Читать книгу Сказы казачьего Яика - Владилен Машковцев - Страница 56

Для квачи – мочало,

для сказки – начало.

На пашне пшеница,

богатство в зароде,

в корчаге квашня,

а былина в народе.

Трещала сорока,

тревожная птица:

Влюбилась в Ермошку

Дуняша-юница!

Никто не поверил

такому обману,

Ермошка не годен

в зятья атаману.

Но хитро на страже

сорока кричала:

– Три нитки – для пряжи,

для сказки – начало.

Судьбу не предскажешь:

то степь, то дорожка…

Ходил пастухом

казачонок Ермошка.

У Каменной Бабы,

уйдя за увал,

и в червень, и в грозник

табун жировал.

И стали упругими,

быстрые кони,

настигнут врага

и уйдут от погони.

Старшины решили,

как было и встарь,

смотрины назначить

на месяц густарь.

Богатые гости

катили в станицу,

там брага хмелела,

там жарили птицу.

Потрескивал смачно

баран с вертела,

и песня к шинку

простодушных звала.

В станице казачьей

знал каждый ребёнок,

что есть в табуне

золотой жеребёнок.

Он прыгал, веселый,

на солнце горя.

Не сыщешь подарка

ценней для царя.

В чулках и со звездочкой

белой во лбу,

дразнил он князей

и смущал голытьбу.

Купцы за него

казакам обещали

сто сабель булатных,

две медных пищали.

Посол от султана

на торг приезжал,

дарил турмалин

и украсный кинжал.

Ермошка-пастух,

и оборван и тонок,

кричал:

– Не отдам,

это мой жеребёнок!

И видели все:

пастушонок свистит —

и ветром к нему

жеребёнок летит.

И хлеб осторожно

берет он с ладони,

ведь светлую душу,

чай, чуют и кони.

Был писарь в насмешке

ехиден и рад:

– Ермошка с рожденья

слегка глуповат!

Ить гол,

как сокол,

ни мошны,

ни силёнок,

а миру вопит:

– Это мой жеребёнок!

И все на дуване

смеялись толпой:

– Ермошка, Ермошка,

какой ты глупой!

За нашу лошадку

и без базаров

бухарцы отвалят

две тыщи динаров!

Богатством и торгом

устроена жизнь…

Но Дуня шептала:

– Ермошка, держись!

Шинкарь кривомордился:

– Странно, мол, странно!

С нищим якшается

дочь атамана.

И у колодцев

зудила станица:

– Влюбилась в Ермошку

Дуняша-юница!

Вина на отце

за такое вдвойне,

все дни

пропадает она в табуне.

С гривой игривой,

копытами звонок,

резвился в степи

золотой жеребёнок.

Сказитель в побаску

приносит опаску:

найдётся ли клад

и живая вода?

Когда у шинка

мир устраивал пляску,

в степи суховейной

случилась беда.

Гонец прискакал,

с горя белый как мел:

конёк золотой

в табуне охромел.

Будь прокляты трижды

во веки веков

коварные норы

кротов и сурков.

Никто виноватых

в тот день не искал,

конёк оступился

и ногу сломал.

Злорадно промолвил

шинкарь у плетня:

– Коль ногу сломал,

то не будет коня!

Конину, однако,

и я не терплю,

но шкуру я

за два алтына куплю.

И печень сгодится,

пойдёт селезёнка…

Ну, кто для меня

обдерёт жеребёнка?

Уж очень ленивая

наша страна,

я ставлю охотнику

чарку вина!

И взвился Ермошка,

от гнева горя,

и начал нагайкой

хлестать шинкаря.

И все хохотали:

– Забава, забава…

Но разве на это

имеет он право?

Ермошку схватили,

и руки скрутили,

и привязали

к чугунной мортире.

А торг пораспался,

и не было гонок,

лежал в ковылях

золотой жеребёнок.

– Зарежьте! —

угрюмо решил атаман.

Продайте татарам его

на махан.

Но Дуня заплакала:

– Смилуйтесь трошки.

Не режьте жеребчика,

Ради Ермошки!

Знахарка развеет

большую кручину,

к ноге поломатой

привяжет лучину.

И, встав на колени,

пропела девчонка:

– Авось и срастётся

нога жеребёнка.

Шинкарь суетился:

– У девочки хворь…

Шипел атаман:

– Ты меня не позорь!

Но все согласились,

бубня свысока:

– Подарим Ермошке

урода-конька!

Не ведал и тот,

кто с прозреньем знаком,

что был жеребёнок

волшебным коньком.

У Каменной Бабы —

полынь и увал…

Ермошка, горюя,

судьбу проклинал.

Но бурка упала

испуганно с плеч,

услышал Ермошка

предивную речь.

Сказал жеребёнок:

– Ты зря возроптал,

я трудным уроком

тебя испытал.

Я знаю, где клад,

где живая вода…

Тебя я не брошу,

мой друг, никогда.

Могу раздобыть

и смолу-мумиё,

исполню любое

желанье твоё!

За это останусь

навечно хромым,

но будет счастливым

и хлеб твой, и дым.

И радостно было,

и страшно немножко,

не очень-то в чудо

поверил Ермошка.

Ответил Ермошка:

– Подай мне парчу,

и к Дуне поскачем,

жениться хочу!

Заржал жеребёнок:

– Садись на меня!

И вмиг превратился

в большого коня.

Помчался Ермошка,

как через конвой…

Станица смеялась:

ведь конь-то хромой!

Принёс атаману

Ермошка парчу:

мол, сватаю Дуню,

мне всё по плечу.

Скрутил атаман

свой воинственный ус:

– Ты, вижу,

казак настоящий, не трус!

Но знай, Ермолай,

что мешает загвоздка:

ползёт к нам с востока

ордынское войско.

Найди, друг, ватагу,

врагов уничтожь.

За это я дам тебе,

что токмо хошь!

Ермошка коню

рассказал про беду.

Мол, как одолею я

злую орду?

А конь отвечал:

– Не горюй, не горюй…

При западном ветре

на палец поплюй.

У Каменной Бабы

зажги сухотрав,

и сгинет орда,

в том пожаре упав.

И юность на подвиг

Ермошку бросала,

И сыпало искры

казачье кресало.

И долго в станице

дивились тогда:

сгорела в степи

при походе орда.

Ермошка спешил

к атаману не зря,

посватался к Дуне

сынок шинкаря.

И, хитрый и наглый,

он, ластясь, не вдруг

поднес атаману

дукатов сундук.

Глядел атаман

раздраженно в окошко:

шел свататься к Дуне

паршивый Ермошка.

Икнул атаман:

– Я тебя поджидал,

но долго ты очень

орду поджигал.

Мабуть, понапрасну

была и тревога.

Пожар был от молнии

или от Бога.

Ты молод, Ермошка,

но явно шельмец.

Уж пас бы по найму

отару овец.

И конь у тебя

неказистый, хромой.

Проваливай лучше

обратно – домой.

Ведь взял я за Дуню

великий заклад,

а ты – голутва,

сирота, не богат.

Отдам тебе Дуню,

клянусь на святых,

но токмо

за два сундука золотых!

А нрав мой свирепый

округе знаком…

В чулане Дуняша сидит,

под замком.

Увидеть невесту

не мысли пока.

Неси мне червончики,

два сундука!

С нашестов на сон

петухи прокричали,

конь видит Ермошку

в житейской печали.

Лежит на соломе

Ермошка, сопит,

не слушает постуки

лёгких копыт.

Соседка в конюшню

несёт простоквашу,

кусок осетрины,

овсяную кашу.

Ермошка, как мёртвый,

зрачками – в насест,

не пьёт простоквашу

и тюрю не ест.

Должно быть, не стало

ни злости, ни сил…

И конь встрепенулся,

тихонько спросил:

– Не хочешь ты жить

в эту чёрную ночь?

А может, я чем-то

способен помочь?

Ермошка вздохнул:

– Задавила тоска…

червонцы потребны мне,

два сундука!

Такое сокровище

ты не найдешь,

главенствуют в мире

богатство и ложь.

Конь стукнул копытом:

– Вот здесь и копай!

Тут скрытно устроил

башкирин Сибай.

Ермошка лопатой

отбросил навоз,

копнул, удивился,

по коже – мороз.

Лежали в конюшне

безвестно, века,

цесарки с динарами,

два сундука.

Синели сапфиры,

алели рубины,

сверкали алмазы,

как слёзы невинны.

Дремал изумруд,

ни о чём не жалея,

и кольцы рабынь,

и цариц ожерелья.

И те сундуки

из латуни чеканной

нести не смогли бы

и великаны.

Ермошка бегом к атаману:

– Идём!

Ведь два сундука

не поднять и вдвоём!

Разлука кусает меня,

как змея…

Но где моя Дуня,

где радость моя?

Сорвал тесаком он

с кладовки замок

и мёртвую Дуню

увидел у ног.

Не видеть ей солнца,

Ермошку-орла —

от горя в темнице

она умерла.

А конь в это время

стремительней стрел,

храпя, за живою

водой полетел.

Но люди у сказки

спросили тогда:

– В какой же кринице

живая вода?

И каждого ль ждёт

в этой жизни с пеленок

на трудной тропе

золотой жеребёнок?