Читать книгу Лезвие Эры - Влад Райбер - Страница 3

Острая трель будильника тысячей металлических осколков резко вонзилась в сон. Пронзительное верещание неприятно зудело и назойливо тормошило безмятежное утреннее забвение. Казалось, это продолжается целую вечность. Сознание не желало подниматься с глубин сонного марева и отчаянно пыталось сохранить целостность покоя. Даже явило на миг видение, будто тело само собой поднимается с кровати, лениво переставляя ноги, плетется в соседнюю комнату и отключает источник бурной истерики. Но это помогло ненадолго. Нервное жало снова яростно занозило слои минутного умиротворения. «Распроклятая пищалка! Как только маме удается не слышать этот вой?» – нехотя зашевелились мысли. Щурясь от хитро проскальзывающих сквозь задернутые шторы солнечных бликов, Эра не спеша выбралась из постели. Ноги здорово онемели. Спалось так хорошо, что стопы подзабыли о своем предназначении. Даже выволочь себя в коридор оказалось не так просто. Но, как только девочка приблизилась к двери спальни мамы, будильник стих сам по себе. Всё равно нужно отключить его, иначе снова заголосит.

Как маме удается спать так крепко, да ещё и в такой неудобной позе. Одна нога свешена с кровати, голова съехала с подушки, да еще и этот допотопный механический булыжник стоит на тумбочке не так далеко от её уха. Во дает! Медсестры умеют подолгу не спать, но и отсыпаются они тоже искусно.

Эра взглянула на циферблат. Ровно восемь часов. Почти каждое утро в это время начиналась жизнь в их небольшой квартире на протяжении года. Таково было нигде неписаное правило их маленькой семьи. За это время мало что изменилось в их доме. Одинаково начинался рассвет, одинаково проходили дни и томились вечера. Эра и Инна не нуждались в переменах. И никто не ждал никаких ярких событий. Всё и без того хорошо.

Эра вошла в кухню и открыла нараспашку окно. С улицы обдало теплым веяньем, чуть свежее воздуха в кухне. Стояла середина октября, но Эра не знала, что по утрам в это время уже должно быть прохладно. Это был первый октябрь, который она знала. Девочка высунула голову в окно, пытаясь уловить пусть не ветерок, а хотя бы какое-то движение атмосферы. Плотная стена сухого воздуха была непроницаемой. Плоскими декорациями вырисовывались прямоугольники пятиэтажек, еле заметно пошевеливались слившиеся воедино ярко-желтые кроны липовой аллеи. Снизу доносилось гудение машин, топотание десятков ног, обрывки голосов. Подобная суета бывала лишь по утрам, когда школьники спешили на учебу, а взрослые на работу. В остальные часы маленький городок проводил в молчании. Разве что к вечеру улицы снова наполнялись ручейками толпы, но уже не такой суматошной.

– Эра! – ударил в спину мамин визг.

Девочка и не успела среагировать на зов, как в её плечи вцепились жесткие пальцы. Инна всегда буквально сходила с ума, когда видела свою приемную дочь у открытого окна. Это не было строгим принципом и обычным беспокойством. Эре и раньше доводилось замечать этот её необъяснимый страх перед окнами.

– Эра, я же просила тебя, – неумело пряча раздражение, сказала Инна.

– Мам, ну душно же, – тихо возразила девочка, послушно отпрянув от окна.

Женщина, тяжело вздохнув, опустилась на табуретку и тут же снова стала привычной мамой. Сонной и слегка угрюмой.

– Душно? Холод собачий. Из кровати вылезать не хотелось.

– Так не вылезала бы.

– Но ведь кофе хочется!

Эра повернула ручку конфорки, чиркнула спичкой, но та сломалась. Вторая спичка выскользнула из пальцев, следующая вспыхнула и тут же погасла.

– Черт! – выпалила девочка.

Потухшая спичка, не пререкаясь, испустила душок серы.

Наконец, справившись с огнем, Эра потянулась за чайником, однако тот оказался пустым.

– Чувствую, кофе я сегодня не дождусь, – рассмеялась женщина. – Ладно. Что есть будем?

Эра только пожала плечами. Она была готова съесть на завтрак что угодно, лишь бы не пришлось готовить ей. Но Инна тоже не очень-то горела желанием суетиться у плиты. Недолго повертевшись у холодильника, обе решили позавтракать остатками вчерашнего ужина.

По утрам Эра ела скорее по привычке. Аппетит всегда просыпался на много позже её самой. И она, как всегда, без особого энтузиазма ковыряла вилкой рис. Инна же, напротив, уплетала за двоих, низко склонившись над тарелкой.

– Кстати, так и не рассказала тебе про собрание, – вдруг сказала женщина, бросив на дочь косой взгляд. – Классный руководитель ваш… Тамара… Как её?

– Алексеевна.

– Ага, Тамара Алексеевна. Говорила о тебе. Хвалила, конечно, успеваемость у тебя хорошая. Но, говорит, замкнутая ты. Не общаешься почти с другими ребятами. Это почему? Ты же уже давно с ними.

Эра лишь развела руками. И почему мама хочет добиться от неё того, чего сама никогда не делает? Ведь у неё тоже нет ни одной подруги. Она сама замкнутая, необщительная, и вряд ли ей хотелось бы измениться. Но, тем не менее, она не желает, чтобы Эра была такой. Странно.

– Тебе не нравятся одноклассники? – снова спросила Инна.

– Да дело не в них, – ответила Эра. – Просто я другая. Они говорят, что я странная.

– Вот глупости.

Инна не понимала, что необычного могли увидеть в её девочке. Однако повернулась к дочери и внимательно взглянула в её лицо: «В самом деле, зря дети болтают. Эра самый обычный ребенок, почти подросток. Несомненно, ровесница своих одноклассников. Милые черты лица, хрупкая фигурка, разве что глаза. Глаза-то совсем недетские. Не хватает в них чего-то. Или наоборот, есть нечто таинственное. Вполне вероятно, что именно это отталкивает других детей. Хотя одноклассники могут считать её просто необычной девочкой, а не сомневаться в том, что она человек. Она ведь и есть человек. Кто же она ещё?».

Инна снова вспомнила болтовню Марины. Зачем? Нельзя же воспринимать всерьез ту дурацкую историю о воскрешении полностью обугленного тела, которую выдумала Марина. Глупости всё это! Хорошо, что в неё никто не поверил. Хотя появление Эры в больнице до сих пор окутано мистическим туманом. Даже сама девочка ничего об этом не помнит. Что тут поделаешь?

– Мам, а можно я с тобой пойду? – вдруг осторожно спросила Эра.

Инну тут же вынырнула из прострации.

– Куда? – удивилась Инна, у неё и впрямь были планы на этот выходной, но она не рассказывала о них Эре.

– Я знаю, какой сегодня день. Тебе ведь нужно её навестить?

Лицо женщины в сию секунду помрачнело. Сквозь грудь словно шквалистый ветер пронесся. И почему вдруг Эра сказала о Насте как о живом человеке?.. Инна отвернулась от девочки. Не дай бог расплакаться при ней.

– Да, нужно, – тихо произнесла Инна, зажмурив глаза.

И почему это до сих пор так мучительно больно?! Даже теперь, когда жизнь наполнилась Эрой. Именно так! Ни счастьем и ни смыслом, а именно Эрой. Потому что эта была девочка всем одновременно. И великой радостью, и утешением, и единственной, ради кого утром открываешь глаза. Но никакое счастье не сможет притупить прошлую боль. Нельзя оторвать от себя этот кусок, изъеденный скорбью и раскаянием. Этот ядовитый черный ком. «Как я в себе это ношу? – спрашивала себя Инна. – А я не ношу. Я живу с этим. И это больно. Больно помнить и ещё больнее чувствовать, что потихоньку начинаешь всё забывать…»

Сегодня был день рождения Насти. Если бы она не погибла, сейчас девочке было бы уже восемь. Но ей было суждено навсегда замереть в своем раннем детстве…

***

Как дивен молодой пожелтевший клен, отливающий медью в золотых лучах. Яркий, светонасыщеный, словно созданный природой лишь для услады людских глаз. Как ласков шелест его лапчатых листьев при прикосновении легкого ветерка. До чего приятен сладковатый аромат.

И как Инне удается не быть очарованной новым нарядом деревец? Буквально пару недель назад они привычно зеленели и вдруг вспрыснули и заискрили желтым, оранжевым и ярко-красным салютом. Разве это не чудо? Чудо! От чего же мама не поражена простирающимся великолепием? Почему в глазах не зреет восторг, а лишь тоска? Да просто потому, что для неё это всё уже не ново. Она знала о предстоящей осени ещё до того, как кончики сочной листвы чуть подсохли. Эта мудрая женщина знала всё наперед. Ещё давно, когда эти же самые, только голые, стволы утопали в сугробах, мама предсказала весну, затем напророчила лето и вот теперь не удивлялась осенней поре. Она уже всё это видела много раз. Это чрезвычайно невероятно, но у мамы есть удивительная способность нырять за воспоминаниями в далекое прошлое.

Почему только Эре всё вокруг в новинку? Девочка нередко задумывалась об этом. Ненормально это. Оглядываясь назад, Эра могла вспомнить, как испугалась белого сияния шестилампового светильника, как больно грохнулась на пол и с ужасом обнаружила, что совсем одна в незнакомом тесном мире. Это было дном её памяти. Глубже некуда. Будто до того момента её и вовсе не существовало. После были ещё прятки в темноте, страх от звуков и голосов, тогда ещё совсем неизвестных людей. Потом появилась Инна, красивая и добрая. Ей сразу же захотелось довериться. Она подарила Эре одежду, приносила еду, научила разговаривать и читать. Она взяла её к себе домой и стала мамой. Но что было до этого? Не могло же ничего не быть!

Мама говорила, что помнить не всегда хорошо. Неприятные воспоминания – это тяжкий груз.

Вот и сейчас в её голове, должно быть, шевелятся те самые черные дни. От того-то чуть припухшие глаза полны безнадежной тоски.

Вдруг на щеке Инны блеснул тонкий ручеек. Заметив это, Эра сама едва не расплакалась. В глазах внезапно защипало, подбородок задрожал. Тоже чудное человеческое чувство: чувствовать чужую боль как свою собственную. Трудно было удержаться, чтобы не заплакать на пару с женщиной. Клен и тот всплакнул, обронив размашистый липкий листок рядом с плитой из серого гранита.

Сегодня они пришли возложить цветы к этому камню, как это делают все люди, приходящие в это место к своим камням и крестам. Ох, и тяжела, должно быть, эта плита, а ещё тяжелее имя, что высечено на ней: «Настя Алаева».

Это и есть та нелегкая ноша Инны. Всё самое горькое связано с этим именем. Эра знала это, хотя мама упоминала о событиях того дня всего однажды, да и то потом очевидно пожалела, что взялась рассказывать. Все же горесть лежала на поверхности. Девочка была уверена: всё то, что запрятано глубоко внутри, на самом деле всегда было осязаемым для самой Инны. Стоит ей только припомнить, ковырнуть, помыслить – и перед глазами разом воскресала картина того ужасного дня. Словно всё это произошло даже не вчера, а длится до сих пор.

Ничего не померкло, всё так же ясно, как ясен был тот день: солнечная комната, распахнутое окно и улыбка того злоехидного воздушного змея, запутавшегося в ветвях деревьев за оконной рамой.

Если бы не этот змей. Если бы не ветер, что побуждал пятилетнюю Настю поскорее выйти на прогулку и запустить в небо недавно купленную игрушку. Так и прыгала от возбуждения! Инна просила дочь потерпеть, обещала, что они отправятся на улицу, как только она закончит стирку.

Не стоило оставлять тогда девочку в комнате одну…

Должно быть, в тот момент, сгорая от нетерпения, малышка открыла окно настежь и, усевшись на подоконник, подбросила вверх свою игрушку. Оранжевый змей с нарисованной улыбчивой рожицей несколько раз качнулся в воздухе, а затем резко метнулся вверх, вырвав нитку из рук Насти. Воздушный змей взмыл в высоту и тут же запутался в ветвях большого дерева.

Каким тогда было лицо девочки? Быть может, она хотела позвать маму на помощь, но тоненький хвост змея раскачивался туда-сюда, дразнил малышку, словно нашептывая «Попробуй поймать меня»?

Инна не слышала крика, но когда вернулась, Насти уже не было. Пустую комнату заполоняли солнечные лучи, пробивающиеся через открытое окно. Сквозь квадратный проем были видны качающиеся от ветра деревья и улыбающаяся квадратная рожица, плененная их ветвями. Резкий порыв ветра хлопнул окном, и звенящее стекло на мгновение отразило искаженное ужасом лицо женщины.

Можно ли представить что-то более ужасное?

– Мама. Что дальше происходит с людьми после того, как их закапывают в землю?

– Ничего, – не сразу ответила задумчивая Инна. – Они просто лежат в земле. Ничего не делают, ничего не чувствуют и не думают. Для них всё закончилось. Навсегда.

– Как навсегда?

Женщина скривилась. Судя по всему, ей было не очень приятно рассуждать об этом, но она никогда не оставляла вопросы девочки без внимания.

Мало Эра ещё знает, даже для своего возраста.

– Просто угасают и всё. Помнишь увядшую герань? Цветок был, а потом его не стало, так же и с людьми. Это, конечно, трудно представить, что когда-нибудь и мы с тобой исчезнем, но это так.

– Как так исчезнем? – удивилась девочка. – И нас не будет? Совсем? Нигде?

– Многие люди верят в жизнь после смерти. Говорят, что, умерев, приобретаешь другую жизнь или вовсе попадаешь в другой мир. Рай или ад. Утверждают, будто никакой смерти нет, – не без иронии проговорила Инна.

– А это не так?

Целлофан затрепетало от резкого чиха ветра, и букет перевалился на другой бок, вплотную прильнув к гранитной плите. Женщина тяжело вздохнула, обронив ещё одну слезу.

– Никто точно не знает. Но я в этом сомневаюсь. Не верю теориям, которые много обещают. Люди боятся смерти, от того и надеются на жизнь после нее. Непонятно мне это. Зачем тогда нам эти уязвимые тела, обремененные сотней потребностей, если и без них можем обойтись? Мертвые продолжают существовать только в памяти живых. В этом я убеждена, и с этим я могу смириться.

– Значит, и прошлых жизней нет? – спросила девочка, вспомнив истории, что читала в книгах.

– Не думаю, – пожала плечами Инна.

Глаза Эры снова кольнуло, она зажмурилась, но капельки всё равно просочились сквозь плотно сжатые веки. Девочка кинулась к матери и крепко-крепко обхватила руками её талию.

– Тогда я никогда не умру, чтобы никогда не причинить тебе такой боли, – глотая слезы, просипела девочка. – И ты, пожалуйста, не умирай. Я не хочу, чтобы тебя не было. Я хочу, чтобы ты всегда была.

Инна молча обняла девочку за шею. Как было бы здорово просто принять и дать такое же обещание. Но, увы, человек не властен гарантировать его исполнение.

***

– Почему люди боятся темноты? – спросил Максим то ли самого себя, то ли гаденыша, что притаился в глубине коридора. – Почему сознание выдумывает все эти страшные образы? Они подсознательно боятся невидимого врага. Как черви на уровне инстинктов боятся птиц, которых никогда не видели. Люди боятся этих страшных существ, их тоже нельзя увидеть, потому что зрительные органы человека слишком примитивны для этого. Человек их может почувствовать только тогда, когда стальные когти схватят его за шею. Но тот, кого сцапали, уже не сможет рассказать другим о страшном хищнике. Так оно и должно быть. Другие не должны знать, что хищник на самом деле существует. Пусть боятся темноты, пусть ощущают иное присутствие, но не знают о нем наверняка. Тогда им не спастись.

Гаденыш молчал. Его не интересовали размышления перепуганного парня. Да и зачем ему говорить? Едва ли он испытывает жажду общения. Он не человек, хотя и подражает людям. Как дикие кошки на охоте подражают голосу своих жертв. Ему нужна речь, чтобы, издавая крики о помощи или жалобный плач, заманить человека и уволочь его во тьму.

Вот и сейчас он подражает Максиму по привычке, маячит в темноте, копирует его движения, но не трогает. Почему?

– Для чего ты привел меня сюда? – закричал парень не от гнева, а от страха.

Чудовище промолчало, но поежилось. Ему не нравится слушать крики.

– Кто ты?

– Наверное, я зло? – прошуршал голос в столбе пыли.

Скудный свет обеих лампочек по обе стороны коридора синхронно моргнул и стал голубоватым. Очертания гаденыша слились с темнотой.

– И в чем смысл? – Максим не хотел задавать вопросов, но они сами слетали с языка.

– Мне не нужен смысл. Мне нужна пища. Я просто ем.

Максим ощутил пыльный ком слюны в горле. Это конец. Больше он домой не вернется. Ну и пусть! Не будет больше страха, ненужно будет прятаться в пустой комнате. Все это, наконец, закончится.

– Тогда давай быстрее, – взмолился парень.

Тень гаденыша замерцала в голубом свете, будто его свела судорога, но это был обман – тварь не двигалась.

– Ты не нужен мне. Я сыт тобой по горло.

Напрасно Максим обольстился, будто гаденыш заманил его сюда, потому что давно желал его убить. Даже дьяволу не нужна эта жалкая душонка.

Полудохлый червяк – невкусный, пусть лежит, извивается в агонии, послужит приманкой для других.

– Тогда почему ты не оставишь меня в покое? – выкрикнул Максим и закашлялся от пыли.

– Я один. Других нет, – ответило существо.

Свет брызнул красным потоком и погас. Парень встрепенулся и было бросился бежать, но споткнулся о массивный кусок разрушенной стены. Упал грудью на кучу песка и битого стекла, разбил колени и поцарапал лицо торчащей арматурой. Это не сон. Во сне не бывает так больно.

– Не хочу! Лучше умереть, чем видеть тебя! – кричал Максим, ползая в цементной пыли и липкой крови. – За что мне все это? За что?!

Темнота не отвечала. Гаденыш ушел. Ему не нужна его смерть, он лишь не хочет чувствовать себя одиноким в этом мире. Может ли быть что-то страшнее, чем быть загнанным в угол хищником, который не желает твоей смерти, а хочет наблюдать, как ты сам медленно отравляешь себя своим же страхом перед ним? Кошмар стал адом наяву.