Читать книгу Крик-пуля на мехеленского рябчика. Рассказы весёлые и не очень - Владимир Бреднев - Страница 3

Петровича в этом году зима сломала. Кое-как очухался. Жил у дочери. Но вначале лета вернулся в родную квартиру, которую не продал, наладил быт и потихоньку втянулся в рыболовные страсти. Говорит, помогло.

Моё дело десятое, я с работой всё равно ничего не успеваю, поэтому даже сооружение новых снастей лежит на Петровиче. Я эксплуатируюсь ранним воскресным утром в качестве водителя, по принципу – куда прикажут – а в качестве поощрения мне выдают прикорм и насадку. Мирюсь.

Начало июля. Стоит душная погода. Парюсь на работе. И вдруг звонок. Петрович. Пропускаем про здоровье, дела, жену.

– Времечка свободного не найдешь? Я тут с товарищем одним на птичке сошёлся. Серьезный мужик.

– Куда поедем? – спрашиваю я.

Нет, не зло спрашиваю, а с таким непередаваемым трепетом. Уже всё внутри напряглось, уже сладостью утреннего тумана повеяло, уже первый жаворонок надо мной запел.

– На Тишки.

– Да там лягушки умерли. Как надо изощриться, чтобы заставить тамошнего карпа подумать о насадке. Да и платное.

– А Тальяныч, это знакомый мой новый, сказал, что пуд, не меньше, за зорьку.

– Трепач твой Тальяныч, – ответил я и дал отбой.

Тальяныч – это Сережа Барсуков, вернее, Сергей Тальянович. Мужчина сорока пяти лет, рыбак со стажем, ярый противник взимания платы за любительскую рыбалку, зимой в знак протеста с ледобуром, ящиком и палаткой ходивший на площадь и сидевший в протесте. Новый знакомый Петровича.

Петровича, как и его нового знакомого, заносит. Но зачем я так не по-божески? Петрович просто поскорее хотел уговорить.

Хорошо, что суббота выдалась с утра свободной. Пообещав всей родне обязательно заехать на рынок, купить продуктов питания, потом вынести мусор и даже съездить на дачу, я помчался к Петровичу.

В гараже шли приготовления. Василий Петрович что-то буркнул на приветствие, продолжая мешать в кастрюле, стоящей на газовом примусе, кашу. Пахло горошницей. Дед не на шутку собирался ловить карпа. Через десяток минут беспрерывной моей трескотни и бестолковых вопросов, Петрович сдался:

– Сегодня поедем, на автобусе. Тальяныч уже собирается.

Большого труда мне стоило испросить прощения у друга-рыболова и твердо пообещать, что в половине четвёртого утра мы уже заберём Тальяныча и будем нестись в сторону Тишков.

В половине пятого, проскочив Большое Баландино и поругавшись на Красноармейских дорожников, мы оставили машину в Дубровке. У собачника, как пояснил Тальяныч, хотя из ворот дома никто не выходил и даже в окно не выглядывал.

– За час доберёмся, – разглагольствовал новый знакомый Петровича, когда я вешал на себя свой рюкзак с лодкой, и поверх забрасывал рюкзак деда.

Моего веселья хватило только до околицы. Дальше я был похож на верблюда, который прошёл сто дней по Сахаре. Язык на плечо, пот градом. А Тальяныч на зависть мне, легко шествуя впереди и размахивая руками, рассказывал, как он в одной тихой заводи, за болотом, ловил вот таких (разводите руки в стороны) карпов. Прошли базу и углубились в лесок. Под ногами стала чавкать вода.

– Вот поэтому и не поехали, застрять можно. Да и эти на машину быстрее выйдут, а так, попробуй нас в камышах рассмотри! Камыш нынче, скажу, не в пример прошлому году. Нынче дождей-то вон сколько было.

Я подумал, а какая камышу-то разница: сухой или мокрый год. Он всё равно в воде растёт.

– В сухой год камыш пониже и пожиже, – отозвался Тальяныч, вплетя в голос нотки знатока флоры, – Сам увидишь.

Зеленая масса вымахала над озером, как джунгли Амазонки, и в ней, как в засаде, засели огромные комары, сразу раскусившие, что отмахиваться от них я не могу – руки заняты.

Когда мы допёрли до заветного места, мне хотелось лечь и уснуть. Но не в пример мне притомившийся Петрович стал качать свой дредноут, делить прикормку и насадки, раскладывать сухпаёк по торбочкам, чтобы не сниматься с якоря даже на обед.

Только подо мной качнулась лодка, и весла тихонько тронули воду, усталость прошла.

– Тальяныч, а ведь рыбачить без путёвок – браконьерство! – подтрунил я над Сергеем, глаза которого тут же метнули в меня молнии.

Он очень серьезно ответил:

– Я это право на баррикадах выбил. Пусть только сунутся, Путину напишу. У меня прямое сообщение.

С этими словами он выгреб в прогал и скрылся в камышах. Петрович тихонько уплыл в сторону, весь обременённый заботами, как понесёт пойманную рыбу.

Я встал у небольшого плавучего островка, завязался за камыш, совершил ритуал кормления и уставился на неподвижные поплавки. Новая леска, похожая на тонкий тросик акселератора от мопеда, покоится на воде и не хочет тонуть. О неё постоянно запинаются какие-то букарашки. Тишина.

Подозрительно дёргаются камыши. Это признак того, что рыба где-то рядом. Я шевелюсь в лодке. И там, где топорщатся антенны поплавков, поднимается чёрное пятно мути. Я замираю. Рыба была уже тут, она была готова клюнуть, а я завозился, испугал, не дал подойти. Какое-то время сижу, не шевелюсь, но банка у лодки деревянная, ноги как-то скрючились так, что их начинает покалывать, нужно сменить позу. Шевельнулся. Камыши задрожали. Карпы толпой шарахнулись в сторону. Это я так предполагаю. Но почему-то ни один не попробовал вкусную насадку.

Я зову Петровича. В ответ по воде прилетает тихое шипение.

– Да не ори ты! И так рыба всего боится.

На что Тальяныч откуда-то из дебрей громогласно заявляет, что нечего тут сторожиться, просто время ещё не пришло, оно буквально на подходе, и вот тогда только держись.

Мы просидели ещё сколько-то. Я полагаю, не меньше полутора часов, но время так и не подходило. Карп отказывался брать насадку. Даже мелочь, шлёпающая и чавкающая по камышам, не зарилась.

Тем временем, с Кунашакского берега донеслись первые рычащие звуки далёкой грозы. Я, если честно, побаиваюсь грозу и никогда не остаюсь на воде.

– Дождь будет, а грозы нет. Она уйдет в сторону, – заверил Тальяныч.

От безделья захотелось есть. Я полез в туесок. Петрович всё перепутал. Бутерброды с ветчиной и сыром были в его сумке, а варёные яйца, творог и батон в моей. Я сообщил об этом Василию Петровичу, но в ответ услышал:

– Да и чёрт с ним, ешь. Только сюда не суйся. Меня карп обложил, вот-вот прикорм сожрёт и брать станет.

Вокруг меня тоже трепыхались камыши, тоже хотелось верить, что карп и меня обложил.

Я нехотя съел белок от яйца, запил это крепким кофе, а из творога, желтка и кусочка батона накатал катыш, поднял удочку и насадил этот шедевр кулинарного искусства на крючок.

Пришлось доставать плащ, потому что с неба посыпалась морось. Гроза, действительно, прошла стороной, а кусок тучи припёрся к озеру. Я не видел, как нырнул поплавок и не сразу понял, что удилище готово выпасть из лодки не по моей вине. Каждый рыбак знает, какое чувство охватывает человека, долго ждущего поклёвки и обнаруживающего, что крючок проглотила не какая-то мелочь, а солидная рыбина.

Отпускать катушку было некуда. Лесом стоял камыш. Но и провернуть её не удавалось. У ближайшей стенки из-под воды поднимались пузыри, чёрная муть, и серые кусочки погнившей растительности. Зажав в коленях поставленное вертикально удилище, я трясущимися руками разбирал подсак. Дурная привычка – до первой поклёвки снасть не трогать.

Каждому знакомы эти секунды: зажимы не отвинчиваются, телескопическая ручка не выдвигается, сетка цепляется за всё, за что можно зацепиться. А тот, кто сидит на крючке, методично тянет удилище и всё ближе и ближе подбирается к камышу. Там его спасение, там он уйдет точно. Оставляю сак, пытаюсь провернуть катушку. Она поддается. Леска выбирается из воды, показывается поплавок.

Стоит ли считать эти минуты? Всё заканчивается благополучно: леска выдерживает, сак расправляется, а чёрный карп сдается и вваливается в сачок сам. В лодку я втаскиваю его двумя руками. Не могу сразу отцепить крючок, руки трясутся.

Рыбина посажена в матерчатый садок за борт лодки. Весу примерно около пяти килограммов. Перевожу дыхание, успокаиваюсь. Мну желток, творог и батон, чтобы насадить на крючок.

Дождик продолжает моросить, уходит духота. То тут, то там в камышах слышатся солидные шлепки.

Слышно, как чертыхается Петрович.

А я на новую насадку выволакиваю следующего красавца.

И вновь жду поклёвки. Замечаю, как шевелится поплавок второй удочки, на которой насажена кукуруза. Он медленно, нехотя уходит под воду. И больше не показывается на свет божий. Следует мощнейший рывок, удилище вершинкой хлещет по воде, и я слышу звон оторвавшейся под душкой лесоукладывателя мононити. Пока готовлю снаряжение, приходится ещё раз сразиться с небольшим карпиком.

Рыбалка мне нравится. Не обманул Тальяныч. И сам, поди, уж наворотил.

Дождь и карповая вакханалия продолжались до обеда. А потом всё стихло.

Я позвал Петровича. И мы с ним выплыли на берег. В березовом лесу пахло грибами. Петрович вытащил садок и, улыбаясь, показал мне. В садке тяжело переваливались два карпёнка, килограмма по полтора каждый. Я сощурился и приподнял свой садок, который от земли не отрывался.

Тут появился Тальяныч.

– Кто браконьеры, так это вы, – весело проговорил он, – Природу беречь надо.

Он достал из кармана фотоаппарат, протянул мне, а сам, раскрыв мой садок, взял двух карпов побольше.

На фоне лодок, удочек и леса мы сделали несколько снимков, на которых Тальяныч держал карпов за жабры, за брюхо, присел над внушительным уловом, в общем, выглядел самым удачливым и счастливейшим рыбаком.

Мне пришлось сходить в деревню, забрать машину, преодолеть некоторое расстояние по полям и буеракам, чтобы благополучно загрузиться и следовать домой.

Уже в машине Тальяныч мечтательно проговорил:

– Ничего, придёт время, и я таких натаскаю.

Петрович посерьёзнел:

– Ты же говорил, что тут таких монстров выволакивал?

– Ну. Я и завтра скажу. Тебе вот кто поверит? Никто. А у меня на фотике час, день и год прописаны.

– Ты вообще что-нибудь поймал?

– А то нет, кот доволен будет. А так ведь и не брало ни черта. Я на вас даже удивляюсь, как так получилось, что вы рыбы надрали. Мужики говорят, что клюёт тут плохо.

– Но ты же сам…

– А я что, наврал, что ли? Главное, Петрович, не рыба. Главное, процесс. Не позови я вас, так бы и парились в городе.

На следующий день на рыболовном форуме народ наперебой приглашал друг друга на рыбалку на Тишки. В качестве доказательства висели фотографии Тальяныча в обнимку с моими карпами. За попытку возразить и образумить, меня с презрением сначала окрестили Фомой, а потом и вообще забанили.