Читать книгу Под чужим знаменем: Курсант из Дабендорфа - Владимир Александрович Андриенко - Страница 3

Дабендорфская школа РОА.

Апрель, 1944 год.

Курсанты.

Дни обучения потекли быстро и незаметно, словно одно мгновение пролетел месяц. Андрей всего себя отдавал боевой учебе. Он познавал основы военного мастерства и на стрельбище показал лучшие во взводе результаты.

Он третьим преодолевал полосу препятствий, уступая лишь Игнату Васильеву и Роману Воинову.

Он быстро окапывался, и умело оборудовал огневую точку.

Он бросал гранаты и научился пользоваться огнеметом.

Курсантов готовили по ускоренной программе. Времени на учебу много отвести не могли. На фронте дела немцев и их союзников шли неблестяще. Дивизии вермахта отступали, отдавая завоеванные земли советам. И скоро им предстоит принять присягу РОА и отправиться на фронт…

***

Андрей немного узнал тех, кто его окружал. Это были русские парни, по разным причинам оказавшиеся в учебном подразделении РОА. Были среди них сдавшиеся из страха за собственную жизнь. Были перешедшие на сторону немцев добровольно, вроде Игната Васильева. У каждого была своя история. И многие охотно делились ими.

Андрей заметил, что все хотят оправдать себя за то, что они перешли на сторону врага. Все искали причину, по которой они теперь станут служить немцам и воевать за рейх и за Адольфа Гитлера. Он и сам охотно говорил о том, как жил в Москве и отчего пошел на фронт.

Однажды его спросил Ваня Остапчук, из Киева:

– Так ты собирался воевать за Родину и Сталина?

– Когда шел добровольцем то да.

– Стало быть, ты и сейчас веришь в справедливость большевистского дела?

– На этот вопрос трудно ответить, Ваня. Да и боязно мне отвечать на него.

– А мне вот не боязно, – сказал Серега. – Чего бояться? Настучит кто командирам?

– Немцы на пустую болтовню внимания не обращают.

– Ныне немцы другие стали. Сами видите, что на фронте происходит.

– Похоже, что отвоюют большевики свои земли обратно. Но что потом? – спросил Остапчук.

Андрей ответил:

– И гадать не нужно. Они дальше пойдут.

Остапчук засомневался:

– Пойдут ли?

– Пойдут. Для Сталина война может закончиться только в Берлине.

– Ну, до Берлина еще дойти нужно. А немцы это тоже сила.

Серега прекратил этот разговор:

– Сколько же вы будете обсуждать, кто и зачем перешёл на сторону немцев? Перешли и перешли. Так получилось. И воевать придется. Потому я и учусь так хорошо – забыться хочу. Я бы с бабой на сеновале забылся, но баб здесь почти нет.

– Забыться говоришь? А я сам к немцам перешел. Никто меня не принуждал и не из страха сделал я это! – зло заявил Остапчук. – Чего меня принуждать. Я ненавижу большевиков!

– И я также! – заявил Игнат. – Я в атаке жизни не жалел. Я медаль «За отвагу» заработал кровью. А затем перешел к немцам. Надоели комиссары! Поперек горла стали мне эти жиды!

– Ты не был комсомольцем? – спросил Андрей Остапчука.

– Был. А как же. У нас все были комсомольцами. На заводе все молодые комсомольцами стали.

– В Киеве было так плохо?

– А тебе в Москве было хорошо?

– Не могу жаловаться, – признался Андрей.

– Оно конечно. Ты ведь не сын рабочего.

– Ты тоже, насколько я слышал, – Андрей понял, что разговор становится жарким. – Твой отец не землекопом был.

– Нет. Не землекопом. Но я не сын красного профессора из Москвы, что жил в хорошей квартире и получал большое жалование. Сколько зарабатывал твой отец?

– Не скажу точно. Но нам хватало на жизнь.

– А нам нет. Мой отец инженер. Простой советский интеллигент, как любили говорить, с окладом 55 рублей в месяц. Моя мать стала инвалидом, после того как попала под машину. И пенсия у неё была 16 рублей. И заработка моего отца в строительном тресте едва хватало на продукты для матери и меня с сестрой. В 1938-ом отец устроился на вторую работу в институте повышения квалификации инженеров. И знаешь, сколько ему платили? 40 рублей. А 100 граммов хорошей колбасы стоило 2 рубля 70 копеек. Того мне по гроб мой не забыть!

Остапчук перевел дыхание и продолжил:

– В 40-ом, помню, сестре купили пальто за 200 рублей. Когда я уже работал. Это для нас были такие деньжищи. Но выбора не было. Ей ходить стало не в чем. Она так тогда радовалась. Да что она – все мы были счастливы от этой покупки. И ты говоришь о том, что я должен любить эту власть? Работать с утра до позднего вечера. И не пикни, что ты чем-то недоволен!

– Оно так, – согласился Серега Осипов. – Я сам помню. Про колбасу мы только слыхивали, но не ели. Не то, что в Москве. А одежду я за отцом донашивал. Нового почти и не покупали ничего.

Андрей ничего не ответил им. В их московской жизни ни у него, ни у его друзей проблем такого характера не было. И сейчас он не мог возразить этому киевскому парню, что с такой злостью поносил большевиков.

– И все бы ничего! – продолжал Остапчук. – Но я читал в учебниках по истории, как плохо жили при царе рабочие. И там хватили Ленина и Сталина за новую и счастливую жизнь, которую они подарили простому человеку. Но на деле я этой счастливой жизни не видел. Говорили нам учителя, что Сталин думает про нас. Но про мать мою кто думал?

– Какое там! – поддержал Остапчука Игнат Васильев. – Подумал он! Может для москвича все и хорошо было. Моя бабка пятерых детей имела и без мужа их поднимала. В 29-ом году сдала она одну комнату приезжему инженеру в квартирке нашей. Чтобы детей накормить и внуков. И мы все 8 человек в одной комнатушке ютились. Так соседка, курва, настучала в милицию. Пришел участковый и орал на бабку, что де она наживается на горе трудящихся и жильем государственным спекулирует. Бабка у него в ногах валялась, прощение вымаливала, дабы дело не завел. Домишко государственным был.

– И что? – спросил Остапчук.

– «Пожалел» он её и всего лишь из квартиры выбросил. И пошли мы все по чужим углам скитаться. И чего изменилось то? При царском режиме у дома был хозяин. Его эксплуататором окрестили и дома лишили. А потом стал домик народным. Народу, стало, принадлежать он стал. Вот моя бабка как многодетная и стала в двух комнатках жить. А потом её выбросили из квартиры. Из народной значит. Так в чем разница? Скажи мне, Рогожин, ты умный.

– А что я сказать могу? Не знаю.

– На фронте я воевал честно. Но где справедливость? И там её нет. Крысы штабные и пороха не нюхали, а орденами украсились. И жены у них походные. А меня едва в штрафбат не упекли из-за этого.

– Из-за девки что ли? – усмехнувшись, спросил Серега.

– Из-за медсестрички, – стал рассказывать Игнат. – Её Машей звали, и давала она всем. Говорила, что ей нас жалко. Так и помрем женской ласки не изведав. А нам чего? Каждый день жизнью рисковали.

– И что случилось? – Андрей вернул Игната к сути рассказа.

– Дак полковой переводчик, капитан, на неё глаз положил. Но мужик он дохловатый, очкарик такой. И стала она больше ко мне бегать.

– Стало, не только из жалости давала тебе? – засмеялся Иван.

– Ну, мне не только, – ответил на шутку улыбкой Игнат. – Я ведь баб то на своем веку повидал. Мне на баб везло. Может оно от того, что я видный такой. Да и в койке кое-чего могу. А на фронте какие бабы? Кое-когда перепадали медсестры да прачки. Но все страшные такие. Где их брали только. А Машка она не такая была. Красивая.

– И что капитан-очкарик?

– Приревновал и особисту меня сдал, за разговоры якобы антисоветские. Думал в штрафбат отправят на три месяца. Но тот мужиком оказался толковым и все понял. Да и в роте я был солдат не из последних.

– А к немцам как попал?

– Противно стало. Мы высотку штурмовали одну. А там власовские пулеметчики засели. Эх, и молотили они наших! Позиции выбрали, что надо и сдаваться не собирались. Сами знаете, как их принимают большевики. Замполита убило, и эта гнида очкастая стал нам пламенные призывы читать вместо него. И так мне тошно стало. Сунул я ему кулаком в рыло! И как сунул!

Игнат махнул рукой, изображая, как он вырубил капитана.

– А затем мы пошли, а новую атаку и там я власовцам и сдался. Ушел от большевиков.

– Из-за одного капитана? – удивился Андрей.

– Да все налегло как-то, – отмахнулся Игнат. – Все одно на другое. Вот и ушел. Да, что вспоминать. Скажите лучше, вы баб здесь видали?

– Баб? – спросил Серега. – Каких баб?

– Дак связистки рядом с нами. Несколько дней назад их сюда перевели. Там есть две такие! Пальчики оближешь.

В казарму вошел поручик Минаков.

– Все языками чешете? – он засмеялся. – Ну да это дело неплохое. Вам нужно узнать друг друга получше. Вам в бой идти вместе. И мне с вами. Рогожин!

Андрей поднялся.

– Пойдем со мной. Есть дело по части перевода.

– А вы, господин поручик, немецкий забыли? – спросил Андрей.

– Разговорчики! Не рассуждать…

***

Дабендорфская школа РОА.

Апрель,1944 год.

Барон фон Дитмар.

Штурмбаннфюрер7 барон Макс Ульрих Готтлоб фон Дитмар сыграл в судьбе Андрея Рогожина заметную роль. Можно было бы назвать его орудием рока, ибо если бы не он, то многое сложилось бы для Рогожина совсем не так.

Дитмар служил в апреле 1944 года в РСХА8 в 3-м управлении в службе Внутренней СД, в отделе III B 2, который занимался национальными меньшинствами. Его начальником был штандартенфюрер (полковник) Вольф Цорн.

Цорн работал с восточными народами и часто отправлял Дитмара в Дабендорф. Там тот вербовал русскую агентуру для особых заданий в тылу у красных.

Штандартенфюрер Цорн как его шеф группенфюрер СС Отто Олендорф и сам рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер не доверял Абверу (военной разведке) под руководством адмирала Канариса. Олендорф и Цорн считали, что агентура, воспитанная в Абвершколах, работает крайне неэффективно.

Цорн вызвал Дитмара и изложил ему план о забросе «долгосрочных агентов».

– Приближается час, когда нам, возможно, придется оставить часть завоеванных территорий. И нам нужно, чтобы там остались очаги сопротивления советам.

– О каких территориях вы говорите, герр штандартенфюрер?

– Группенфюрер Олендорф готовит это на многих территориях. Но наша с вами цель, Дитмар – Западная Украина. Самая сложная задача из всех. Здесь мы имеем разные силы враждебные нам – польскую Армию Крайову – подчиненную Лондону, польскую гвардию Людову – подчиненную Москве, Украинскую повстанческую армию, партизан советского толка. Вы это и сами хорошо знаете. Нам удавалось стравливать между собой поляков и украинцев. Это существенно отвлекало их от борьбы с нашими тыловыми соединениями. Но скоро туда придут красные, Дитмар.

– Но в заявлении доктора Геббельса…

– Дитмар! – прервал его Цорн. – Давайте говорить начистоту. Мы не на партийном митинге. Я повторяю, нам, возможно, скоро придется оставить Западную Украину. И мы с вами будет готовиться к этому заранее.

– Я вас понял, герр штандартенфюрер…

***

И вот барон фон Дитмар сидит в кабинете в Дабендорфе и листает личные дела курсантов. И ему попалась папка с именем Андрея Рогожина.

Образованный человек, владеющий иностранными языками, в прошлом студент пятого курса исторического факультета МГУ имени Ломоносова.

Комсомолец, советский активист, сын красного профессора, москвич.

На фронт отправился добровольцем.

Стался в плен в марте 1944 года.

Был в лагере для военнопленных №ХХ.

Добровольно вызвался присоединиться к РОА.

Был отобран для учебы в школе Дабендорф.

В личном деле стояла пометка капитана Рихарда Ланге:

«Ненадежен. Использовать Рогожина для работы в Дабендорфе или как пропагандиста не рекомендуется. Лучшее применение – отправить в звании рядового в строевую часть на фронт».

«Этот молодой человек может оказаться перспективным, – подумал Дитмар. – Ланге не любит советскую интеллигенцию, из которой происходит этот молодой человек. Нужно лично переговорить с ним»…

***

В здании штаба школы Андрей был впервые. Это было двухэтажное здание серого цвета. Перед входом были вывешены два знамени: русский триколор и немецкое красное знамя со свастикой в белом круге по центру полотнища.

У одного из кабинетов второго этажа его оставили ждать. Через несколько минут к нему вышел тот самый офицер, что завербовал его в РОА в лагере для военнопленных. Это был поручик Артюхин.

– Рогожин?

– Я, господин поручик.

– Слыхал о твоих успехах. Жди здесь. Тебя позовут.

– А кто там? Кто меня вызвал?

– Зайдешь в кабинет и узнаешь.

– Но…

– Я не могу говорить. Но ничего страшного тебя там не ждет. Если бы хотели расстрелять – то давно бы это сделали.

Андрей волновался.

«С чего это меня в штаб пригласили? Может, в биографию внимательно вчитались? Хотя Нольман так и говорил мне. Заинтересует их моя личность».

Двери распахнулись, и вышедший оттуда унтер-офицер жестом пригласил его войти. Сам он не последовал за Андреем, а только прикрыл двери.

Рогожин вошел в кабинет, где сидел офицер в мундире СС. Он был молод, не старше 35 лет, худощавого сложения, с тонкими чертами лица, беловолосый. Витой эполет на правом плече ни о чем не сказал Андрею, но на его петлице было две полосы и четыре ромба.

«Майор, – догадался Андрей. – Немец из CD».

– Курсант Рогожин! – представился Андрей.

Офицер предложил Андрею сесть на стул и представился по-немецки:

– Dietmar. Mitarbeiter-SD. Und Sie sind Andrei Rogozhin, ein Kadett und eine ehemalige gewöhnliche Armee der Bolschewik. (Барон фон Дитмар. Сотрудник СД. А вы Андрей Рогожин, курсант школы и бывший рядовой армии большевиков).

– Ja, Herr Hauptmann. (Так точно, господин барон).

– Du sprichst gut deutsch. Obwohl Sie den Akzent haben. Wo hast du die Sprache gelernt? (Вы неплохо говорите по-немецки. Хотя акцент у вас есть. Где вы учили язык?)

– Meine Mutter spricht Deutsch. Ich habe die Sprache an der Universität gelernt. Mein Vater kann auch deutsch. Obwohl er besser in Englisch ist. (Моя мать владела немецким, и в университете я его учил. Да и отец неплохо на нем изъяснялся. Хотя он лучше владел английским. )

– Oh! Sprichst du Englisch? (О! Так вы и по-английски говорите?)

Рогожин ответил по-английски:

– Yes. And in French. But much worse. At home, we often spoke in foreign languages. My father claimed that it could be useful. (Да. И по-французски. Но значительно хуже. У нас дома часто говорили на иностранных языках. Отец утверждал, что это может пригодиться).

– It is perfectly. I need translators, Mr. Rogozhin. And you are not so brave warrior, as I understand from your papers. And for you this is a chance to be away from the war, where your unit will soon go. (Это отлично. Мне нужны переводчики, господин Рогожин. А вы не столь смелый воин, насколько я понял из ваших бумаг. И для вас это шанс быть подальше от войны, куда в скором времени отправится ваша часть).

– Вы предлагаете мне работу, господин барон?

– Именно так. Нам не хватает переводчиков. Нужно допрашивать пленных русских, – соврал Дитмар. Рогожин был ему нужен совсем не для этого. Но он хотел видеть реакцию молодого человека. – А ваши знания неплохи, как мне доложили, и я сам теперь в этом убедился. Вы будете произведены в унтер-офицеры и станете получать неплохой паек. Да и под пули вас не погонят.

– Это предложение или приказ, господин барон?

– Предложение, господин Рогожин. Ибо не каждый справится с той работой, что я вам предлагаю. Переводить вы станете во время допросов. А там будет кровь, и будут страдания. Чужие, не ваши. Но не каждый это сможет выдержать.

– Я не знаю, что вам, ответить, господин барон. Я…

– Я не требую от вас ответа немедленно, господин Рогожин. Я понимаю, что о подобном стоит думать. Но вы, если примете моё предложение, получите относительную свободу действий.

– Как это? – не понял Андрей.

– Вы не станете ограничены казармой. Но если вы стремитесь на фронт, – барон развел руками, – по какой-то причине. Например, если вы все еще хотите перебежать обратно к большевикам. Что скажете?

Офицер внимательно смотрел Андрею в глаза. Тот не ответил взгляда.

– А разве у меня есть шанс вернуться, господин барон? После того, что я сделал? У своих меня ждет расстрел.

– А вы хотите жить, господин Рогожин?

– Хочу, – признался Андрей. – Я склоняюсь к мысли, что я совсем не герой.

– Весьма смелое заявление для мужчины, господин Рогожин. Я не оговорился. Смелое. Не каждый может сказать, что он боится. Все это тщательно скрывают. Но мне нравится ваша откровенность.

– А что мне еще остается? Я много думал о том, что я сделал, когда перешел на вашу сторону. И я понял, что мною руководил страх. Страх за жизнь. Я хочу жить.

– Отлично! Я и намерен предложить вам жизнь, господин Рогожин. Ибо ваш взвод в составе войск РОА скоро отправится на фронт. А там под пулеметным огнем полягут многие ваши товарищи. Я ведь вас понимаю, как никто иной. Я также хочу жить и во время, и после войны. Как бы она не закончилась.

После последней фразы барон сделал паузу. Андрей спросил:

– А моему товарищу Сергею Осипову вы не сделали подобного предложения? Он также знает немецкий.

– Нет, – сразу ответил Дитмар. – Его знания оставляют желать лучшего, господин Рогожин. Да и простоват он. Вы иное дело. Большевики не смогли оценить вашего таланта. Человека знающего языки отправили на фронт простым солдатом. Кстати, вы не объясните мне, как это произошло?

– Вы о том, что я стал простым солдатом?

– Именно.

– Но я не сказал в военкомате, что владею языками, господин барон. Я хотел попасть в обычную часть и доказать…

– Свое мужество? Похвально. Но глупо. Здесь нет прослушки, и потому могу сказать вам откровенно – я также хочу жить после этой войны. Зачем отдавать жизнь за идеи сидящих в кабинетах людей? Будь они в Берлине или Москве.

– Я пока не могу ответить на этот вопрос. Я верил…

– Послушайте! – прервал его Дитмар. – Здоровый цинизм – это то, что сейчас поможет вам выжить и примириться с тем, что с вами случилось. Отчего вы считаете себя виновным в том, что произошло? Вы кто? Вы студент, который добровольно попросился на фронт, совершенно не понимая, что это такое. И разве это преступление – испугаться за свою жизнь? И ваша и наша идеи требуют от нас отдать жизнь за них не задумываясь. Я в начале войны так бы и сделал, но после я стал думать. И знаете, к какому выводу пришел? Я не хочу погибать с рейхом.

– Но наши парни станут сражаться за рейх. И нам говорят о конечной победе. Вы не верите в победу, герр Дитмар?

Барон засмеялся в ответ.

– Вермахт отступает, герр Рогожин. Конечно, большевики уничтожат его не завтра, и в этой войне падет еще много тысяч солдат. Они заплатят кровью за амбиции бывшего ефрейтора со смешными усиками. Но в рейхе много таких, что думают как я. Они уже не хотят Гитлера. Но они боятся сказать про это.

– Вы столь откровенны со мной, герр Дитмар.

– Я бы попросил вас, герр Рогожин, обращаться ко мне «герр фон Дитмар». Мой титул барона дает мне право на приставку «фон».

– Извините, герр фон Дитмар. Но отчего вы столь откровенны со мной?

–А почему мне не быть откровенным? Что вы сделаете? Пойдете доносить?

– Нет, конечно. Кто мне поверит?

– Именно, герр Рогожин. Вы сами и ответили на свой же вопрос. Потому я с вами и откровенен. И потому я решил предложить вам жизнь.

– Но война закончится не завтра.

– Именно. Потому при штабе вам будет лучше. Мы скоро отправимся с вами на фронт. Но не на долго. А я выхлопочу для вас перевод. Я должен быть направлен на Западную Украину. И вы поедете туда со мной…