Читать книгу Благословенно МВИЗРУ ПВО. Книга вторая - Владимир Броудо - Страница 90

Годок Тукумс расположен на дальней границе всемирно известной Юрмалы в 64 километрах от столицы Латвии, города Риги, и в 6 километрах от Рижского залива Балтийского моря. Городок весьма скромный, по переписи1959 года его население составляет около 11 тысяч жителей. В промышленном плане имеет непримечательный молочный заводик и является малоразветвленным железнодорожным узлом. Внешне замечен как городок с одной кривенькой улицей, застроенной двух – трех этажными чистенькими домиками.

Расположился уютный непритязательный Тукумс на пологом холме. Особыми достопримечательностями не обзавелся. Муниципальным транспортом несколько обделён из-за малочисленности населения, привыкшего перемещаться на своих двоих. К особым сооружениям можно отнести железнодорожный вокзальчик с одним перроном и парой рельсовых путей, соединяющих город с Юрмалой и далее с Ригой. Курсируют только электрички, а потому все очень чистенько, сажа и характерные запахи отсутствуют. Другими значимыми сооружениями являются скромный Универсам, пара хозяйственных магазинчиков, фризетава, ту бишь, парикмахерская, крошечная почта с двумя бессменными телефонистками и одной кабинкой для междугородних переговоров. Наиболее ярким и производящим впечатление, безусловно, состоялся ресторан «Абава». Ему, ресторану, в жизни моих друзей-офицеров суждено будет сыграть особую роль.

Так как же меня забросило в этот провинциальный латышский городок?

Началось все после окончания мною Минского ВИЗРУ ПВО (высшего инженерного зенитно-ракетного училища противовоздушной обороны страны). После выпуска, получения диплома и завершения первого офицерского отпуска по направлению командования 1-го сентября 1975 года прибыл на ул. Якуба Коласа, 58 в штаб 2-й Отдельной армии ПВО. Нас, молоденьких лейтенантов, было четверо. С троими разобрались быстро, а со мной помучались. Статус у меня был необычный – бывший сержант, добротный диплом, достойные характеристики, бравый внешний вид, да к тому же еще и женатый. Потом объяснили, что, мол, в Минске, да и в Белоруссии меня разместить не могут. Я понял и согласился с направлением в 27-ой корпус ПВО, прикрывающий воздушные рубежи Латвии, Эстонии и части Ленинградского региона со штабом корпуса в городе Рига. Получив необходимые документы, отправился домой, на ул. Червякова в дом №4 квартиру №9, где и доложил всем домочадцам о свершившемся.

Через два дня под слезы и вздохи был благословлен родней на ратный труд и поездом «Чайка» Минск – Таллин прибыл в Ригу. По наводке военного коменданта трамваем №5 доехал до ул. Илгациемус к штабу корпуса. Командованию было не до меня и мне быстренько отпечатали очередное предписание. К новому месту службы, тем же трамваем №5, но в обратном направлении, добрался до ул. Елгавас, 5 к штабу 205-ой зенитно-ракетной бригады ПВО. Здесь пришлось задержаться дольше.

Мое появление в штабе бригады мне было понятно, а вот для командования оказалось весьма неожиданным. В это время комбриг полковник Антонюк находился где-то на учениях и командовал бригадой заместитель по вооружению полковник Тронин. Офицер опытный, но не решающий кадровые вопросы. Он сразу заявил, что свободных вакансий нет, не предвидеться и что со мной делать не знает. Жди и отдыхай.

В таком ожидании прошло два дня. За сутки до меня прибыл еще один, такой же «невостребованный» как и я, инженер-лейтенант Александр Михайлин. Мы оба закончили ВИЗРУ и имели абсолютно одинаковые специальности, ибо учились в одной, 4-ой группе.

С появлением командира все завертелось. Нас вызывали для разговоров командиры всех степеней, изучали наши анкетные данные. Особенно всех удручало то, что мы окончили училище по стартовому и технологическому оборудованию комплексов С-125 «Нева» и «Печера» и С-75 «Волхов-2М». Всё бы было хорошо, но вакантных должностей на комплексе «Нева», стоящему на вооружении бригады, не оказалось.

Командир оказался человеком рискованным, мол, изучили одни комплексы, освоят и другой. «Патрон», так звали Сашку Михайлина в училище, был оставлен в штабе, а я был назначен заместителем командира батареи – начальником отделения кабины подготовки старта К-3В, а Володя – начальником кабины управления К-9В.

Таким вот образом я получил направление в упомянутый город Тукумс.

Я впервые был в Латвии и из окна электрички невольно сравнивал пейзаж, строения, виды поселков Юрмалы, Дзинтари, Майори, Кемери,…., Слока, с видами мест, где побывал до того. Это было совсем не похоже ни на Белоруссию, ни Украину, ни Россию, ни Польшу. Я ощущал себя в Германии. Та же архитектура, та же чистота и опрятность, те же чистенькие, уютные вокзальчики, очень похожие на немцев, несколько напряженные пассажиры-латыши и важные приезжие. Даже надписи на стеклах в тамбурах «не отбалтийтесь» (не прислоняться) сильно напоминали немецкие электрички.

По прибытии в Тукумс меня встретил молодой, сразу заметный, что как и мы, тоже из новеньких, инженер-лейтенант Коля Горшков. Уверенно представился и предложил следовать за ним. Переходя через пути, я увидели на площадке, уже в то время вымирающий вид автотранспорта, сильно «поношенный» ГАЗ-69, именуемый в народе «козлом», без тента, но с дугами для оного и стоящего рядом изрядно замызганного бойца водителя. Линялый вид шофера и щеголеватый «прикид» Николая настораживали наше с Володей предчувствие чего-то значимого в ожидаемом финале поездки. Николай спокойно сообщил, что путь предстоит недолгий и спокойный. Побросав свои нехитрые чемоданные пожитки в авто, я забрался на заднее сиденье, а Коля, на правах старшего машины, на переднее. Поехали. Газик довольно натужно поднимался на

весьма крутую горку, вершину которой венчал замысловатый не то памятник, не то групповая скульптура.

Наконец преодолев этот косогор, слева по борту нашего внедорожника, мы увидели вполне приглядный городок. Коля пояснил, что это «ГОС-1» и что он здесь и проживает. Мне, прожившему большую часть жизни в военных поселениях, легко удалось расшифровать аббривиатуру «ГОС-1» как Городок Офицерских Семей тире Первый. Полагая, что и мне доведется проживать в подобном селении, я несколько успокоился. Тем не менее, наш экипаж продолжал движение.

Справа заметил слегка замаскированное некое воинское подразделение. По антеннам понял, что это радиолокационный комплекс дальнего обнаружения и система предупреждения о старте стратегических средств нападения. Коля молчал, на мои вопросы не отвечал, я понял – он сам не знал. Я замечал его удивление, мол, откуда я все про РТВ (радиотехнические войска) знаю. «Учился хорошо!» – отвечал я, но не распространялся, что такие комплексы видел на границе ГДР и ФРГ во время поездок с отцом, начальником разведки дивизии, в районе немецких Альп, южнее городка Галле.

Слева заметил некое поместье. Коля пояснил, что это «хутор Вайзе», местного фермера. За ним просматривались антенные системы, до боли знакомого ЗРК типа С-125

не то «Печеры», не то «Невы». Вот, думаю, и наша вотчина, однако проехали мимо и спустя метров 500 пересекли широкую развилку дорог Тукумс – Елгава и Рига – Вентспилс. Едем дальше. Слева, справа чистые ровные поля, ни одного строения и так километров десять. Неожиданно, повернув налево, и… О! Картина!…

На ровном поле – два холма, явно не естественного образования, а на них два РПЦ (радиолокатора подсвета целей) группы дивизионов ЗРК системы С-200 «Вега-2М»). Это двухканальная группировка комплекса дальнего поражения воздушного противника, место моей дальнейшей службы.

Николай разъяснил, что эта позиция у местных жителей именуется как хутор Пичас, а в наших кругах известна как объект М-83. Пока ехали по хорошо накатанному грейдеру, он предупредил меня, чтобы не пугался, когда увидит не образцовую позицию, как в учебниках, а только зарождающееся будущее зенитно-ракетной точки, которую вероятный противник нанесёт на свои карты, и будет очень бояться. Пока же на объекте работает в основном строительная техника, а наша военная стоит в капонирах и ждет твоего приезда. Однако, говорит, чего я тебе всё это рассказываю, скоро сам всё увидишь.

Преодолев КПП, подкатываем к трем зданиям, – длинному деревянному бараку и двум, обложенным силикатным кирпичом, скромным домикам с высокими печными трубами. У входа среднего сооружения видим пятерых офицеров. Первым, одному из них, полковнику, докладывает о выполнении задания лейтенант Горшков и отходит в сторону. Один из офицеров жестом показывает ему, мол, «свободен», затем рапортую я, о «прибытии для дальнейшего прохождения службы». Из краткого знакомства стало ясно, что перед нами командир группы зенитно-ракетных дивизионов полковник Корчагин, заместитель командира группы по вооружению подполковник Зверев, командиры дивизионов подполковник Дулинов и майор Мухин, замполит группы дивизионов майор Шахов. После пятиминутного уточнения моих анкетных данных и передачи сопроводительных документов, мне показали направление на объект и я, как был в парадной форме, последовал в назначенном направлении.

Несколько обескураженный скоротечным приемом, я шагал в сторону позиции. Пройдя несколько десятков метров, увидел идущего навстречу солдата. Его внешний представлял собой либо бежавшего из плена, либо бойца дисциплинарного батальона, но уж точно не бравого ракетчика. Куртка выгоревшего, грязного и мятого х\б обмундирования расстегнута до пояса, рукава закатаны, пилотка под погоном, ремень в руке. И этот субъект, не обращая на меня внимания, спокойно проходит мимо. Такой наглости я потерпеть не мог. Я, естественно, потребовал привести себя в порядок и пройти мимо офицера установленным образом. В ответ боец произнёс что-то вроде: – «кто ты такой»; «курица не птица, лейтенант не офицер»; и на последнее, – «да пошел ты!….» …. Вот тут я не сдержался и врезал хаму со всей силы в челюсть. Солдат был моего роста, но шире в плечах, однако от удара и неожиданности рухнул навзничь. Медленно встал, отряхнулся, надел пилотку, ремень и, оправляясь, прошел мимо меня. Остановившись, о чем-то подумав, развернулся, имитируя строевой шаг, с отданием воинской чести, прошествовал мимо. Так и разошлись. Лишь только потом я оглянулся и увидел обескураженных офицеров, так и стоявших перед входом в штаб и наблюдавших эту сцену.

Через пару минут я был на позиции стартовой батареи первого дивизиона двухканальной группировки зрдн ЗРК С-200В «Вега».

В классическом варианте стационарная позиция стартовой батареи 5Ж51В должна была состоять из кабины подготовка старта К-3В, шести пусковых установок (ПУ 5П72В) для наведения ракет по азимуту, двенадцати заряжающих машин (ЗМ 5Ю24) и дизель – электростанции (ДЭС 5Е97). При развёртывании группы ЗРК в первом эшелоне ПВО, с подлётным временем вероятного воздушного противника 6 минут и менее, батарее могут придаваться средства технического дивизиона – от 2-х до 6-ти автопоездов 5Т53М в составе тягача КрАЗ-255В и транспортно-заряжающей машины (ТЗМ 5Т82М). На стартовой позиции эта техника используется во время боевой работы и при проведении тренировок боевых расчётов.

Для отражения удара воздушного противника в мирное время в группах 1-го эшелона ПВО на ПУ устанавливаются, как правило, две ракеты 5В21 (5В21М) или 5В28 (5В28М). На направлениях наиболее вероятного удара противника к дежурству могут привлекаться ракеты со специальным (ядерным) зарядом, используемые для отражения массовых налётов или по целям особой важности.

При возможности, с целью экономии дизельного топлива на позиции или вблизи неё располагается преобразовательная трансформаторная подстанция ПТП-360, обеспечивающая отбор электроэнергии от промышленной сети 10.000В, преобразования её в 3-х фазное напряжение 380В и передачи его в распределительно-коммутационный блок ДЭС. Такое энергопитание обеспечивает более быстрый переход техники из режима дежурства в повышенные степени готовности, сокращая время до перехода на автономный режим работы всей техники стартовой батареи.

Для чего я всё так подробно и детально описал? Скорее всего, показать, что спустя почти 40 лет ещё не всё забыл, но, главное, чтобы показать, с чем предстояло встретиться молодому зелёному инженеру-лейтенанту, заместителю командира батареи А. Мамонову прямо сейчас, доложив о прибытии для дальнейшего прохождения службы.

Так что же я тогда лицезрел.

Назвать военным объектом увиденное было очень сложно. Территория представляла собой кольцевую, отсыпанную щебнем, широкую дорогу радиусом около 100 метров и диаметрально пересекаемую приподнятой и утрамбованной, с отбитыми кюветами, трассой, упирающейся одним концом в техническую позицию командного пункта. Все содержимое кольца было буквально нашпиговано разномастной строительной техникой. Трещали, тарахтели, урчали и грохотали два трактора Беларусь, скрепер, грейдер, самосвалы и могучие бортовые КрАЗы. Вокруг каждой из этих реликвий копошились такие же, как и встреченный мною боец, полураздетые солдаты. Через минуту ко мне подошел офицер, в расстегнутой рубашке, но в фуражке, невысокий, крепыш. Представился – командир батареи капитан Старовойтов, помолчав, добавил – Александр Никитич, так и называй. Я тоже доложился, мол, Ваш заместитель. Тут же узнаю, что он студент-заочник Харьковской академии и отбывает на сессию через три дня, так что, уж, готовься принимать батарею, а пока, иди переодевайся и располагайся.

Я вернулся к штабному дому. У входа стоял один замполит м-р Шахов, который сразу поинтересовался, не образумил ли я ещё кого-нибудь на позиции и, улыбнувшись, предложил пройти с ним для устройства на первое время и знакомства с помещением штаба группы и, по совместительству, временным офицерским общежитием.

В первом письме Иришке, 10 сентября, я так писал о своем новом жилище. «Нас в комнате 5 человек, из них 3 лейтенанта и 2 старлея. В соседней комнате – 2 капитана и 2 майора. Все – без квартирные, и все с семьями. Офицеры все молодые, хорошие ребята, „интересные люди“, „дети эпохи“. Рядом озеро, полное карасей, но ловить не разрешают. Однако, нам, как военным, представлены определённые льготы».

Перекуривая перед входом в штаб, познакомился с большинством офицеров группы. Узнал, что я оказался 13-ым из молодого пополнения дивизионов, последним из прибывших, но уже успевшим себя прославить. К своему удивлению среди молодых офицеров встретил Володю Можаева, однокашника, выпускника 1-го факультета Минского ВИЗРУ. Он прибыл неделей раньше и уже довольно хорошо освоился. Я был весьма смущен, от неожиданно быстрого распространения сведений не очень лестного характера, но заметил некое уважение в глазах будущих сослуживцев.

По чей-то команде, все офицеры, не спеша, побрели на обед. Я, все еще в парадной форме, вместе с Можаевым, уже в полевой, пошли последними. Входя в столовую, вдруг услышал команду – «Товарищи офицеры!». Я увидел, что все встали, не понимая, кому или с какой целью подаётся команда «Встать. – Смирно!» для офицерского состава, да ещё во время приёма пищи, что в принципе запрещено уставом. Команду подал командир группы и пояснил, что в наш коллектив прибыл инженер-лейтенант Мамонов, «скорый на руку и не терпящий обид, будьте с ним внимательными и осторожными. Прошу садиться

и приятного аппетита». Под скрываемый смех офицеров я так же сел перекусить, полагая, что этим разговор со мной не закончен.

Утром следующего дня, на разводе, я был торжественно представлен всему личному составу группы, а уже в составе дивизиона мне были представлены офицеры батарей.

В иерархии дивизиона я делил четвертое место с заместителем командира батареи – начальником отделения К-2В инженер-лейтенантом Горшковым, выпускником Пушкинского высшего инженерного радиотехнического училища.

У меня было два начальника, непосредственный – комбат капитан Старовойтов Александр Никитович и прямой – комдив подполковник Дулинов Николай Максимович.

В моем непосредственном подчинении были три офицера – заместитель начальника отделения К-3В лейтенант Бриль Николай Васильевич (вып. Энгельского ВЗРКУ), командир 1-го взвода пусковых установок старший лейтенант Грешников Петр Константинович (вып. Энгельсского ВЗРКУ) и командир 2-го взвода пусковых установок лейтенант Донских Александр Борисович (вып. Красноярского ВЗРКУ).

Комбат и Петро Грешников были уже матерыми стартовиками, носили знаки отличия «специалист 1-го класса, у Коли Бриль и Саши Донских – 3-ий класс по технике С-200В, а у меня – 3-й класс, но по С-125 и С-75. По «двухсотке» у меня знания на уровне смежной специальности в объеме 80 часов учебной программы МВИЗРУ. В их глазах я абсолютный дилетант, но поставленный ими руководить, что и как делать и, при этом, учить их. При этом я ни малейшего представления не имел о строительстве позиционных сооружений, оборонительных укреплений, особенностях фортификации на территории со сложным геодезическим грунтом. О понятии «высоких грунтовых вод» я вообще не имел представления.

Поделившись своими переживаниями, я просто попросил всех помочь мне в овладении необходимыми знаниями и не держать зла за неизбежные будущие промахи. Помолчав, «бывалые» оценили у меня отсутствие духа авантюризма и пообещали, мол, поможем, поправим, направим. Но все это происходило в атмосфере некоего недоверия и плохо скрываемого скептицизма.

Два дня Старовойтов вводил меня в курс текущих дел и приказов на предстоящий месяц, подчеркивая, что во время его отсутствия темпы и качество оборудования позиции должны не только не упасть, но и возрасти. После сессии в академии принимать будет лично.

Первая неделя моего правления прошла гладко, скорее, по инерции, приданной комбатом. Далее пошло веселее. В этот период меня своим жизнеутверждающим оптимизмом поддерживала Иришка. В первом же её письме звучали до умиления трогательные угрозы, что-то вроде: «– как только ты получишь это письмо, ты высылаешь мне проездные, В тот же день. Если же через определённое время я их не получу, я выезжаю без них. Так что жди скорой встречи. Я приеду, а потом пусть твоё начальство ломает голову, куда меня деть. Если армии нужны офицеры, пусть она обеспечит им хоть минимальный жизненный уровень».

Зная свою замечательную супругу и её решительность, хотя бы по её поездке в Городец, я ненавязчиво доводил необходимую информацию до своих командиров и до очень авторитетного и влиятельного замполита майора Шахова. Ему я так и говорил, что, мол, жена собирается приехать в ближайшие дни, при этом «планирует притащить все сервизы и кактусы, чтобы создать мне уют и произвести устрашающее впечатление». Основной эффект, на мой взгляд, произвело заявление, что она «согласна у какой-нибудь бабки на хуторе пожить». Я же акцентировал их внимание на том, что жена у меня утончённая и натура весьма ранимая, на хуторе жить вовсе не приспособленная.

Видя всю сложность положения с квартирами, я вовсе не тешил себя иллюзиями и в случае приезда Ириши готов был поселиться в гостинице или, как в молодости мои родители, снять где либо квартиру или комнату. Пока же мы не планировали полный переезд, поскольку Карьке ещё только предстояло закончить институт, а срывать её с учёбы было просто неразумно., хотя очень-очень хотелось.

Моя жена Кари с Микки Маусом. 1975 г.

Запомните её такой. Я про неё ещё много напишу. А пока я…

По причине малочисленности офицерского состава вынужден был сам поехать старшим машины на самосвале ММЗ-555 за бетоном в Слоки. Путь не далекий, солнечный день, видимость прекрасная. Водитель молодой, но резвый лихо идет на обгон ассенизационной машины, а та вдруг без включения поворотных сигналов круто поворачивает налево и наш самосвал с грохотом врезается прямо в кабину этого «дерьмовоза». Ассенизатор вылетает в кювет вправо, а мы, соответственно влево и тоже в кювет.

Через пару минут выбираюсь из машины, убеждаюсь, что мой водила жив и не пострадал. Выползаю на дорогу и вижу удручающую картину. У дымящегося и парящего ГАЗ-52, водительская дверь вырвана и валяется на дороге, из проема свешиваются ноги в сапогах, а рядом суетится какой-то мужчина в сером пиджаке. Останавливаю попутку и прошу вызвать скорую, милицию, ГАИ и сообщить в часть.

В течение часа собрались все. Скорая отказалась от водилы, поскольку травм на нем не обнаружила, но констатировала его смертельную пьяность. Милиция приняла бедолагу «ассенизатора» как своего клиента и на «канарейке» увезла в город. Оставшиеся сотрудники ГАИ, ВАИ, командир группы Корчагин, заместитель комдива по автотранспорту и замполит долго составляли протоколы, рисовали разные схемы, суетясь с рулетками, и опрашивали свидетеля. В результате к нашей стороне претензий предъявлено не было, а с нашего водителя и с меня все обвинения были сняты.

Наш самосвал отбуксировали в автопарк группы, водителю объявили выговор, а мне, как главному виновнику, строгий выговор и в течение трех дней восстановить машину и ввести ее в строй. Так открылась коллекция моих офицерских взысканий.

Самосвал починили за два дня. Мой «свой счет» был переписан в «черный офицерский счет группы» в виде 2-х литров спирта и двух «накрытых полян». Практическую работу проделали латышские механики расположенного рядом совхоза им. Ленина. Они же больше всех и загубили свои печени.

Далее дни летели незаметно. Днями на позиции по сооружению бетонных колодцев для пусковых установок, укладыванию рельсовых путей для заряжающих машин, сооружению убежищ для личного состава и укрытий для техники, а вечерами и ночами штудировал технические описания, инструкции по эксплуатации и альбомы схем всей аппаратуры стартовой батареи. Объем был огромный. На мне, как на заместителе комбата, кроме кабины К-3В и дизель – электростанции АД-200 «висело» еще более 20 единиц вооружения и боевой техники, несметное количество измерительной аппаратуры, запасных частей и приспособлений, инструмента и снаряжения. Все это должно было работать, правильно использоваться, а я обо всем этом должен был знать.

Возвращение комбата, как мне казалось, должно было снять с меня значительную часть обязанностей. Но я ошибался, это был не тот человек. Его безудержная инициатива, планов громадье и наполеоновские замашки не давали покоя ни мне, ни командирам взводов. Больше всех из нас доставалось Петру и Николаю. Я выяснил, что еще совсем недавно п/п-к Дулинов, к-н Семченко, к-н Старовойтов, ст. л-т Грешников, л-т Бриль служили под Вентспилсом в одном дивизионе ЗРК С-200 «Ангара». Всех их, с обещанием о повышении по должности, «перетащил» за собой в прошлом командир дивизиона, а ныне командир группы, получивший звание полковника при переводе, Корчагин. И если действительно комбат Дулинов стал командиром дивизиона, а начальники отделений Семченко и Старовойтов стали комбатами, то Грешников, в связи с разводом с женой, переведен с понижением, а Бриль, после суда офицерской чести потерявший звание старшего лейтенанта, перешел на равнозначную должность. Вот в такую атмосферу я и попал.

Независимо от фантанирующей энергии комбата, через два месяца я подтвердил квалификацию специалиста 3-го класса, но уже по боевой эксплуатации стартового оборудования ЗРК С-200В. Это был большой успех, меня включили в состав боевого расчета дивизиона, и я был допущен к несению боевого дежурства.

Была поздняя осень и погода удручала нас все больше. Практически не прекращающиеся дожди превратили позицию в сплошное месиво. Тем не менее, строительство стартовых укрытий не прекращалось.

В один из таких «мокрых» дней я руководил подготовкой котлована для емкости с резервным топливом. Работу выполнял наш «Беларусь», с навесным экскаваторным оборудованием. За рычагами сидел мой дизелист ефрейтор Антонив. Время подходило к обеду, и я объявил перерыв.

Отобедав, отогревшись и обсохнув, вернулись на позицию и обомлели. Там, где работал трактор, разлилась огромная лужа, из которой выглядывали выхлопная труба с глушителем, кабина и часть ковша. С другой стороны на корточках сидел мой тракторист и грустно смотрел то на трактор, то на нас. Старовойтов, от увиденного, яростно онемел матерными словами (читали по губам!).

Откуда-то появился Дулинов. Бросил – «Утром трактор должен копать» – и ушел.

Комбат спохватился. Антонив, бегом за КрАЗом!

Через 15 минут подлетает КрАЗ-214. Антонив ныряет в ледяную воду, за что-то цепляет трос, выныривает и, трясясь от холода, убегает в убежище. Комбат командует и тягач, ревя дизелем, трясясь и изрыгая черный дым, буксуя на месте, пытается вытащить трактор. Минут через 15 становится ясно – КрАЗ сел на брюхо по самый кузов. Следующее решение Старовойтова – гусеничный бульдозер на базе харьковского С-100. Пригнали, зацепили КрАЗ петлей за раму и передний мост – поехали. «Сотка» погребла-погребла и заглохла, притопившись на пол колеса. Стемнело, и решили отложить потуги до утра. От греха подальше, бульдозер отстегнули и отогнали на надежный грейдер.

Поутру комбат из соседнего инженерного полка притаранил чудо военной техники – тяжелый танк с «вилами» на передке и мощной лебедкой. Трос с лебедки отпустили, зацепили КрАЗ, танк зарылся своими метровыми «вилами» в землю и включил лебедку. Трос натянулся как струна, что-то затрещало, что-то стрельнуло. КрАЗ сначала медленно, а затем быстрее выполз из трясины и поехал к танку. Показался второй трос, а на его конце… передняя ось о двух колесах белоруса с торчащими в растопырь разными тягами. Оставшийся в котловане трактор обмотали несколькими тросами, скрутили пучком и довольно легко извлекли на поверхность. На сим операция была завершена. Далее пошли «разборы полетов». Участие принимали командиры всех степеней, потому что техника принадлежала разным структурам.

Кому что досталось, не помню, а мне – второй выговор.

Нельзя говорить о предвзятом со стороны командования ко мне отношении. Скорее я был под более пристальным вниманием как перспективный офицер, не страдающий карьеризмом, а мои просчеты воспринимались как нормальные явления при становлении офицера. Наиболее чувствовалось такое отношение со стороны м-ра Шахова. Именно он уже через две недели после моего прибытия настоял на предоставлении комнаты. И действительно мне выделили жилую площадь на «Андалузии». Зато это была первая, по настоящему моя, жилая площадь с раздельными ванной и туалетом, приличной 8-ми метровой кухней и, не смотря на первый этаж, с довольно просторной лоджией.

Моим соседом по «коммуналке» стал Володя Можаев. Он был женат и имел дочку. Его жена – минчанка, оказалась весьма хозяйственной, и пока мы были на работе, она покрасила полы на кухне и в прихожей. Не затягивая, Володя и Валя устраивали свой быт ударными темпами и, получив из Минска контейнер, заставили мебелью свою комнату и часть кухни.

Для большего счастья и чтобы не расслаблялся, меня избрали в бюро комсомола дивизиона и секретарем комсомольского бюро батареи. Взвалили на мои плечи вести группу политзанятий и инструктаж караулов и внутреннего наряда.

Выделение мне жилой площади носило, скорее, незаконный и несправедливый характер, поскольку я был женатым, но бездетным гражданином, а моя дражайшая супруга все еще училась в МГПИИЯ и благополучно проживала с родителями в городе-герое Минске. На вопросы же о нашем потомстве я уклончиво отвечал, что мы работаем над этой проблемой, но ничего не обещал. Среди нас, образовавших группу дивизионов, были и женатые, и с детьми, и просто, более старшие по возрасту, званию и выслуге лет. Но я был перспективным, и комнату дали все-таки мне.

Отмечу, что по этому вопросу ни от кого и ни разу не услышал малейшего упрека, а позже, после рождения Антошки и воссоединения семьи, эта тема вообще не рассматривалась.

Отныне я покинул «штабную общагу» и стал со всеми офицерами после рабочего дня уезжать домой. Для «уюта» Дулинов выделил мне солдатскую панцирную кровать, тумбочку и табурет. Мелкие вещи и книги я раскладывал на полках, сооруженных из пластиковых полос, положенных на пустые пивные бутылки. Чем дольше я жил, тем больше становилось полок. Быт затягивал меня.

Вскоре я осознал, что для моего же блага желательно позже вставать с постели и своевременно покидать место службы, не привязываясь к нашему транспорту типа ГАЗ-66. Для удовлетворения своих прихотей с третьей лейтенантской получки, составлявшей теми деньгами 225 рублей, приобрел индивидуальное средство передвижения. Размышлял я не долго. Мне нужен был аппарат дешевый, простой в управлении, экономичный и достаточно пригодный в эксплуатации. Я выбрал мотороллер «Вятка – Электрон» и купил его.

В правах категории «А» у меня не было, но разве это кого-то волновало. Была категория «В» и меня такое устраивало. О милиции я не думал, потому что раньше ее не видел, но как-то на Вентспилской развилке остановил меня сотрудник ГАИ и убедил в необходимости внесения изменения в мои Права. Сразу поведал что, как и где я должен сделать.

Комдив Дулинов, оценив положительные стороны наличия в дивизионе мобильного офицера, дал «добро» и выделил мне для решения вопроса два свободных дня.

Выписку из моей медицинской карты мне легко сделал наш «полковой» фельдшер – санитар, поставив печать «Для рецептов». Но вот с поучением Прав возникла заминка. Не получалось никак пройти городских докторов. В городке Талсы удалось зарегистрировать мотороллер и получить номерной знак. Они же видели перед собой здорового щеголеватого офицера, не вызывающего сомнений, что он умеет управлять мотосредством. Приличный внешний вид помогли сохранить мне конструкция «роллера» и самосшитый фартук из брезента, которым я закрывал ноги, а на остановках перебрасывал на руль, закрывая от осадков органы управления и контроля (мое «ноу-хау»). Практическое вождение на площадке откатал лихо, но из-за отсутствия медицинской справки Права не поменял.

Комдив, сразу после моего прибытия, начал воплощать в реальность свои намерения по использованию мобильного офицерского состава без вложения капитальных средств. Первое, в чем это проявилось, на совещании он привел в пример «разумное использование личных финансовых доходов л-том Мамоновым», прозрачно намекнув о целесообразности и другим «садиться на колеса». Второе, мне и в офицерское общежитие установили полевые телефоны. Я через коммутатор «Андалузия» мог связываться с «Жерлицей», коммутатором группы и по очень ласковой просьбе даже с городом. Эта же связь, исключая посыльных, позволяла оперативно вызывать меня по тревоге. В воспитательных целях она же дала возможность командирам и политработникам в определенной степени контролировать мое состояние и местонахождения. В моей личной жизни появилась некая дополнительная настороженность.

А что говорить об офицерах-холостяках, получивших свои койко-места в общежитии, но желающих обустраивать личную жизнь по своим планам. Простое отключение аппарата не помогало, ибо через 10 – 15 минут прибегал связист и умело восстанавливал связь, после чего, как должно, докладывал о повреждениях на линии и их устранениях командиру группы. Следовавшие после неизбежные разборки вынудили холостяков отказаться от подобных мер предохранения и назначать дежурных по «бунгало».

Офицерское общежитие располагалось в лётном ГОС-1 в трехэтажном здании. Это была большая трехкомнатная квартира с большущей кухней и туалетом типа «а ля труба», то есть, без унитаза с полуметровой в диаметре железной трубой от третьего этажа до выгребной ямы в подвальном помещении. В центре квартиры располагалась большая кирпичная печь, топимая торфяными брикетами и углем.

В то время, было начало 1975-го, года, туда разместили 8 человек. Всех уже не вспомню, но самую цивилизованно отделанную занимали, на основании «матерости», холостяк майор Анатолий Колчин – начальник отделения К-1В первого дивизиона и разведенный капитан Игорь Заиграев – начальник автономного комплекса средств радиолокационной разведки, станций П-14 и ПРВ-13. Они, ввиду своей состоятельности, обставили комнату за свой счет. Уверенные, что жить им здесь придется долго, купили нормальные гражданские кровати, тумбочки, журнальный столик, шкаф, телевизор и даже маленький старенький холодильник «Саратов-2М».

В других, умеренно обшарпанных комнатах, поселились натуральные холостяки и временно разлученные с семьями женатики. Из тех, кого помню, были Валера Стрельников, Коля Горшков, Володя Лысенко и Леша Кириллов. Их бытовые условия были абсолютно спартанскими, солдатские кровати и тумбочки, казенное постельное белье, «антикварный» громадный шкаф без дверей с поперечной водосточной трубой для вешалок и несколько табуреток. Украшением одной из комнат был круглый раздвижной стол с выгнутыми ножками. Застилали стол солдатской брезентовой палаткой, а его главным предназначением было местом сбора всей непутевой части офицерского состава группы, независимо от социального и служебного положения. В вечернее и выходное время он использовался как стол игральный. Преферанс пользовался заслуженным уважением в коллективе и не осуждался даже высоким командованием. Неизменным атрибутом во время игры были специально закупленный вскладчину набор рюмок и добротный коньяк. Пиво и водка исключались.

После упомянутого совещания первым, на тихо внедренную комдивом идею, отозвался Коля Горшков. Отпросившись однажды с утра у командира по личному вопросу на несколько часов, к обеду он подкатил на новеньком полуспортивном мощном мотоцикле «Иж—Юпитер». Сияющий, блестящий, ярко-оранжево-хромированный, двухцилиндровый, с двумя фарами, высоким изогнутым рулем и покрышками с грунтовым протектором аппарат произвел неизгладимое впечатление. У большинства сослуживцев загорелись глаза и стали созревать соответствующие грешные мысли.

У Володи Лысенко эта мысль добродила быстрее всех, и через неделю парк личных мотосредств пополнился «Явой-364». Как говорят, процесс пошел.

Замечательными отдушинами в моей холостяцкой жизни были приезды Иришки. Особенно ожидал я её именно в конце ноября, накануне ожидаемого боевого дежурства. Впервые Иришка посетила нашу скромную обитель в последних числах сентября и уехала с противоречивыми впечатлениями, в основном благодаря мне, не уделившего ей необходимого времени и внимания. Второй визит мало что изменил в познавательном плане, но для меня стал особенным, запомнившимся очень надолго. Я ни разу не попал в наряд, и не был назначен ответственным или дежурным по дивизиону. Комдив оказался достаточно рассудительным и дальновидным. Он понимал, что я теперь ему уже обязан.

Надолго запомнился мне один из дней рождения Карьки. Накануне вечером я ездил на почту и по телефону поздравлял Иришку. Вернулся поздно, разделся, как всегда снял часы, кольцо, повесил на спинку стула палатку и, наведя будильник, лег спать. Рано утром второго октября мне позвонил дежурный телефонист и сообщил об объявлении готовности №1. Я быстро собрался, схватил тревожный чемоданчик и, перебросив через руку плащ-палатку, устремился к шоссе Тукумс – Елгава. На остановке автобуса меня должен был подобрать наш дежурный ГАЗ-66 с офицерами из общежития и семейных, проживающих в ГОС-1. Уже на позиции заметил, что на правой руке у меня нет часов, а на левой – нет обручального кольца. Вспомнил, что оставлял их на стуле у кровати и успокоился.

Вернувшись со службы вечером, обнаружил часы на месте, а вот кольца не увидел. Озадаченный, обыскал всю комнату, далее прихожую, лестничную площадку и территорию во дворе, понял, что кольцо потеряно… С горя написал Карьке и два дня ходил как в тумане.

На третий день, хмуро шагая на службу по все той же дороге, не доходя до хутора Вайзе, вдруг в колее увидел полу – притоптанное колечко с памятной внутренней гравировкой «Кари – 11 мая 1974г.». Дальше на работу я уже не брёл, а летел!…

Длительное нахождение в состоянии профессионального безделия, требовало от офицеров поиска занятия для самоутверждения. Наибольшее рвение в в этом проявлял освобожденный секретарь бюро комсомола группы дивизионов капитан Иван Шарий. Его призывы соответствовали духу времени и сводились к организации турниров по шахматам, шашкам и матчей по футболу между дивизионами.

Более прагматично настроенная часть офицерского состава, без весомых аргументов приступила к реализации более глобального плана. Основным вдохновителем и руководителем работ стал Александр Никитич. В течение трех дней была задействована большая часть землеройной техники, результатом деятельности которой стал внушительный котлован. Он же, Старовойтов, договорился с рыболовной артелью колхоза им. Ленина и в образовавшийся пруд было выпущено около 100 кг серебристого и золотистого карася, линя, карпа и по десятку окуньков и щук. С Чёрного озера из под Тукумса привезли различные водорастущие кусты и деревья. Вдоль берега набросали водоросли. Образовавшийся водоем был окрещен «прудом Никитича».

Специально отобранная группа «дембелей» обложила бутом родник, сделала к нему удобный подход и соорудила трапы и навесы для рыбаков. Были установлены запрещающие таблички о ловле рыбы на один год. Исключение составляли офицеры, освободившиеся от дежурства, и то, только до утреннего развода. Была обсуждена и утверждена квота на вылов: – «не более 10 хвостов на одну голову семьи рыболова».

Монотонность будней изредка нарушалась незапланированными происшествиями. Помню случай, когда на объекте появился ранее не заявленный гость. Без объявления готовности вся батарея во главе со мной приняла участие в гонке за здоровым серо-бурым зайцем. Больше часа гонялись мы за ушастым но, к сожалению, без результата – утёк за ограждение позиции (а так хотелось сшить жене шубку на зиму!).

Очередной, неожиданный, но очень желанный приезд Карьки пришелся на начало ноября. Я практически одновременно получил письмо и телеграмму с сообщением о её прибытии. Если с телеграммой было все ясно, то в письме она просила встретить её хотя бы в Тукумсе, при этом не на роллере, ибо, как уточнялось, «перина и она, на зверь—машине не поместятся». Отмечу, что с появлением этой самой перины и множества разных приятных и нужных в хозяйстве мелочей сделали нашу жизнь более мягкой и комфортной.

На одном из построений Дулинов объявил, что с 13 – 15 ноября начнется проверка из армии на предмет готовности дивизиона к несению боевого дежурства. Отметил, что это очень серьёзный экзамен и будущее многих офицеров зависит от его сдачи, исправлять ошибки будет уже поздно. Обратил особое внимание на дисциплину всего личного состава и непрерывный контроль боеготовности аппаратуры на период празднования 58-й годовщины Великой революции.

Вечером я остался на объекте ответственным по своему первому дивизиону и вместе с Володей Михайловым, таким же ответственным, но по второму, мы коротали время у телевизора в офицерской столовой. По случаю праздника шёл очень даже приличный концерт с лучшими исполнителями эстрадных номеров. Солдаты знали нас обоих одинаково хорошо, и редко кто из них вообще делил офицеров по номеру дивизиона, все мы были представителями одной группы. Поэтому проверяли порядок в подразделениях мы по очереди. Во время рейда одного из нас, другой внимательно смотрел на экран и запоминал все номера, а после возвращения выполнившего свою миссию, пересказывал случившееся в Кремлёвском зале Дома Советов. Так быстрее летело время, выполнялись наши обязанности ответственных офицеров, и легче было не уснуть, сидя, прислонившись спиной к тёплой печке.

Часа в 4 утра я вышел размяться и вдруг услышал вой сирен на всех капонирах группы, а через пару минут выбегающих из казармы бойцов. Вернувшись назад и разбудив дремавшего Михайлова, мы бегом отправились по своим позициям.

Уже подбегая к своему старту, увидел переход всех четырёх пусковых с ракетами, включая и со специальными зарядами, в боевое положение. Возле них уже работали стартовые расчёты. Аппаратура кабины была включена и вышла на рабочий режим, все сигнальные индикаторы по всем каналам горели зелёным, мл. с-т Сергеев доложил о полученном сигнале «Планер» и переходу дежурного боевого расчёта в «Готовность №1». Я принял управление и сообщил на К-2В о готовности к открытию огня всеми четырьмя каналами.

Минут через 30—35 прибыл л-т Донских, входящий на сегодняшние сутки в боевую дежурную смену, доложил и ушел на позицию батареи лично проверить готовность всех пусковых и работу расчётов. Понимая, что произошло что-то неординарное и не получая никакой информации с КП дивизиона, в таком состоянии готовности провели более трёх часов. Только спустя это время получили команду перевести ракеты в дежурное положение, аппаратуру кабины не выключать, расчётам оставаться на боевых местах.

Утром, как обычно, приехали все офицеры, и меня подменил на завтрак Петро Грешников. В столовой я пытался узнать у прибывших «с большой земли», что же произошло, и почему кто-то учинил такой «кипишь». Никто на этот вопрос ответить не мог, говорили только что и лётчиков подняли по тревоге, а Андалузия в таком же боевом режиме. Офицеры соседей рассказывали, что всё утро на аэродроме интенсивно шли полёты, группами на форсаже взлетали и садились истребители и штурмовики морской авиации.

В таком режиме нас держали до утра 10-го ноября. Появлялись слухи о невероятном, типа, группа боевых кораблей Балтийского флота прямо с парадного рейда Усть-Двинска снялась с якорей, перешла на сторону стран Северо-Европейского Союза, НАТО, и теперь направляется почему-то в Швецию. Говорили, что слышали многих свидетелей, будто в одночасье приведены в боевую готовность все береговые части Риги и, мол, мы накануне войны за передел Балтийского моря. Во главе всего этого стоит какой-то замполит какого-то нашего большого противолодочного корабля с ядерным оружием на борту.

Несколько дней спустя кое – что становилось известным. Действительно, планировался праздничный парад военных кораблей, подводных лодок, пограничных ракетных катеров и другой военно-морской техники в акватории базы ВМФ Балтийского флота в Усть-Двинске. И действительно, один из кораблей, БПК «Сторожевой», возглавляемый потомственным флотским офицером, замполитом, капитаном 3-го ранга Валерием Саблиным, практически с полностью укомплектованным штатом личного состава, снялся с якоря и взял курс для выхода в открытое море. Получали подтверждения и сведения о подъёме в воздух девяти истребителей-бомбардировщиков, осуществивших предупредительное бомбометание по курсу корабля, причинив ему незначительный ущерб. Только спустя 25 лет эти сведения и судьба экипажа стали известны общественности.

Сейчас приятно вспоминать, что в те молодые годы я рассчитывал не только на свои знания, но и на подготовку боевого расчета – операторов наведения, операторов старта и механиков ДЭС. Естественно, боевой расчет состоял из солдат срочной службы, призванных из разных отдаленных уголков страны. Связывали этих людей с родными и близкими письма и особое удовольствие всем доставляли фотографии. Для этой простой радости я специально организовывал выезды в город всего расчета в кинотеатры и фотоателье. Каждому из членов расчета я давал возможность сфотографироваться самому и сделать групповые снимки. Часто и меня приглашали сняться, при этом с обратной стороны я просил всех оставить на память свои автографы. Перед боевым дежурством выпускалась стенная газета с групповой фотографией расчета, несущего боевое дежурство.

Я знал, что все солдаты готовят личные альбомы и фотографии для самих бойцов и для их родных и знакомых всегда очень ценились, а командиры, помогающие в этом, пользовались дополнительным уважением.

В дальнейшей службе я продолжил эту традицию и, наиболее отличившихся, представлял к награждению фотографии у развернутого знамени части или награждению знаком «ЛКСМ Латвии».

30-го ноября 1975-го года состоялось расширенное совещание офицеров группы дивизионов. Длилось оно около получаса, но последствия имело весьма значимое. Было объявлено, что 1-му дивизиону 1-го декабря приказано заступить на боевое дежурство.

В соответствии с приказом предписывалось незамедлительно провести регламентные работы на всей боевой аппаратуре, завершить подготовку личного состава, довести до автоматизма работу всех дежурных боевых смен и дежурных боевых расчетов при переходе в повышенные степени готовности. Особенно обращалось внимание на действия дивизиона при получении сигнала «Планер».

Поясню некоторые особенности нашего ТВД – театра военных действий. Войска ПВО и в мирное время находятся в боевом состоянии, и вся их деятельность регламентируется жесткими нормативами. Главное определяется боеготовностью техники и временными параметрами, установленными для дежурных сил и средств. Основным и определяющим является, так называемое, подлетное время вероятного воздушного противника, а оно рассчитывается из расстояния до государственной границы и скорости целей. В нашем секторе открытия огня до границы, проходящей по акватории Балтийского моря, было около 75 морских миль, а чтобы понятно стало для аппаратуры и наземного оператора, около 140 км. При средней скорости, для той поры, современных военных самолетов примерно 2500 км/ч выходило, что полетное время целей составляло немногим более 3-х минут. Именно потому при объявлении готовности №1 ракеты должны быть готовы к пуску.

Поясняя принятие дополнительного, особого, сигнала «Планер», отмечу, что он обязан принятому на вооружение стран НАТО стратегическому самолету-разведчику СР-71, дислоцированному на американскую авиабазу Милденхолл в Великобритании. Его скорость достигала 3600 км/ч и значит, подлетное время сокращалось до 2,3 минут. Это очень жесткий норматив, поскольку на подготовку всех систем ракеты 5В25Д, установленной на пусковой установке 5П72В, требуется не менее 2-х минут, меньше технически невозможно.

Комплекс С-200В, на котором нам предстояло заступить на боевое дежурство, не был

новым. Он успел прослужить в Вентспилской бригаде более 8 лет, а затем на заводе-изготовителе прошел полную модернизацию и доработку для стрельбы новейшими ракетами, в том числе, со специальными зарядами (тогда не говорили ядерными). Это было грозное оружие, с дальностью поражения целей до 240км, на высотах до 41км и способное уничтожать баллистические ракеты на траектории их входа в стратосферу.

Нарядно одетые, при всех регалиях, выбритые и благоухающие 1 декабря 1975 года в 7.30 группа дивизионов построилась на специальной площадке перед командным пунктом. По традиции на построение прибыла группа штабистов во главе с комбригом и сопровождающей его свитой. Полковник Антонюк заслушал доклады заместителя по вооружению полковника Тронина, начальника штаба бригады полковника Берзиня и командира группы полковника Корчагина о результатах проверки дивизиона, проведенной накануне. Затем доложил о готовности к несению боевого дежурства подполковник Дулинов.

По команде из строя вывели дежурные боевые смены во главе с майором Семченко и капитаном Старовойтовым. Перестроили по расчетам рядом с развернутым знаменем части.

Начальник штаба зачитал приказ и после слов:– «Боевой смене на охрану воздушных рубежей нашей Родина Союза советских социалистических республик – заступить!» заиграл гимн СССР, и назначенные бойцы медленно подняли красный стяг. Командир дивизиона скомандовал «Боевая смена по рабочим местам… бегом… марш».

В 8.00 по громко-говорящей связи прозвучали доклады о включении аппаратуры в автономном режиме, проведении контроля функционирования и приступлению к несению боевого дежурства.

Боевое дежурство оказалось вполне обыденным делом. После развода, не такого пышного, как накануне, но с гимном, флагом и тем же приказом. После развода прибытие всей смены на боевые места, включение аппаратуры от промышленной сети, запуск ДЭС, переход на автономное питание, проведение контроля функционирования со всеми пусковыми установками и доклад об исправности стартового комплекса. Далее внутренняя работа, назначение из смены дежурных боевых расчетов и личный обход всей позиции для проверки полученных докладов. Особое внимание уделялось пусковым установкам, обычно 3-й и 4-й, с боевыми ракетами, а так же 2-й и 5-й ПУ с ракетами, оснащенными специальными зарядами. Попутно проверялось знание расчетов своих обязанностей при возникновении разных нештатных ситуаций. С 9.00 начинались плановые занятия в соответствии с расписанием. При этом продолжались строительные работы.

Чего не хватало во время дежурства, так это комфорта. Если с питанием все было в порядке, офицеры и солдаты питались по очереди в столовых, то с отдыхом дело обстояло хуже. Оборудованных на позиции мест для сна не было. Решению этой проблемы и были посвящены первые недели дежурства.

Укрытие для кабины подготовки старта и ДЭС представляло собой конструкцию арочного типа с высотой в верхней центральной части около 9 метров и основанием примерно 12 на 20 метров. Это позволяло помимо техники разместить под сводом учебный класс и бомбоубежище. Возведя дополнительно несущие стены и уложив двойные бетонные перекрытия, получив при этом некий второй этаж со сводчатым потолком. В отсеке для ДЭС получился отсек размером 3 на 5 метров, который было решено использовать как помещение для хранения приборов, литературы и как комнату отдыха офицеров батареи. Для конспирации этот объект мы назвали «хранилищем».

Во время возведения металлической лестницы, ведущей в «хранилище», я вполне освоил специальности газосварщика, электросварщика и каменщика. Научился укладывать в бетон провода, обеспечивать надежное заземление и грозовую защиту.

Это была интересная и полезная работа, но я относился к ней как к хобби. Все свободное время я отдавал изучению техники, особенностям ее эксплуатации и больше всего вопросам быстрого и эффективного ее ремонта. Я понимал, что любая неисправность аппаратуры во время боевых действий может привести к срыву выполнения боевой задачи.

Для сокращения времени ремонта пытался разрабатывать оптимальные алгоритмы поиска неисправностей, составлял схемы идентификации вышедших из строя элементов по внешним признакам, показаниям встроенных приборов и минимальному количеству внешних измерений. Целесообразность практической проверки моих предположений повлекла конструирование и создание различных приспособлений, инструментов и различного рода подставок. По совету одного из инженеров СРВ, службы ракетного вооружения, стал, помимо интеллектуального удовлетворения, получать материально ощутимую финансовую поддержку за счет оформления своих разработок в форме рацпредложений. Оказалось прибыльное это дело, да и популярность моя в инженерных кругах вышла за рамки группы дивизионов и распространилась по всей бригаде. Меня все чаще стали упоминать на разных совещаниях и сборах технического состава, а начальник СРВ полковник Тронин выдвинул на повышение квалификационной степени.

К концу боевого дежурства я настолько освоил материальную часть, что регламентные работы любой периодичности, проводил не открывая инструкцию по эксплуатации и довольно часто поправлял своего заместителя. Николай Бриль был неплохим специалистом, но из-за частого «заглядывания в стакан» карьера и личная жизнь не складывалась. Судом чести офицеров был снижен в звании до л-та и в должности до заместителя начальника отделения. С женой разъехался, хотя получил отдельную однокомнатную квартиру в соседнем с общежитии доме. Его жена, Аннушка, как он ее называл, жила в Вентспилсе, иногда на пару дней навещала Николая, но всегда возвращалась обратно. После таких наездов Бриль дня на три уходил в «тихий запой». Другому бы не простили, а Колю не трогали. Ему сильно покровительствовал Дулинов, остальные делали вид, что ничего не происходит. Я понял, что и мое вмешательство «в лоб» успеха иметь не будет.

Николай очень хорошо знал устройство аппаратуры и признаки ее нормального функционирования, но ни бельмеса не понимал, что происходит внутри, какие физические процессы заложены в основу реализации тех или иных задач. Это меня не удивляло. Я уже понял разность акцентов, расставляемых командованиями и преподавателями инженерных и командных училищ. В первых, скажем, Минском, Киевском, Пушкинском основное внимание уделялось не только на принципы построения систем вооружения, но обосновывалось почему применялись именно эти принципы, а не иные, с ссылками на фундаментальные положения математики, физики и других областей знаний. В других, к примеру, Энгельсском, Ярославском, Красноярском, Опоченском именно к этим вопросам отношение было поверхностное. Указанные училища еще совсем недавно бывшие средними военными учебными заведениями в одночасье по приказу стали высшими. Столь быстрое изменение статуса не меняло качество преподавательского состава и методов управления им командным составом. Профессиональные подходы к подготовке выпускников не изменились. Не повлияла на квалификацию и смена у молодых лейтенантов красивого нагрудного знака с меткой «ВУ», военное училище, с сарказмом переводимое их владельцами как «Вылетел удачно», «Водку употребляет» и так далее.

К таким специалистам относился и Коля Бриль, хотя имел большой практический опыт и необъяснимую интуицию при устранении, не поддающихся логическому объяснению, неисправностей. Этому я неоднократно был прямым свидетелем, хотя после

ликвидации неисправности ни он сам, ни я не могли ответить, как Николай догадался, в чем была причина, и почему он принял такое решение.

Такой специфической работой своего зама я решил воспользоваться. Мне это было на руку. Во-первых, я сам глубже вникал в нюансы работы аппаратуры, а, во-вторых, процесс коллективного обсуждения причин и следствия возникновения той или иной поломки надолго отвлекал Николая от его личных переживаний, а мне давал возможность, ненавязчиво, все больше тянуть его к познанию аппаратуры, к пониманию принципов работы систем.

Не вдаваясь в детализацию наших отношений, замечу, что к концу срока несения боевого дежурства Николай легко подтрунивал над своей семейной жизнью, а к аппаратуре тянул не я его, а он меня.

Спустя полтора месяца нас сняли с боевого дежурства и перевели в готовность №3. На поддежуривание встал 2-й кадрированный дивизион м-ра Мухина. На одном из совещаний я предложил направить л-та Бриль на комиссию по повышению квалификации. Комбат не возражал, комдив одобрил и подписал приказ. Через неделю, сияющий и довольный, появился Николай с «крылышками» 2-го класса. Кстати, это давало в линейных войсках прибавку к жалованию в 10 рублей (за 3-й класс денег не платили).