Читать книгу Мне не стыдно быть патриотом - Владимир Бортко - Страница 5

«Идиот» – это человек, живущий своей жизнью.

Нельзя оставлять у зрителя ощущение безысходности.

По данным социологов, фильм «Идиот» Владимира Бортко посмотрело более 15 процентов телеаудитории. Таким образом, этот сериал догнал и перегнал по рейтингу самые популярные «мыльные оперы». Возраст зрителей – от 15 до 70 лет. Эффект поразительный, тем более что многосерийный «Идиот» получился не только вполне «достоевским», но даже, как утверждают критики, подчеркнуто подробным и не упрощенным.

О работе над «Идиотом», о своем пути к Достоевскому, о следующем проекте автор таких разных фильмов, как «Блондинка за углом», культовое «Собачье сердце» и «Бандитский Петербург», Владимир Бортко рассказал «Известиям».

– Как вам юбилей?

– Мне понравилось. По улицам ездить приятно, город умытый, дороги ровные наконец-то!

Давайте праздновать юбилей каждый год – гладишь, и весь город причешется, станет таким, каким и должен быть – ухоженным. Наконец-то к Петербургу отнеслись так, как он того заслуживает. Вы знаете, я как-то ехал по Дворцовой набережной с Микеле Плачидо, так он в районе Дворцового моста закричал: «Останови машину!», вышел на набережную и долго восхищенно созерцал… Все же нашим городом восхищаются.

– А где вы родились?

– Простите, пожалуйста, – в Москве.

– Эк вас угораздило. Но все-таки потом исправились, переехали на берега Невы?

– Да уж. Но между Москвой и Ленинградом долго жил в Киеве. Петербург город корпоративный, здесь важно, кто твои друзья. В Москве существенно, кто ты сейчас и есть ли у тебя деньги – тогда ты первый человек. А тут смотрят, кто с тобой и кто за тобой. Мы, петербуржцы, раздумываем, прежде чем познакомиться и сблизиться с человеком. И если уж это сделано, если объятия раскрыты, то перемен уже не будет. А Москва обнимет тебя сразу, но может и выплюнуть погодя. Я благодарен нашему городу за то, что он меня принял.

– С чего начался для вас Петербург?

– Я снял свой первый фильм на Украине – на студии Довженко. В 27 лет. А потом времена пошли такие, что стало трудно. Замечательный сценарист Анатолий Гребнев посоветовал мне приехать в Ленинград. Приехал в Первое объединение Иосифа Хейфица. Меня встретила главный редактор Фрижетта Гукасян (она и сейчас главный редактор – у меня на студии). Сказала – сейчас придет Илья Александрович Авербах, и мы поговорим. Я ждал… Сначала появился запах французского одеколона, потом послышались шаги, и вошел человек в сером костюме, в какой-то кепочке… Тут надо сказать, как я был одет, По киевским понятиям великолепно: желтоватые брюки, желтая рубашка, синий галстук, черный пиджак и ботинки со шпорами… И сразу стало понятно, как нелепо я выгляжу. Илья Александрович спросил, что я хочу показать, и я предложил свою студенческую работу. Он посмотрел и сказал, что будет пробивать мне постановку на «Ленфильме». Это и стало началом. Дело не только в том, что меня взяли на «Ленфильм», просто я увидел, как нужно держаться, как нужно разговаривать. Помните: в человеке все должно быть прекрасно. Так вот это прекрасное пришло ко мне в лице Авербаха. Потом я узнал Илью Александровича гораздо лучше, и то ощущение не проходило. Вот так начинался для меня Петербург.

– Вы Достоевского любите?

– Люблю, потому что это начало модернизма.

– ?

– Да нет, я люблю потому, что его интересно читать. Достоевский мне ближе Толстого, меня увлекает копание в изгибах человеческой психики.

– Копание в изгибах человеческой психики, духовность с неким налетом паранойи – очень петербургская черта. Многие из тех, кто творил здесь, в какой-то момент, пусть и с разной степенью погружения, уходили в те болезненно-непознаваемые сферы. Значит, есть что-то, запрограммированное Петербургом. Болезненная раздвоенность?

– Когда летом нет ночи, а зимой нет дня, это накладывает отпечаток на психику. Не случайно о Петербурге говорили – «нарошный город». Город, созданный по воле человека и вопреки здравому смыслу…

– Достоевский называл Петербург «умышленным городом».

– Да, эта красота невероятная, этот сгусток энергии и болотистая почва… Разве такое может не влиять! Центр красив так, что дух захватывает, и привыкнуть к такой красоте невозможно. И трущобы наши, каких нигде в мире нет… Там тоже дух захватывает, но по другой причине. (Смеется.) Как с этим жить, как существовать в таком противоречии? А потом оказывается, что именно без этого невозможно. Петербург может перемолоть и отшвырнуть, но если захочет – притягивает безвозвратно…

– Но тогда пропадет аура Достоевского. В предыдущем интервью «Известиям» вы сказали: «Я хочу, чтобы, включив «Идиота», люди, самые молодые и самые простые, сказали – о, реальное кино показывают!» У вас получилось реальное кино?

– Не могу же я судить, что у меня получилось! Это дело зрителей. Могу говорить только о рейтингах – они высоки. Но мы на это и рассчитывали, судя по тому «известинскому» интервью. Теперь вот интересно читать.

– Спасибо, что хоть теперь интересно… Вы изначально были ориентированы на успех и не боялись об этом говорить. Случай редкий – я и про успех, и про интуицию.

– Не в интуиции дело. Не знаю, какой я художник, но знаю, что я – профессионал. А раз так, то должен точно прогнозировать восприятие того, что делаю. Конечно, я несколько ошарашен количественными показателями. Спасибо нашим соотечественникам, которые заинтересовались не мыльной детективной оперой или боевиком, а экранизацией одного из сложнейших произведений русской классики. Я рассчитывал, что будут смотреть, и продумывал, как этого добиться, – иначе глупо было бы снимать сериал для телевидения. Но что будет так…

– Где-то после третьей серии, когда уже стало ясно, с чем имеем дело, я попросила коллег-журналистов в нестоличных регионах России понаблюдать за реакцией зрителей. В общественном транспорте Новгорода, Пскова, на Валдае обсуждали, что же будет с героями «Идиота». Вы этим фильмом провели эксперимент на тему: может ли сегодняшний зритель смотреть серьезное кино. И ответили на вопрос утвердительно.

– Если хотите, Достоевский предлагает очень завлекательный сюжет: страсти, попытки убийства и самоубийства, любовь, ревность…

– Полупадшая женщина…

– Почему полупадшая? Проститутка. Можно ведь было этим всем и ограничиться. Сделать этакую броскую мелодрамку. Но тот пласт – только крючок. Романы Достоевского – слоеный пирожок, и мы пытались показать все слои, рассказать, заставить подумать. Я следил за интернет-обсуждением фильма. В Интернете, как вы понимаете, сидят в основном молодые ребята. Я был поражен, как тонко и точно они анализируют не только приключенческую сторону, но и психологические мотивы поведения героев. Вот это особенно ценно. Кстати, задача пробуждения интереса к самой книге выполнена. Вроде как потянулись к книжным полкам.

– Перед встречей с вами я обзвонила несколько петербургских библиотек, выяснилось, что все экземпляры «Идиота» на руках.

– А я что говорю! Мы ведь делали не только и не столько механический перенос Достоевского на экран. Читать-то его все равно надо. Хотя мы стремились, ничего не упуская в характерах героев и мотивах их поведения, рассказать сюжет и фабулу.

Попытки экранизации уже были… Но Пырьев и Куросава снимали совсем о другом.

– И Вайда тоже делал – «Настасью».

– Не видел. А Пырьева видел. Так вот, я должен вам сказать, что решил снимать «Идиота», как говорится, от противного. Когда мне что-то не нравится, голова начинает лучше работать. Я очень люблю творчество Пырьева, могу бесконечно пересматривать «Свинарку и пастуха» и «Кубанских казаков», а вот «Идиот» его мне не нравится. Какое-то странное, условное произведение получилось. Собственно, в то время и не могло получиться ничего другого. Проблематика Достоевского входила в вопиющее противоречие с существующей идеологией. Рогожин у него однозначно плохой представитель нарождающегося класса капиталистов, а на самом деле у Достоевского, вероятнее, все-таки хороший, во всяком случае, человек тонкий. И Лебедев, которого играет Мартинсон, у Пырьева сплошная странная пародия. Вот мне и захотелось снять по-другому. И я благодарен РТР за то, что они рисковали вместе со мной. Ведь посадка могла быть далеко не мягкой.

– Я нигде не встречала, чтобы ваш фильм сравнивали с предыдущими экранизациями и легендарным спектаклем БДТ. И Евгения Миронова не сравнивают со Смоктуновским. Или все-таки сравнивают?

– Во-первых, Смоктуновского мало кто помнит. Вы видели? И как?

– Видела. Отрывки по телевидению, разумеется.

– Вот именно. Отрывки по телевидению. А показывать театр по телевизору невозможно: совсем другой вид искусства. Так вот: мы с Женей пошли смотреть эти самые отрывки, которые вы видели. Ведь сохранилось совсем немного. Я помнил, когда шел смотреть, что по впечатлениям людей, вкусу которых я абсолютно доверяю, тот спектакль был шоком. Он воспринимался как переворот. Но снова стоит вспомнить – в какое время он делался. Мы с Женей страшно удивились, когда увидели: Смоктуновский играл больного человека. Именно больного. Он при первой встрече с генералом, которого играл Стржельчик, берет орден-крест и теребит его, рассматривает. Но ведь Стржельчик-то больного не играл, генерал-то здоров! Ну представьте, приходит неизвестно кто и начинает ковыряться где-то у вас на груди. Вы же укажете ему на дверь, особенно, если вы царский генерал. И не от сострадания генерал Епанчин останавливает князя, знакомит его с женой. Он ведь реагирует на реплику Мышкина: «Это только кажется, что мы – разные люди». И у Куросавы, и у Пырьева, и в БДТ князь – абстрактное нечто, вокруг чего кипят страсти и развивается действие. Нам хотелось сказать, что книга-то называется «Идиот», а не «Вокруг идиота». Князь же намерен быть философом и учить людей, он же по каждому вопросу имеет мнение, причем страниц на двадцать. И он не убогий, он – идиот, в переводе с греческого – человек, живущий своей жизнью. Он идиот в полном соответствии с переводом этого слова, он иной, другой. Здесь мы стремились максимально следовать Достоевскому.

– Пока смотришь фильм, кажется – вы следуете не только духу Достоевского, но и «букве», то бишь тексту: ухо отдыхает благодаря хорошей русской речи XIX века. Если же заглянуть в книгу, легко обнаружишь стилизацию, правда, высокого качества.

– Речь героев сильно адаптирована, стилизована. Достоевский, простите, не Пушкин, у него очень своеобразный язык, с бесконечными вводными, придаточными предложениями, длинными периодами… Необходимы были сокращения, нужно было думать о стилистике. Слава богу, что в результате язык наших героев воспринимается как язык XIX века.

– В начале съемок Миронов даже сомневался, сможете ли вы, автор таких жестких фильмов, как «Собачье сердце» и, простите, что ставлю в один ряд, «Бандитский Петербург», снимать Достоевского и именно «Идиота». Дескать, Бортко слишком нормальный. Но, как выяснилось, не слишком?

– Спасибо. Сначала одно замечание: вы поставили в один ряд «Собачье сердце» и «Бандитский Петербург» совершенно правильно. Когда я прихожу на съемочную площадку, мне все равно что снимать. Важно, чтобы мне было интересно, и если я уже придумал свою историю, значит, я буду работать с ней добросовестно.

Теперь о нормальности и ненормальности. Нам очень хорошо работалось, мне фантастически повезло, что я имел дело с суперодаренным актером – Женей Мироновым. Актер может и должен привнести в фильм свое видение героя, его характера, при этом не расходясь в главном с режиссером. Иначе все бессмысленно. Так вот Женя делал не только то, что я просил, но и раздвигал рамки так, что я немел. Я практически обо всех артистах, с которыми работал в «Идиоте», могу сказать, что мне с ними повезло.

– И о Лидии Вележевой, игравшей Настасью Филипповну?

– Я не понимаю, почему на бедную Лиду так все нападают. Вот вы мне объясните, почему все кричат: ах, не та, ах не о том?!

– В Вележевой броская красота есть, а заявленной Достоевским инфернальности – нет. И подтекста в тексте нет, так, истерика вместо трагедии. А уж в сценах с Евгением Мироновым – просто зияющие пустоты вместо полутонов…

– Ну, знаете, каждый человек одарен по-разному. Есть разные степени – от гениальности до способности.

– И даже до заурядности…

– Я категорически не назвал бы Лиду заурядной. Она очень точно делала то, что я просил. Но какой должна быть Настасья Филипповна? Вы ее видели? Вы у Достоевского спрашивали? И я не спрашивал. Так что можем только читать. И смотреть. У Достоевского написано – хохочет вульгарным смехом. И у нас хохочет вульгарным смехом. Кстати, могу сказать, что Настасья Филипповна, соответствующая высоким материям восприятия, есть только у Куросавы. Но у него она весь фильм молчит. Нужно, чтобы произошла замена: вашего образа – на нашу героиню. Между прочим, до Вележевой я попробовал человек двадцать – все искал. Нашел. Я доволен. Ну что я, спорить с вами должен?! А по поводу остальных героев и исполнителей – и говорить нечего: очень доволен.

– Давайте вернемся к прочтению романа. Вы несколько изменили его акценты. Например, подчеркнули тонущую в тексте «Идиота» линию генеральши Епанчиной.

– Достоевский выливает на вас лавину текста, погружает в неимоверное количество подробностей. Скажем, монолог князя Мышкина у вазы занимает тридцать страниц, а у нас он – восемь минут. Мы же делали фильм – произведение драматургическое. Потому и линии проводили несколько по-иному, но, как я уже говорил, все-таки максимально следуя сюжету и фабуле.

– Зачем вам понадобился отблеск надежды, которого у Достоевского в финале «Идиота» нет? Я имею в виду последнюю встречу генеральши Епанчиной и князя Мышкина, за границей.

– Именно отблеск, не сама надежда. Я не хотел, чтобы зритель вдруг уверовал, что все хорошо, князь выздоровеет и вернется в Россию. Но я не хотел и того, чтобы зритель уверился, что этого не произойдет. От себя я добавил в текст Достоевского только одну фразу: «Ах, князь, выздоравливай, возвращайся в Россию». Ничего больше. Нет, все-таки добавил еще буквально два слова, когда генеральша – Инна Чурикова – произносит текст Достоевского: «Вся эта Европа – фантазия, и мы в этой Европе – одна фантазия». Так вот я добавил – «сам видишь». А Женя сделал потрясающую вещь: он на этом крупном плане с бессмысленными глазами вдруг улыбнулся, понимаете?

– И точка стала многоточием…

– Конечно! У нас сохранились черновые фонограммы – я кричал Жене тогда: «Ты – гений!» И мы не сняли тогда больше ни одного дубля. Мы говорили, что нехорошо оставить у зрителя ощущение безысходности…

– Итак, «Идиот» состоялся, что дальше?

– «Иосиф Сталин». Кинофильм и телеверсия в десяти сериях. Сценарий пишет Эдвард Радзинский. Я долго его уговаривал, и вот, наконец, он обмакнул перо в чернильницу. Фильм, если он состоится, будет о последних днях Сталина. Этакий итог проделанной работы.

– Возникнут аллюзии с сокуровским «Тельцом».

– «Тельца» я не видел, а что касается темы последних дней, то логично взглянуть на человека, у которого позади жизнь. Сталин – это лагеря и миллионы загубленных жизней. Сталин – это мощнейшее государство. Это человек с мировоззрением «я и мир». При всей болезненности отношения к фигуре Сталина у нас как-то никто не анализировал с художественной точки зрения эту личность. Никакого оправдания Сталина, разумеется, не будет, но и упрощения ситуации тоже. Пока больше ничего не скажу: работа только начинается и закончится, бог даст, в 2005 году.

Юлия Кантор, Санкт – Петербург