Читать книгу Благословенно МВИЗРУ ПВО. Книга вторая - Владимир Броудо - Страница 3

Где-нибудь, в какой-нибудь земле,

там, где память не уносит Лета,

надо бы поставить монумент

строчке неизвестного поэта.

Как в армейской службе рядовой

очень мало значит в одиночку,

с ротою выигрывает бой…

Так вот и в поэзии со строчкой.

Чьи стихи наш Пушкин почитал,

и кому Державин поклонялся?

А ведь тот, кто раньше их писал,

и поэтом вовсе не считался.

Пусть цветы к подножью бы несли

празднично обуты и одеты

Фантазеры и мечтатели земли,

миру неизвестные поэты.

Очень долгой жизни не хочу я,

в тягость и в обузу для родных.

Я и сам уйду, когда почую,

что я стал ненужен для других.

Если не смогу я другу больше,

чем беру, ему назад отдать,

если мне для жизни дольшей

надо у кого-то занимать…

Значит, хватит. И тогда уж знайте,

от всего на свете отрекусь…

А пока могу – меня терзайте,

я за все сторицей расплачусь.

Спасибо тем, кто мог меня любить

и тем, кто меня явно ненавидел;

без первых я не мог бы в мире жить,

а без вторых я многое б не видел.

До пола мой земной поклон друзьям,

с кем бражничал, работал и ругался,

спасибо всем моим ученикам,

бог видит, с ними я всегда считался.

Но что сказать мне тем, кто был со мною льстив,

кто за меня в пирушке пьяной тосты

мог поднимать и обниматься просто,

хоть завтра был предупредительно учтив?

И этот «кто» в душе змеиный яд копил

и ждал лишь случая в меня вогнать бы жало,

хоть я ведь и его по-своему любил,

за что мне от друзей порой перепадало.

Мне случай помогал, и спала пелена,

и я увидел их в естетственном

обличьи и понял – не мои взошли тут семена,

не стали львиными их души птичьи.

Пускай семья, пускай в кармане партбилет

того же цвета, что хранимый мною,

в них ничего святого не было и нет,

лишь пустота с обычной шелухою.

То подлецы, на тыщи долгих лет-

их не исправит поздняя могила.

А то, что партия и партбилет,

так в этом то и вся подлячья сила.

Когда уйду, вот мой завет друзьям:

не дайте гроб нести таким вот людям,

не верьте лжи и их пустым словам,

они и вас когда-нибудь погубят.

Поговорим с тобою, друг,

раз мы судьбою ненадежной

вдвоем замкнули дружбы круг,

отнюдь совсем не молодежный.

И средний возраст тридцать лет,

пускай тебя он не смущает.

Я знаю, я почти поэт,

кем будешь ты – никто не знает.

Но вот итог – сейчас одни,

хоть поздний вечер догорает,

и за окном, в домах, огни

тоскливо люди зажигают.

Нам наплевать на них на всех,

раз мы вдвоем, то жизнь прекрасна.

Но вот кричишь ты, как на грех,

и возмущаешься напрасно.

Жизнь хороша – не возражай!

Мы на двоих видали много…

Но ты меня не обижай

и выбирай свою дорогу.

Мои дороги – седина,

совсем, совсем не украшенье,

но что поделаешь – война,

и то, что жив я – утешенье.

Я в жизни мало преуспел:

плохой поэт, чуть-чуть ученый.

Но мне хватало в мире дел

огнем военным опаленным.

Сегодня мы не пьем вино,

к несчастью многое так строго.

Немного нам с тобой дано—

тебе в мечтах, а мне в итогах.

Я так хочу, чтоб ты любил

России – Родины святыни;

я так хочу, чтоб честным был

и не испытывал гордыни.

Ты мал, я стар, мой милый друг,

для дружбы это мало значит,

поговорим с тобою, внук,

ты помолчи, а я… – поплачу.

Я боялся немало в войну,

Как бы пуля меня не задела.

Не поставьте мне это в вину—

Жизнь ведь тоже хорошее дело.

Жизнь! Да что там сейчас толковать,

Очень уж велика потеря.

Лучше все же врага убивать,

В человечность его не веря.

Но, тревожась в бою за жизнь,

Я испытывал больший страх.

Говорил я себе: «Крепись,

Остается пусть дрожь в зубах.»

Но я больше боялся за честь,

И был за нее я в страхе,

И кричал командиру: «Есть!»,

Хотя кровь текла по рубахе.

Я страхом боязнь давил,

И боль подавлял я болью.

Нет, я в бою не хитрил

И нес нелегкую долю.

Наград у меня не счесть,

Но все-таки всех дороже

Хрупкое чудо – честь,

Которое трогать негоже.

Серебрится туманом тоскливая осень,

И дождинки в окно мне все чаще стучат.

Отшумела листва, в волосах моих проседь.

Одинокая старость – потухший очаг.

Из всего из того, что теперь уже в прошлом,

Что касалось меня и чему был виной,

Рад сказать, что я не был ни грубым, ни пошлым,

Что людскую беду не прошел стороной.

Горд я тем, что не струсил в суровую пору.

Не сробел, когда жизнью пришлось рисковать.

В лихолетье для старших казался опорой,

Да и удаль в боях оказалась под стать.

А поздней эти строчки писались бойчее,

Хоть теперь нелегко стало песни слагать.

Не жалею, что сам стал теперь тяжелее,

Но зато разучился лукавить и лгать.

Мне, как воздух, сейчас бы уверовать в Бога

И молитвой утешить себя, и постом.

И, как прежде, пуститься бы снова в дорогу

С той холщовой сумой, без лаптей, босиком.

Как уверить себя, что живешь ты не даром?

Как утешиться тем, что ты носишь в себе?

О, не вспыхнуть бы сердцу ненужным пожаром,

И не стать бы причиной к ненужной беде!

Живу, не стыдясь некрасивости,

Не думая – плох иль хорош.

Слава Богу, лишен спесивости,

Что ко многим красивым вхож.

Живу, не стыдясь безденежья,

Доброты и долгов не стыдясь:

От друзей никуда не денешься,

У жены не возьмешь, не спросясь.

Живу, не стесняясь радости,

Что изредка дарит жизнь.

А если случаются гадости,

Себе говорю: «Держись!»

Живу, не скрывая жадности

До женской святой красоты,

Что светится без парадности,

Зажигая о счастье мечты.

Живу, соглашаясь с изменами

Тех, в кого был влюблен;

Понимая, что лишь переменами

Человеческий род силен.