Читать книгу Грибные дни - Влад Костромин - Страница 4

Родители прогулочным шагом пошли по проселку от нашего дома к асфальту в сторону вымирающей соседней деревеньки Бочаг, гнездившейся в славном в военное время партизанами лесном массиве. Пашка семенящей походкой бежал следом, держа в руках закрытый зонтик, украденный у сестры приятеля. Я крался по саду следом. Дождь усилился. На перекрестке с соседней улицей они повстречали идущего навстречу молодого водителя разбитого ГАЗ-5117, Димку Сазонова по кличке Сазан, бывшего футболиста московского «Спартака», направленного новым генсеком на принудительные работы в наш совхоз.

– Здорово, Владимирович. Здравствуйте, Егоровна. Привет, Паша.

– А мы к грибоеду идем! – в лоб ошарашил Сазана Пашка.

Он постоянно путал слова.

– Здравствуйте, Дима, – неестественно засмеялась мать. – Павел шутит так. Вот, гуляем…

– Ну, гуляйте, – запахнулся в плащ-палатку водитель и неуверенно прошел мимо.

– Футболист городской, – прошипела ему вслед мать, – мало вас, трутней-космополитов, работать заставили, надо было на урановые рудники послать. А то нападают на советских китайцев!

– Кать, этот не нападал – он из московского «Спартака», а те хулиганы вовсе были из ленинградского «Зенита».

– Я для меня все эти обезьяны на одно лицо.

– Это раньше был борзой18, футболист, а нынче почетная профессия – совхозный шофер.

– Труда боится лоботряс! А борщ хлебать всегда горазд! Среди рабочих лоботряса нельзя терпеть ни дня, ни часа! У нас даже цыган по указу от четвертого мая шестьдесят первого заставили работать! Чего ты его скотником не сделал? – не унималась мать.

– У меня шоферов не хватает, а скотником он бы только скот портил.

– Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: кто не работает, тот не ест. В СССР осуществляется святой принцип социализма: от каждого по его способности, каждому – по его труду. – Отчеканила мать.

– Пущай уж пошоферит, – примирительно сказал отец, – узнает, как в нашей деревне кобыл объезжают, а там уж в конце исправительного срока разберемся. Все равно без моего заключения ему отсюда хода не будет. Сейчас не до него. Посмотрим, что ему совесть подскажет.

– У таких совесть исчезает сразу, даже не ждет, как тени, полдня.

– Есть такое. Паша, ты что, совсем дебил? – переключился отец. – Ты как в разведку пойдешь? Первому встречному шпиону все выложил! – начал бушевать отец. – Говорил же, никогда не спеши поперед Кирпоноса19! И что это у тебя в руках?

– Зонтик, – пискнул брат.

– Вижу, что не топор. Откуда он у тебя?

– Нашел…

– Смотри мне! – он погрозил Пашке узловатым пальцем и, вырвав зонт, попытался его открыть. – Точно спер где-то?

– Нашел… – начал юлить Пашка, укравший зонтик у старшей сестры своего приятеля.

– Короче, не трепись, чтобы никто ни о чем не догадался.

– И чтобы нас не сглазили, – добавила мать и перекрестилась.

– Пусть так, – кивнул отец.

– Или у людей сложится о нас худое понятие.

– Оно реноме называется, – щегольнул полученными в Москве знаниями отец.

– А ты, Павел, должен молчать как святой пионер Илларион на допросе! – мать строго погрозила Пашке пальцем мать. – Не было бы тут лишних глаз, – скривила губы, – так я бы тебе, Павел, дала бы по всей морде.

– Кать, не на улице же, – предостерег ее отец. – Кругом полно лишних глаз. А так да, согласен, лицо младшого напрашивается на немедленное вмешательство.

– Святой Макаренко и вся пионерская рать! Все бы зубы тебе высадила, Павлик! Я бы тебя разделала, как ежебок черепаху!

Я поежился: мать была сурова. В прошлом году, переодевшись Дедом Морозом, она ограбила детский сад в райцентре, сперев в мешке все подарки, предназначенные для детей. Об этом случае до сих пор по всей области говорили. Так что высадить Пашке зубы было для нее плевым делом.

Тут с боковой улицы, бормоча «Мене, мене, текел, упарсин»20, вывернулась бабка Явниха, одетая в широкие красные штаны, заправленные в громадные кирзовые сапоги как бы даже не 47-го размера, фуфайку, подпоясанную армейским ремнем и охватывающий голову красный платок. Деревенские меж собой звали ее Лариса Гитлеровна. Судачили, что она дочь сосланного на Колыму кулака, в Великую отечественную войну была повитухой, а когда при Брежневе21 рожениц стали возить в роддом в райцентре, она, лишившись почестей и подношений, стала от бессильной злобы ловить и душить на кладбище деревенских кошек.

– Здравствуйте, Виктор Владимирович, здравствуйте, Катерина Егоровна, – блеснула она железными зубами.

– Здравствуйте.

– Мы не к грибнику, и не в разведку! – попытался обмануть бабку Пашка. – Просто гуляем…

– Устами младенца глаголит сама истина, – нахмурилась старуха, – но с вашим дурачком кривда тешится. Странный он у вас, – перекрестилась Явниха и, косясь на почти не скрываемую промокшей газетой кочергу в руках матери, на всякий случай обошла их стороной. – Сущий клоп, крапивное вымя, хотя и стоеросовый лоб, чистый Люципер. Клоп, клоп, мизантроп, куды гроб, туды и клоп. Куды клоп, туды и еретик, ерестун тебя дери. На рога тебя Агафье Коровнице22!

– В школе им сейчас задают много, вот ребенок и заговаривается, – объяснила старушке мать.

– Сейчас в школе так: до обеда плачут, после обеда скачут, ровно какие-нибудь американские хиппи, чтоб их разорвало. Учение это бесовское, это все от лукавого. Но это еще не беда: был бы хлеб да лебеда. Убереги Параскева Пятница23, – перекрестилась Явниха, – уколи веретеном клопа мелкого, клопа верткого. Попался бы ты мне во время оно, коловертыш, кат24, я бы тебя спицей-то и выковырнула из мамкиной ступы… – И шустро посеменила прочь.

– Из твоих уст тебе на голову! – мать плюнула ей вслед. – Чтоб у тебя зоб вырос, сухотка тебя забери! Саму тебя пускай поразит моровая язва капитализма! Ну и нечисть белогвардейская! Ведьма окаянная, чародеица! Иродова дочь! Чертознайка!

– Не зря о ней плохие пересуды идут, – кивнул отец. – Социально ущербная и явный деклассированный элемент.

– Может порчу навести, знамое дело, след вынуть или другие мерзости, особенно детям и беременным женщинам. Или икоту напустит, тоже не велико счастье. Или вообще на свинцовых табличках проклятия страшные пишут, их греки дефиксионами кликали. Или сгнивший шалфей в колодец бросит, что вызывает бурю силы просто невиданной.

– Опытные люди всегда имеют понятие об этом, – солидно кивнул отец, – а пустобрехов и финтифеев чураются. Через таких Дьявол, с партийного попущения, и совершает чудодейства. Ведьмы завсегда свою долю в этом имеют.

– Да пребудет с нами небесная облепиха, – осенила себя крестным знамением мать, – неопалимая революция и святой социализм! Не зря говорится, что у которого человека рот полуоткрыт, тот клеветлив. А она воно как зубами сверкает, что твой волк в «Ну, погоди!». Чтоб у тебя дойница пересохла! Соль тебе в очи, кочерга в зубы, горшок между щек, кила25 в горло, – процедила сквозь зубы мать и поплевала Явнихе вслед, – головня в рот!

– Лучше в задницу, – хохотнул отец.

Пашка мелко захихикал.

– Дебил, ты лучше вообще молчи! Или ты не мой сын, или у тебя мозги твоей мамаши! – отец стукнул зонтиком малолетнего путаника по голове. Зонтик от удара раскрылся. – А ты чего там сидишь, придурь малолетняя? – шепотом сказал мне. – Беги вперед скорее, пока нет никого вокруг.

– Да не перекрестке не толкись, как шуликун, – посоветовала мать, – глаза любопытным людям лишний раз не мозоль, а сразу в посадку сигай.

Я, согнувшись, перебежал через асфальт и, прижимаясь к деревьям, двинулся по защитной лесопосадке, растущей вдоль шоссе. Родители и Пашка продолжили прогулочное шествие под дождем и покинули деревенские пределы. Километра через полтора, когда до большого леса оставалось не более пятисот метров, нас нагнал трактор ДТ-75, управляемый парторгом Николаем Ефимовичем Трохой по прозвищу Миллионщик, который был неравнодушен к нашей матери.

– Карл Маркс в помощь! Здорово, Владимирович, привет, Егоровна! Куда собрались?

– Гуляем…

– Гуляете? – удивился парторг.

– Гуляем…

– Так дождь же?..

– Алексей, человек божий, – выдавила мать, – в решете море переплыл и не намок, а мы…

– А мы гуляем! – перебил ее отец. – Для моциона.

– Паша, а ты не замерз? – не унимался парторг.

Брат угрюмо молчал и делал вид, что вопрос к нему не относится.

– Егоровна, чего это он?

– Да не выспался он, Николай Ефимович. Не обращай внимания, – ответила она.

– Может подвезти вас?

– Нет, не надо, – отказался отец, косясь на лес и начал, чтобы скрыть смущение, негромко напевать:

– До чего дошел прогресс – нам не страшен энурез.

– А ты чего же, Ефимович, разве не пьешь сегодня? – деланно удивилась мать. – Суббота же?

– Вот сейчас домой вернусь, – солидно крякнул Миллионщик, – да и накачу казенной за Партию, за Правительство и за крепкое здоровье нынешнего генсека. Ты как на это смотришь, Владимирыч?

– Ты езжай, Ефимович, – махнул отец, – мы погуляем.

– В своих дерзаниях всегда мы правы! – отсалютовал им парторг. – Ладно, поехал я, – трактор развернулся, обдав их липкой грязью из-под гусениц, и рванул к деревне.

– Наконец убрался, жирный бабуин, – сквозь зубы процедила мать. – Вот же никчемная отрыжка общества!

– А что, если это леший? – посмотрел вслед удаляющемуся ДТ Коля.

– Не плети ерунду! – мать дернула его за плечо. – Какой он леший?

– Сама говорила, – надулся Коля, – что леший может кем угодно обернуться, хоть лосем.

– Обернуться может, а на тракторе ездить – нет.

– Почему?

– Он соляры запах не переносит.

– Хватит трепаться! – не выдержал отец. – Торчим тут у всей деревни на виду, как тополь и два дуба на Плющихе! Айда в лес!

– Интересно, кто тут тополь? – подозрительно спросила мать.

– Известно кто, – отец отвернулся от них и устремился к лесу.

– Сам ты дуб! – сплюнула вослед мать. – Кочерга тебе поперек! Падла купоросная!

– Я же говорил, – громко прошептал Пашка, – что он падла. А он…

– И ты падла! – мать щедро одарила Пашку оплеухой. – Вить, может, вернемся? – сказала громко. – Мы уже мокрые, как морские зюзики.

– Куда мы теперь вернемся? Тогда нас сразу заподозрят! Хватит языки бить, пошли за грибами, так идем за грибами! Потерпите, недалеко уже. В лесу не так льет. За мной!

– Витя, какой же ты бурдулек26! – любила мать по темноте своей всякие старые слова употреблять. – Пора бы уже уяснить: когда пытаешься с тремя копейками в Сочи слетать, то всегда получаешь по рогам!

– Молчи, кекельба27 драная! – отец считал себя человеком образованным.

Так, громко переругиваясь, добрались до леса.

– И еще, – мать остановилась перед стеной деревьев и повернулась к нам, – не вздумайте лешакаться!

– Чего? – не понял Пашка.

– Не поминайте в лесу лешего никогда, не лешукайтесь! Накличете на свою голову и я с вами как кур во щи попаду заедино. Меньше галдите, леший не любит шума в лесу. И не вздумайте свистеть, – погрозила кулаком, – придушу!

– Но ты же говорила, что шум и свист нечистую силу отпугивает? – удивился я. – Почему же тогда не свистеть?

– Не умничай, молод еще! – мать отписала мне тумака. – Для того и не свистеть, чтобы леший не обиделся. Хватит трепать языками, по грибы пришли! Куда рванули? – цепко ухватила нас с Пашкой за плечи, удерживая. – Вить, ты тоже постой.

– Чего еще? – недовольно спросил отец.

– Сетку дай и решето, – потребовала мать.

Я послушно достал из мешка сеть, украденную отцом у приезжих рыбаков из райцентра. Мать накинула сеть на себя на манер плаща. На голову надела перевернутое решето, приговаривая:

– Надеваю сито, чтоб быть грибами сытой.

Отец молча покрутил пальцем у виска.

– Помолимся Станиславу-грибовику, – строго сказала мать и затянула: – Святой Станислав, грибов нам послав. Сами едим, на другие глядим. Святой Станислав, грибов нам послав: полные лукошки и собаке и кошке. Дал Господь нам роток, дай Станислав гриба кусок. Стоит за мною стеной Станислав-грибовик с властью грибной. Святой Станислав…

– Да хватит уже!!! – отец так заорал, что с листьев ближайших деревьев обрушились дождевые капли. – Поносил? Дай поносить другому! – потребовал он, срывая надетый на меня плащ ОЗК.

– А я как? – обиженно поинтересовался я. – Голый буду?

– Одень вот, – протянул мне свой промокший насквозь пиджак. – Ты же у нас закаленный, не замерзнешь.

– Витя, какой же ты бесчувственный. Прямо как носорог! Он же замерзнет.

– Чего это он замерзнет? Я с пиджака воду струхивал, тепло будет. Как говорится, дружба дружбой, а пиджачок врозь.

– Только струхивать ты и умеешь, ни на что больше не годен!

– Помолчи, не до тебя. Пусть крепится, как твой святой пионер Илларион.

– Не трожь святого, падла! – мать погрозила кочергой.

– Светлые святки – ноские куры, – пробормотал отец вместо ругательства. – Давайте уже грибы искать!!!

Отец по лосиному вломился в лес. Мать плюнула через левое плечо, угодив Пашке на голову, и толкнула нас к деревьям:

– Ищите! Но далеко не отходите, а то потеряетесь. И еще: грузди и рыжики не берите – под ними боровые хоронятся, да ими же и питаются. Еще заразу какую подхватите от них. И самое главное: если будете все правила соблюдать, себя в лесу вести правильно, то, глядишь, дадут Бог и святой Ленин, защитник коммунизма и податель социалистических благ, сжалится над вами, убогими, леший, не тронет.

Мы начали искать грибы. В лесу было чуть теплее, но так же сыро: вода лилась не только с неба, но и с веток и листьев. Я быстро вымок. Мать бдительно следила за Пашкой.

– Стой, балбес! – внезапно закричала она на весь лес. Даже в деревне, наверное, было слышно. – Там волчье лыко! Не подходи!

Испуганный Пашка шарахнулся в сторону.

– И туда не иди!

– Почему?

– Там волчьи ягоды!

Потом… потом я увидел гриб: громадный крепкий боровик. Я подобрался поближе, открыл нож… Гриб вдруг гулко захохотал и кинулся наутек. Я от неожиданности плюхнулся задницей на покрытую мокрой листвой землю, ошарашенно глядя на то место, где только что красовался боровик. Хоть я и пионер, но рука сама потянулась перекреститься.

– Что ты шумишь? – раздался слева крик матери. – Все грибы своим дурацким хохотом распугаешь, баран!

– Это не я.

– Головка от буя, – донесся справа голос отца. – Чего расселся, как удав на именинах? Пришел по грибы, так собирай грибы, а не спи на ходу!

– Это гриб хохотал, – не особо надеясь, что родители мне поверят, сказал я.

Слева сквозь ветки и кусты просунулась кочерга и щелкнула меня по голове.

– Сухотка тебя раздери! Хватит придуриваться, не в военкомате, – сказала мать. – Вставай и собирай грибы. Не наберешь сегодня на жаренку – вздую! Вот прямо этой кочергой и вздую!

Я нехотя поднялся с земли и опасливо стал высматривать грибы. На кочке стоял мой знакомец – боровик-хохотун. Я застыл, глядя на него. Казалось, он так же смотрел на меня. Но чем он мог смотреть? У грибов же нет глаз. Да и смеяться они не могут. Так себя успокаивая, я начал мелкими шажками подбираться к нему поближе. Гриб издевательски захохотал и не спеша начал отступать, ловко скользя среди кочек. Сзади послышался треск сучьев, я оглянулся… Мохнатая разлапистая фигура сшибла меня с ног и, тяжело усевшись сверху, начала душить.

– Леший!!! – истошно заорал я, пытаясь отбиваться, но леший был сильнее.

Нож я уронил при падении. Рука судорожно нащупала «счастливый» сучок в кармане. В глазах уже темнело от удушья и я ткнул выхваченным сучком в покрытое листьями и мхом лицо. Угодил в глаз – на меня брызнуло горячей кровью. А потом позади лешего возникла мать и, широко размахнувшись, врезала ему кочергой по затылку. Раздался мерзкий костяной хруст. Леший завалился на меня. Маска из листьев свалилась с лица… Мертвого отцовского лица.

Я с трудом выбрался из-под трупа.

– Как я его?! – гордо спросила мать. – А Витька не верил, что кочерга от лешего поможет.

Голос у меня пропал, и я лишь молча тыкал пальцем вниз, указывая на труп.

– Чего ты кривляешься, как клоун Клепа? – нахмурилась мать. – Что там?

– Батя, – с трудом вытолкнул я застрявший в горле комковатый вязкий голос и снова указал на труп.

Мать присмотрелась, потом присела возле тела, повернула его голову. Встала.

– Пошутить хотел, придурок! – с отвращением плюнула на труп. – Доигрался, бурдулек образованный! Учти, – поигрывая кочергой, посмотрела на меня, – это ты своим сучком в глаз ему до мозга достал и убил. Я сзади не видела, что это Витька. В тюрьму ты сядешь!

– Я не хочу в тюрьму! – я едва не заплакал.

– Значит так, – деловито начала мать, – Витьку закапываем, а в понедельник всем говорим, что он в город поехал.

– А машина?

– Скажем, на попутке до трассы, а там на автобусе.

– Вас же Троха видел…

– И Троха и Явниха и Сазан, – мать покачала кочергой. – Ты думаешь, Сазон и Троха нам случайно встретились? – покачала перед моим лицом указательным пальцем. – Нет, нет и еще раз нет! Это был знак, это Провидение так указало нам на нечистых, классово чуждых, потомков сожительства падших ангелов и недостойных баб человеческих! Внешне они неотличимы от нас, нормальных людей, но мы-то знаем… Им цена: копейка в базарный день. Раньше таких называли «болтунами», «неопределившимися», «малефиками-зловредителями» и «пособниками» и всячески клеймили, а сейчас времена пошли помягче, вот и приходится самим все решать, выжигать скверну каленым железом из тех, кто поклоняется не социализму, а пережиткам мрачных эпох: мнимым, отсталым и ложным поганым богам, не поспевающим за мерным бегом прогрессивного времени, ставшими в наш атомный и космический век демонами.. Придется их навестить ночью, супостатов хитрости и бунта, чтобы не болтали…

– Ты их убьешь?..

– Не ори! Не я, а мы.

– Мы?..

– А ты как думал? Что моими руками весь жар загребешь? Надо помогать родителям. Пока бери Витькин нож и копай могилу. А я пойду: Пашку поищу…

– И Пашку?.. – прошептал я.

– Зависит от того, что он видел.

Пока я копал отцу могилу ножом и палкой, наглый боровик надсмехался надо мной из-под дуба, но я уже не обращал на него внимания – страх перед матерью вытеснил все прочие страхи.

– Я Пашку послала к выходу из леса, – будто привидение возникла рядом мать, – будет ждать нас там.

– А мы?

– А мы сейчас закопаем Витьку и пойдем домой: поужинаем и обсохнем. А как стемнеет…

Меня передернула дрожь.

– Плащ с него давай снимем, еще пригодится.

Сняли плащ, я хотел положить на труп снятый с себя пиджак.

– Ты чего? Оставь, вырастешь – будешь сам носить. Не новый же тебе покупать потом. И сучок из глаза забери. Он счастливый…

Сняла с шеи убитого мешочек с травами:

– Не пропадать же добру.

Закопав тело, вышли из леса.

– А где грибы? – удивился Пашка.

– Нет еще грибов, – на ходу объяснила мать. – Рано пришли.

– А папка где?

– А папки с нами не было.

– Как это не было? – брат от удивления даже остановился.

– Не было. Он уехал.

– Туда, куда крылатая птица не залетает. В город, в общем, поехал. Поэтому его с нами и не было. Виталий, скажи.

– Не было, – не глядя Пашке в глаза, подтвердил я.

– Как же не было, если он у меня зонтик взял?

– Зонтик? – мать обернулась. – Павел, если ты зонтик потерял, растратчик криворукий, то имей смелость честно это признать, по-мужски, а не сваливай свою вину на других.

– Но…

– Замолчи, ерь мадагаскарский!!! – она погрозила кочергой. – А то вздую! Не перестанешь врать – тебе будут сниться змеи и кал у тебя станет зеленым! А сейчас замолчи и марш домой! Заманил нас в лес в такую слякоть, да еще и отца подло оговаривает. Бегом домой!