сахарный мой, все прекрасно! – уверенно говорит Лийса мужу. – Правда, доктор?

Доктор, наконец, отрывается от своего занятия.

Ноги Зеева замедляют темп. Лийса забывает кусать губы и напрягается.

Доктор насуплено шикает на Зеева. После подмигивает Лийсе и вновь вслушивается в животище.

Лийса убирает руку ото лба и хватается ею за деревянный край спинки софы. Другой рукой сильно сжимает руку Зеева. Зеев закусывает губу, украдкой посматривая на свою руку.

Доктор встает. Отворачивается от супругов и вздыхает. Идет к своей лекарской сумке, кладет в нее стетоскоп. Женщина таращится на него во все глаза. Ее муж думает о губительно сжатой руке и кривится.

Доктор направляется обратно к женщине. Протягивает ей руку. В руке две конфетки.

– Поздравляю, красавица, в твоем теле три сердца.

Он улыбается.

От счастья Лийсу тошнит. Она зажмуривается, отпускает руку мужа и своей рукой делает странные круги в воздухе.

– Было очевидно, что все хорошо, – экспертом заявляет Зеев и старается незаметно размять затекшую руку.

– Что значит «три сердца»? – удивляется он.

– Ваша жена носит двойню. Я отчетливо слышал биение их сердец. Правда, никак не мог сообразить из-за постоянного шума, – доктор бросает взгляд на ноги Зеева и добавляет, скорее, мечтательно. – Их ритм сердец один в один сливался, один в один…

– – ◪ – -

В небольшой комнате, специально оборудованной под родильную, в обществе отца, доктора Мальсбера, приглашенной повитухи и, разумеется, матери, – на сцене появляюсь я.

За мной рождается брат. На восемь минут позже.

Семь из восьми минут я не дышу.

Доктор всячески пытается реанимировать моё маленькое, обмякшее, посиневшее тельце. Он вкалывает медикаменты. Насильно вдувает мне воздух в мой маленький беззубый рот, в котором не бывало ни звука. Проводит массаж сердца.

Пульс не прощупывается.

Отчаявшись, доктор кладет на мое пузо ладонь, закрывает глаза и мнит себя великим лекарем, силою мысли лечащим души.

А во мне – вес три с четвертью и души ни на грамм. Поэтому одолжений доктору Мальсберу я не делаю, и получается все именно так, как всегда получается и у него, и у меня.

Почти трагедия. Ведь сколько стараний произведено над моим созданием. У бога. У родителей. Зачесть даже доктора Мальсбера. Всем бы мне быть должным.

Да только я мертв.

Доктор сдается и отходит.

Подходит отец. Его глаза как озера, тревожимые дождем, широко раскрыты, и из них непрерывно текут слезы. Когда он склоняется надо мной, слезы падают на меня. Отец шепчет что-то, взяв пальцами мою маленькую ручку. В его словах нет смысла, лишь набор звуков, что в беспамятстве отец не осознает.

Мать, тем временем, вне себя, ничего не понимает и не воспринимает. Она тужится и вопит. Вопит, потому что убеждена: тужиться молча в данной ситуации безрассудно.

– Вылез, вылез! Еще один! – провозглашает повитуха с младенцем на руках, очищая от слизи.

Отцу кажется, что он потерял контроль над взором. Слезы все текут из его глаз. Он быстро вытирает их и подходит к моему брату прежде, чем его парализует страх перед возможностью второй потери.

Освободившись от материнского нутра, брат пронзительно горланит. Мое тело стремительно набирается жизни вслед за его криком. Я хватаю воздух ртом и носом и постепенно оживаю, подергивая то ручкой, то ножкой. Мое лицо искажено страданием. С моих уст не доносится ни звука.

Повитуха наскоро протирает брата полотенцем и протягивает его отцу.

– О-о-о, какой трогательный папаша, – умиляется она от вида рыдающего отца. – Я вас поздравляю, у вас близнецы!

После истошных воплей матери у повитухи, должно быть, вылетает из головы, что я совсем не кричал.

Отец медленными деревянными движениями берет брата. Теплого и живого.

– Ой, а первому младенчику совсем не уделяют внимание, – непосредственно подвывает повитуха и направляется ко мне.

Отец цепенеет. Доктор спешит к повитухе, однако на полпути замирает. Повитуха нянчит меня, а я самым живым образом пытаюсь отбиваться от ее сердоболия.

Мать лежит, изморенная, минут пять. Ей подносят брата, – она его не замечает. Подносят меня, – а она уперта взглядом в потолок и дышит через рот. Доктор внимательно ее осматривает. Кровотечений нет. Мать выглядит здоровой, но немного странной.

– Лийса, свет мой, ответь мне… – просит наш отец тонким голоском, на который только способен мужчина с баритоном.

Она ошалело смотрит на него и спрашивает:

– Я уже родила? Где дети??

А нас, ее детей, мнут да тщательно вытирают тряпками. Брат вопит на всю комнату. Я молчу.

– Дайте мне Хосрова, дайте мне Эмиля! Мне, мне! – Лийса нетерпеливо тянет к нам руки.

– Эмисль? Хосрв-ров? – у отца заплетается язык от пережитого ужаса. – Родная, ты не говорила о таких именах прежде.

– Что же с того? Я всегда ими думала! – наотрез отвечает мать.

Ей дают нас. Мой брат успокаивается и младенчески радуется в ее руках. Я лежу и непонимающе дергаюсь.

Мать млеет, что ненароком пускает слюну мне на лицо. Отлично.

Она вдруг испуганно таращится на отца и говорит:

– Хосров и Эмиль? Боже, кто же меня потянул за язык?

– Ну хватит имен, все, полно, – строго говорит отец, утирая слезы. – Хосров и Эмиль. Мне необходимо отойти. И когда я вернусь, чтобы все было на своих местах. Ты. Эмиль. И Хосров.

Он целует жену, целует брата и меня. Все вместе мы морщимся от его колючей бороды.

– – ◪ – -

По естественным причинам, наша родительница после родов пребывает в не лучшем расположении духа. Тело ломит, живот болит, и даже радость ей тягостна. Еще более отягчает ее мысли периодическое отсутствие отца с сомнительными причинами и местоположением. Стоит ей заснуть так его сразу куда-то тянет.

В меру покормив нас молоком, мать велит нянечке присмотреть за нами. Сама же, с видом крайне угрюмого подозрения начинает бродить по дому. Молча и неспешно она заглядывает в комнаты особняка.

Родитель же наш радостен и возбужден, и буквально подпрыгивает на месте. Все складывается удачно. И сейчас, он испытывает великое эстетическое наслаждение.

– Чудо нашего края, – шепчет он себе.

Единственная мысль не дает ему покоя: «Могло бы быть быстрей».

Кажется, окружающие его люди так не думают. То и дело один или другой раздраженно зыркнет на отца, дескать, успокойся, ты мешаешь мне сконцентрироваться.

А мать все ближе. Наконец, ее чуть сгорбленная, пухлая фигура медленно двигается в окне коридора в направлении ко входным дверям.

Отец замечает ее, и его голова втягивается в растерянно поднятые плечи.

«Как же я ее пропустил в окнах наверху! Ах, как же! Основу поставили, но цветы… цветы еще не нарастили, ну как же! Без цветов никак!»

И он пускается в бег, что голова как третья нога.

Дверь открывается прямо перед ним. Взгляд матери ровный, в некоторой степени благонадежный… Лишь две морщинки меж густыми светлыми бровями и едва приметно сжатые губы говорят отцу очевидное: женщина жаждет крови.

– Я уже хотела искать тебя в саду, – говорит она самым низким голосом из своего высокого спектра, подчеркивая скверность ситуации. – А тут слышу вдруг шум, бег…

Отче улыбается ей, его глаза блестят, брови приподняты. И ноздри жадно глотают воздух, и сердце беснуется.

– Лийса, свет мой, а я тут… да, пробежаться решил.

– С чего же это внезапно? – мрачно спрашивает она и пытается выглянуть отцу за спину.

Он старательно подсовывает ей свое лицо, закрывая вид позади. В итоге, чмокает мать в лоб.

– Зеев! – вскрикивает она, роняя слезы. – Немедленно скажи мне, в чем дело и где ты пропадаешь! Ты же говорил, что будешь со мной все эти дни!

– Свет мой, солнышко исключительное, я все тебе объясню, – сдается отец.

Солнышко показательно отворачивается. И отмечает неестественную яркость красок в отражении оконного стекла. Не слушая более отца, она оборачивается, силой отодвигает его и спешно, красиво бежит.

Перед парадной лестницей дома через дорогу возвышается белесая статуя женщины с плавными, потрясающе живыми чертами. Статная, гибкая, ее платье словно легчайшая ткань, покорная дуновению ветра, а тонкая длинная мантия лучится под солнцем разноцветьем прозрачного материала. Одухотворенно, милосердно, статуя протягивает раскрытые к небу ладони, и из них сочится вода.

– Садовоздеятели наращивают цветы. Им уже недолго осталось, – говорит отец.

– А какие цветы? – щурится мать на медленно вытягивающиеся стебли подле садовоздеятелей.

Догадывается прежде, чем отец отвечает ей, и восклицает:

– Боже мой, да зачем же! Я ведь их ненавижу!

– Как же? Я думал, ты их любишь, ты же говорила…

– Эких ты делов бы наворотил без меня! – деловито выводит мать. – Хорошо, что я пришла вовремя!

Ее настроение улучшается.

– – ◪ – -

По настоянию отца, матери никто не рассказывает о том, каким я родился, считая эту информацию шокирующей и без важного повода бесполезной. Однако отец этого забыть не может, и чем чаще в особняк приходит доктор Мальсбер, тем легче живется отцу.

С матерью все наоборот, она терпит доктора с трудом и не понимает, к чему такие частые визиты. Доктор Мальсбер несомненно к ней неравнодушен, хоть и прочна его маска благонравственности. Как и любой женщине, матери нравится быть желанной, и лишиться этого равно преступлению против женственности. Проблема в том, желанной лишь в теории, или человек готов приступить к любым действиям, стоит подать ему нечаянный признак согласия.

Новорожденный я лежу рядом с матерью, немного дрыгаю ногами и причмокиваю. Эмиль лежит головой к матери на ее коленях, укутанный в синие пеленки, когда я укутан в красные. Мой брат корчит рожицы, улыбается и доставляет матери, в сущности, сплошное удовольствие.

– Доктор Мальсбер!..

– Что, душа моя? – обязательно вставляет доктор.

Лийса укрощает раздражение и продолжает.

– Вы точно уверены, что Хосров развивается правильно?

– Лийсочка, если бы вы видели столько детей, сколько наблюдал я, вы были бы абсолютно спокойны…

Доктор хочет что-то добавить, но в комнату входит наш отец. Мать облегченно вздыхает и, смело глядя на доктора, заключает:

– Нашей семье очень повезло, что вы обладаете столь обширным опытом и можете утешить наши опасения, – она улыбается отцу. Отец, вероятно, улыбается ей.

– Я счастлив! – говорит врач.

В морщинках у его глаз мать обнаруживает непристойный сигнал… от которого ее передергивает.

И Эмиль на ее коленях застывает с совершенно испуганным выражением лица.

– Что с ним? – замечает отец Эмиля.

Брат не шевелится. Маленький ротик приоткрыт, чистые глаза широко распахнуты. Можно подумать, что он забыл, как дышать.

Я недовольно соплю и тихонько начинаю плакать.

– Доктор, что с Эмилем?! – в один голос паникуют родители.

Доктор поспешно берет Эмиля у матери и немного трясет. Мать подскакивает со своего места и встает рядом с доктором. Брат бледнеет, губки синеют, его взгляд испуганный и пустой.

– Доктор! – кричит мать.

Доктор еще раз встряхивает Эмиля. Затем поспешно садится на софу и принимается массировать ему ручки, ножки, уши.

– Мальсбер, что с ним? – требует наш отец. Он подхватывает меня с софы и садится на мое место, держа меня на коленях.

Доктор разворачивает Эмиля прямо лицом ко мне. Я поворачиваю головку, смотрю на него. И начинаю рыдать в голос. Впервые так громко и пронзительно, что взрослые на мгновение кривятся.

Мой брат приходит в себя, вздыхает, всхрипывает, откашливается. Его лицо делается несчастным. Он плачет, зажмурившись, но бесшумно.

Доктор дает родителям абсолютное бескомпромиссное заверение, что «подобных приступов больше не повторится, если…». И диктует пункты под запись.

Мать записывает пункты и облегченно улыбается.