Читать книгу Беглец отовсюду - Владимир Александрович Лакодин - Страница 6

Поговорив с Викулом и назначив ему вечернее свидание в Башне, Доктор Хтоний решил потолкаться на Меновой и осмотреться после долгого затворничества. Появление в Тёсе деловитых и, надо полагать, небезопасных пришельцев его встревожило.

Городок был мирный – если в месяц в нем случалось две драки, то это называлось упадком нравов и считалось предвестником больших грядущих бед. Поэтому ночное нападение на странного мальчишку было событием из ряда вон. Местные бы на такое не пошли, даже если бы какой-то юнец вдруг наладился воровать и попался. Отвели бы к Голове вместе с родителями, отчитали бы. Поставили бы неделю площадь мести. Ну выпорол бы его папаша на крайний случай.

А тут наскочили ночью, пытались обездвижить и обездвижили. Могли и голову проломить. Напоминало это дело попытку похищения или, скажем, поимки преступника. Пол же, сын Ваан Чика, на преступника никак не походил. Смирный, глаза умные. Ест аккуратно, в отличие большинства местных подростков. На книги смотрит с пониманием, значит, они ему не в диковинку, и на своем языке он читать умеет. В Тёсе же наукой разбирать буквы и видеть в них смысл владел лишь один из десятка.

Значит, похищение… Одни неясные пришельцы пытаются поймать другого совсем уж неясного пришельца. И что-то тут кроется явно недоброе.

Размышляя таким образом, Доктор дошагал до Меновой площади и застал там обычное оживление. Менялы носились по рядам и присматривались к товару, а товарные «наседки» охраняли свое добро и на разные голоса зазывали горожан и других менял к нему присмотреться. Горожане же степенно и подчеркнуто равнодушно бродили среди развалов, будто прогуливались по Меновой просто так, для здоровья.

Разговоров и споров, как всегда, было больше чем сделок. Имелось тут свое удовольствие. Допустим, собрал ты от кур свежих яиц десятка три, устроил в удобную корзинку, проложил чистой тряпочкой. Само собой приоделся. И пошел на Меновую, где, в общем, тебе ничего сегодня особенно не нужно. Но яиц-то – каждый день собираешь по три десятка. Сколько ни есть в семье едоков – нипочем столько яиц не употребят. Да и надоедает, хоть ты их жарь, хоть вари, хоть салаты делай. Стало быть, надо обменять.

Мена – дело мужское, степенное. Как хороший хозяин спешить не будешь – обойдешь по первому разу ряды, посмотришь – кто сегодня вышел, да с чем. Поздороваешься, пошутишь про товар чего-нибудь. Там новость, тут прибаутка – а про себя начнешь соображать, что в хозяйстве может пригодиться. Тогда обходишь по второму разу – уже с мыслью.

Вот, скажем, младшему полусапожки осенью справили. Так он их уже к весне в клочья истаскал. Из дома выходил – ведь не помнил про это. А вот увидел, что Феорвил Сухая Нога сегодня вышел с товаром, и на память пришло. Но у него за три десятка яиц только тапки сменяешь. Кто еще у нас тут с сапожками? Старая Озла есть. Баба неприятная и предлагает все больше барахло. С другой стороны, младший за лето все равно сапожки-то расшибет в прах. Зачем тогда брать у Феорвила?

Так соображаешь, соображаешь, да и подойдешь к старухе. Ну, конечно, пошвыряешься в обувке – окажешь почтение. Но сам знаешь, что заприметил уже вон те сапожки – слегка побитые и мальцу великоватые, однако прочные. Ну, дальше как обычно – яйца покажешь, распишешь про свежесть, да про размер. Как будто бы Озла твоих яиц не знает! И она тоже сомнение выразит, карга такая, да на свет будет смотреть, словно скрозь скорлупу прозревает. Что поделаешь – обычай.

Потом заломит Озла полсотни яиц, да чтоб на дом принесли, а то ей неудобно ввечеру с Меновой обувку да еще и яйца тащить. Внучки-то не помогают, демоны им на шею, и мать их, распустёха, ума не вбила им через одно место.

Сам начнешь с двадцати, да чтоб прямо на месте. И разговор на полчасика да заведется. То пошутишь, а то и обидишься наружно, если упрямство на бабу нашло. Станешь уходить как будто. А она тоже – рот беззубый подожмет и глядит на тебя, как на мокрицу. Шагов пять сделаешь по ряду (тут не спешить – главное) да в сторону Феорвила отчетливо так посмотришь. Тут старуха и сдаст назад.

Ну и сговоришься – получит Озла три десятка да пару шнурков, потому что обувщики наши знают, что ты на досуге плетешь особые шнурки – нарядные и прочные, как демонова шкура. И в уме это дело имеют. А что с собой не взял ни пары, так не беда – Озла внучков пришлет еще до вечера – те и яйца заберут и шнурки. Сам же сапожки возьмешь сейчас – невелика ноша. А обману ты никогда не чинил – тебя тут всякий с малых лет знает. И тебя, и стариков твоих, и дедов покойных, и жену, и ее стариков…

Доктор Хтоний, окинув взглядом ряды, решил отправиться к лотку прорицателя, который промышлял, помимо предсказаний, ремеслом старьевщика. Унылая и тощая, как у побитого грозами пугала, фигура Ури Сладкоречного возвышалась над толпой у самого въезда на площадь со стороны дороги на пристань.

Еще издалека Доктор услышал, как Ури скорбно зазывает:

– О тайнах завтрашних скажу, на суженого укажу!

Не спрашивайте только про погоду!

Супруга верность подтвержу! Неверность также обсужу

и намекну, какие будут роды!

Ворон мой волшебный

клюнет свою тень —

год укажет хлебный

и удачный день!

Волшебный Ворон сидел тут же на лотке Ури, привязанный за ногу веревочкой к поясу прорицателя, и был известен Доктору как ворона Хлюстка. Привязывать ее Сладкоречный начал в прошлом году, потому что Хлюстка повадилась подворовывать на других лотках всякие мелочи и уносить неизвестно куда. Прорицателю пообещали, что побьют, если он не вразумит волшебную птицу. Поэтому на Меновой Хлюстка теперь работала только на поводке.

Обычно Ури оказывал три услуги: быстрое прорицание, индивидуальное гадание на листах Тар и – для особо взыскательных – составление звездного годового атласа. Быстрым прорицанием занимался Волшебный Ворон. Перед птицей выкладывалось множество свернутых в трубочки записок, начертанных на шелковых лоскутках. Как только Ури давал ей команду «Предсказывай, о Ворон!», Хлюстка ловко выхватывала из кучи записок одну и подавала хозяину. Если записка в этот момент находилась в тени, которую отбрасывала птица, то считалось, что предсказание сбудется в течение месяца или года. Если записка была не в тени – значит, прорицание относится к ближайшей неделе.

Ури разворачивал записку и показывал ее тому, кто заказал гадание. Поскольку предсказания были написаны не привычными буквицами, а рунами, которые знали в Тёсе от силы человек пять, заказчики понимающе кивали головами и ожидали, что Сладкоречный огласит предсказание сам. Что тот и делал, сообразуясь не столько с текстом, сколько с чаяниями алчущего узнать будущее.

Для гадания на Тар Ури уводил заказчика в видавшую виды палатку, а лоток оставлял под охраной нанятого мальчишки. Составление же годового звездного атласа занимало три-четыре дня, прорицатель занимался этим только в одиночестве и представлял результаты работы на дому у заказчиков.

Отношение к гаданию Ури Сладкоречного в городке было двойственное. С одной стороны он был очень популярен у женщин, поскольку предсказания давал в основном благоприятные и попадал с ними прямо в немудрящие мечты горожанок. Также им нравилась торжественная похоронная манера, в которой Ури излагал результаты своих изысканий. Самый простенький прогноз о том, например, будет у суженого борода или только усы, подавался с такой мудрой и отрешенной скорбью во взгляде и тоне, что звучал значительно и таинственно.

Люди же серьезные относились к прорицаниям Ури скептически, но женам ходить к нему не запрещали. А сами при очень большом затруднении обращались за советом к Доктору Хтонию, которого слегка побаивались.

С другой стороны поклонником Ури был сам городской Голова – уж куда какой серьезный человек. Он заказывал у Сладкоречного звездный атлас ежегодно, обедал с прорицателем каждые две недели, нередко просил того погадать на Тар и даже передавал гостинцы Волшебному Ворону.

Хтоний собрался было поздороваться с Ури, но тот вдруг завел новую песню:

– Гаданье, как обычно, свершается в момент,

а стоит предсказанье всего лишь комплимент!

А если кто захочет узнать о тайнах Тар -

за выгодку устрою, что есть почти что дар!

Серьезным же клиентам и лишь для их ушей

составлю звездный атлас за десять барышей!

«Вот это новости», – подумал Доктор, – «Что еще за «выгодка» и «комплимент»? В эту секунду Ури заметил нелюбимого конкурента, презрительно скривил длинное лицо, отвернул его в сторону и немузыкально возопил:

– Старье берем!

Кому вещь хренова, а кому – обнова!

Хтоний спокойно подошел к Сладкоречному и приветливо кивнул:

– Здравствуй, Ури. Хорошего дня.

Сладкоречный вынужденно повернул огромный нос обратно к фигуре Доктора, но любезность изображать не стал:

– Вы-то чего тут взыскались, ваше колдовское благородие? В нашей-то грязи и невежестве?

– Да вот интересно стало, что за нововведения у тебя. Гляжу – комплименты собираешь?

– А что вам чужие барыши? Своими занимайтесь! Мы люди маленькие, трудовой комплимент сберегаем, как умеем. На голову не падает, как некоторым тут светочам высоких тайн.

Хтоний успокаивающе поднял руки и открыл было рот, чтобы вежливо попрощаться, как вдруг услышал за спиной захлебывающийся голос:

– А я-то вас ищу, уважаемый Доктор! Уж как я вас ищу-то который день!

Хтоний обернулся и увидел Табачника Жоана – румяного толстяка с большой, украшенной бисером торбой, пристроенной на выдающийся живот.

– Табачку-то как же? Ведь я вам не отдал! Помните, дочку мою вылечили? Мыслимое ли дело для девки – бородавки на моське! Ведь убивалась как, а? Нынче, спасибо вам от всей души, другая жизнь пошла. Ведь кавалеры – один другое краше, и серьезные есть женихи, не какие-то там… Так что позвольте, уж позвольте от души – лучшего табачку примите. Табачок из-за Красных Зубов – урожай позапрошлого года. Это, вам сказать, чудо что такое, уж поверьте! Жоан свое дело знает, и для вас – только самое-самое.

Табачник так наседал и наскакивал, что Хтонию оставалось только кивать и бормотать «Ну-ну», пока Жоан нес благодарственную околесицу, рылся в торбе и пихал Доктору в руки целых три объемных кисета с табаком. Вручив подношение, он пристроился сбоку, ухватил Хтония за рукав и потащил в сторону от Ури Сладкоречного, после чего принялся говорить секретным голосом:

– Само собой не одним же табачком, что я не понимаю, что ли? Я, конечно, много не могу добавить, но пять барышей ведь вполне достойно будет за ваше благодеяние? Нет? Ну что вы, не обижайтесь на дурака меня! Ведь какой ученый человек! Пять барышей и пять выгодок – вот так, я полагаю, это уж будет по-честному…

– Да что за «выгодки» такие ты мне всучиваешь, Жоан? Говори по-человечески!

Табачник на мгновение замолчал и воззрился на Доктора с преувеличенным изумлением:

– Ну как же… Выгодка – это, вам сказать, десять комплиментов. А десять выгодок – целый барыш! Так что, пять барышей и пять выгодок – это… я полагаю… за спасение дочери…

– Слушай, давай так, – прервал Жоана Хтоний, – за табачок я премного благодарен, а сверх того ничего не нужно. Лучше расскажи-ка мне, с чего это вы все помещались на барышах? Раньше же как-то жили без них?

Табачник, раскрасневшийся от удовольствия, что сэкономил, впал в совсем уж неуемную говорливость:

– Да ведь мена-то куда как лучше пошла! Оно ведь как раньше было? Одно сомнение. Скажем, заказывал я Одру вот этот вот полукафтан. Отдал краснозубского за него два кисета. А в этом году горцы привезли на шесть мешков меньше, чем в запрошлом. И что же получается? Табачок редкостный, с алтанским не сравнишь, не говоря уже про наш. Ведь и одного кисета хватило бы вот так! То есть, оказался я, вам сказать, дурак дураком с этим полукафтаном.

А что у нас теперь? Теперь у нас есть справедливая цена, вот что я скажу! То есть, наш саморост идет – шесть выгодок за кисет. Алтанский – восемь выгодок пожалуйте. А краснозубский – хочешь-не хочешь, а барыш и выгодку об этом годе отдай. Потому что мало его.

Опять же удобство. Озла та же мне шьет кисеты сколько уж годков. Но она же женщина, вам сказать, характерная. Погода встанет дурная – так к ней и не подходи! Заломит так, что не знаешь, чем и отменяться. А тут уж сговорились, так сговорились. За кисет без вышивки, положим, две выгодки и два комплимента, а с вышивкой – пять выгодок, это понятное дело. И погода там или не погода, а госпожа Озла, извольте, как условились! И мы вам по-честному, и вы нам по-честному.

Тоже же и алтанцы стали барышами брать. И быстро оно выходит, и не так сомнительно. Раньше-то рядили ведь неделю, сколько, чего да за сколько мешков! А потом еще неделю ходи на Меновую, да по домам – собирай им, чего назаказывали. А они-то ведь гостят все это время, то есть, вам сказать, кушают не только свое, а и мое. Мы-то, конечно, с удовольствием, но ведь сколько изволят кушать – это не каждый горец съест.

Нынче же что? В три дня все обделали. Так что я уж и к королевскому двору ежегодный обоз отправил до весенней межи, что мне большое облегчение.

– А откуда, скажи на милость, вы о барышах-то узнали? Я вот не слыхал как-то, – осторожно спросил Хтоний.

– Ну – вы! Вы же человек с занятьями такими… Затворник, вам сказать, уж извините. Мы-то по земле ходим, да нос по ветру. Иначе как проживешь-то?

Барыши те алтанцы поначалу стали спрашивать. А я и не разумею, что за барыши. Сходил к господину Бонку посоветоваться. Он мне и показал. Говорит, теперь в Акраиме благородного вина не отменяешь по старинке – просят барыши и давно уже. Но то Акраим, говорю – столица, не ширь-шавырь. А господин Бонк-то мне и предсказал – говорит, полгода не пройдет, и тут то же самое будет. Как в воду глядел!

Опять же на Меновой пришлые товары появились. И какие товары! Сторожок, например. Такая игрушка на вид – вроде как воин, надо думать, глиняный. Вешаешь у двери, и если кто подошел на двадцать шагов к дому – человек или там лошадь – он жужжит. А вот если птица или кошка – не жужжит. Тоже понимает… Очень удобная вещь. Как-то со сторожком спокойнее, хоть что вы мне говорите про Тёс! Набеги-то мы помним, кто постарше, не забыли…

Или вот лампы тоже. Моя-то донна не нарадуется – свет от нее такой ввечеру… радостный, что ли? Стекло чистое-пречистое и масло, вам сказать, не коптит – хоть всю ночь жги. Так вот, за пришлые-то товары только барыши и принимают. Чтоб отменяться по-привычному – это тебе ни-ни. Не желают они. Тоже и сами, если что нужно, меняют на барыши – чин-чинарем.

– Вот ты говоришь «они». А кто «они»-то, я что-то не разберу? – Хтоний принял непонимающий вид.

– Ну как… пришлые, кто ж еще? Они тоже как говорят? «Мы торговые». А другие, кто не меняет, говорят «мы приказные». Те, что приказные, они… демон их разберет – уж больно суровые. На кривой козе не подъедешь. Всё строят на Коряжьей улице и на Пристани. Там один дом, и там два. Заказов много делают – лесорубам само собой, малярам, кровельщикам, мебельщикам – ну, такому народу. И, конечно, за все услуги – звонкие барыши и только барыши. Комплименты – они чистого серебра, а выгодки и барыши – золото. Не драгоценно, конечно, но тоже красиво отлито, что говорить – и звезды, и портрет…

Живут-то пока у Пристани, в кибитках. Приезжают, уезжают, товара много привозят. Но табачку у них нет – это уж наша вотчина, это уж позвольте!

– А откуда они – «пришлые»? – аккуратно осведомился Доктор.

– Да столичные, откуда ж еще? – знающе подмигнул Жоан, – Это дела королевские, за лигу видно! Приказные – так и пусть себе приказные… Пока, слава Ворону, не приказывают! А нам что? Мена идет. И идет, вам сказать, пошустрей, чем в прошлые годки. Вот и господин Бонк говорит, что времена настают интересные.

Пока Жоан, рассказывая, то размахивал руками, то снова хватал Доктора за рукав и переходил на доверительный тон, собеседники как-то незаметно вышли с Меновой и оказались как раз неподалеку от траттории Бонка. Здесь Хтоний прервал красноречие Табачника, еще раз поблагодарил его за подаренные кисеты краснозубского и оставил Жоана одного в преотличном настроении.