Читать книгу Шесть дней - Влад Николаев - Страница 4

Полковник Лашэз был крайне раздражен. Зуб болел третий день, не переставая. Ныл, пульсировал, заставлял забыть о сне и еде. Не давал ни минуты покоя. Потому гнев закипал мгновенно, и зачастую, беспричинно. Его злило все: теплые сентябрьские дни, прохладные вечера, промозглые ночи. Россия – проклятая, забытая Богом, страна, не стоящая и капли императорского внимания. Здесь ужасные дороги, непроходимые леса, дикие звери, такие же дикие люди.

Но, при всех своих недостатках, она имеет все же ощутимые достоинства. О них полковник узнал совсем недавно, перед отправкой его Далматского полка вглубь охваченной войной страны. Узнал от самого императора, в беседе с глазу на глаз.

Наполеон всегда трепетно относился ко всему мистическому, и тайна, окутавшая Россию и Москву, не могла оставить его равнодушным. Когда император посвящал полковника в задуманные планы, глаза его горели лихорадочным блеском, а руки дрожали. Но Лашэз был не таким впечатлительным и, выслушав жаркие речи, заверил взволнованного Бонапарта, что задание можно считать уже выполненным.

Цель, которую предстояло достичь полковнику, находилась под захваченной Москвой, и с усердием, с молодых лет присущим ему, Лашэз взялся за дело. Пехотная бригада, возглавляемая полковником лично, пробираясь через леса, медленно, но верно двигалась по намеченному маршруту. Пока не добралась до небольшой деревеньки Свинухово. Она, конечно, была легко захвачена, но именно в этом месте французам стали сильно надоедать партизаны. Крестьяне, отчего-то решив, что могут воевать, были так же настойчивы, как комары ночью. Казалось, махнешь рукой, и нет их! Но стоит успокоиться, а они тут как тут! Приходилось всегда быть начеку, ожидать удара в любой момент. Это раздражало полковника, злило. В добавок ко всему у него жутко разболелся чертов зуб!

Боль была настолько сильной, что Лашэз отставил в сторону тарелку с аппетитной куриной ножкой, запеченной на ужин.

– Проклятье! – полковник постучал пальцем по гладко выбритой щеке, скривился и осушил бокал вина в надежде, что напиток поможет ему избавиться от недуга.

Надежда умерла вместе со стуком в дверь, будто молотом ударившим по воспаленному нерву.

– Полковник, – молоденький ординарец заглянул в комнату. – Пленный. Он готов говорить.

Лашэз кивнул, накинул на сутулые плечи зеленый мундир и вышел во двор. Боль болью, но император ждет отчета отнюдь не о гнилом зубе.

Изба, отведенная для полковника, принадлежала деревенскому попу и располагалась у самых стен маленькой церквушки. Таких крохотных Храмов Господа французу еще не приходилось видеть! Сложенная из дерева, без единого камня, она была едва ли на полголовы выше низкорослого Лашэза. А некое подобие креста на куполе вызывало лишь усмешку, но никак не трепет.

Почти у входа в церковь французы вкопали два столба, а к прибитой сверху перекладине подвесили за руки полуобнаженного человека. В свете костра, разведенного неподалеку, хорошо было видно, как его худое окровавленное тело тряслось от боли и страха. Что ж, солдаты славно потрудились, и расспросить замученного пленного Лашэзу не составит никакого труда.

Полковник коротко бросил приказ оставить их одних и повернулся к висящему человеку.

– Parlez-vousfrancais?

Пленный поднял голову и попытался улыбнуться разбитыми губами.

– Господь с вами! Не разумею я по-вашему.

«Дикарь», – подумал Лашэз и внимательно посмотрел на худое, обрамленное скудной бородкой, лицо русского. На вид тому было лет сорок. Слишком молод для столь важной миссии, которой, по всей видимости, наделила его церковь. Но именно на этого служителя Бога указали замученные ранее попы.

– Неделю назад в Колоцком монастыре нами был захвачен шпион, – медленно выговорил по-русски Лашэз. – Им оказался священник, такой же, как и ты.

– Не поп я. Дьячок, – устало произнес пленный, будто это враз избавило бы его от мучений. Однако полковник и бровью не повел.

– У меня было много вопросов к нему, – продолжил он, – и священник оказался столь любезен, что ответил на все. Он назвал несколько имен. Указал на людей, которых стоит опасаться. Среди них значился некий Василий Рагузин. Дьячок.

Пленный обреченно опустил голову.

– Этот дьячок ходит из деревни в деревню, из церкви в церковь. Благое дело, и я уважаю таких людей. Но в то же время он следит за передвижениями французской армии, за численностью отрядов. И передает все партизанам. А вот таких людей я ненавижу! И вешаю на ближайшем дереве! – Лицо полковника исказила гримаса ненависти, однако, он через секунду овладел собой и спокойным тоном сказал: – В благодарность за сведения, священник был убит быстро. Пуля в лоб, и он оказался рядом с создателем. Тебе, Василий, о такой смерти остается только мечтать. Ты будешь умирать долго, мучительно долго. Дойдет до того, что ты станешь умолять меня закончить страдания. Пристрелить, зарезать, повесить. Все, что угодно, лишь бы не испытывать более жуткую боль, которую будут причинять тебе мои парни, мастера в этом деле. И, может быть, я сжалюсь. И кто знает, возможно, даже оставлю тебя в живых? Просто расскажи мне, все, что знаешь, и я сменю гнев на милость.

– Я ничего не ведаю, – отрешенно проговорил пленный дьячок, – ничего.

– Мне не нужны имена, – скривился от новой волны зубной боли Лашэз. – Я и так знаю достаточно.

– Тогда – что?

Полковник вплотную подошел к Рагузину.

– Фоминское… Коломна…

Дьячок непонимающе поднял брови.

– Серпухов… Дмитров…

– О чем вы?

Не отвечая, Лашэз продолжил перечислять названия городов:

– Тула… Верея…

– Господь с вами, не понимаю.

– Волоколамск…

В глазах Рагузина вспыхнул беспокойный огонек.

– Не мне тебе объяснять, Василий, что это означает. Несколько русских городов владеют сокровищем, и в каждый из них сейчас направлены войска. Я иду к Волоколамску, и ничто не помешает мне его захватить, так же, как императору Москву!

– Не ведаю, Бог – свидетель! – отчаянно замотал головой дьячок. – О каких сокровищах вы говорите?

– Не о золоте, – вспышка боли заставила Лашэза дотронуться до щеки, – и не о драгоценностях. Мне нужен камень.

– Господь с вами! Какой еще камень? – криво улыбнулся Рагузин, однако, не смог скрыть дрожь в голосе.

– Камень, Василий. Или Отец Камней, если так удобней, – Лашэз не без удовольствия заметил, что пленный растерян. – Ты знаешь, о чем я говорю. И отведешь меня к нему. Тогда я оставлю тебя в живых.

Дьячок испуганно взглянул на полковника. «Не может быть, что многовековая тайна стала известна французу! Это невозможно!» Но уверенный вид Лашэза говорил об обратном.

– А нужна ли мне будет жизнь после этого? – голова дьячка упала на грудь.

– А нужна ли будет жизнь четырем десяткам жителей этого села? – в голосе полковника послышались железные нотки. – Они сгорят. В этой самой церкви. На твоих глазах. Если ты не дашь мне то, что я прошу!

Дьячок зажмурился, застонал.

– Прости, Господи, прости, – зашептал он, – не по своей воле сие творю…

– Где он находится? – продолжал наседать француз.

– Волоколамский уезд, – от бессилия по щекам Рагузина побежали слезы, – село Рюховское.

Несмотря на зубную боль, лицо полковника озарила улыбка. Он добился своего!

– Отлично! Выдвигаемся сейчас же.

* * *

Село Рюховское пустовало уже несколько недель, и Лашэз знал об этом – французские шпионы так же хороши, как и русские. Крестьяне, напуганные близостью неприятеля, ушли в лес, и полковник, полагая, что опасаться нечего, решил взять с собой три десятка солдат. В этот момент главным для него была скорость, а пехотная бригада в полном составе не могла ее обеспечить.

Отряд двигался быстро. Настолько быстро, насколько позволял с трудом волочивший ноги дьячок. Он то и дело шептал молитвы, целовал крест, который ему вернули вместе с рясой, и просил прощения у Господа за то, что ему приходится делать. Когда полковнику вконец это надоело, он приказал посадить пленного на собственную лошадь, а сам пошел рядом, ведя ее за поводья и надеясь разговорами отвлечь Рагузина. И скорость увеличится, и нытье прекратится. Как говорят в России – убил двух зайцев одним выстрелом.

– Камень. Расскажи мне о нем.

Ответом полковнику были лишь обрывки «Отче наш».

– Уже много веков никто не может захватить Московское царство, – прервал молитву Лашэз. – Попытки были. И не одна. Но все они проваливались. Даже если кто-то входил в Москву, то очень быстро, поджав хвост, убирался оттуда. В чем причина? Армия? Оружие? У русских они никогда не были на высоте. Тогда что?

– На все воля Божья, – Рагузин поднял глаза к небу и перекрестился.

Боль, будто иглой, пронзила зуб, полковник сморщился и, с минуту помолчав, продолжил:

– Существует легенда, Василий. Если верить ей, в стенах нескольких городов, на границах Московского царства, заложены осколки чудо-камня. Отца Камней, как его называют. Он защищает эту землю от войн, набегов, захватчиков. И покуда будет лежать в отведенных ему местах, Россию не победить.

Дьячок вновь размашисто перекрестился.

– Красивая сказка, не более, – непринужденно заметил француз. – Но русские упорно в нее верят. Почему?

– Человек без веры слаб и уязвим, – назидательно произнес Рагузин. – В тяжелое время ею только и живем. Да и верим то мы лишь в Господа нашего и царя-батюшку. Да еще в сказку.

– Верь хоть в тысячу легенд и сказок, это не поможет тебе одолеть вымуштрованную армию. Однако, Московия по-прежнему непобедима. Что ж еще дает этот камень?

– Силу. Крепость духа. Надежду. Камень сей – оберег Руси.

– Оберег? – полковник усмехнулся. – Этот оберег скоро окажется в руках императора, и Россия будет повержена!

– Не все так просто, – дьячок поднял голову. Утро брало свое, небо серело, и впереди, над деревьями, показался крест, венчающий церковь Рюховского села. – Есть одно «но»…

Лашэз пропустил слова Рагузина мимо ушей. Он тоже увидел, что цель близка, и, хоть не верил в сверхъестественное, невольно вздрогнул.

– Никаких «но»! – быстро овладев собой, сказал полковник, и отряд вошел в пустое село.

Рюховское на деле оказалось еще меньше, чем Свинухово. Глаз легко охватывал нестройные ряды домов. В другой ситуации эти убогие два-три десятка хижин вряд ли удостоились бы внимания французской армии. Здесь и фуражом то не разживешься! Но Лашэз пришел сюда не за провизией.

Первым делом он приказал осмотреть каждый угол и занять наиболее удобные места для обороны. Путь хоть и прошел без проволочек, кто знает, нет ли поблизости партизан? Сам же кивнул ординарцу следовать за собой и обратился к Рагузину:

– Веди!

Церковь, сложенная из белого камня, светлым пятном выделялась на фоне темных деревянных избушек. Это было не то жалкое строение, что предстало его взору в Свинухово. Толстые стены, узкие окна – здание больше походило на крепость, а не на дом Господа. Крест, возвышаясь над деревьями, упирался в небо. Под ним француз к своему удивлению заметил колокол.

Рагузин перекрестился и вошел в церковь. Лашэз с ординарцем не отставали.

Первое, что бросилось в глаза полковнику – скромное убранство. Деревянный иконостас, где среди множества «местных» святых Спаситель встречался всего пару раз. Большой крест, перевязанный полотенцами. Десятка два зажженных свечей, тускло освещающие пространство. При всем желании разжиться здесь не удастся. Как бы еще самому милостыню не подать!

Раздумья Лашэза прервали причитания, с которыми к ним навстречу выскочил невысокий пономарь. Он славил Господа за возвращение Рагузина, чуть не плача от вида замученного дьячка, и взмахивал при этом руками так часто, словно собирался взлететь.

– Григорий, все в порядке, – попытался успокоить его пленный и направился к маленькой дверце в углу здания, – оставь нас.

Пономарь, нехотя, отошел в сторону.

– Даст Бог, сгинут в наших подвалах мерзкие французишки! – произнес он в спину офицерам.

– Мы поговорим об этом, когда я вернусь, – сказал по-русски Лашэз и улыбнулся, заметив, как Григорий испуганно засеменил к лестнице, ведущей к колоколу.

Между тем Рагузин открыл дверцу и скрылся в темном коридоре.

– Может, возьмем свечу? – спросил полковник.

– Господь с вами, мне известен каждый камень в этих подвалах, – дьячок даже не обернулся. – Но если вас смущает тьма, берите.

Лашэз мысленно выругался и последовал за пленным. Сперва он почувствовал себя слепым кротом, и шел только на звук шагов, но постепенно глаза привыкали к темноте, и все отчетливей выступала впереди спина дьячка.

– Долго еще? – нетерпеливо спросил француз.

Рагузин остановился.

– Пришли…

Он опустился на колени, и до слуха Лашэза донеслось нудное бормотание. Дьячок удумал молиться! Самое время!

Зуб вновь заныл, словно испугавшись липкой темноты и холода, идущего от стен. Ярость стала овладевать полковником. Его злила пустая деревня, узкие коридоры, испуганный пономарь, бьющий поклоны дьячок.

– Где он? – прервал француз молитву. – Где Отец камней?

Рагузин, не отвечая, прислонился ладонями к стене.

– Он? Это он?

Все так же молча, дьячок прикоснулся лбом к камню, не удосужившись убрать с него паутину.

– Говори, чертов монах! – Лашэза била дрожь, и он даже не мог сказать, что было этому причиной – неутихающая зубная боль или близость священного камня.

– Я предупреждал, что не так просто добраться до оберега, – проговорил пленный. – Вы же меня слушать не захотели…

В этот момент колокольный звон потряс стены церкви, заглушив слова дьячка. Темный коридор, казалось, задрожал, и полковник встревоженно поднял голову, словно сквозь камень мог рассмотреть пономаря, решившего потянуть язык колокола.

Тут же Рагузин вскочил, сорвал с груди веревку с крестом и накинул на шею Лашэзу. Все произошло настолько быстро, что француз не успел пальцем пошевелить, как сам уже оказался пленником. Рука потянулась к сабле, но веревка еще туже натянулась.

– Даже не пытайтесь, – прошипел на ухо дьячок. – И положите оружие на землю.

– Ты все равно не убьешь меня, Василий.

Клинок прозвенел, ударившись о каменный пол.

– Господь с вами! – покорности в голосе Рагузина теперь не было и в помине. – Вы сгниете в этих подвалах, и никто так и не узнает, где лежит труп. Я замолю грехи и уж как-нибудь переживу это. А сейчас скажите-ка вашему офицеру, чтобы покинул церковь, а солдаты пусть и не надеются взять нас приступом. И тогда, возможно, вы останетесь живы.

Полковник обратился по-французски к ординарцу, и тот опрометью кинулся к выходу.

– Что дальше, Василий? – Лашэз сомневался, что дьячок выполнит угрозу, тридцать стволов во дворе внушали оптимизм, и поэтому в голосе его сквозила насмешка. – На что ты надеешься?

– Дальше? – Рагузин подтолкнул француза в спину, заставляя покинуть коридор. – Дальше будем верить, полковник.

– Верить? В Господа? Или в царя-батюшку?

– В сказку…

* * *

Лашэз, едва выйдя из темного коридора, быстрым взглядом окинул помещение. Опытный военный, он сразу попытался найти выход из ловушки, в которую попал. Ординарца уже и след простыл, массивные двери захлопнуты. У окон, больше похожих на бойницы, лежали ружья и мешочки с пулями. К своему удивлению, полковник признал неразлучных спутниц любого французского солдата – гладкоствольные кремневые мушкеты.

Рагузин посадил пленного в угол. Связывать ему руки дьячок не стал.

– Мне достаточно вашего слова, – объяснил он, и Лашэзу ничего не оставалось, как пообещать не пытаться бежать.

Вынужденный бездействовать, полковник решил возобновить беседу.

– Откуда у вас эти ружья?

– Подарок французской пехоты, – улыбнулся Рагузин и подошел к окну.

Взяв мушкет, он уверенными движениями зарядил его: надкусил бумажный патрон, высыпал порох в ствол, загнал шомполом свинцовую пулю, которую тут же заткнул пыжом, следом насыпал на полку пороху, взвел курок и положил ружье на пол. Времени на все у дьячка ушло не больше, чем понадобилось бы солдату, прошедшему не одну кампанию и видевшему десятки баталий.

– Где вы этому научились? – спросил изумленный Лашэз.

– Хорошие наставники были, – хитро взглянул на пленного Рагузин. – До сих пор с ними вижусь едва ли не каждый день. Григорий, – обратился он к пономарю, – помоги мне. И получаса не пройдет, как у нас будут гости, – и с этими словами принялся заряжать второе ружье.

– Василий, – смех полковника разнесся по стенам церкви, – ты не перестаешь удивлять! А я то, глупец, думал, что кроме ординарца меня никто не поймет. Значит, вот так ты не владеешь французским? – приказ атаковать через несколько минут, отданный молодому офицеру, как оказалось, не был секретом.

– Грешен, каюсь, – дьячок старательно заталкивал шомполом пулю в очередной ствол. – Пришлось подучить. Жизнь заставила.

Григорий, между тем, с усердием разрывал зубами бумажные патроны и то и дело поглядывал в окна.

– Подбираются, окружить хотят, стервецы. Прости, Господи! – он поспешно перекрестил испачканный порохом рот.

– Вы, в самом деле, надеетесь вдвоем отстоять церковь? – Лашэз дотронулся до щеки, успокаивая воспаленный нерв.

– Не вдвоем, – странная улыбка вновь озарила лицо Рагузина, – с Божьей помощью!

– И только? А как же камень?

– Всему свое время.

– Кстати, это и правда, был он? Отец Камней?

Вместо ответа дьячок подошел к иконостасу, опустился на колени и начал горячо молиться. В который раз француз подивился умению русского священника обращаться к Богу в самый неподходящий момент. Рагузин, будто нарочно, избегал разговора о камне, ходил вокруг да около. К тому же три десятка стволов готовы были обрушить на церковь шквал огня, а он стоял на коленях!

– А вот и гости! – пономарь осенил себя крестным знамением. – Упокой, Господь, их грешные души!

В этот момент со двора раздался треск ружейных выстрелов. Григорий пригнулся. Пули дождем осыпали стены, наиболее проворные проскочили в створ окон и попали в деревянный иконостас. Щепки, словно снегом, укрыли голову дьячка. Однако, это не помешало ему закончить молитву. И только отвесив глубокий поклон Создателю, Рагузин встал.

– … и рассею их между народами, которых не знали ни они, ни отцы их… – услышал Лашэз слова дьячка, который взял с пола ружье, быстро прицелился и выстрелил.

Облачко дыма на миг окутало Рагузина, но тот, не обращая на него внимания, послал еще одну пулю в атакующих французов. Послышался крик боли, и в ответ по окну был дан залп, но дьячок стоял уже у другой «бойницы» с очередным ружьем у плеча. Пономарь сыпал порох в один ствол за другим, стараясь поспеть за скорострельным Василием.

– … и пошлю вслед их меч, доколе не истреблю их…

Шальная пуля срикошетила от камня, вонзилась в стену у самой головы Лашэза. Офицер присел, схватился за зуб, который, видимо, решил доконать его, отвечая резкой болью на каждый выстрел.

– Проклятье! – прорычал он, забывая, что находится в церкви.