Читать книгу Две жизни - Владарг Дельсат - Страница 4

Отряд наш расширяется, да и другие отряды тоже, люди идут драться с нелюдью, и это, по-моему, правильно. Много бед творит фашистская нечисть на наших землях, ой, много, поэтому их нужно просто убивать. Я уже не та испуганная девчонка, ведь прошло уже два года. Два года, пролетевшие, будто сон. Для меня по сравнению с детдомом изменилось многое: я медсестра, у меня мама есть, и я больше никогда не буду ненужной. Вот что важно.

Бывают потери, горькие, но партизаны – так мы теперь называемся – только злее становятся и мстят. За каждую сожжённую деревню, за каждого убитого мстят. И фрицы – так про фашистов говорят – жутко боятся партизан. Но меня на задания не посылают, да и маму только в прикрытие, беречь стараются. Детей в отряде тоже много, и учителя есть, поэтому школа организована. И я тоже в школу хожу, потому что безумно интересно слушать уроки истории или литературы. Я очень многого не знала, оказывается.

А недавно Москва дала задание партизанам – нарушить снабжение. Это называется «рельсовая война». И группы уходят, чтобы пустить под откос поезд, а я очень надеюсь, что все вернутся живыми, но, конечно, готова ко многому. Моё место – в санитарной землянке, с ранеными, именно там я веду свой бой, так мамочка сказала. У всех детей есть занятия, чтобы не думали сбегать повоевать.

– Маруся! – зовёт меня тётя Варвара, заставляя отставить в сторону котелок с кашей и быстро бежать к ней. Потом поем, чего уж там.

В землянке девушка незнакомая лежит и плачет. Только я вижу, она не от того, что ноги прострелены, плачет, а потеряла кого-то. Я уже знаю, как плачут по близким, а как от боли, поэтому вздыхаю, принимаясь за дело. Нужно сапоги и штаны ей разрезать, чтобы ноги обнажить, а там тётя Варвара посмотрит и решит – просто бинтовать или надо оперировать.

– Потерпи, сейчас легче будет, – привычно уговариваю я девушку, которой, кажется, всё равно, что с ней делают.

– Напарницу она потеряла, – объясняет мама Вера, помогающая мне с раненой девушкой. – Сестру, считай, вот и…

– Поняла, – киваю я, начав совсем иначе разговаривать с Катей, её Катей зовут.

Я знаю уже, как правильно разговаривать надо, чтобы если не отвлечь, то хотя бы злость разбудить. Вот и говорю ей, что жизнь не закончилась, а за сестрёнку просто необходимо отомстить. Она лётчица, фрицев поганых бомбила, но ночью, а потом заблудилась, да и сбили её… Её сестрёнку убили, а она непонятно как сумела с парашютом выпрыгнуть. Фрицы хотели бы найти её, но партизаны их планы слегка подкорректировали, поэтому фашисты умерли, а Катю к нам принесли. Вот как-то так звучит её история.

– Навылет, – резюмирует тётя Варвара. – Но побилась, потому на шину бинтуй.

– Ага, – киваю я, принимаясь за дело.

Гипса у нас нет, поэтому нужно по-хитрому: сначала один слой, на него шину, а потом уже по-людски. Это целая наука, как правильно повязки накладывать – десмургия называется. Я уже хорошо умею, потому что научили, ну и практика большая, уже без пригляда работаю да ласково разговариваю с Катей, как с маленькой девочкой.

В прошлом году дело было, девочку нам принесли обожжённую, она как-то сумела из полыхающего амбара выскочить. Фрицы поганые людей жгли, а она спаслась. Вот эта Алёнушка и переменила меня, сестрёнка у меня меньшая теперь есть. Да, как я её выхаживала, свои страхи позабыв, так и стали мы родными будто. На урок с младшими сейчас убежала, потом вернётся, конечно. Любит она со мной сидеть, да и мама наша себя мамой действительно чувствует, это заметно.

– Ты заканчивай, а я вам поесть принесу, – говорит мама Вера, уходя, ну а я дальше работаю.

– Как звать тебя? – тихо спрашивает меня Катя.

– Марусей, – улыбаюсь ей я. – А ты моей сестрёнкой будешь, – уверенно говорю я.

Я вижу, что нет у неё никого. Не знаю как, но умею я чувствовать некоторые вещи, вот и сейчас точно ощущаю, а Катенька раскрывает глаза пошире – удивляется она сказанному. Так удивляется, что и плакать забывает. Вот и хорошо. Есть у меня младшая сестра, будет и старшая, потому что, если совсем один, это очень плохо, я по себе знаю. Вот так и ладно…

– Сейчас моя старшая сестрёнка кушать будет, – извещаю я её, когда улыбнувшаяся этой фразе мама появляется с мисками.

– И ты поешь, Маруся, – предлагает она мне. – А я Катеньку покормлю.

И вижу я, что жизнь появляется в глазах названой сестры. Потому что мама умеет ласково очень говорить, и, хотя она ненамного старше Кати, та её как-то вмиг принимает, позволяя себя покормить, а смотрит так, будто чудо видит чудесное. А нет у нас никаких чудес, мы же не фрицы, мы люди.

Это, наверное, самое главное – мы люди. И партизаны, приходя с задания, бывает, приводят потерявших смысл жизни людей, да и детей, потому что мы люди. Красная Армия наступает, отбирая обратно всё потерянное, а наша война тут, и нет фрицу покоя, пока жив хоть один человек. Это правильно, потому что фрицы – нелюди, страшнее чертей. И убивать их – благое дело. У нас батюшка даже есть, его партизаны спасли, когда фрицы на его глазах семью убивали и его самого хотели. Вот тогда батюшка и взял в руки винтовку, потому что благое это дело.

Катя ест, а я на часы поглядываю, потому что скоро и мне на урок нужно. У нас сегодня будет рассказ о двадцатых годах. Учитель наш очень подробно разбирает Гражданскую войну и на её примере показывает нам, что происходит сейчас. Ну и почему мы важны, в смысле, партизаны. Очень интересно, между прочим, потому что и в Гражданскую тоже были партизаны.

– Беги уж, – улыбается мне мама, объясняя затем Кате. – На урок она спешит, школа у нас. Вот младшая вернётся, познакомишься с сестрой.

– Она не шутила? – удивляется та, чуть не подавившись.

– Разве такими вещами шутят? – спрашиваю я её, уже вставая.

– Не шутят… – качает головой мама. – Беги уж.

Прошло то время, когда я не ходила почти, когда заикалась, и больше всего – когда боялась наказания. Мама мне объяснила тогда, что мы люди, а дети отлично понимают слова, особенно такие, как я. Всё тело моё в шрамах, напоминая при мытье о полицаях. Ничего, их довольно побили и ещё убивать будут, потому что незачем такой мерзости по земле ходить. Палачи должны в земле лежать, а не ходить по ней. Так правильно будет.

Я иду на урок, потому что вокруг меня люди, а фрицы и хотели бы нас всех убить, да вот фигушки им. У нас и пушки есть, и зенитки, так что ещё неизвестно, кто кого, а если они фронт ослабят, то Красная Армия сюда быстрей придёт. И поганая нечисть понимает это.

***

Когда товарищи приволокли этого немца с документами, стало понятно – надо уходить. А у нас и дети, и женщины… Ситуация оказалась патовой, когда выяснилось, что фрицы снимают с фронта дивизию, чтобы бросить против нас. Оставить детей в деревнях – это приговорить их, значит, надо уходить. Самолёты, посланные Москвой, были сбиты. Катя говорит, что фрицы сделают всё возможное, чтобы этот гадёныш не попал в Москву. И мамочка то же самое говорит.

– Идём на прорыв, – решает командир. – Детей, кого сможем, передаём в другие отряды и идём.

– Я с мамой! – требовательно смотрю на него, стоя в первых рядах.

Знаю, что приказы не обсуждаются, но я смотрю ему прямо в глаза, и наш несгибаемый командир кивает. Это, конечно, неправильно, ведь я могу погибнуть при прорыве, но для меня так лучше. На мгновение возвращается страх, но я прогоняю его, готовясь к переходу. Я уже не та дрожащая девчонка. Мне даже автомат дают в руки, хоть и тяжёлый он.

С автоматом получается сложно, потому что Алёнку не могут передать в другой отряд, она намертво вцепляется в нас с Катей. И тётя Варвара говорит, что без нас наша младшая просто не захочет жить. Поэтому наша с Катей задача – защитить младшую. Не очень это похоже на командиров, честно говоря, потому что приказ есть приказ и ничего с этим не поделаешь, но, выбирая между двумя плохими вариантами… В общем, нам позволяют.

Таких детей, как Алёнка, больше нет. Другие младшие плачут, но покорно идут, а наша просто намертво вцепляется и рвёт себе сердце до обморока, не оставляя никому выбора. Даже когда приходят женщины из других отрядов, Алёнка сопротивляется изо всех сил.

– Она просто уйдёт, товарищ Василий, – вздыхает какая-то незнакомая тётя. – Разве что связать, но и так гарантий нет.

– Хорошо, – тяжело вздыхает комиссар. – Знать, судьба такая…

Я понимаю его, но и Алёнку тоже: она маленькая, по сути, ещё и мы всё, что у неё есть. Взрослый человек принял бы необходимость, пионеры наши тоже, а она просто не хочет ничего принимать, потому и сопротивляется. Не хочет она без нас жить. Так тоже бывает, и ничего с этим не поделаешь, хоть и предстоит нам дело очень опасное. Но, если подумать, мы здесь каждый день по грани ходим.

Переход нам предстоит длинный, а потом Красная Армия ударит навстречу, чтобы помочь, так комиссар объясняет. Очень важного немца ведём, поэтому, наверное. Фрицы-то взбеленились, и самолётом опасно, скорее всего, собьют, как уже было, и тогда всё зря. Ну да всё решили уже, нечего и раздумывать.

Я рассказываю Алёнке, как нужно идти, когда говорить о кустиках, ну и обо всём остальном. Я просто знаю, что смогу её защитить, если надо – собой закрою. Кате тоже автомат дали и пользоваться научили, потому что оружия у нас много. Ещё из других отрядов передали, говорят, они себе ещё у фрицев отберут. Вот и идём мы, нас человек сто всего, прямо с утра собираемся и идём. Мамочка улыбчивая, а мне неспокойно, хоть прорыв, конечно, не сегодня будет, нам долго идти надо.

Так и выходим мы – по краям дозоры, а в основном строю женщины и мы. Дети, получается. Правда, внезапно оказывается, что не мы одни идём – ещё с десяток пионеров выпросили оружие. Ну правильно, в разведку же ходят, значит, и в бой можно, а то нечестно получается. А нечестно нам не надо, неправильно это, так комиссар говорит.

Нам, конечно, помогают, увлекают фрицев на других участках, чтобы создать видимость прорыва, отчего те не знают, куда эту дивизию приткнуть. А нам нужно тихо пройти, без шума, чтобы и не догадались. Чем позже догадаются о том, куда мы пошли, тем больше шансов выжить. Фриц, что интересно, даже не помышляет уже о побеге, правда, непонятно почему.

– Мама, а почему гнида не высматривает, куда убежать? – интересуюсь я.

– Ребята говорят, его теперь свои же расстреляют, – объясняет она мне.

Нелюди, что с них возьмёшь. Логику их поступков понять даже пытаться бессмысленно. Ну да и хорошо, что так меньше внимания нужно. На ночь останавливаемся рядом с болотами какими-то, а разведка уходит в разные стороны. Радистка наша закидывает антенну на дерево – слушает, значит. У нас пока радиомолчание, но слушать можно.

Возвращается разведка, рассказывая, что у фрицев нынче трагедия страшная – колонну на марше наши бомбардировщики размочалили, да и хорошо пробомбили в стороне от нас, так что они теперь уверены, что мы в другой стороне идём, и спешно заслоны создают, а перед нами пусто. Новость такая хорошая, что ночёвка сразу же отменяется, уставшую Алёнку Катя на руки берёт, а я – её автомат. Так и продолжаем движение, чтобы уйти как можно дальше.

Мамочка наша с нами идёт, рядом совсем, не забывая обнять и погладить ещё и Катю тоже, отчего мы ей улыбаемся, просто солнечно улыбаемся. Отряд идёт, а меня гложет предчувствие чего-то нехорошего, только не понимаю я, чего именно. В любом случае, я сумею защитить моих сестёр, а если повезёт – и мамочку. Так мы идём, осторожно обходя фрицевские дозоры, где-то шагом, где-то ползком, а где-то и ждать приходится.

Ближе к линии фронта фрицев становится всё больше, идти труднее, и вот наступает момент, когда километра два остаётся. Натыканы гады так плотно, что и не проскользнуть. Значит… Всем ясно, что это значит. И вот взлетает на дерево антенна, чтобы согласовать действия.

– В два часа ночи будет начата артподготовка с той стороны, – рассказывает командир, внимательно глядя на каждого из нас. – После неё взлетит зелёная ракета, и мы одновременно с частями Красной Армии ударим навстречу друг другу.

Комиссар говорит несколько слов, затем батюшка, а затем следует приказ – отдыхать. Мы с сёстрами, будто чувствуя что-то, устраиваемся возле мамы, чтобы обняться и запомнить тепло друг друга. Может так статься, что завтра кого-то из нас найдёт пуля. Война же… Я знаю, что такое возможно, и Катя знает, а Алёнка просто тихо плачет, вцепившись в меня. Как будто чувствует что-то… Я успокаиваю её, рассказывая о том, что будет после войны, но она всё равно плачет. Так и не спит совсем, да и мне не спится.

Но вот наступает время, нас всех будят, я ещё раз рассказываю Алёнке, как правильно идти, проверяю автомат. Катя рядом, ну и мамочка, конечно, прикрывает младшую нашу.

– Сестрёнка, – тихо говорит мне Алёнка, очень серьёзно глядя мне в глаза, – сколько бы лет ни прошло, ты должна знать: мы всегда будем ждать тебя.

Будто не она говорит, а кто-то другой, я даже переспрашиваю, но сестрёнка, по-моему, не понимает моего вопроса. Наверное, мне почудилось, такое бывает. В этот самый момент начинается артподготовка, хорошо слышимая здесь. Мы же готовимся, чтобы рвануться вперёд, навстречу нашим. Там, впереди, наши! Они помогут нам!

Это происходит внезапно – почти у наших ног падает граната. Я понимаю: мама не успеет отреагировать, а рядом же и Алёнка, и Катька, и мамочка… Мы все обречены, поэтому я плашмя падаю на готовую унести жизни гранату, огромный мой вещмешок придавливает сверху, и вдруг становится очень больно и жарко. Я будто горю в огне, но закричать не успеваю… меня уносит стремительная чёрная река, чтобы сбросить на что-то мягкое.

Я спасла тебя, мамочка…