Читать книгу Homo ludus - Владимир Андерсон - Страница 2

Утро было сладким. После такого успеха ему очень хорошо спалось, и за ночь голова успела полностью очиститься от каких бы то ни было посторонних мыслей.

Густаву было почти полторы тысячи лет, и за всю свою жизнь он не видел подобных ему, живущих так долго, и живущих за счёт чужих страданий.

Родился он в Ирландии, где местный народ когда-то назывался кельтами и поклонялся богине Дану, прародительнице богов, правивших островом. Ему тогда не очень нравилась религия, где верующие в неё люди не верили в любовь как во что-то всесильное, а, скорей, просто считали это одним из проявлений человеческих чувств.

Сначала Густав убивал больше из необходимости, чем из удовольствия, и даже не ощущал в этом чего-то особенного. Но прошли века, и появилось христианство, а затем и его ответвления, в виде лютеранства, и, главное, кальвинизма – ответвления протестантства, в котором основным Божьим замыслом было его же, Бога, прославление. В кальвинизме Бог не было добрым и не собирался всех спасать от гиены огненной, Он изначально определил, кто избранный и заслуживает права управлять, а кто ничтожный и должен терпеть несчастья и унижения, а всё, что происходит, оно лишь затем, чтобы прославлять Его великую Волю и Могущество. Избранные же при этом эту Волю исполняют.

Таким избранным себя считал Густав, следуя постулатам Кальвина и изничтожая при этом всех, кого только мог посчитать ничтожным.

Ещё когда это движение только зарождалось, Густав ездил в Швейцарию, принимал там участие в процессах над «еретиками» (а кто еретик, определяла теперь уже не католическая церковь, а именно Жан Кальвин), которых всё также сжигали на кострах, но уже за прямо противоположные мысли.

Сжигать Густаву не очень нравилось, но вот беседовать с осужденными, давать им надежду, даже не важно на что именно – может, на понимание или сочувствие, на то, что жизнь была не напрасна – а потом отбирать эту надежду, скрытно упрекая их и заставляя чувствовать свою вину, тем самым истощая в них жизнь ещё до предсмертной агонии в дыме от костра. Эта игра в доброго и правдивого тогда нравилось ему куда больше, чем простые обвинения в инакомыслии и духовных заблуждениях, целью которых были простое упрочнение новой антипапской власти и самосознание этой новой власти своего состоявшегося успеха в отдельно взятой стране.

Густав считал, что даже эти новоявленные инквизиторы не совсем понимали многозначительности своего положения. Они хотели лишь обвинить кого-то и осудить его, тем самым показав свою силу, не понимая, что человек при этом, умирая, осознавал, что прав и чист перед всеми и, прежде всего, перед самим собой. А вот выжать из него все соки, сбить с толку и вынудить умереть в отчаянии от безысходности и пустоты своей жизни – этого хотел Густав, и этого он добивался.

Вскоре, разочаровавшись в самом Кальвине, он лишь больше утвердился в его идеях, дополняя и укрепляя их. «Дети – это грязь» – говорил Кальвин; вампир был с ним в корне не согласен: «Дети -не грязь, они – подарок. Одни из самых сладких подарков, который только можно дать человеку вместе с неописуемой радостью, чтобы потом отобрать его и доставить тому же человеку ещё более неописуемое и невозможное страдание и свести его с ума собственной же обретённой пустотой».

Сегодня у Густава была назначена встреча с новой знакомой. Её звали Кэтрин. Отец её был французским дипломатом, так что всё детство девушки прошло в полузакрытом пансионе, где половина детей не говорила по-русски.

Став взрослой Кэтрин занялась публицистикой, и теперь уже в нескольких столичных журналах выходили её статьи о семье, детях и собаках. Последнее было ей больше всего любимо, причём собак она любила самых разных, и, прежде всего, за их настоящую самую искреннюю любовь к своему хозяину. Сама она пока воспитывала только одну короткошёрстную таксу, но в перспективе хотела ещё нескольких. Что ей мешало, она не знала сама: то ли боязнь ответственности за ещё одно живое существо, то ли нерешительность в выборе второй породы – причин можно было найти много, но на самом деле она просто не решалась это сделать. Эта черта вообще сильно проявлялась в её характере – она всё время боялась ошибиться, и, видимо, потому, что ошибок в её жизни, действительно, было немного; их попусту негде было делать. Всегда был рядом отец, который делал всё, чтобы в её жизни всегда присутствовали только правильные варианты выбора.

В эту субботу её пригласил на обед новый знакомый, на позапрошлой неделе давший ей замечательное интервью на тему воспитания и дрессировки лабрадоров. Густав понравился ей не только своей характерной западно-европейской внешностью и учтивой манерой общения, но и удивительным знанием собак, в целом, и лабрадоров, в частности. Столько нового и интересного за один разговор она ещё не слышала, а статью главный редактор уже решил поместить в центральную колонку следующего выпуска. Вдобавок ко всему Кэтрин очаровало живое и лучезарное отношение Густава к жизни, которым как ей казалось, он начинает пропитывать и её саму.

Первой пришла она. Села за крайний столик и заказала стакан воды. Сейчас она больше всего переживала за свои туфли. Всю неделю она думала, что оденет на эту встречу: длинное обтягивающее светло-синее платье с небольшим вырезом и прикрытыми плечами, шёлк которого был настолько тонким и облегающим, что можно было разглядеть узоры на её бюстгальтере, слегка видным из декольте, а прозрачные чулки делали её и вовсе сногсшибательной. Причёску она делала с самого утра, чтобы ещё до выхода можно было взглянуть на кудри длинных чёрных волос. Всё было безупречно, но туфли, бирюзовые туфли на высоком каблуке, идеально подходившие в данном случае, слегка нуждались в ремонте. Одевала Кэтрин их редко из-за очень тонких шпилек, а последний раз угодила в трещину на мостовой, отчего шпилька стала пошатываться, и, когда ей суждено было отвалиться, можно было только догадываться.

Переодеваться заново было поздно, поэтому она просто вышла раньше, чтобы спокойно и не торопясь дойти до машины, и уже на ней добраться до кафе.

Сейчас, когда она ждала, вода казалась ей каким-то успокоительным напитком. Вода смачивала горло, немного охлаждала, придавала терпения.

Показался Густав. Высокий, красивый. В костюме и поразительно идущей ему красной шёлковой рубашке с маленькими пуговицами, похожими на волшебные рубины из заморских сказок. Он весь сиял.

«Привет», – улыбнулась Кэтрин и зачем-то встала. В груди её всё сжималось, а сердце уже колотилось так, что казалось будто его стук будет раздаваться из ушей.

«Здравствуй, Кэтрин», – голос Густава отдавал уверенностью, а его приветливые глаза, видно, могли успокоить даже полу-израненного голодного льва, победившего только что свору гиен. Он поднёс её руку к своим губам и нежно поцеловал, заметив, что девушка при этом онемела.

«Ты присядешь?» – улыбнулся Густав. – Пойми правильно, в ногах, конечно, правды нет, но я просто не могу сесть раньше тебя».

«Ах, да» – Кэтрин легко рассмеялась, тут же присела и положила ладони вместе прямо перед собой, держась большими пальцами за край стола.

«Давно меня ждёшь?»

«Ну, как давно… пару минут.» – её правая рука машинально скинула локон волос с плеча и опустилась на стол. Правая нога, на которой была та самая полу-сломанная шпилька, немного приподнялась в пятке и через сантиметр справа от себя снова встала на пол.

«Знаешь, я всё беспокоился, что опоздаю и заставлю тебя ждать»

«Да нет. Что ты. Я почти только пришла». – ответила девушка и тут же невольно бросила взгляд на стол. На нём стояло три пустых стакана для воды, сто раз и со всех сторон залапанных пальцами и со следами от губной помады на краях. «Вот дура! – подумала она. – Теперь он подумает, что я или вру с лёгкой руки, или лакаю воду литрами как верблюд… А ещё эта шпилька… Полпятки уже отбила, пытаясь закрепить её покрепче. Как я могла про это забыть… Помада тоже. Половина её осталась на стаканах. Как дешёвка какая. Ещё с губ небось стёрла. Что, при нём теперь прихорашиваться?!»