Читать книгу Курсант ВМА. Учеба в ВМА им. С. М .Кирова - Влад Озер - Страница 5

Наряд по столовой

Владимир Озерянин

см. ФОТО: почти все «неформалы» моего взвода.

К восемнадцати часам выдвигаемся в составе взвода к столовой. Наряд нам сдают курсанты четвертого курса морского факультета. Когда мы пришли на объект никого, кроме мичмана, командира ихнего взвода уже не было. И то он задержался только для того, чтобы формально, при мне, расписаться в журнале приема – сдачи, о том что он дежурство сдал, а я принял.

Я пробежался по объекту. После ужина, по идее старый наряд должен был навести порядок и передать нам все объекты в чистоте и порядке. А также по описи передать инструмент. Ничего подобного! Пальцем нигде ничего не было тронуто. Полный бардак. А уборочный инвентарь просто валялся где попало по всей столовой. Объяснение со стороны мичмана было однозначным:

– А нам некогда. И когда вы доживете до четвертого курса, то будете сдавать наряды таким же образом. То есть и здесь, «дедовщину» никто не отменял.

Там, естественно, был и начальник столовой. Жирный такой боров. По фамилии Трищенко. Очень внешне смахивал на Геринга. Он восседал в огромном, шикарном кабинете. Я попытался было тыркнуться к нему за справедливостью, а в ответ услышал, что ночь впереди длинная, успеете убраться.

В зале первого этажа построил взвод. Объяснил ситуацию. Те, что послужили на срочной, попытались возмутиться, что они так наряд принимать не будут. Еще раз объяснил ситуацию. С кисло – недовольными рожами согласились. Распределил и закрепил за объектами. В основном, по их собственному желанию. Назначил старших по цехам и этажам. Старшие, в основном, сержанты или рядовые, которые уже прошли разные сроки в срочной службе.

Этим разжовывать по мелочам не надо было. Разошлись. Приступили к работе. А объектов было предостаточно. Даже для солдат срочной службы, которым приходилось ходить в подобные наряды через день, и то это была тяжелая работа. Практически три этажа. Два зала для приема пищи. Два варочных цеха. Четыре посудомойки. Все положенные по штату разделочные цеха. И масса других подсобных помещений. Сачковать даже отъявленным пройдохам было проблематично.

Министерско- генеральские сынки и те пытались виду не показывать. Здесь не увильнешь. Свои же друганы не поймут. И если что, сразу же заложат. Мне, в первую очередь, и пожалуются. Работа кипела. Я носился по парадным и черным лестницам, как белка в колесе. Нужно было следить за качеством работы, потому что некоторые, не буду лишний раз упоминать фамилии, конечно же, пытались халтурить.

Худо- бедно к двадцати четырем часам всю столовую привели в божеское состояние. Под руководством старшины Тригуб отпускаю л\с наряда в казарму, на ночлег. Со строгим предупреждением, чтобы к шести утра все были на месте. Сам остаюсь коротать ночь в комнате дежурного по столовой. Моя дежурка выходит окном прямо во двор столовой.

Под полом моей комнаты дежурного, косо-наклонный «лифт», для разгрузки продовольствия в холодильные камеры и в разделочные цеха. Весь поварской состав столовой – гражданские лица мужского и женского полу. Еще вечером повара – мужики пытались заговаривать мне зубы, предлагая остограммиться коньячком. Я вежливо отказался, но усек, что нужно на всякий случай держать ухо востро.

Когда личный состав убыл на ночлег, вышел за ворота с целью прогуляться метров двадцать, туда – назад по улице. Я ведь еще практически не был в городе. Погода для Питера в начале сентября того года стояла изумительная. Тепло, под 25 градусов. Фонари достаточно ярко освещали тротуар, я побрел наугад.

Буквально через метров пятьдесят уперся в гранитный парапет. Передо мною была Нева. От раскрывшейся перед глазами перспективы захватило дух. Вода широкой реки с каменными берегами переливалась, как ртуть в ночных огнях большого города. То что я раньше видел иногда по телеящику, в кино или иллюстрациях, находилось прямо передо мною, в живую.

Чуть левее, по диагонали – Летний сад. От него вправо переливался огнями освещения Эрмитаж, то есть Зимний дворец. Створки Дворцового моста как раз были разведены, и находились в почти вертикальном положении. Между ними проходили корабли. Зрелище завораживало. Больше смахивало на ночной сон. Еще правее в небо упирался сверкающий позолотой шпиль с ангелом на самой верхушке, обрамленный внизу стенами Петропавловской крепости.

А в дали, насколько хватило зрения простирался мегаполис. Так вот ты, какой Ленинград! Вот какую рукотворную сказку создали себе в свое время цари на костях крепостных рабов посреди болота.

Но времени любоваться красотами ночного Санктъ-Петербурга у меня не было. Пора из сказки снова окунаться в суровую действительность.

Возвращаюсь. Запираю на замок высокую металлическую браму. Выключаю свет и мощусь на голую кушетку, обтянутую коричневым, потрескавшимся дермантином. У меня оставалось 4—5 часов на сон. Несмотря на отсутствие даже самой захудалой подушки и одеяла, вырубаюсь, как всегда, мгновенно. Сплю, как заяц. Сквозь остатки сна слышу, какое – то шуршание под полом моей «спальни». Приоткрываю веки, в окно уже заглядывают первые лучи от восхода северного солнца.

Стараясь не шуметь подкрадываюсь к окну. Створки дверки того самого лифта открыты, а через них вверх кто – то толкает увесистый пакет. Жду. Вслед за пакетом появляется курчавая голова, а затем и туловище одного из поваров. Того, который накануне предлагал мне побаловаться на ночь коньячком.

«О! Это уже становится интересней», – я затаил дыхание. Смотрю, он выползает во двор, а вслед за собою на шнурке вытягивает добычу. Затем подает руку напарнице, одной из девушек – поваров. Вдвоем они несут трофей к воротам. Ну, тут уже и я тихонько пристраиваюсь к ним сзади.

– Далеко собрались, голубки? – шепотом произношу я, но для них это прозвучало ударом молнии. Застыли. Пакет уронили. Челюсти от неожиданности у обоих отвисли. Наперебой, заикаясь начали что – то лепетать в свое оправдание. Я посмотрел на наручные часы. Было половина пятого утра.

– Так, подняли и за мной!

Парочка беспрекословно выполнила мою команду. Занесли сверток ко мне в дежурку.

– Свободны.

– А..а..а..мы, а..а что с нами?

– А с вами пусть прапорщик Трищенко разбирается. Мне не до вас. Пшли вон, отседова.

На полусогнутых, понурив свои воровские головушки, поварята побрели прочь, проклиная, видимо, тот момент, когда понадеялись, что молодой, неопытный, замотанный службой прапор будет дрыхнуть без задних ног, а они преспокойно оторвут от рта курсантов без малого (как оказалось), восемнадцать килограммов свиной вырезки. Сна у меня уже как не бывало. И как ни странно, я был бодр и готов дальше нести службу. Закрыл на два оборота ключа свою кандейку.

Прошелся по всем этажам и цехам. Повара уже трудились в поте лица. Кое- кто отворачивал рожу, остальные заискивающе заглядывали мне в глаза. Я делал вид, что мне по барабану все и всё. Еще раз прогулялся по двору. В полшестого позвонил на курс и попросил дневального разбудить Тригуба. Личный состав взвода прибыл почти все и почти сразу. За исключением некоторых (тех самых). Они опоздали примерно на полчаса.

Конвеер закрутился по – новой. Курсантские столовые в те времена разительно отличалось от солдатских в том плане, что солдатский стол длинный, на 10 человек. Курсантский – квадратный, на четыре персоны. У солдата ложка и кружка. На столе два бака под первое и второе. Плюс десять плоских алюминиевых тарелок под второе и десять глубоких под первое блюдо. Все.

У курсанта стакан и подстаканник. Тарелки все фарфоровые. Кроме ложки еще вилка и ножик столовый на каждого. Бачки алюминиевые под первое и второе, маленькие, с порциями на соответствующее количество едоков за столом. Плюс подставки под бачки, приборы со специями. Умножьте все это на 1200 едоков. Я к тому это перечисляю и сравниваю, что все это нужно МЫТЬ. Три раза в день. И еще масса посуды кухонной. Баки, бачки и кастрюли с кастрюльками. Контейнеры и носилки. И это не все.

Еще 1500 метров квадратных всей площади, разделенной на залы и зальчики, комнаты и цеха. Кладовые и кабинеты. Еще и территории метров триста, которые нужно подметать и мыть три раза на день. А 80% личного состава наряда, снова повторяюсь, не солдаты срочной службы. А, как – бы это помягче выразиться, о- да, личности! По крайней мере, каждый из них так себя мнит.

Для некоторых зазорно брать в руки жирную, грязную половую тряпку, а ведь надо. Для некоторых из них я являюсь носителем всего этого зла, которое им приходится претерпевать, потому что я принуждаю выполнять всю эту зловонную работу качественно и в срок. Они, видите ли, претерпели столько мук, чтобы протиснуться в это заведение, но они предполагали учиться, учиться и учиться, медицине, как завещал дедушка Ильич.

А тут такое. Оказывается, что прежде еще надо в первую очередь научиться подтирать огромную, и чужую задницу. А мама с папой этого даже ни разу не говорили. А некоторые даже и не подозревали, что эта работа ожидает их чадо. Но не будем грешить. Худо-бедно работают все. Наука не мудрая. Тон задают имеющие опыт. А сынкам остается только быстро перенимать, а отлынивать не получится. Свои же быстро рыло натолкут.

Но тем не менее находятся и в край обнаглевшие. Совершая очередной круг по всем этажам и загашникам, заглядываю в т.н. малую раздевалку. А там, укрывшись какими – то старыми попонами, типа шинелей, на узких скамеечках, составленных параллельно, дрыхнет какое – то тело. И это в самый разгар работы! Время около двенадцати дня. Срываю накидку с похрапывающего индивида, и вижу запухшую ото сна рожу по фамилии Секретарев.

Сей маловыразительный тип вел какое – то серое существование. Ни рыба, ни мясо. Не вырывался вперед, и застревал в задних. Он был рядовой, но успел где – то отметиться на срочной службе. Невысокого роста, плотный, губастый. Я взбесился. Пнул его ложе ногой так, что он кувыркнулся рылом в кафельную плитку на полу. Будь это какой – то вчерашний десятиклассник, я бы его пальцем бы не тронул. А этот уже считался матерым в службе.

Добавив еще пару матерных наставлений, поворачиваюсь и выхожу из комнаты. И в этот момент оно запрыгивает мне на спину, захватывает мою шею в замок и начинает душить. Я не могу произнести ни звука, успеваю только сложить из пальцев решетку и показать ему через плечо. И тут до него дошло. Хватка ослабела, и он как мешок сполз на пол.

– Ну, жди, ты у меня еще поплачешься, – процедил я ему сквозь зубы. Он схватился и побежал на свой объект.

Продолжаю обход и натыкаюсь на начальника столовой. И тут этот высокомерный, жирный прапор начал устраивать мне выволочку за то, что где – то там в цокольном помещении, в каком – то углу, мол, полы жирные, и он, дескать, поскользнулся. И чуть было бедолага не ушибся! Ай-ай! Для него это ведь диковинка. Я огрызнулся:

– Еще не успел туда заглянуть. Дам команду, уберут.

И тут Трищенко приглашает меня в свой кабинет. Восседает в своем огромном кресло. И начинает стращать, что если я не успеваю, то он может прямо сейчас выписать мне ускоритель, с помощью которого я уже до вечера вылечу из ВУЗа. Для этого ему только стоит снять трубку прямого телефона на начальника академии. При этом он кивал на рядом расположенный телефонный аппарат. В голове галопом пронеслись мысли о столь скором финише в моем здесь пребывании…

И тут я вспомнил, что ведь через стенку, в «моей» комнате дежурного для него протухает жирный подарок, о котором чуть было не забыл.

– Товарищ прапорщик, у меня есть для вас нечто такое, что если я передам его начальнику академии, то и вам не поздоровится.

– Что!? Вы мне угрожаете?

– Никак нет. Пока только намекаю. Идемте, пожалуйста, за мной в дежурку. Покрасневший толстый хохол с трудом вытащил свой задний мост с кресла, а пузо стащил со стола, и поплелся вслед за мною.

Отодвигаю кушетку и показываю ему увесистый пакет. Он раздирает серую упаковочную бумагу и сразу догадывается, что это такое. Это вам от ночной смены поваров. Рожа сразу расплывается в довольной ухмылке. Он больше ничего не говорит и не спрашивает. Даже пожал мне руку. Подзывает через стекло внутреннего панорамного окна кого -то из наряда и с его помощью уносит вещьдок к себе в кабинет.

Много раз за четыре года я еще был дежурным по этой столовой, но никогда больше этот прапор не сказал мне ни слова. Ни в хорошую, ни в плохую сторону. Правда, он доложил моему начальнику курса, что взвод нес службу по столовой без замечаний. И то хорошо.

Прибежал посыльный, дневальный по курсу. Передал, чтобы я по телефону вышел на начальника. Звоню.

– Тов..щь полковник…!

– Озерянин, вы заглядывали в расписание на сегодня!?

– Никак нет, тов..щь пол…!

– А вы знаете, что вам положено накануне предупредить всех преподавателей, занятия которых вы пропускаете в наряде!?

– Никак нет…

– А вы сегодня пропустили первое практическое занятие по анатомии. Два часа педагоги ждали вас! И они зря время потеряли, и вы теперь навлекли на себя их недовольство. Вам это понятно!

– Так точно, – потухшим голосом блею я.

– Вот завтра изыщите время и ползком, на коленях вымаливайте прощения, и договаривайтесь как хотите, когда вы сможете отработать это занятие.

И на этом бросил трубку.

«Вот и еще нажил проблему на голом месте,» – расстроился я.

Но вот время изматывающего наряда подходит к концу. Вижу по курсантам, что все устали. Двигаются в замедленном темпе. Я сам чувствую слабость в своих неутомимых нижних конечностях. Строю взвод и призываю:

– Остался завершающий рывок. Надо навести порядок к сдаче нашей смены. Иначе с нами поступят с точностью наоборот и заставят сдавать его до отбоя.

Вроде все прониклись. Сменщики, третий курс третьего факультета, вроде, особо не придирались. И мы благополучно убыли в расположение. На отбой в этот вечер я не ходил. Все и сами улеглись вовремя.

Борьба за существование

Владимир Озерянин

см. ФОТО: Торжественное прохождение нашего курса по какому то поводу. Начальник курса впереди колонны.

На следующий день занятия были еще не сложные. Лекция по химии, практическое по статистике и физподготовка. Все по два часа. Я в промежутках изловчился, забежал на кафедру анатомии. Нашел нашу преподавательницу Глебушко Татьяну Петровну. Извинился, попросил простить несмышленышей. Она пошла нам навстречу. Назначила время на субботу после 18 часов.

На кафедре физподготовки разучивали комплекс гимнастических упражнений. Ничего особенного.

Так и покатились день за днем черные будни. Периодически сталкивался со своими коллегами по абитуриентскому периоду во Франкфурте. Вася Богун и Женя Курса были зачислены на факультет ВВС. При этом Курса парторгом, а Богун, как и я, командиром взвода.

С Богуном, еще начиная с Германии, мы более менее сдружились, а Курса ершился и сторонился. У него, видимо, все время перед глазами стояла та картинка, когда я засек, как он списывал сочинение при поступлении.

Забегал я как-то к ним на минутку в гости. Они вдвоем ютились, примерно, в такой же клетке, как и я. В общаге при их факультете. Вася бывал пару раз у меня. Рассказал продолжение своей сердечной тайны, которая началась у него еще в период службы в ГДР. Он там тоже начинал говорить на эту тему. Но так вкратце, менжуясь.

А здесь он уже поплакался мне в жилетку на полном серьезе. Оказывается, там, за бугром, он сошелся с мадам старше его лет на семь. Жена офицера, двое детей. Положила глаз на молодого прапора-фельдшера. И вот дело дошло до того, что она едет сюда к нему жить. И он не знает, что ему делать. Я единственное что мог, это посоветовал ему не встречать ее и не привечать.

Но, видимо, зов гормонов был намного сильнее воли разума. Он ее и встретил и приветил. И брак они зарегистрировали. Ну, что же, и не такое еще бывает. У меня своих проблем выше крыши.

Распорядок учебы более менее стабилизировался. Шесть часов занятий до обеда. Из них четыре практических и два лекционных, теоретических, с 9.00 до 15.00. Далее перерыв на обед. И с 16—17 часы организованной самоподготовки. Если у кого появились хвосты, то еще и, естественно, отработка в личное время. По договоренности с преподавателем. Или в назначенное на кафедре время.

Но, кроме того, есть еще такие наряды как «дежурный по факультету». Это чисто для нас, командиров взводов. Сержанты и старшины ходили помощниками, а рядовые дневальными. А еще заступление взвода в караул с оружием. И дежурства личного состава в наряде по курсу. Все эти наряды, включая наряд по столовой, были распределены равномерно для всех. По одному разу в месяц. Итого, набиралось три-четыре наряда. То есть минимум три-четыре пропущенных предмета.

Все пропущенные по этой причине, равно и как по болезни и другим причинам занятия, нужно было отрабатывать по договоренности с преподавателями этих предметов во внеурочное время. Так было заведено в этом учебном учреждении. Лозунг такой: «Ни одного часа занятий никем не должно быть пропущено». Абсолютно никто не учитывал нашей командирской нагрузки.

Требования к нашим знаниям были на одном уровне с рядовыми курсантами, которые отвечали только сами за себя. А у нас кроме семьи, еще и 25 человек, постоянно требующих к себе специфического внимания.

Дабы завершить главу, вернусь еще раз к месту моего проживания. На улицу Боткинскую. Итак, на этаже, куда меня угораздило поселиться, проживали курсанты и слушатели всех курсов и всех факультетов. Кроме иностранного. Те жили этажом выше, над нами. О них потом, отдельно.

И мы, сухопутные, в красных погонах, и моряки, и ВВСники с голубыми погонами (летчики). А также преподаватели многих кафедр в ожидании квартир. Возвращаюсь поздно вечером, открываю дверь этажа, а там какой-то крик и суета.

– Закрой дверь! – орут, видимо, мне. – Быстрее закрой дверь! Проскальзываю в коридор и закрываю за собой дверь. Наблюдаю такую картину. Почти все жильцы нашего этажа мужского пола, стоят с хоккейными клюшками, палками, швабрами в разных местах на протяжении всего полутемного тоннеля и с криками-воплями, периодически срываясь с места, что-то гоняют. Спрашиваю у ближайшего ко мне субъекта, что, интересно, происходит?

– Крыс гоняем, – отвечает он мне.

– И много их здесь?

– Навалом. Они нас уже достали.

Во как! Оказывается клопы и тараканы, это еще не все. И это в центре «культурной столицы» СССР, городе – герое Ленинграде! И это в общежитии медицинского заведения с мировой славой. И это при наличии своих кафедр эпидемиологии, гигиены и бактериологии. И некоторые из этих педагогов тоже здесь проживают. А начальник академии, генерал-полковник! Академик АМН*. Делегат пяти съездов КПСС подряд! Двадцать первый год на этой должности бессменно! У него семь генерал-лейтенантов в замах. В академии 56 кафедр, и на каждой столуется генерал-майор.

Десять тысяч профессорско-преподавательского состава. Вот куда плывут бюджетные деньги из казны, рекой полноводной.

Как я уже писал выше, здание общежития пятиэтажное, в форме буквы «Е». Моя квартирка в среднем зубе, на третьем, до конца налево.

Построено в средине девятнадцатого века. С тех пор, по всей видимости, ко всем местам общего пользования не прикасалась рука мастерового человека. Все, что внутри комнаток, каждый жилец лепил-мастерил на свой лад и вкус. А все что общее – ничейное.

На этаже был свой домовой комитет. В нем заседали наиболее активные барышни. Жены жильцов. Они составляли график уборки коридора, кухни, туалета, умывальника и выноса мусора, на очередной месяц. Они следили (подсматривали) за недобросовестными соседями по несчастью. И вовремя направляли их на путь истины.

Всеобщим осуждением. Типа, у-у-у с-у-ука! Тыкая из-за угла пальцами в ейную рожу, если рожа была выше по званию и должности. А если нет, могли устроить и самосуд при всеобщем стечении жильцов.

Крыс был полный дом. Между половицами были огромные щели, которые прогрызли еще давние предки ныне проживавших без прописки и регистрации раттусов*. Столовались они на наших общих кухнях, из мусорных баков, в которых пищевых отходов было предостаточно.

Видимо, в самой славной Альма-матер* понятия о дезинфекции, дезинсекции и дератизации* не существовало. Когда скопление крупных грызунов превышало все допустимые нормы, и особо впечатлительные особи женского полу поднимали на каком-либо объекте этажа поросячий визг, тогда звучала мужская команда :

– Выходите на хоккей!

И все мужики, вооруженные вышеперечисленными орудиями, выскакивали в коридор, занимая места у заранее распределенных дыр в полу дабы бить врага при попытке скрыться. Начиналась потеха. Со стен с громким шумом падали развешанные на них тазики и детские велосипеды, ящики и всевозможные коробки с имуществом, которое не поместилось в комнатах. Все эти предметы, выставленные вдоль стен, еще больше сужали проход и без того узкого коридора. А эти «квартиранты» пытались под ними прятаться.

Огромные крысы метались по этажу в поисках спасения, как загнанные и затравленные волки. Редко какой из них удавалось спастись от метких ударов охотников. Трофеи собирали в кухонные баки. После очередной тактической победы объявляли отбой тревоге.

Сегодня как раз была моя очередь с соседом, майором, преподавателем с кафедры статистики, выносить эти баки. И высыпать в контейнеры, которые стояли на повороте к казарме первого курса. Всего в нашей секции было 18 жилых комнат. Туалет на две кабинки. «М» и «Ж». С тоненькой фанерной перегородкой, и открытым пространством от пола до фанеры в 40 см. Ходила легенда по этажам, что у кого-то здесь гостил в течении суток В. С. Высоцкий.

И после этих гостей у него родились такие строчки:

«Все жили вровень, скромно так – система коридорная:

на 18 комнаток всего одна уборная…»

Вот, когда я прибыл на поселение, майор Коклюшин как раз и отбывал свою очередь по мытью полов. А еще бывали «генеральные» (!) приборки. Тогда на борьбу за гигиену активисты поднимали все население этажа. Каждому нарезался участок, и вперед, на баррикады, со швабрами и половыми тряпками.

Шел где-то уже день десятый моего проживания на славной Боткинской улице. В комнате №13. Готовлюсь к занятиям на завтра. Время 23 часа вечера. Зубрю анатомию. Скулит ребенок. В щели давно рассохшейся двери просачиваются кухонные испарения, густо приправленные дымом от сигарет, выкуриваемых дамской половиной коммуналки.

Мы все этим дерьмом дышим, включая трехнедельного младенца. Но все бы это еще ничего, если бы не беспрерывный отборный мат из уст тех же «благородных» дам, вырывающийся из их луженых глоток для связки слов. По громкости минимум на уровне мегафонов. Дверной проем кухни, как назло, без двери, находится как раз напротив дверей моей конуры.

Хоть как-то заниматься в таких условиях совершенно невозможно. Я долго терпел. Выхожу в коридор. Заглядываю на кухню. Пять-семь жирных свиноматок, вволю выспавшихся за день, дуреющих от безделья, чешут свои помойные языки, перемывая кости всем жильцам без разбора.

Решительно делаю шаг в дверной проем. Не помню уже, что я там им рявкнул. Они сначала опешили и заткнулись. Через мгновение поднялся неимоверный гвалт. Град оскорблений обрушился на мою голову. Я запредельно повысил голос снова. Пообещав в этот раз передушить их, как крыс. Они с воплями начали выскакивать из кухни и разбегаться по своим норам.

Некоторые пытались еще возле дверей своих лежбищ доказывать права на свободу слова и дерьмократию. Тогда разверзались проемы их камер, и волосатые лапы супругов, без лишних слов затягивали одуревших благоверных внутрь, захлопывая дверцы. Я прославился на этаже мгновенно, но с тех пор у нас стало намного тише и воздух чище.

Правда, насчет тишины-то не очень… По нашей улице проходили трамвайные пути, которые, видимо, последний раз чинились еще при Сталине. Засыпать и просыпаться приходилось под грохот колес о многочисленные стыки. Весь древний наш барак дребезжал и подпрыгивал при следовании очередного состава. Но ничего, и к этому через год привык. А еще через лет пять проложили новые рельсы, так вообще тишина наступила.

Позже мне потихоньку пришлось поневоле узнать, кто есть кто из этих «девушек». Некоторые из них были, что называется, настоящие «жены моряков», которые не могли дождаться, когда их благоверные отправятся, как можно дальше и подольше. Эти отбросы, подобранные на питерских тротуарах, еще и пытались делать погоду в микроколлективах.

Надо отдать должное их супругам, ни один из них не заступился за своих «красоток» и никто мне слова не сказал. Видимо, прекрасно зная ху из ху. Притирка состоялась. В продолжении повествования возможно я еще вкратце пару раз вспомню свой этаж.