Читать книгу Легенда о двенадцати ковчегах. повести - Владимир Анин - Страница 7

Очнувшись, Сергей обнаружил, что сидит за канцелярским столом в библиотечном зале. В руке у него было перо, а прямо посередине лежавшего перед ним листа бумаги красовалась жирная клякса.

«Боже! – подумал Сергей. – Неужели я уснул?»

Он посмотрел в окно, потом на часы и понял, что опоздал на ужин. Вскочив, Сергей почувствовал, как тупая ноющая боль прокатилась по всему телу, но не придал этому значения. Он постучал в дверь кабинета заведующей библиотекой и осторожно заглянул внутрь. Марина Анатольевна сидела за столом и что-то читала. Ее красивое лицо, освещенное настольной лампой, было невозмутимо.

– Я еще не все закончил. Когда мне приходить? – спросил Сергей, мучительно думая, заметила ли библиотекарша, что он спал.

– Тебе скажут, – Марина Анатольевна опять погрузилась в чтение.

– Разрешите идти?

Не дождавшись ответа, Сергей помчался в расположение своей роты, потому что уже наступило «время для личных потребностей» – самое приятное время в распорядке дня солдата, когда, наконец, можно немного расслабиться. Конечно, большая часть этого времени уходила на «подготовку к завтрашнему дню»: надо было подшить свежий подворотничок – белую полоску ткани на внутренней стороне воротника гимнастерки, и, по возможности, погладить обмундирование. Кроме того, необходимо было уделить время личной гигиене – умыться и побриться. Поскольку горячей воды в умывальнике не было, мытью подвергалось только самое необходимое: лицо, шея, подмышки и, главное, ноги.

С трудом сохраняя равновесие, стиснув зубы и издавая некое подобие боевого клича самураев, резко суешь ногу под ледяную струю, выдергиваешь, намыливаешь и опять под струю. То же самое с другой ногой. Но выхода не было – если этот акт мазохизма не повторять ежедневно, ноги начинали покрываться язвами от постоянного хождения в сапогах и портянках, которые меняли только раз в неделю, в банный день.

У Сергея почти не оставалось времени, поэтому он, не раздеваясь, схватил полотенце и побежал в умывальник. Там уже никого не было, кроме Горохова, курсанта из того же отделения, где служил Сергей. Горохов всегда и везде опаздывал. Сержанты уже настолько привыкли к этой его особенности, что на каждом построении первым делом интересовались, в строю ли Горохов.

Сергей разделся по пояс и открыл кран.

– Что это с тобой? – услышал он сзади.

Сергей обернулся. Горохов смотрел на него широко открытыми глазами.

– Что? – раздраженно спросил Сергей.

Горохов медленно вытянул руку вперед, ткнул его пальцем в грудь и резко отдернул, словно обжегся. Сергей опустил взгляд и чуть не вскрикнул от неожиданности. Зеркала в умывальнике были старые, наполовину облупившиеся, поэтому он сначала ничего не заметил. Но теперь стал разглядывать себя со всех сторон и с ужасом обнаружил, что руки были в ссадинах, на шее синяки, а грудь покрыта глубокими рубцами.

– И на спине… – протянул Горохов.

С опаской глядя на Сергея, он попятился и поспешил удалиться.

– Господи! – взвыл Сергей. – Что это?

Он натянул майку, накинул гимнастерку и дрожащими руками стал застегивать пуговицы.

– Воробьев, почему еще здесь?! – раздался за спиной грозный голос Шикулина. – Бегом строиться на вечернюю прогулку!

Словно в полусне, Сергей маршировал в строю. Он мучительно вспоминал шаг за шагом каждую деталь прошедшего дня. Но с момента, когда он попал в библиотеку и вывел на бумаге имя первого автора, детали кончались. Оставалось только одно таинственное слово – МАНАГУАНДА.

«Господи! Господи!» – повторял он про себя.

На вечерней поверке старшина дважды выкрикивал его имя. Только когда кто-то ткнул его кулаком в бок, он опомнился и отозвался:

– Я!

Старшина подошел к Сергею. В руке у него было нечто вроде разделочной доски с ручкой, наподобие тех, что висят у хозяек на кухне. Только эта служила держателем для списка личного состава роты.

– Ты что, опух? – он покрутил доской перед носом у Сергея.

– Никак нет!

Старшина хотел еще что-то сказать, но передумал и вернулся на середину строя.

Вечерняя поверка закончилась обычной командой «отбой».

– Воробьев, остаться!

Шикулин и Карнаухов, командир третьего отделения, обступили его, подозрительно оглядывая с ног до головы. Сергей перебегал взглядом с одного на другого, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Сержанты молчали, и это не предвещало ничего хорошего.

– Пойдем в бытовку, – бросил проходивший мимо замкомвзвода старший сержант Доронин.

Бытовкой сокращенно называли «комнату бытового обслуживания», помещение, предназначенное для глажки, шитья, стрижки и тому подобных занятий. Там были все необходимые инструменты и стенды с образцами.

– Ну, рассказывай. Где был, чем занимался? – сказал Доронин.

– Я?.. Я не помню, – Сергей дрожал так, что у него зуб на зуб не попадал. – Рис-совал. Б-буквы.

– Буквы, значит? – гневно усмехнулся Шикулин.

– Раздевайся, – приказал Доронин и уселся на гладильную доску.

– Зачем? – спросил Сергей, хотя уже все успел понять – Горохов настучал.

– Ты слышал, что сказал старший сержант?! – крикнул Шикулин.

– Пожалуйста, не надо, – прошептал Сергей. От страха и отчаяния ему захотелось плакать.

– Ну? – нетерпеливо буркнул Доронин.

Он был среднего роста, худой, с нервно бегающими глазами и говорил всегда так, будто стеснялся чего-то. Но к его манерам все уже привыкли, и сейчас было понятно, что он начинает выходить из себя.

Трясущимися руками Сергей стал расстегивать пуговицы и стаскивать с себя гимнастерку.

– Майку, – сказал Доронин.

Сергей послушно снял майку, глядя в пол прямо перед собой.

– Брюки и трусы.

Сергей повиновался. Теперь он стоял совершенно голый.

– Ну и что? – спросил Доронин, повернувшись к Шикулину.

– Я не знаю, мне Горохов сказал, – растерянно пробормотал тот.

– Ко мне его, – будто бы безразличным голосом сказал Доронин, и Шикулин бросился к выходу. В это время труба за окном тоскливо прохрипела «отбой».

Не до конца понимая суть этого разговора, Сергей опустил взгляд еще ниже и вздрогнул – кожа на груди была чистая и гладкая, ни царапинки. Он поднял голову и посмотрел в зеркало: синяков как не бывало.

В бытовку, словно получив увесистый пинок, влетел Горохов в одном нижнем белье. Следом за ним вошел Шикулин.

– Ну и что ты там брехал? – спросил Доронин.

– Я… я… это… у него… – заикаясь, начал Горохов, но, посмотрев на раздетого Сергея, осекся. – Ну, он же… у него же… ой, мамочки! – только и смог произнести он и тут же получил звонкий подзатыльник от Шикулина.

– Вот что, Шикулин, – раздраженно сказал Доронин, при этом взгляд его неизменно бегал по комнате, ни на секунду не задерживаясь на том, к кому он обращался, – если у кого-то из твоих бойцов на жопе вырастут уши, сначала убедись в этом сам, а потом уже беги докладывать.

Он спрыгнул с гладильной доски и вышел из бытовки.

– Слушай ты, сынок, – зарычал Шикулин, наступая на Горохова, – ты у меня из нарядов вылезать не будешь! Ты у меня на очке сгниешь! Отбой! Бегом! – завизжал он, выталкивая Горохова в коридор. – И ты тоже, – бросил он Сергею, – художник.

Сергей поспешил в кубрик, где уже раздавалось дружное сопение и ужасно воняло портянками. Двое уборщиков, босиком ступая по холодному полу, поправляли одежду своих сослуживцев, сложенную на табуретах, которые были выровнены по одной линии.

Сергей долго не мог уснуть. Голова жутко гудела. Он пытался понять, что же с ним все-таки произошло, но мозг отказывался сформулировать хотя бы одну трезвую мысль. Только что-то темное, бесформенное и пугающее.

Наконец он уснул.