Читать книгу Вампирские сюжеты. Рассказы, повести, стихи - Влад Волков - Страница 4

Зачем они пришли? Я их не звал, я не люблю гостей, не нужно. Зачем будить тех, кто сладко спит и нежится в пелене тлеющих сумерек? Земля была нам постелями, туман – укутывал одеялом, и шелест листвы убаюкивал наши колыбели вечной жизни.

Предаваться собственным проклятьям, сомнамбулическим видениям, ползать с ночными кошками по Ултару. Томно и без устали скитаться в удовольствии по устланному костьми Талариону среди демонов и безумцев. Играть в запутанных катакомбах с Нефрен-Ка под чёрной пирамидой в долине Хадата. Медитативно вдыхать аромат разрытых кладбищ и трупов вымерших городов Зуры. Слышать шёпот далёких звёзд и взирать на лучи северного сияния, переливающегося красками великого Азатота…

От них нет покоя. Ни в склепе, ни в уютном деревянном ящике, ни в подземной норе. Ходят здесь, топчут, просто бесцельно снуют, как печальные баньши, и также вопят свои песни, орут и поют, разбивают бутылки на крупные и мелкие осколки о надгробные плиты, орошая их мерзостным пойлом, сгубившим чуть ли не половину мирно спящих здесь мертвецов.

На кладбище должно царить многослойное вдумчивое молчание могильных камней, повидавших отчаяние, смирение и почитание. Здесь мудрые деревья склоняются над пришедшими проведать усопших. Голые монументы стоят памятниками былого, как напоминание о том, что ничего не вечно под Луной. Скрип надгробных плит и крестов, покосившихся от старости, штурм залётными ветрами фасадов узорчатых склепов с их каменными фигурами и мозаичными витражами… Кто смеет нарушать наш елейный покой в сладком шёпоте ночи?!

Я не люблю шум их ног, какой-то бессмысленный трёп и больше всего этот мерзостный звук, сотрясающий их тела мощным и звонким грохотом, пронизывающим здесь всё, словно лезвия. То, что люди называют «смехом»… Каждый раз, когда их эластичная тёплая кожа на лицах натягивается и расплывается в ухмылке, что кажется, будто сейчас эти плотные ткани вот-вот треснут от напряжения, они лишь придаются веселью и никак не желают замолкать.

Разве можно представить более жуткий и мерзостный звук? Эти безумные колебания воздуха, столь пустые и бесполезные, отдающиеся резонансом по земле, сквозь тело, прямо в сознание! Грохот, лишающий всякого спокойствия и умиротворения, такой резкий, раскалывающий, разъедающий и проникающий в нутро гулким эхом парадоксального невежества! И его даже нельзя забыть, едва оно умолкнет.

Этот звук он грызёт изнутри, он сотрясает стены склепов, просачивается сквозь кладбищенскую землю, мешает спать и внимать всем удовольствиям посмертного существования! Эти живые… они даже не ведают, сколь омерзительные звуки издают. Безмозглые вредители, оскверняющие могильники нашего некрополя своим появлением и какофонией голосов дерзостного смеха, словно полоумный горбун забрался на колокольню и начал без малейшего чувства ритма дёргать за языки. Хочется им просто их вырвать! И зашить рты, как практикуют чёрные колдуны Африки и Востока, дабы даже призраки убитых умолкли навсегда.

Они молоды и беспечны, их гонор и уверенность в себе затмевают могущество рассудка и весь здравый смысл. Слепые глупцы. Они давным-давно забыли, отчего надо так бояться темноты… Сердца их отдаются пустым отзвуком в бездушных сосудах из плоти. Ни стремлений, ни ответственности, ни уважения. Одни лишь желания. А те мелочные мерзости, что они именуют «удовольствиями», всего лишь отрава, разливающаяся по телу гнильным смрадом, затуманивающая и задурманивающая рассудок ядовитым мороком иллюзий.

Опиумный дым, спиртовые настойки, хмель, кислая брага, безрассудное совокупление без разбора и чувств. Всё ради искромётного удовольствия, мгновенно выветриваемого из их хрупких и бесполезных тел. Жалкое стадо вредителей без должного пастуха. Их существование бессмысленно столь же сильно, сколь и эти мерзостные колебания воздуха, когда они заливаются пьянящим весельем.

Что нужно этой ораве ночью на тихом и мирном кладбище? Зачем они нарушают покой здешних обитателей, ради чего нас дразнят, манят и раздражают? Их скудный разум даже сам не способен дать на это ясные и вменяемые ответы. Но мне не нужно их блуждание на моей земле. Эти каменные дорожки уложены не для таких беспокойных ног, эти лавочки совершенно не для их бессмысленных бесед, изнуряющих хохотом и громкостью бесстыдных голосов.

Хранитель кладбища не должен допускать подобный сброд. Все гули, упыри и носферату не одобрят вторжения гулящих мерзавцев, но что-то я не вижу, чтобы кто-то ещё поднялся из могил и своих нор. Лежат и терпят, как можно выносить этот содрогающийся гогот, гул дикой бездны, где кроме хаотического мельтешения не осталось уже ничего.

Нахальные твари, блуждающие там, где живым не место в это время. На этой прохладной земле я всем своим существом ощущаю мерзостное тепло их живой кожи, раздражающий звук клокочущего сердца и это журчание тёплой крови по всему телу каждой такой хамской особи, посмевшей наплевать на первобытные страхи далёких предков, и имеющие наглость вломиться сюда!

Моё ночное светило с любопытством воззрилось из-за туч, прохладным ликом освещая группу странников. О, моё зеркало, моя Луна, сколь прекрасное творение, зачем ты даришь свой свет тем, кто этого не достоин? Погрузи их во тьму, выдави им глаза, растопчи их могуществом матери-ночи! Нанна! Селена! Неферхотеп! Хранители Лунного Сияния! Взываю к вам!

О, Никс! Прекрасная богиня, взираешь ли ты на нас из недр Тартара? Взирает ли с тобой твой брат и муж Эреб, принёсший нам глубинный мрак? Сокройте этих невежественных вандалов и бездельников в своих плотных когтистых лапах и разорвите их на части, пусть Орф и Цербер ими полакомятся.

За что вы подпускаете таких на наши земли? О, Ах Пуч, Нергал, Танат, Анубис?! Молюсь вам, взываю к вам, уповаю на вас! Кали, Хель, Гадес, Эмма, Морана! За что мы вынуждены терпеть эти сквернословия и эту дикость, нарушающую наш покой? Я требую изгнания! Пусть ощутят они вашу ярость! Направьте меня своей дланью, и я стану оружием, карающим их.

У меня нет какой-то ненависти ко всем людям и тем более ко всем живым. Среди них есть достойные и великие. А то, что сейчас бродит по кладбищу, нарушая все мыслимые запреты и границы, это попросту отбросы общества. Диковинная свора скоморохов, лишённых интеллекта и манер, всякого уважения к усопшим, без страха к запретным территориям, как моё заброшенное и труднодоступное для таких вторженцев кладбище.

Однако они всё равно пришли. Вторглись по-хамски, с таким гоготом, с такой вульгарностью и наглостью, которые я попросту не собираюсь терпеть. Им надо напомнить, отчего их род издревле обходил стороной такие места. Шурша конечностями по влажной от ночной хладной росы траве, я двигаюсь ползком меж каменистых плит загробных. Я чую зов проголодавшейся утробы. И стелется густой туман, придя с холмов…

Всё как в великих стихах прекрасного поэта. Кто смеет нарушать природную ночную тишину? Зачем приходят они и разрывают гладь нашего мира своими воплями, этим звоном бутылок, причмокиваниями, треском и шелестом одежды. То прячут бесполезные тела под лоскутами ткани, то обнажают в лунном свете средь могил.

Мне нет покоя, так пусть не будет и им тоже. Бродя средь плит, я наблюдаю, обхожу кругами, выцеливаю расплывчатые улыбками уродливые людские лица. Эти смешные маски из кожи. Такие разные и такие похожие. Мне никогда не понять их, как им не понять величия обитателей сумрака. Ведь нет им дела ни до блуждающей нежити, до демонов и духов, как нет в их пустых головах мыслей о великих богах, младых и старых.

Проклятье и беда их не в том, что они глупы и лишены познаний, а в том, что к этим откровениям они даже не тянутся! Взгляните! Взгляните на их руки, сжимающие эти плоские штуковины, порождающие искусственный свет. Их бог – это техника, средства общения, бесконечная вереница искусственных символов…

Но этот свет их не спасёт. Решительные, отважные, они думают, что могут без спроса и без страха являться сюда! Идёмте же, я сделаю из вас кормёжку для своих! Превращу ваше стадо в себе подобных, и, быть может, вы тоже станете одним из нас, примкнув к милости великого кладбища под чутким присмотром матери-ночи.

Уже готов к искусному прыжку… Однако более прыткая тень меня опередила. К компании смеющихся подростков метнулось нечто в капюшоне и плаще. Из темноты, из мрака, что меж каменистых плит, некто стремглав достиг своей коварной цели.

Не я один следил за этими незваными гостями, здесь был кто-то ещё, но я не чувствовал его. Его запах, похоже, смешался с этой шпаной, ведь сейчас я осознал, что он один из них. Такой же мешок тёплой живой плоти с костям внутри.

Он наносил им крепкие удары своим большим массивным лезвием, умерщвляя одного за другим. Пластика его движений и ловкость быстрых прыжков могла бы сравниться даже с лучшими из моих собратьев. Я видел, как хлестала человеческая кровь в лунном свете. Кровь девственниц и кровь распутниц, вся одинаково красная, с рубиновыми переливами, густая и тёмная, в таком невероятном количестве, в каком я этого не видел здесь с допотопных ритуалов далёких предков человека.

Огромная лужа, словно алое озеро, отражало сейчас лик Луны. Ну? Кто теперь ухмыляется? Подкравшись ближе, я даже видел в крае растёкшейся алой жижи своё отражение. Столь не похож я на них, и они никогда не примут таких, как я. Зато мы здесь все радушно принимаем их, ушедших на иную сторону жизни.

В ней отражались и узорчатые монументы, и статуи печальных скромных ангелов, и памятники древним поэтам, оставившим свой след в диковиной культуре. И помпезные грациозные склепы, каждый из которых являлся здесь несомненным произведением искусства. Чёрный мрамор, декоративные розы, дивные барельефы фигур и символов, одни с клонами, другие с броскими фасадами и все одинаково мрачные, как поздняя осень в дождливый или грозовой день… Пиршество смерти, сошедшей сюда под аплодисменты вороньих крыльев.

Заворожённый, я любовался, как уходит жизнь из всё ещё открытых глаз. Как холодеет кожа, теряя свой мерзостный румянец и превращаясь в столь приятную для лунного света белизну. Невероятная красота! Триумф могущества смерти над бренностью и хрупкостью человеческого тела!

Фигура в плаще не давала никому уйти. Его кинжал блестел в лунном сиянии, такой искусный, массивный, напоминавший собой старинное украшение. Резной ритуальный предмет, будто бы в руках жестокого жреца. И он спешил. Он знал, что такое количество крови уж точно привлечёт сюда упырей, а потому поторапливался совершить своё таинство.

Крепкие мужские руки стаскивали тела вместе, однако я всё ещё не видел лица из-под капюшона. Не то, что бы в этом было какое-то сильное значение, но мне было любопытно, кто и зачем сейчас устраивает здесь подобное. Как бы это странно ни звучало, средь могил практически не бродит духов умерших. Мало кто умирает прямо здесь, на кладбище, вот как эта компания умолкших. Люди отчего-то думают, что такие места кишат призраками, но, это не так. Обычно тут только мы. И, заверяю, мы столь же материальны и осязаемы, как и живые. И представляем притом куда большую и куда более серьёзную угрозу, нежели какие-то привидения.

Однако в наши дни люди не боятся даже этих блуждающих суеверий о духах и призраках. Осмеливаются бродить по некрополям даже в ночное время. Оставляют грязь, устраивают оргии, ломают статуи, надгробные камни, и лишь гогочут, словно только и ждут от нас возмездия.

Кто же этот незнакомец, всё это совершивший за меня? Мои когти так норовили резать плотную живую кожу, руки буквально чесались от вожделенного желания разрывать их плоть и мышечные ткани, отделяя конечности от тела. Мои зубы скрипели и скрежетали в предвкушении, что я буду вгрызаться в живое горло, лакая языками тёплую кровь. Где это всё? Где мои удовольствия? Почему они свои получили, а я нет?!

Как посмел он отобрать у меня эти милые игрушки, лишить столь сладостного наслаждения собственной местью! Презренное создание, убивающее себе подобных… Возник из ниоткуда, покусился на мой триумф! Я жаждал питаться страхом и смотреть, как жизнь покидает их глядящие на меня глаза, хотел отражаться в них, запечатлеть последние мгновения, ловить последний вздох, видеть всю боль и переполняющий их изнутри ужас! То, как души покидают тела… А этот нахальный тип попросту отнял это у меня, рассёк своим лезвием мои планы и надменно растоптал мои великолепные фантазии и надежды!

Меня переполняла ярость. Я хотел, я просто жаждал быть орудием для тёмных богов, нести им в царство смерти новых странников, а вместо меня это сделал какой-то выскочка! Наглец! Хам! Он ничем не лучше этого сброда. По какому праву же тогда он это делает? Не без любопытства следил я за дальнейшими действиями загадочной фигуры.

С учётом обуви, видневшейся то и дело из-под плаща, рост его не достигал и двух метров. Обычный и мало чем примечательный человек. Телосложение крепкое, сильное, люди зовут это «спортивным», но я уже давным-давно забыл истоки значения этого слова.

От рук виднелись только кисти, и было заметно, как за запястьем начинают виться плотные чёрные волоски. Не слишком частые и густые, чтобы обозвать это мехом или шерстью, но мужчина был явно из тех, кого природа не обделила обильной растительностью ворсистых завитков на теле. Пусть я не вижу, но уверен, что грудь и спина, как кожа рук и ног, у него весьма покрыта ими.

И он был, безусловно, раза в два, как минимум, старше только что забитого им молодняка. Я взглянул на них: эти юнцы, едва перевалившие за двадцать, вышедшие в то, что зовётся «взрослой жизнью», и максимально к этой жизни не готовые. Бесцельные, бездумные, им и вправду нечего делать в мире живых.

Маньяк оттащил их тела к ближайшему перекрёстку кладбищенских дорог, куда особо хорошо изливался свет полной Луны с чёрных, усеянных мелкой россыпью сверкающих далёких звёзд, небес. Едва он приволок их все, как достал нож поменьше, уже не выглядящий церемониальным артефактом, и принялся разрезать их одежды, отбрасывая лоскуты порванной ткани прочь, словно ненужную шелуху.

Я же молча бродил вокруг и наблюдал. То подкрадывался ближе, то влезал на надгробья, чтобы лучше что-то рассмотреть. Однако старался не шуметь, не привлекать к себе излишнее внимание, всегда скрываясь от его взора где-то в тени. Мне хотелось узнать его цели, а не вспугнуть, оказавшись замеченным.

Самое удивительное, что, закончив с одеждой, он не остановился. Маленькое складное лезвие принялось делать надрезы на уже мёртвой коже. Тип в капюшоне чертил ножом разные символы на изувеченных им же телах. Я знал их все. Здесь были и древние руны, и колдовские знаки, сакральные обозначения и надписи на давно, казалось мне, забытых людьми языках.

Он кропотливо вырезал всё это на коже мертвецов. Они, конечно же, никак не реагировали. Не дёргались, не пытались его остановить. Уже ничего не чувствовали. Однако же я всё равно ощущал их присутствие в этом месте, скапливающееся потихоньку в вихрь настоящей загробной ярости. Это должно было отпугнуть ползучих упырей, учуявших реки крови, дабы сюда никто не сунулся.

Закончив с резьбой по коже, человек снял с пояса некий футляр, отчасти напоминавший цилиндр. Двустворчатое узкое хранилище содержало в себе кисть из красного дерева с животным ворсом. Схватив её своими мощными пальцами, он обмакнул кончик в глубокую ножевую рану над грудиной одной из мёртвых девушек, после чего принялся очерчивать большой ритуальный круг.

Моё любопытство возгоралось бок о бок с нетерпимостью убиенных, но мы по-прежнему всё также молча и безучастно наблюдали за происходящим. Человек брал всё в свои руки. Рисовал на траве, земле и подножной плитке мощённых дорог особые обозначения, чаще всего являвшиеся символами сторон света и знаками сверкающих высоко над нами созвездий и планет.

Затем он взялся и за тела, уложил их по разные стороны, попытался даже принять им некие позы, фиксируя положение всё ещё вполне подвижных конечностей у постепенно коченеющих трупов. Убийца это делал с таким стальным хладнокровием, будто бы это вовсе не представители его же вида, ещё недавно бывшие живыми и весёлыми, а какие-то вещи, жертвенный скот. Безделушки, средства к достижению его загадочной цели. Он отрицал себя в них, будто бы считая себя выше. Естественно, он обладал знаниями куда большими, однако посмел, как и они, ворваться сюда ночью безо всякого уважения, и учинять здесь всё, что ему вздумается!

А думалось ему окунать кисти в ножевые ранения, оставленные тем, ещё первым и крупным кинжалом, и чертить многолучевую звезду, зависящую от количества убиенных им жертв и положения ночных светыл. Блистательная точность ровных линий и идеальная геометрия выдавала в нём не только человека опытного в таких вещах, но и проявляющего недюжинную выдержку и силу, дабы начертить это всё сейчас столь безупречно.

Меня же эти навыки отнюдь не восхищали. Скорее забавляло, с каким рвением это создание умерщвляло своих и теперь проводит некий старинный церемониал. Мужчина кланялся на все стороны света, отчего мне то и дело приходилось скрываться средь могил в непроглядной для него черноте, однако трупам подобной почести он не оказывал.

Не имевший ни малейшего почтения к тем, кого убил, он, по сути, ничем от них не отличался и даже тоже притащил на кладбище вино. Под его распахнувшимся плащом был пояс со всем необходимым: мешочки, футляры, разная мелкая утварь, в том числе и фляга, которую он сейчас схватил и заливал в заранее приготовленную чашу.

С кисточки смахнув туда три крупные капли крови, он отставил забродившее «зелье» и принялся копошиться по дальнейшим ингредиентам. Различные сушёные травы, индийские пряности, африканский нюхательный табак, горная соль, тростниковый сахар, различные маленькие пузырьки и флакончики с порошками и чем-то мелким, истолчённым, словно прах.

Из иного, более мелкого футляра, он достал начищенную серебряную ложку, которую согласно размерам и пропорциям принято было бы обозвать «чайной» в контексте столовых приборов, и начал против часовой стрелки перемешивать смесь, медленно шепча слова заклинания:

– Иа! Машмашти! Какамму! Селах!

Рлех Тсах Анам Изидах,

Нмоллан Хатапасар Злем Сот.

Ннимг Хар Таг Нейзарнт,

Лааасверру Умкрхаам Асссголла Зимп Сот.

Тлаа Кан Ваабинотон Злем Зейнт,

Тлайан Энтнаонайа Погор Заман Зейнт Зейнт.

Читал он древнее заклинание, чьего смысла его разум даже не смог бы вообразить. Его губы шептали на мёртвых языках, испуская мощные вибрации, тонко скользящие меж миров и меж пластов окружающей реальности, но смысла сказано он явно не знал. Зато повторял, как заученное стихотворение, шепча на незнакомом языке:

– Тлайан Эойонотрар Хманхаллуэ Туэонг Зимп Сот.

Йир Зтат Гыла Хлал Ктао Лхаэм,

Йиг Нглхар Йим Нлан Зарг Млаа Тне.

Человеческая фигура уселась в центре начерченной звезды, лицом на запад, если это имело бы здесь некое сакральное значение. Он медитировал, явно прикрыв глаза, хоть я всё ещё не мог рассмотреть целиком его лицо из-под капюшона. Только кончик широкого носа и оформленные подковой чёрных усов губы, заклинающие старинное зелье.

Медитативно водил он серебряной ложечкой в этой жиже, совершая движения по кругу. Со временем этот ритм менялся, когда он переходил на более низкий тембр, читая последующие строки. Иногда доводил до волнительного водоворота, иногда замедлялся, а металлическим изделием водил совсем у стенок, по окружности позолоченной чаши.

– Блебсахта Волх Нлаа Нлан.

Ннимг Хар Таг Нэйзарнт!

Йир Зтат Гыла Хлал Ктао Лхаем,

Йиг Нглхар Йим Нлан Зарг Млаа Тне

Его дыхание было медленным и глубоким, транс медитации постепенно заканчивался, однако вокруг ровным счётом ничего не менялось. Изувеченные трупы всё также валялись в ритуальном кругу, полная белёсая Луна отражалась в сосуде с алой жидкостью на винной основе, тихий ветер шевелил листву деревьев, сдувал пыль с могильных плит и заигрывал с его нарядом. Не только с его, лоскуты искромсанной и изодранной ножом одежды убитых молодых людей ветер уже давным-давно разбросал здесь всюду, придаваясь шалостям средь пустырей, склепов и захоронений.

Мужчина под плащом одет оказался в чёрную рубашку с поблёскивающими, вероятно даже серебряными, застёжками и запонками. На шее у него был аметистовый крупный кулон на сверкающей цепочке. Испив настоявшееся зелье единым большим глотком, стараясь не думать о мерзостном вкусе того, что только что саморучно приготовил, он оставил чашу перед собой, где на дне в красных каплях остались лишь размокшие листья и травы – все твёрдые и крупные компоненты, отдавшие свои силы в жидкую смесь.

Вскоре его пальцы снова сжали ритуальный крупный нож, которым и были произведены все эти убийства. Он, прикрыв глаза, сжал его за рукоять пальцами обеих рук, выставив лезвием от себя. Тыльной стороной этой диковинной красивой рукояти, он коснулся своего лба, произнеся громогласно «Ате», и медленно вёл вниз по прямой линии, скользя по носу и губам, по подбородку, по горлу, вниз, между рёбер, остановившись всего на пару сантиметров ниже пупка. Сосредоточившись там, он тем же тембром продрожал голосом «Малкут!».

Тыльная сторона рукояти в этом месте долго не задержалась. Она поползла обратно той же дорогой, но на груди мужчины, в месте солнечного сплетения, пальцы потащили кинжал уже перпендикулярно, ровно к плечу, остановившись недолго до края.

– Ве-Геб-У-Ла! – раздался его голос в той же манере, а руки потащили ровной прямой линии рукоять кинжала тыльной стороной теперь к противоположному мужскому плечу, застыв нам на симметричной точке.

– Ве-Гед-Ю-Ра! – сказал он, а пальцы повезли кинжал обратно, но теперь замерли по центру груди. Как раз в той точке, где обе прочерченные невидимые линии составляли иллюзорный крест.

– Лэй-О-Ла-Им! – наиболее громко и наиболее низким голосом проговорил этот мужчина каббалистическим названиями, лишь сейчас открыв свои глаза.

Я их не видел, но ощущал всем своим сосредоточенным телом шорох тонких ресниц, разомкнувшихся после некой прелюдии и настройки на дальнейший ритуал. Мужские сильные руки, по-прежнему сжимающие рукоять драгоценного кинжала, выпрямились и выставили его вперёд, а потом принялись рисовать пятилучевую звезду остриём вниз.

Когда движение кончика ножа в воздухе завершило невидимый рисунок пентаграммы, с особой точностью мужчина очертил ещё и окружность строго по периметру начерченных в воздухе углов.

– Адонай! Элохим! Йод-Хе-Вав-Хе! Хашем! Тетраграмматон! – сказал этот человек, уже не слишком занижая голос, тоном спокойным, близким к своему нормальному тембру, надо полагать.

Он медленно развернулся в бок, на другую сторону света, и проделал ещё раз абсолютно тоже самое, с таким же начертанием звезды, с таким же текстом, а затем двинулся дальше. Так продолжалось, пока он с четырёх сторон не окружил себя этими начерченными в воздухе лучевыми символами.

Неспешно его руки приподнялись выше, над головой, держа кинжал остриём вверх. Кончиком лезвия он сначала начертил равносторонний треугольник, замерев и опять читая часть ритуального заклятья:

– Эхье-Ашер-Эхье, – слетело с его губ, после того, как он опять закрыл глаза, вероятно, для лучшей визуализации происходящего.

Вскоре кинжал, зажатый его пальцами, очертил ещё один треугольник внутри первого и как бы перевёрнутый. Из обеих фигур сложилась ещё одна звезда, но уже другая, не похожая на предыдущие.

– Сияют пентаграммы вокруг меня, сверкает звезда шестиконечная надо мной! Амон! – звучал он громогласно медным насыщенным тоном, что меня изрядно разъярило.

Не смей звать солнце сюда в ночной сумрак! Слово «Амон» и все его вариации «амен», «аминь», не следует произносить во время церемоний после заката, как и упоминать отошедших прочь солнечных божеств. Можно взывать к духам света, это не возбраняется, если есть Луна или видны звёзды, но произносить дневные солярные заклинания в густой темноте – это очень чревато.

– Мер Сиди! Мер Курра! Мер Урулу! Мер Марту! – вибрировал колдун. – Зи Дингир Киа Канпа! Утук Хул, Та Ардата! Кутулу, Та Атталакла! Азаг-Тот, Та Калла! Иа Ану! Иа Энлиль! Иа Ннги! Сабао!

Заклятье четырёх врат. Обычно читается после куда более развёрнутого обращения к разным сторонам света, а не тех кратких фраз, что он произносил, чертя свои пентаграммы. Никакого свойства защиты эти упрощённые штуки не дадут, однако же, какие врата хочет открыть этот безумец? Какое отношение его воззвания к Амону имеют к теперь потревоженным запретным именам Азатота и Кутхулху?

Человек этот едва ли ведал, что делал, и, тем не менее, продолжал к моему удивлению действовать дальше. Уже открыв глаза, он совершал руками манипуляции, принимал различные позы» и раскладывал ритуальные предметы.

Кинжал был помещён возле чаши, а с пояса он снял ещё две вещи. Крупную округлую монету, довольно древнюю, но при этом явно подвергшуюся процедуре, что эти жалкие смертные заумно именуют «реставрацией», дабы она сейчас хорошо смотрелась и блестела. А также некий маленький жезл помимо неё. Резная тростинка сантиметров пятнадцать, со специфическим навершием и с откручивающимся колпачком снизу, в основании рукояти.

Под колпачком этот жезл был довольно остро заточен, и благодаря такому строению, колдун водрузил предмет в землю. Воткнул его неподалёку от остальных. Затем из узкого прямоугольного кармашка был вынут спичечный коробок, будто бы это отделение кожаного пояса было прямо-таки создано чётко под его размеры. Чиркнув спичкой, мужчина зажёг навершие жезла, которое как раз и предназначалось, судя по всему, для этой цели, было сделано из чего-то горючего, пахучего и медленно тлеющего.

Эти объекты перед ним, несомненно, служили обозначением четырёх стихий. Жезл Огня, Монета Земли, Чаша Воды и Кинжал Воздуха. Всё рукотворное, красивое, такое изысканное, однако бесцельное в производимом ритуале. Этот господин явно сейчас не собирается обращаться к стихийным духам, вызывать элементалей и молить богов четырёх элементов о чём-либо, как и представителей маленьких народцев.

Мужчина же, принялся делать пальцами символические жесты, именуемые мудрами, и, прикрыв опять глаза, начал читать и вовсе инвокацию Древних. Его рот взывал сейчас к силами далеко за гранью материальной реальности, существующим вне пространства и времени. К тем, кто сотворил демиургов, после создававших миры и планеты. К обители первородного хаоса, в которых нет ни чувств, ни морали, ни эмоций, развившихся в мире куда позже.

Он взывал к прародителям тех, кто породил затем известных богов. К отцам самих демиургов, для кого они сами были и остаются богами. К первородным, к изначальным, к самым Старшим из Древних Богов.

– Иа! Иа! Зи Азаг! Иа! Иа! Зи Азкак!

Иа! Иа! Эгх'яггихн! Зу Кур! Йа!

Нгхэ! Йатх Йаттхарлрл! Нгхэ! Эггалахамош! Нгхэ!

Следующим действием непрошенного сюда рокочущего на весь запущенный некрополь колдуна было снятие с пояса самого крупного из мешочков. Под плетёной тканью оказались свечи в количестве семи штук. Все разных цветов, от чёрного до белого. Он взял маленький ножичек, которым делал надрезы на коже своих жертв, заточил снизу воск или, вероятнее всего, парафин. После чего вонзал свечи в землю вокруг себя, выбирая строгий порядок цветов и их соотношение.

Разобравшись так с ними и тщательно всё перепроверив, осматриваясь на используемые предметы, он ещё раз взялся за коробок и вспыхивающими спичками начал по очереди, в одном только ему ведомом порядке зажигать эти самые свечи.

Поначалу язычки их пламени слегка подрагивали под лёгкими дуновениями здешнего вечерка, но затем забились вверх ровными фигурками, сверкая и переливаясь, хотя здесь и без них было достаточно светло от Луны. Ещё одна загадочная глупость от этого чародея-недоучки.

Фигура в капюшоне то и дело осматривалась, проверяла пояс и его кармашки, что-то убирала, что-то доставала крепкими пальцами своих рук, завершая все должные, невесть по каким абсурдным предписаниям приготовления. Для чего это всё – пока было не ясно, но это лишь раззадоривало моё любопытство. И я смотрел на непрошенного гостя, который спокойно сидел в кровавой звезде, облажённый со всех сторон нагими израненными трупами и полыхающими цветными свечками.

После чего он принялся молиться Древним уже на своём языке. То ли по памяти, читая некий хорошо заученный текст с основами молитв к богам изначального Хаоса, не то прямо сейчас его выдавливая из самого сердца, импровизируя и общаясь с космическими силами на своём, земном и современном языке:

– Здесь они возлежат, Великие Старшие!

Оковы пали, врата раскрыты!

Толпы стихли и люди молчат.

Старшие Боги Земли,

Древние Боги Вселенной!

Оные не произносят приговоры.

Оные не решают вопросов.

О, Древние!

Боги Ночи!

Творцы Изначально Хаоса!

Те, кто сплёл весь мир своими конечностями,

Кто соткал полотно реальностей,

Реальность за реальностью,

Свет во тьме и тьму во свете!

Абот! Азатот! Йог-Сотот!

Иа! Иа! Иа!

О, Великие! Древние, Старшие!

Сет-Йиг! Уроборос!

Ниннгхизхидда, привратник!

Дух Глубин и Страж Врат.

Кутулу, Царь Бездны!

Кудесник и властелин!

Йог-Сотот, Всесодержащий!

Ты есть Ключ и Врата!

О, Затаившийся на пороге!

Иа Шаб-Ниггурат!

Магна Матер!

Чёрная Коза Лесов,

С Легионом Младых!

Я взываю к вам, Древние!

Владыки Запретных Троп и Путей,

Пред которыми склоняются все существа,

Услышьте мой зов!

Тьма Ночи – ваша обитель,

Смерть – ваше дыханье,

Все в вашей власти!

Иа Хастур!

О великий! Ты владыка ветров севера,

Повелитель смерчей и ураганов,

Погонщик ливней и гроз, отец разрушений.

Иа Ньярлатхотеп!

Посланник Древних на Землю,

Несущий знания и силу!

Вы есть Величие этого мира!

Земля познала Вас раньше,

Познает и впредь,

Оборот колеса закончится

И да будут открыты Врата Хаоса!

Да пребудет Глас ваш со мной!

Древние снова воцарятся на Земле!

Вечносияющая Звезда Севера!

Сириус! Драконис! Каприкорнус!

О Великие Древние,

Присутствуйте и примите

Сию жертву, предложенную мной.

Да будет оная достойна Самих Древних!

Иа Машмашти! Какамму! Селах!

Взывал он к ним, разводя руки ладонями вверх и водя вокруг, словно с пафосом и гордыней указывая на устроенную им резню. На целую компанию окровавленных, обнажённых и истерзанных трупов, валявшихся особо выставленными позами в лужках крови. Это была жертва, чтобы тело колдуна использовать, как проводник. Чтобы могучие древние силы дали ему достаточно энергии на свершение задуманного.

Пальцы мужчины опять складывались в знаки-мудры, чертя звёздные и планетарные символы. Он разучивал всё это долго и упорно, лишь после тщательной и трудоёмкой практики можно было бы достичь такого результата. После воззвания к Древним Богам Хаоса он зачем-то принялся использовать все эти ритуальные предметы – поднимал чашу, читая молитвы воды к Ундинам, поднимал зажженный скипетр, восхваляя мощь Саламандр, проделал тоже самое с кинжалом и монетой, упоминая Гмурров и Альвоф, однако смысл на кладбище среди ночи обращаться к стихийным сущностям посреди кровавого ритуала оставался по-прежнему не столько загадкой, сколько абсолютной глупостью, противоречащей самим канонам мироустройства.

И вот он задрал голову в сторону Луны. Начал очерчивать её видимый силуэт этими символами, а также чертить ими пятилучевую звезду уже остриём вверх, да так, чтобы в ровном пятиугольнике её центра было как раз идеально вписано полнолуние.

Естественно так это выглядело исключительно из глаз мужчины. Он ведь занимался колдовством и был сейчас нулевой точкой отсчёта координат в проводимом им ритуале. От себя измерял и от себя повелевал, сквозь себя пропускал и видел так, каково оно должно было быть.

Энергии крови собралось, впрочем, достаточно, чтобы его крупные ошибки пробивали мощные бреши для любых лявр, голодных сущностей и застрявших меж мирами вне времени и пространства.

Этот колдун ринулся рисовать символы куда более сложные, чем многоугольники и звёзды. Теперь начерченное в воздухе было особыми древними печатями врат, которые словесному описанию не поддаются, но содержат в себе обилие линий, точек, углов, окружностей, колец и прочих художественных элементов, объединяющих миры реальности чрез магию символов.

Сейчас я слышал голоса убиенных им молодых людей. Парни и девушки взывали к отмщению, желали его крови и мучительной медленной смерти. Они завещали самих себя тому, кто выполнит их просьбу. Они надеялись на великодушие того бога, который будет способен воплотить их месть, уничтожив бессердечного убийцу.

Их вой и вопли ласкали мою душу. Это было сравнимо с пением лесных волков, воющих в промёрзлых глухих лесах на мою ненаглядную Богиню. О да, всё громче и надрывистей! Эти стоны боли, эти звуки страданий и пережитого ужаса! Вот она! Настоящая музыка тьмы, леденящая душу, пробирающая до костей, впивающаяся морозными иглами, трепетно разливающаяся и внутри, и снаружи!

Они молили всех, а он в это время молился на Луну. Меня даже терзало некое чувство ревности от наглости колдуна вот так, с такой небрежностью и неточностями, сквозь обряд, полный постыдных нелепых ошибок, смевший, тем не менее, разговаривать в сияющим ликом небес.

– Дух Луны, помни! Нанна, Отец Звездных Богов, помни! – говорил он вновь так громко, как мог своим медным гулким тембром.

– Во имя Договора, подписанного меж Тобой и Родом Человечьим, Аз взываю к Тебе! Внемли мне и помни! Из Врат Земли аз взываю к Тебе! Из Четырех Врат Земли Ки аз молюсь Тебе! О, Владыка, Первый средь Богов, коего возносят как на небесах, так и на земле! Владыка Нанна из Рода Ану, Внемли мне! – он, несомненно, молился теперь конкретному лунному божеству.

Первейшему из них, которому не гнушались поклоняться ещё предки лемурийцев, дабы Луна светила им с неба. Эти верования дошли сквозь эпохи до Аккадии, сохранив огромное количество текстов и легенд. И по сей день их наследие живёт, а колдуны, шаманы и жрецы всё ещё пробуют проводить магические церемонии и ритуальные чародейства, взывая к старым богам.

– Владыка Нанна, окрещенный Син, Внемли мне! – взывал к Луне этот человек, – Владыка Нанна, Отец Богов Ура, Внемли мне! Владыка Нанна, Бог Блистающей Короны Ночи, Внемли мне! Царевозводитель, Прародитель Тверди, Даритель Златого Жезла, Внемли мне и помни! Величественный Отец, Чьи помыслы лежат вне разуменья как богов, так и людей, Внемли мне и помни!

И тут я догадался, что именно он делает. Он обращает Луну в портал. Открывает врата чрез силы Древних, используя лунный свет, как проводник. Взывает к стародавнему древнему богу Нанна, древнейшему из Лунных Хранителей, их верховному лидеру, дабы не то заручиться его поддержкой, не то усыпить бдительность, не тол и вовсе использовать в своих целях.

Чем больше духи Луны вникали в его громогласные чтения молитвы, тем сильнее становилась связь колдуна с небесным светилом, а сияющий серебристый диск на небосводе искривлялся куда-то вовнутрь, создавая дыру из мира прочь. Дыру в какое-то другое пространство. Ворота в инородный мир.

– Врата Великих Врат Сфер, откройтесь мне! Владыка над Игиги, распахни Свои Врата! Владыка над Аннуннаки, открой Врата к Звездам! Иа Намрасит! Иа Син! Иа Нанна! Бастамааганаста Иа Киа Канпа! Магабатхи-йаНанна Канпа! Машрита Нанна Зиа Канпа! Иа Маг! Иа Гамаг! Иа Загастена Киа! Аштаг Кареллиош! – читал он громче и громче, нараспев, под завывания буйствующих ветров.

Где-то вдали сверкнула молния, там, где клубились сбегающиеся тучи. Но им не дано было застлать небесного сияния. Миниатюрные смерчи гуляли, поднимая сухие листья по территории кладбища, однако даже не смели приближаться к заколдованному кругу.

Начал накрапывать дождь, а на ладонях человека не было ни капли. Я начал догадываться, к чему был весь этот маскарад со стихиями. Не скрою, во мне впервые возникло чувство опасения, которое прежде я никогда не ощущал. Столько раз я видел страх в людских глазах напротив, сколько пережитого ужаса гримасами отвращения и испуга скользило по человеческим лицам за эти годы! Я упивался этим, я познавал чувство устрашения всем своим существом, а теперь ещё и ощутил его сам, изнутри.

Земля содрогалась, как будто бы мир мёртвых сопротивлялся тому противоестественному действу, что сейчас творится на поверхности. Мир готов был принять в себя то, чего здесь попросту не должно было существовать. И никто не мог встать на защиту, не смотря на полное бескультурье и дилетантство этого, казалось бы прекрасно заучившего тексты и мастерски владеющего жестами колдуна.

Его точность и трудолюбие были несомненны, а вот его истинные познания оставляли желать лучшего. Невежественный маг открывал Лунные Врата навстречу чему-то неведомому. Быть может, он и сам не представлял, что могло оттуда снизойти в наш мир.

А, может, в этом-то и была его истинная цель. Губитель мира, хаосит, но он всего лишь пешка. Он читал заклинания на языке, которого не знал. Взывал к силам, понять которые его разум вообще был не способен. Он коверкал и извращал ритуальную магию, как ему вздумается. Наш некрополь противился ритуалу, но ни один вурдалак не рискнул явиться сюда. Был только я.

И этот колдун зарыдал в приступе яростного смеха. Воззрился на лунный лик, вскинув голову так, что спал капюшон. Ливень шедший по кладбищу не задевал цилиндр, столп круга, бьющий ввысь до самых небес, однако щёки мужчины были всё равно влажными.

Слёзы радости, столь редкое явление. Он был так воодушевлён достигнутым, а тело его реально тряслось под этот ликующий хохот. Колдун буквально задрожал в унисон неспокойной земле территории старого заброшенного кладбища.

Наивный безумец! На что он надеется? Неужели, по его мнению, всего какой-то кучки убитых с вырезанными письменами на коже хватит, чтобы распахнуть полноценные Лунные Врата в этот мир?! Его деяния обречены на провал, а я могу стать ему карой, его воздаянием за то, что он творит, не ведая сути и не понимая смысла.

Не выношу звуки смеха. Весёлого, злорадного, наигранного и искреннего. Эти колебания в груди звучат, словно бьющееся второе сердце, которое так и хочется вырвать, разглядывая, как оно ещё трепещет, но угасает… Почему бы… и нет?

Я взглянул в раскрытые глаза мертвецов, им убиенных. Трупы лежали молча, но я отчетливо даже в шуме ветров и раскатов грома слышал их призывы к мести. Я могу стать их дланью судьбы. Сплести их тела в одно целое, соединить мертвую плоть и бездвижные кости в колоссальную конструкцию кладбищенского стража.

Могу создать лютое чудовище, блуждающее здесь во мраке и отгоняющее случайных прохожих, отчаянных смельчаков, такой же молодёжный сброд и вот этих вот жалких колдунов-самоучек, не ведающих, что можно творить ночами на погостах. Для них я буду лордом и повелителем, а они моим верным могильным псом. Тао Падме Хаол Кхум!

Моим конечностям нужна разминка. Раз уж сегодня я пробудился от мерзостных смешков, могу и вдоволь насладиться прогулкой. Меня не заботит спасение мира, мне отнюдь не жалко это бестолковое стадо, лежащее трупами в багряных разводах ритуальной звезды. Однако стать карающей дланью, порадовать себя, порадовать своих богов и быть чем-то вроде божка для тех, кто в моей власти – это, пожалуй, довольно привлекательно звучит. Настану я – и всё в момент умолкнет. И сладко воцарится темнота. О да, как поэтично, как изыскано!

Теперь уже не бездумный молодняк будет здесь мусорить и жевать сушённые обжарки из шелестящих пакетов, а я буду жадно чавкать острыми зубами, пожирая человеческую плоть этого мага-наглеца. Ведь то, что пробудилось в ночи – уже не уснёт, пока не утолит свой голод. А я голоден и испытываю жажду, в вуали тьмы и на крыльях скорби желаю поскорее вцепиться я в этого дерзкого безумца.

Мои челюсти соскучились по этому жадному чувству. Когтям не хватает живой плоти для поддержания себя в форме. Он отнял у меня возможность познать чужие страдания, самолично убил этих людей, которых я вскоре соединю в изысканного в своей ужасающей чудовищности гомункула со множеством голов, ног и рук.

Это будет мой шедевр, моё творение, моё детище. А он же ответит предо мной за все их и за все свои прегрешения. Мои конечности будут рады разминке и пробежке, борьбе с тем, кто заведомо не способен одержать победу. Он будет изнывать от боли и будет жить на всём протяжении, пока я его разрываю и пожираю.

Пока он сам не начнёт умолять меня. Уже не о пощаде, а о великодушии великой смерти! Пока я не услышу с его губ явно знакомые ему имена Танатоса, Анубиса, Нергала, в чьи объятия захочет, наконец, отойти его душа. Будут ли они ему рады? Решать не мне. Это не жертва в их честь, это дань, которую я, как Кладбищенский Сторож, обязан платить и соблюдать, охраняя покой моих заповедных земель. И он тоже станет частью моего неописуемого творения!

О, Магна Матер! Шаб-Ниггурат! Мать извращённого плодородия! Благослови и дальше охранять надгробья от таких! Он не скроется от меня за защитными пентаграммами. Он не возвёл вокруг себя истиной защиты, а лишь поднёс дары стихийным духам. Я готов ворваться туда. Атис! Диа ад, Аодаун, Багус Дунах Орт!

Я не дам ему открыть портал сквозь Луну, ибо я молюсь Хранителям Луны. Нанна его свита на моей стороне. Чиа! Син! Хорс! Мани! Хонсу! Неверхотеп! Селена! И другие, которых я прославляю всем своим существом! В бледном серебристом свете я пожру эту скверну, творящую своими безумными руками свои безумные ритуалы. Я прекращу и прерву немедленно этот творящийся хаос во имя упорядочивания миров и мертвенного покоя.

Чтобы вновь отправится в Мир Грёз, в Страну Снов, где смогу скитаться вместе с демонами по устланному костьми Талариону, прыгать по крышам ночного Ултара, вдыхать аромат истлевших капищ и кладбищенских земель прекрасной Зуры, резвиться с Нефрен-Ка и его зверьми в долине Хадата, закоулках катакомб и лабиринтов под всеми забытой Чёрной Пирамидой.

Наконец-то я смогу этой ночью раскрыться и выскочить на тех, кто тревожит наш покой! Явить всю свою сущность! Утолить свою жажду, упиться не только сладким человеческим мясом и тёплой кровью, но и всеми пережитыми жертвой эмоциями, вкусить весь древний ужас, что горит огнём в напуганных людях.

И вот, оттолкнувшись дальними лапами, я несусь по влажной от ливня траве кладбищенской земли, сквозь хладные струи небесной влаги, сквозь шторм и бурю, петляя меж могильников, монументов и надгробий, чтобы впиться когтями и зубами в человеческую плоть. Грызть его, рвать его, терзать его и мучить, наблюдая, как жизненные силы покидают это хрупкое человеческое тело, а страх и ужас, наоборот, наполняют его целиком, порабощая своей воле. Магна Матер! Магна Матер! Донас! Долас Орт! Агус Лет-Са! Унгл-у-у! У-ууу… Г-р-р-рх… Ш-ш-ш-ш… Ам-ам! Чш-ч-с-с… Хр-р-р… Сс-н-ам-хам-ам!

***

Лёгким, но по-прежнему колючим и холодным ветром увядшая листва шелестела по земле. Манила меня, расстилая постель. Сгущался вновь ночной туман, укутывавший одеялом всех обитателей здешних могильных земель. Теперь в сладостном лунном свете под заходящим в гости стелящимся густым туманом можно было ощутить себя свободным и удовлетворённым, вновь обрести покой в непроглядной тиши. Кладбищенское спокойствие, безмолвие, безмятежность.

Его крики долго-долго не смолкали. И ещё дольше они будут жить воспоминаниями в моих ушах. А перед глазами продолжат вертеться изображения паники, омерзения и страха с его эластичного лица, которые он испытывал, глядя на меня и на всё то, что я с ним делаю. Делаю, зная, как заставить его всегда находиться в сознании, не умерев от разрыва сердца, не упав в обморок от потери крови и не потерять сознание от болевого предела. Зная, как заставить его чувствовать всё, что я хочу, что б он чувствовал.

Его жертвы были явно довольны таким исходом. Теперь пусть они охраняют мой покой. У меня нет ненависти к людям, однако же, надо соблюдать давние правила и не шататься ночами по землям кладбищ. И уж тем более обряды и церемонии должны проводить знающие в них каждую деталь мастера и жрецы, а не какие-то дилетанты-самоучки.

Среди людей есть достойные. И колдуны, и творцы, и даже поэты! Как, например прекрасный Эдвард Пикман Дерби. Пусть стихнет звон колоколов. Настанет поздний вечер. Пусть безмятежность ваших снов не тронет человече. И пусть ночной сгустится мрак, прогнав закат отсюда. Здесь я брожу. И день – мой враг, а тьма – моя подруга…