Читать книгу Именуемые стороны. Стихи и диалоги - Владимир Беляев - Страница 2

Прежде чем что-то сказать, Вовочка, —

обязательно посмотри назад.

Видишь, – детей ведут на веревочке

через Волчий сад?

Вижу, Марьиванна, вы – Дева пречистая.

… или вы – говорящий ад?

Вижу – весна, ко всему причастная,

согревает детдомовский виноград.

Ветер несет облака на четыре стороны.

Воздух оживший вдыхаю, закрыв глаза.

И не жалко тебе – что до времени будут сорваны?

Вовочка, посмотри назад.

Зачем – я и так запомнил счастливое —

одежду не по размеру, говор смешной.

А все, что в них есть сиротливое, —

это я сам, – то есть то, что спорит со мной.

Вовочка, эти слова неудачно украдены.

Садись, мальчик юродивый, садись – два.

Марьиванна, а вы знаете задачку про виноградину,

которую разделили на два?

Половина идет через n – смежных комнат, —

и в каждой кто-нибудь плачет или кричит.

А другая сидит в пустоте и себя не помнит, —

видит все и молчит.

ходят тени, рыщут тени —

у кого сильней болит.

там собака в темноте

или страшный инвалид?

побежать в конец вагона,

кнопку вызова нажать.

выйдет мама при погонах,

станет сына утешать.

зла на свете не бывает —

спи, никто тебя не съест.

зла на свете не бывает,

да не всем хватает мест.

вот и мы с тобой воюем,

спорим – кто кого вскормил.

вот и мальчик тень свою

дверью в тамбур прищемил.

смотрит – легкие узоры,

и легко закрыв глаза, —

те же самые узоры —

альвеолы, небеса.

а внизу во мраке тает

полустанок-уголек.

мальчик все еще не знает —

он сиротка или бог.

Крыша, фонарик, военная красота.

Так в тепле мы родину проезжали.

А разжали двери вагона – уже не та,

будто и сердце разжали.

Так сказал я, и сам задрожал, как ЗК —

в телогрейке беззубой.

А родина просит бородатого старика —

назови меня Кубой.

Оттого-то и просит, что бывает собой

только в окнах вагона.

Мальчик мой, не запоминай и не пой

эти песни с перрона.

А вот лучше еще повтори,

что там – крыша, фонарик…

Говори мне свое, дорогой, говори —

это главный подарок.

Кто бы чаю налил, кто бы смог научить

замиранию сердца,

и во тьме свою родину вдруг различить,

как откроется страшная дверца.

В шинелях без знаков отличия

идут сквозь березовый лес.

Звериное слышат и птичье —

и каждого чувствуют вес.

Но мчится, как поезд товарный,

ребенка забытого смех.

И снег выпадает на армию,

и головы падают в снег.

Ах, мальчики, все это сказки.

Не умер никто – не умрет.

Так ржавый остов коляски

скрипучим вертинским поет.

И первый-второй замечает,

что – вечер, что – лес в сентябре.

И первый второму прощает,

прощает себе.