Читать книгу Хроники Бальтазара - Влад Волков - Страница 3

Вино ожидаемо оказалось какой-то кислятиной, зато крепкой и, как говорил когда-то сэр Даскан, «по шарам» давало на ура, как кувалда огра-переростка. Так что уже в скором времени лишенный плаща, мундира и сапог, некромант лежал на широкой лавке из ароматного кедра, окружённый вниманием трёх выделенных ему нагих «массажисток».

Рельефной спиной его занималась, правда, лишь одна. Наиболее зрелая из тройки пышногрудая смуглянка, тоже полукровка из Таскарии, как пить дать, не иначе. Влажной кожей он ощущал не только её умелые руки, разминающие мышцы от плеч и вниз по телу, но и мягкую грудь, которой та регулярно касалась его кожи при наклонах.

Зеленоглазая особа примерно его возраста сидела возле головы Бальтазара, промывая и поглаживая ему платиновые пряди, иногда касаясь шеи, щёк и ушей. Её интересным образом заплетенная коса оттенка пшеницы, как венок, окаймляла румяное личико. Ну, а третья, помоложе, тоже со светлыми, почти белыми, такими жемчужными и длинными, волосами, полулежа, развалилась на краю решётчатого ложа из брусьев местной липы и с зеркального подноса кормила пришлого некроманта привозным виноградом.

Его и ряд других фруктов, по всей видимости, закупал поставками владелец этого заведения. Тот черноусый плечистый мужичок слегка за тридцать, в красном платке на голове, которого Бальтазар мог видеть внизу следящим за порядком и встречающим гостей, а также ранее до этого грозящим вышвырнутому прочь голому гному.

Сама атмосфера борделя была призвана забыться и отдаться мирским радостям, утонуть в удовольствии, уходя от насущных проблем, которые стерегли серой стаей там, снаружи. Люди тратили последние сбережения в преддверии скорой смерти из-за отравленной земли, воды и плодов. Развлекались, как могли, топили грусть в вине и прочих крепких напитках.

Здесь внутри буквально царил другой мир. Все стремились утолить разные прихоти и желания, веселье лилось рекой вместе с элем по кружкам, с воздушной пивной пеной, перелетающей, как барашки кучерявых облаков, с журчанием счастливых голосов, не всегда попадающих в ноты народных песен. Борьба и войны здесь обращались в постельные жаркие страсти. Стоны боли сражений и боевые кличи – в развратные возгласы, преисполненные удовольствий. А вместо кровопролития по грациозным сосудам искрилось красное вино, ибо белых виноградников в долине не водилось.

Под потолком висела сливочной, сочной, сладкой, но не слишком приторной симфонией россыпь сушёной малины, цветки ванили и кустистые розы. Троица самых романтических ароматов. В яркие танцы с ними вступали древесные смолы окружающих брусьев и внутренней душистой обивки, пропаренная кадка круглой ванной с горячей водой и минеральными солями. А также лежащие декором у окна горсти обжаренных какао-бобов по углам подоконника и сухие цитрусовые, иногда в виде причудливых милых фигурок из цедры лимона.

Но особо выделялось, конечно же, массажно-ароматическое масло нероли из цветков померанца. Его свежий цветочный аромат с легкой травянистой горчинкой и едва уловимым пряным оттенком дразнил и будоражил, как бархатный любовный отвар. И всё это своим богатым букетом создавало в стенах борделя игривую и соблазнительную атмосферу. В тёмное время суток она создавала здесь пеленой саму шелковистую ночь, а в дневное гармонировала кружевным вальсом в сотканном из солнечных лучей ярком свете.

Пьянящий морок обхватывал весь разум пришлого чернокнижника. Иногда острыми молниями пронизывали мысли, а не стащат ли с его костюма что-нибудь – кружевные манжеты, рубиновые запонки, дорогой ремень… Вокруг одни незнакомки, гулящие продажные девки, с них станется. Казалось, даже царица-тьма пыталась в эти моменты до него достучаться и что-то сказать… Но Бальтазар оставался глух к её шёпоту, отдаваясь в заботливые руки девиц, которых видел впервые в жизни.

Никогда прежде он не знал подобной ласки одновременно, сразу с тремя. Всё, что было в Касторе, в его юности, нельзя было даже сравнить с этими умелыми движениями. Первая влюблённость, симпатии, подруги… Невольно вспоминались чужие лица. Ворох не самых приятных воспоминаний о тенях прошлого, через чьи образы царица-тьма тоже пыталась воззвать к его разуму. Но Бальтазар прогонял эти видения.

Он уже давно простился с ними. Ещё, когда окончательно стал таким, когда выбрал свой путь и призвание. Сульга пророчила ему большое будущее, но только, если он не станет слушать голоса в своей голове. Даскан обещал ему военный триумф, но если он будет сдерживать свой гонор. Царица-тьма обещала ему всё, что он только пожелает. А вот Гродерик Черноуст не обещал ничего. Он лишь говорил, что столь могучего некроманта всегда будут презирать и ненавидеть, пока тот жив.

Здесь же его любили. Пусть за деньги, пусть сладостной наигранной ложью, он и так видел в мире достаточно лицемерия, чтобы с ним не слиться. Играть с ними в этот анатомический театр звериной похоти и чудесного многообразия разврата. Выжить можно было, лишь став таким же, как всё вокруг. Без сострадания, без морали, без чести, без угрызений совести и чувства долга. Он был ничем никому не обязан. И даже «служил тьме» лишь в её личной трактовке происходящих событий да их партнёрских отношений, а сам старался держать ту в узде и использовать себе во служение.

И сейчас ему хотелось, чтобы эти мгновения длились вечно. Его покрывали пылкими поцелуями, как божество. Лобызали, как главного красавца города. Окружали вниманием и заботой, словно праздничного идола, приглашённого на мирской пир в свою честь в обличии смертного. И Бальтазара абсолютно не волновало, что где-то там, в других комнатах, происходит то же самое или хотя бы нечто подобное. Как не интересовало и творящееся этажом ниже: новые гости, другие куртизанки, очередной вышвырнутый дворф или всё тот же, вернувшийся, дабы устроить дебош…

Для него существовала только эта комната и эти девчонки, которых он самолично выбрал. Или же это были рекомендации хозяина борделя, того типа в красной бандане. И тот ему внушил эту мысль. В любом случае, жар наслаждения был неописуем, а красоты вокруг удовлетворяли любой изысканный вкус. Он лежал уже на спине, пока женственные пальчики гладили рельеф его торса, колючие щёки, ведь к цирюльнику он так и не заглянул, промытые чистые волосы средней длины. Быть может, их в чёлке, тоже после недавних событий, стоило бы слегка укоротить, дабы в ответственный момент не лезли в глаза…

Как неуёмные умелые наездницы, жрицы любви по очереди седлали его, ублажая своим извивающимся телом, словно по навету Ильдара пытаясь напомнить ему о просьбе насчёт змей. Но на все порождавшиеся ассоциации Бальтазар не поддавался, а старался наслаждаться моментом. Его молодые пальцы мяли упругие девичьи ягодицы, хватали округлую мягкую грудь, скользили по влажным бёдрам и удивительно нежной коже.

Его губы, как и всё тело, ощущали вкус лживых, но приятных поцелуев. Он уже на ощупь мог отличить кто из трёх на нём сладко поёрзывал, ведь все три были разными. Мог даже с закрытыми глазами определить по ощущениям и дыханию, тем более, что наглая «мелкая», с волосами как жемчуг, стырила втихаря несколько виноградин, вкус которых ощущался теперь на её губах и в прикосновениях языка. Мужчина научился различать голоса девиц, но даже не знал их имён. И совершенно не собирался спрашивать. Ни о чём не хотелось думать, никуда не хотелось уходить, и разве что закончившийся на «скелетах» гроздей виноград хоть как-то намекал о прошедшем времени.

– Я принесу ещё, – поцеловав левую щёку, у его уха произнесла смуглая куртизанка.

– Нет, – помотал слегка головой некромант, – не ты. Она, – глянул он на кареглазую молодую девчонку, пока другая с кошачьим зелёным взором скакала сверху на нём в плавных горячих порывах. – У неё задница лучше, – усмехнулся он, желая полюбоваться, как миниатюрная воровка пройдётся перед ним нагишом до двери.

А когда она вернулась с разными фруктами помимо крупного винограда долины, весь круговорот сладострастия закрутился по-новой. Теперь он уже сам после массажа и ласк, набравшись сил, перекусив, опьянев, с разгорячённым молодым сердцем и бурлящей кровью, брал всё под свой контроль, умудряясь смаковать их тела и поочередно, и одновременно, и заставляя их ублажать друг дружку у него на глазах, заводясь ещё больше.

Вязкое клейкое время вокруг будто застывало, переполняясь жаром их дыхания. Комната напоминала больше баню, недаром половину её занимала деревянная кадь в качестве круглой ванны. Никто не смотрел в запотевшие окна, как день сменяется ночью и затем вновь наступает новый багряный рассвет. До красот природы им не было дела, тем более, что любоваться яблоневыми садами, когда плоды их отравлены, уже как-то в полной мере не получилось бы.

Он побывал в них так, как не все мужья бывают с жёнами за десятилетия совместной жизни. А они открывали ему новые грани удовольствия, делясь безудержной фантазией и богатым опытом. Бальтазар всем уделял внимание, слизывал сок спелых плодов с груди и шеи, шлёпал по молодым упругим задницам, пронзал горячо и страстно молодых дев, словно врагов на поле брани, но это было удовольствие совершенно иного рода. Но он точно также ощущал здесь свой триумф и превосходство, что для его гордыни было главным.

Девицы же заигрывали с его роскошными, мягкими как шёлк, волосами, гладили по небритому подбородку, словно им нравилась эта его двухдневная щетина. Куртизанки Яротруска целовали гостя и знойно покусывали губы, переплетали языки, отдаваясь, как желанному супругу, как властному верховному жрецу, поклоняясь его величию и статусу. И он всецело наслаждался этой иллюзией любви, не ведая, да и не желая ничего иного.

Казалось, сквозь жаркое подрагивающее дыхание, под изнывающие оргазмические стоны, колокольным перезвоном отдающиеся в его ушах с каждым новым пиком наслаждений, он мог поработить и поглотить их души прямо так. Но понимал, что их уже давно поглотил сам этот город, доведя до такой жизни. Мелькали мысли, что они уже пусты изнутри, но всё же теплилась какая-то надежда на тонкий весенний лучик, ещё не угасший огонёк внутреннего мира. Что они всё же не куклы, а с ними можно кроме звериных инстинктов ещё и о чём-нибудь поболтать в перерывах между соитием и поеданием фруктов.

Но, как ни извращайся со временем, а остановить его насовсем невозможно. Рано или поздно вся ублажавшая его троица обессилила и уже не могла продолжать, завалившись, кто как сумел. Они ещё ворочались, с губ слетали какие-то звуки, но глаза уже были прикрыты, умоляя об отдыхе. Им хотелось спать и набраться сил, ведь впереди всё это должно было повторяться вновь уже с новыми клиентами: местными и приезжими, знакомыми и неизвестными, ожидаемыми и внезапными, со своими прихотями и предпочтениями.

А ему не спалось. Уже неведомо сколько, а оторваться от реальности так и не получалось. Он решил, что это царица-тьма, вредничая, нарочно изнуряет его в наказание, но от этого Бальтазар решил лишь не спать ей назло. Схватив спелый персик возле опустевшего остова виноградной грозди, дерзким укусом он едва не сломал верхние передние зубы о ребристую косточку: мякоти у плода оказалось куда меньше, чем он рассчитывал.

Можно было и со спящими телами вытворять что угодно. Такие блестящие от пота, пахнущие собой, цветочными маслами, алкоголем, фруктами и им, они были так доступны и послушны, будто куклы. Но он не считал себя девочкой, чтобы в эти куклы играть. Ему было недостаточно их покорности и, может, потому он предпочёл пойти сюда, в живой город, вместо того, чтобы обустраивать с помощью разлагающихся зловонных зомби полуразрушенный замок барона Казира…

Сердце сдавило самым противным чувством на свете. Жалость, та самая едкая гниль, которую он никогда старался не испытывать, вдруг заиграла мелодию своей тягучей плачевной скрипки, словно готовая принести себя в жертву красивая жрица, стоящая на краю отвесного обрыва. Он будто уже расхотел уничтожать Яротруск. А ведь «никакой жалости» – одно из его главных кредо, одна из заповедей, по которым он жил или хотя бы старался.

Бальтазар гнал прочь это чувство, замещая его себялюбием, хоть чем-то другим. Это была гордыня, а не жалость, так говорил он себе. Это ради себя, ради повторения этих удовольствий он хотел бы оставить эту троицу при себе. Не из жалости пощадить и оставить в живых, а взять в вечное рабство. Ну, или хотя бы одну, так, на память. Можно было найти упыря и повелеть обратить кого-то из них в вечную личную вампиршу. Но вдруг он от неё устанет? Однажды царица-тьма, почти заменившая родную истинную мать, убедила его в Касторе, что без красавицы Фелис его мир станет лучше, а сам он сильнее. Снова пронеслись перед глазами восковые маски давно позабытых лиц в мутном калейдоскопе вихря нежеланных воспоминаний…

Чья-то наглая ручонка с полу потянулась к подносу с фруктами на тумбе и случайно опрокинула его по своей неаккуратности, грохотом отвлекая от картин прошлого. Две другие даже не проснулись, лишь поворчали и сменили позы, разлёгшись поудобнее, кто на спине, кто калачиком в позе эмбриона. А некромант знал, кто из всей тройки настолько озорная и неуёмная, что даже, вроде как уснув, нашла время отведать чужого угощения. Ведь это ему, а не им, расплачиваться за всё чеканной монетой.

– Мало тебе всё? – грубым тоном проговорил он, присев возле неё, оглядывая на разлетевшиеся косточки фруктов.

– Простите, – тяжело дышала юная особа с длинными перламутровыми волосами и густым карамельным взором, – Я сейчас приберу, – попыталась она встать, но поскользнулась влажной ладошкой о дощатый пол, выпрямляясь на руках, и распласталась на спине почти без сил.

– Маленькая растяпа, отхлестать тебя мало, – глядел он, как приоткрываются пухленькие губки, как наигранным невинным взором поглядывают на него глаза.

Бальтазар наблюдал, как с каждым вдохом вздымается её грудь, в таком положении казавшаяся ещё меньше. При этом аккуратные маленькие соски розовыми плотными вишенками выдавали не то лёгкий озноб, всё же лежала она голышом на полу, не то не угасшее ещё возбуждение.

– Всегда пожалуйста, – попыталась она перевернуться на спину, подставив для наказания свою несчастную попку, однако и на это сил толком не хватило, – Ах, может чуть позже, милорд.

– Я ещё не лорд, девочка, – заметил тот, скривившись так, будто всё это специально напоминало ему опять о просьбе чародея, – Сколько тебе? Двенадцать? Четырнадцать? Что ты вообще здесь делаешь? – Едва не пронзила его неловкость за всё, что он здесь с ней вытворял, когда голова теперь протрезвела.

– Скажешь тоже, – рассмеялась девица. – Что, серьёзно, на столько выгляжу? Ха-ха! Ем плохо, расту мало… или наоборот… – призадумалась она, закатив глаза к потолку, а потом тут же посерьёзнела, отводя карий взор и с грустью вздыхая. – А здесь, потому что родители умерли. Вода в колодце оказалась отравлена. Мать принесла и умылась, отпив с ладоней. Отец зачерпнул из ковша мне и себе. Он отхлебнул… Влетела… – тяжело дышала она, иногда вздыхая, уносясь по волнам неприятных воспоминаний, – влетела оса… Я напугалась, отбежала прочь. Следила за её полётом по комнатам в избе. Думала тряпкой пришибить, если сядет куда на стенку, или банкой накрыть, если на стол. Да выпустить тогда уж на волю… А потом родителям резко стало плохо, – рассказывал тихий девичий голосок, – Врач Гаспар сказал, что это яд в их крови, и потом взял воду из вёдер, что-то там в ней исследуя… Сказал, из-за неё. Я вот испить не успела, осталась жива, а зачем? Чтобы последующие годы коротать здесь, – вздохнула она.

– Я убил его, – признался некромант, – вашего лекаря.

– Ах, как жаль, – отвела она взгляд на погрустневшем, но не перепуганном круглом личике, ни непонимания, ни недоверия, ни панических визгов и попыток тотчас сбежать, лишь лёгкий опечаленный вздох, – Вообще, он хороший был человек… Общительный, суетливый в хорошем смысле. Бегал везде, всем помогал, только и спрашивал, всё ли в порядке, нет ли головокружения или каких-то симптомов. Делал для нас снадобье… – кусала она губы, видать каким-то кислым или не очень вкусным.

– Снадобье? – сощурился не понявший тёмный маг.

– Ну, что б дети не рождались. Работа-то какая, сами понимаете! – сверкнули на него девичьи карие глаза со всей серьёзностью.

– Что, нельзя было найти работу получше? – хмыкнул Бальтазар. – Доить коров, ходить жницей в поле, кружева вон плести, – нашёл он глазами свою сложенную одежду.

– Никому не нужен лишний рот, нигде не надобны лишние руки. Это сейчас, когда людей ещё меньше стало, может быть, кто-то востребован. Да ведь и пшеницу тоже отравить этим гадам ничего не стоит. Здесь хотя бы кормят привозными товарами. Да и платят куда больше. Если б копила, я бы тоже могла купить такой костюм, – проследила она за его сиреневым взором.

– Такой – нет, – заверил он, чуть вздрогнув улыбкой в уголках фигурных губ. – Почему не уедешь?

– Куда? Через год змеи потравят и следующий город, если не раньше, – отвечала она. – Да и что там делать, всё равно устраиваться только в такие заведения, где похотливым самцам дают вдоволь распускать свои руки.

– Вы те здесь ещё, конечно, притворщицы, но меня не проведёшь, девчонка, – усмехнулся Бальтазар, – Я же видел, как тебе всё нравилось. Ну, может, почти всё. В постели непросто изображать театральную актрису, хоть вас на то и науськивают местные владельцы, дабы угождать любым запросам гостей.

– С кем-то можно вести себя естественно и получать удовольствие, с другими тщательно изображать, что тебе всё нравится и хочется ещё, ещё и ещё, – тихо отвечала она.

– К чёрту всё, хочешь, подарю вечную жизнь? – предложил некромант.

– Стать носферату? Днём спать в гробу, а по ночам ловить таких дурочек, как я сама? Нет уж, спасибо. Помру своей смертью, сколько бог отмерил, – не согласилась она.

– Бог… Церковники уже и вас, деревенских, склонили к своей новой вере, – морщился мужчина.

– Что вы, в Яротруске всегда почитали лишь одного бога – Солнце, – отвечала ему юная куртизанка, распластавшись поудобнее, рассыпая по полу, подобные тонким нитям бисера, свои жемчужные переливающиеся волосы.

– То-то оно вам помогло, – хмыкнул мужчина, поднимаясь на ноги, вспоминая, как войско барона не дождалось рассвета.

– Уже уходите? Мы могли бы… – попыталась она хотя бы сесть, приподнявшись.

– Тс-с, – приложил Бальтазар палец к губам и гипнотическим взором заглянул юной особе в глаза, – Даже не думай ко мне привязываться и тем более влюбляться. Не заговаривай со мной, если я сам не обращусь. Держись подальше, так всем будет гораздо лучше.

Та робко кивнула, улёгшись прямо на полу, выбирая позу поудобнее, чтобы уснуть. А он периодически на неё поглядывал, думая, повторить всё, что было, или одеваться уже да двигаться дальше. Казалось, что и так слишком долго тут задержался, что уже начал беседовать вот с такими, у которых толком ни прошлого, ни будущего.

– Звать-то тебя хоть как? – зачем-то вдруг поинтересовался Бальтазар, нарушив очередную свою заповедь: «не привязывайся».

– Люция, но мама с папой звали меня всегда ласково Люси, – отвечал обретавший силу девичий голосок, подобный звенящему ручейку. – Вроде, это значит «Светлая», «Светленькая».

– «Люси», это когда «Люсильда» или «Люсия», – занудно хмыкнул Бальтазар, на что девушка сразу обиженно насупилась, – Раз «Люция», тогда уж «Люци» надо звать.

– Я ж тут не роли играю, как вы там выразились, не вру вам! Как звали, так и звали. Я родителям перечить, что ли, буду? Была у них крошка Люси, да выросла, теперь Люция, – бурчала она на это с явным недовольством.

– Да уж, – поморщился он от очередных неприятных воспоминаний. – Родителей надо слушаться, – произнёс он, хотя в корне был не согласен, иначе не стоял бы здесь живым перед ней.

Девушка с нотками обиды на милом молодом личике замолчала. Бальтазар же решил освежиться и двигаться дальше. В планах было обойти торговцев в поисках клинка. Хотя от лесных разбойников в пути или каких хищных тварей, способных выскочить перед ним на свою беду, он вполне мог отбиться и магией, сэр Дрейк Даскан, один из наставников, взрастил в нём любовь к мечам.

– Идёте снова кого-нибудь убить? – поинтересовалась она, первой не выдержав возникшей паузы, глядя, как он, с шумом окунувшись в округлую деревянную ванну, вылез, освежившись в остывшей воде, протираясь хлопковыми полотенцами и шлёпая босыми мокрыми стопами в сторону сложенного костюма.

– Тю, не спишь? – удивился он, обернувшись. – А что, надо кого? – усмехнулся некромант, – Ты складывала? – заметил он, сколь дотошно и бережно лежат все детали наряда.

– Нет, Элишка, – мотнула та головой в сторону зеленоглазой, уже, правда, вовсю спавшей подруги, чья коса-диадема за время всех бурных утех не слишком-то и растрепалась.

– Ну, если будет кто обижать, ты скажи, – ещё раз усмехнулся Бальтазар, прекрасно понимая, что сейчас застегнёт пояс, прикрепит плащ и отправится прочь из Яротруска, так что они даже никогда больше не свидятся, чтобы она смогла потом о чём-то попросить.

– Да какой смысл, скоро все здесь помрём. – Шумно выдохнула она маленькими ноздрями чуть вздёрнутого аккуратного носика и с понурым видом улеглась на бок, подложив ладони под голову и собираясь, наконец, поспать.