Читать книгу Я сердце оставил в далеких горах… - Владимир Буркин - Страница 3

ИЗ ДНЕВНИКА:

17 марта. Сегодня, наконец, наступил день, когда в голове начали формулироваться относительно нормальные мысли и рука увековечивает их огрызком карандаша на бумаге. Семь дней я заставляю себя и пытаюсь писать дневник. Пока из этих ежедневных пыток и умственных страданий ничего кроме отдельных, ничего не значащих слов, в голове не появлялось.

Легче всего начать записывать данные о себе. Они хранятся в постоянном запоминающем устройстве мозга, и чтобы их стереть надо или расколоть голову, или отравить себя полностью и окончательно алкоголем.

Я – Николай Медведев и проживаю, вернее, нахожусь в Городе – столице Независимого Государства, образовавшегося в результате последних преобразований в Регионе Средней Азии. Сюда мой далекий прадед – Василий Иванович прибыл вместе со своей семьей с самом начале двадцатого века по призыву Великого Князя. Самого Князя, за какие-то прегрешения, царская семья отправила в Среднюю Азию в ссылку. Князь оказался человеком весьма государственным: он не стал тратить свои деньги на цели личные и мелкие, а занялся развитием и обустройством Региона; заселял свободные земли русскими крестьянами, создавал ирригационные сооружения, строил фабрики и заводы. Оттого так много русских оказалось здесь через сто лет к началу Великой Перестройки. Мой дед – Семен Васильевич полностью посвятил себя типографскому делу и уже при Советской Власти стал директором государственной типографии. По всем законам генетики он должен был передать мне способности к ведению дневника, но моя жизнь… Ладно, об этом позже. Сильно болит желудок. Очень хочется есть. Приехал Эдик – сосед по гаражу и мне надо его перехватить.

18 марта. Эдик – человек добрый и новую запись я начинаю с благодарности руке, дающей мне кусок хлеба. Пока я еще живу только благодаря Эдику и ему подобным.

Мне легче вспоминать историю, чем свое прошлое. Картинки из детства и юности я могу воскрешать и рассматривать без особых неприятных переживаний. Но как только воспоминания приближаются к последним периодам моей жизни… Сразу в мои глаза бросается окружающая обстановка, формирующая мой настоящий быт. Я сижу на перевернутом деревянном ящике для стеклянных банок на пороге моего гаража. Кирпичный гараж находится за моей спиной. Одна половина железных ворот распахнута настежь и передо мной открывается вид на вытоптанную площадку с металлическими баками для мусора, а за ними виднеется часть футбольного поля.

По футбольному полю в свободном выпасе гуляют щиплющие молодую травку бараны. Пасутся, привязанные на длинные веревки, бычки и коровы. Все они на подножном корму. Жизнь, неуклонно возвращается к старому укладу. Она не зависит от точки, до которой я опустился.

Стадион, а также расположенные с одной стороны от него жилые дома для преподавателей, расположенные с другой стороны студенческие общежития и большой учебный корпус составляют городок учебного института «Информатики и систем управления». В городке свой мир и свой микроклимат. Здесь все знают друг друга, и многое знают друг о друге. Кажется, еще вчера я работал в этом институте на кафедре «Вычислительная техника» доцентом, а уже прошло более двух лет, как я из него ушел. Время летит.

Раз я связался с дневником, придется вспоминать не только приятное.

Изменения в моей жизни и в жизни окружающих начались с момента, когда рассыпалась Великая Империя на отдельные составляющие части, и я волею Судьбы стал гражданином Независимого Государства. Жизнь ровная, спокойная и устоявшаяся разом нарушилась, словно злой человек воткнул в наш муравейник сучковатую палку и стал ее усиленно ворошить. Все муравьи разом потеряв головы, побежали в разные стороны, забеспокоились. Перемены задели и меня. Задели до такой степени, что, увидев меня вдалеке, знакомые сворачивают в сторону, лишь бы не встречаться. Я привык к тому, что на улице меня или не замечают, или смотрят сквозь меня, словно я прозрачный. Я стараюсь не отрывать взгляда от поверхности тротуара.

Раньше я был одним из ведущих специалистов в институте по разработке программного обеспечения. Диссертацию защитил по вопросам защиты информации от внешнего проникновения. Тема считалась закрытой и не пользовалась такой популярностью среди обычных пользователей, как в настоящее время.

Воспоминания терзают и рвут мою душу, и я так давно им не предавался. Мы работали по договору с Центральным Банком – делали систему защиты компьютеров и локальной сети от внешнего и внутреннего проникновения. Тогда с нами работали больше из престижа. Это сейчас известно, что из внешней сети в банк могут проникнуть из непреодолимого желания быстро разбогатеть или просто ради удовлетворения заложенных еще в раннем детстве психических комплексов. Могут прислать маленький вирус для создания больших неприятностей.

На ранней стадии рыночных отношений все население охватил горячий порыв быстрого обогащения. Соответствующий Министр позвонил из своего кабинета, расположенного в высоком здании, Президенту банка и попросил приобрести для защиты компьютерной сети фирменную программу за приличную сумму в иностранной валюте. Министра заинтересовал вопрос получения от Фирмы «отката» от суммы сделки. Председатель не мог ответить отказом. Нам дали отставку и тем самым больно ударили по карману и самолюбию.

Мы сняли свое программное обеспечение, а представители Фирмы поставили другое. Задетое самолюбие на уровне денег – страшная вещь! Ради спортивного интереса мы тщательно проверили чужую программу на устойчивость от внешнего взлома. Оказалось, что в стальной двери защиты имеется игольное ушко для верблюда, желающего пролезть в структуру банка. Вместо денег в кармане в наших душах осталось приятное удовлетворение оттого, что наша программа лучше, а чужую мы умеем взламывать достаточно уверенно.

Мысли с трудом складываются в предложения. На эту писанину ушел целый день. Уже смеркается, и я засиделся только оттого, что Эдик долго не приезжает. Голод не тетка. Пойду пройдусь.

19 марта. Вчера остановился на самом интересном моменте для психологов: «Почему из очень образованных людей получаются очень качественные алкоголики?» Я могу порассуждать только исходя из собственного случая.

После приличных доходов очень тяжело опускаться на голую доцентскую зарплату. Она, в свою очередь, под действием политических преобразований, опустилась до пятнадцати долларов в месяц. От ощущения того, что твоя рыночная стоимость оценивается такой мизерной суммой, в душе образовался горький осадок. Лично я с этим осадком начал бороться ежедневными порциями алкоголя. Но мерзкий осадок имел свойство растворяться, а потом он снова кристаллизировался и никакими дозами из организма не вымывался. Вполне возможно, что роковым обстоятельством для меня оказалось то, что я долго не пьянел. Во время пития, в зависимости от количества и качества выпитого, психический потенциал компании начинает отрываться от земли и подниматься вверх. Компания поднималась, а я оставался на земле. Между нами образовывалось разность потенциалов и меня непреодолимо влекло к их уровню. Я добавлял в себя новую и большую дозу алкоголя, но мой гадкий организм терпел до определенного момента и не поддавался. Потом мгновенно отключался, и я улетал в параллельные миры.

Мои бравые собутыльники сначала таскали меня домой на себе, но со временем им это надоело и постепенно они стали оставлять меня там, где я отключался, полностью доверяя моему автопилоту.

Я считал свой образ жизни нормальным. Пил я не на работе и не в рабочее время, а после работы. Почему я спился? Кто на это даст точный ответ и укажет основную причину? Можно сказать, что я не сумел приспособиться к резким перестроечным переменам. Эти перемены, как яд для тараканов. Часть их подыхает, часть выживает, а некоторые мутируют до размера серой мышки и живут не только очень хорошо, но еще и отдыхают на Канарах.

Одно я могу сказать точно: умным всегда трудно, а когда начинаются переломные моменты, их ломают в первую очередь.

Опять нет Эдика. Желудок к вечеру начинает болеть невыносимо. Вчера поймал Гену и еле выпросил у него денег на еду.

20 марта. Добывать еду становится все труднее. На бутылку люди дают более охотно, чем на еду. Потом удивляются, почему много алкоголиков. Потому что сами спаивают. Настроение с утра плохое. Когда просишь на бутылку, совесть не мучает. А как тяжело просить денег на еду!

Говорят, алкоголики люди в большинстве своем агрессивные и в том, что с ними произошло, всегда обвиняют других, считая всех, кроме себя, виновными в случившемся. Я никого никогда не обвинял, да и вообще считал, что я вполне нормальный человек и со мной все в порядке, даже когда стал пить с утра, чтобы успокоить дрожь или вылечить похмелье от минувшего вечера. Продолжая пить, я упорно боролся со своими родными за свое честное имя, доказывая, что я не алкоголик.

Во время жарких скандалов мой отец постоянно мне доказывал:

– Если ты не способен перестать пить после первой рюмки, приняв предварительно такое решение, то ты – алкоголик, потому что не способен собой управлять и полностью находишься во власти своего влечения.

Я огрызался, доказывая:

– Папа, ты не прав!

От скандалов с отцом случился инфаркт, и моя мать посчитала вредным для его здоровья соседство рядом со мной и увезла его подальше от меня к моему старшему брату в Россию. Моя собственная Жена долго за меня боролась, но когда из квартиры стали исчезать вещи, она не выдержала и, продав квартиру, уехала с нашим сыном к своим родителям в ту же Россию. Теперь я в Независимом Государстве пребываю один в собственном кирпичном гараже без прописки и без работы.

Я один в гараже, но я не один в этом мире. А что вообще знают нормальные люди о своих согражданах – алкоголиках? Ничего! Раньше, когда существовали государственные программы, за них хоть как-то боролись. Сейчас их бросили на произвол судьбы и о них забыли. На алкоголика смотрят в упор и его не замечают. Вы обратите на него внимание, если он нечаянно наступит Вам на ногу или попадет под колеса Вашего автомобиля. Сколько написано фантастики о невидимках! А они сейчас рядом с Вами. Их очень много! У них своя жизнь, свои законы, свой язык, свой, наконец, специфический запах.

Люди нашего племени сразу узнают соплеменника издали, стоит только ему попасть в поле зрения, мелькнув среди деревьев, показавшись из-за мусорного бака, гаража или появившись как бы невзначай у винного магазина. Нас связывает единая цель. На земле найдется не так много объединений разного толка, в том числе партийных или религиозных, в которых люди живут ради общей цели. Где у людей нет других мыслей в голове кроме одной – достижения этой цели. Под влиянием такого образа жизни у людей нашего объединения сначала отключаются, а потом атрофируются все лишние элементы мозга. В результате остается работоспособной только одна извилина (прямой участок извилины) где хранится путеводная мысль: «Где бы достать выпить?»

Пять дней назад я не мог связать двух слов, а теперь начинаю развивать собственные теории. Наверное, это все от голода. После легкого завтрака, ближе к вечеру очень хочется кушать. Пора опять выходить на промысел, и искать, где можно перехватить еду.

21 марта. Беда в том, что существует очень ограниченное количество людей, у кого я могу просить еду или денег. Если из них создать круг и просить у каждого по очереди, то все равно очень скоро я им надоем. Зарабатывать самостоятельно у меня пока плохо получается. Очень кислая тема и о ней немного попозже.

Вчера я начал говорить (писать) о стихийном объединении алкоголиков. Граждане, я не прав! Во-первых, это объединение не совсем стихийное, поскольку очень часто государство само заталкивает туда своих наиболее слабых граждан, создавая соответствующие экономические условия жизни, поощряя рекламу и пропаганду алкоголя, делая медицину недоступной. Во-вторых это не объединение, а Резервация особого типа.

Нормальная (простите за это слово) Резервация, основанная на расовом признаке, создается внутри государства, на основании Закона. Резервация – это остров, ограниченный искусственными границами. Выделенная под нее территория огораживается высоким забором, оплетается колючей проволокой, обносится глубоким рвом. Через эту границу обычно нет перемещения людей в обоих направлениях. С Резервацией для алкоголиков все по-другому. Есть виртуальная Резервация, но нет Закона, нет никаких границ. Алкоголики изолированы от нормальных людей психически и духовно, заключены в границы алкогольной зависимости. Они изгои. Они постоянно среди нормальных людей и в то же время их нет для жизни общества.

В Резервацию из общества Нормальных Бледнолицых очень легко попасть. Для этого надо всего лишь опуститься. А вот выбраться оттуда… Практически это невозможно. Только в редких случаях. Если счастливо сложатся многие обстоятельства. Такая же структура перехода, как в полупроводниковом диоде: движение только от положительного к отрицательному. Обратно исключительно редко.

Чем дальше отдаляешься от Общества Бледнолицых и ниже опускаешься, тем меньше становится потребностей и примитивнее разговорный язык. На каком-то этапе для общения оказывается достаточным владеть несколькими жестами, а слов надо еще меньше.

Теперь я попытаюсь описать случай, в результате которого я принял твердое решение бросить пить. Это случилось дней десять тому назад. С тех пор я держусь и тягу к алкоголю глушу адскими пытками над дневником. Так что пишу я эти заметки не от хорошей жизни.

В бытность мою преподавателем институт часто вывозили на сельхоз работы: собирать хлопок. Жили мы в совхозе обычно больше месяца. Абсолютно гладкая степь и только на самом горизонте далекие горы. Осень. Тихо и красиво. Иногда приходилось провожать кого-то из отъезжающих ночью на степной полустанок к проходящему поезду.

Небо абсолютно черное и находится оно совсем близко от тебя и простирается от обозримого края до края. На нем миллионы звезд. В степи ощущаешь, что небо это не пустота, простирающаяся в бесконечность, а живая, пульсирующая материя накинутая над тобой, как платок матери. Сырая и холодная земля под ногами, подернутая налетом осени и увядания, кажется более далекой, чем близкое небо. Только житель степи может всей кожей ощущать близкую ткань живого неба. Создатель психоанализа, наверное, часто бывал в степях, если в своих воспоминаниях смог опуститься до эмбрионного состояния, а период пребывания в утробе матери считал одним из самых счастливых моментов жизни.

Кирпичные гаражи, где я сижу в данный момент, расположены в два ряда. Их всего шестьдесят четыре, а мой гараж имеет номер тридцать три. Кто-то заезжает. Пройдусь посмотрю.

23 марта. Я прервал записи на моменте приятных воспоминаний. Пошел на поиски пропитания, но мне дали щелчок по носу, и указали на свое место в Резервации. Вчера я вообще ничего не писал. Целый день прошлялся в поисках какой-нибудь работы. С ней сейчас большие проблемы. Такое ощущение, что все ищут работу. Оплачиваемую работу найти трудно, а граждан Резервации никто брать не хочет. Предлагали что-то перетаскивать за бутылку бормотухи, но я решил бросить пить и из обоймы сородичей выпал.

В предыдущих записях я хотел описать случай, из-за которого или благодаря которому, я решил бросить пить. Копаясь в своих мыслях, я невольно отклонился к ощущениям, часто всплывающим в сознании. В последнее время у меня начал сильно болеть желудок. Главной причиной, конечно, является та дрянь, которую теперь продают. До денатурата и одеколона я не опускался, но и в остальных напитках неизвестно какой спирт и какие компоненты. Государству сейчас не до контроля за отраслью, несущей золотые яйца.

Я не хочу оправдаться и не ищу виновных в моем падении. Просто и сейчас сильно болит желудок, а мне не с кем даже перекинуться нормальным словом. Дневник теперь для меня мой единственный собеседник и ему я пересказываю свои беды.

Прежде боль снималась достаточно успешно порцией алкоголя. Протрезвел – заболело, выпил – перестало. Жизнь на качелях. Когда трезвеешь, то постепенно, издалека начинает нарастать ощущение боли. Она возникает вроде бы ниоткуда, но растет, расширяется и заполняет собою все тело. Лежишь, ждешь и знаешь, что она обязательно появится. Ее ждешь напряженно, как обычно ждут пассажирский поезд сырой темной ночью на глухом полустанке, расположенном в голой степи. (Мне хорошо знакома ситуация ожидания ночью на полустанке). Вглядываешься напряженно в невидимую линию горизонта, пытаешься уловить его первое появление. Случайной звездочкой среди звезд, рассыпанных по черному небосклону, мелькнет и исчезнет огонек. Потом, крадучись, играя в прятки, он приближается, нарастает и, наконец, озаряет платформу ярким пучком света мощного прожектора. Так и боль появляется тихо и незаметно, но постепенно охватывает все тело и вскоре трудно сказать, где не болит.

В то ранее утро я пришел в себя не от ожидания появления боли, а от противного запаха! Не открывая глаз, я знал, что лежу на голых досках деревянного щита, закрывающего в гараже ремонтную яму. Мне было не понятно, откуда взялся противный запах, действующий хуже нашатырного спирта.

От прикосновения пальца сухо щелкает выключатель и в слабом свете единственной лампочки видно внутреннее помещение гаража с пустыми деревянными стеллажами вдоль стен, с железной дверью, обложенной белыми листами пенопласта и закрывающей весь торец сооружения, с деревянным щитом из грубых досок посередине цементного пола. В голове этого спального ложа в качестве подушки лежит невысокая стопка книг, перевязанная грубой бельевой веревкой. Рядом с книгами на полу валяется большая бутылка из-под портвейна, стоит серая тарелка с остатками какой-то еды и двумя вилками и лежит кусок прозрачного полиэтилена и на нем куча – источник запаха.

Тусклый свет не приносит никаких изменений, и запах не исчезает. Самое страшное, что не возникло никаких воспоминаний, когда я с тупым удивлением взглянул на центр куска полиэтилена.

Голова тяжелая и пустая. Решить задачу, кто здесь вчера составил мне компанию по питию спиртного и чьи на полиэтилене продукты переработки – мои или чужие, мне было не по силам.

Очень хотелось пить. Единственный в округе источник питьевой воды находится в другом конце футбольного поля, где прежде стояла раздевалка для спортсменов с маленькими комнатками для тренеров, с душевыми. Раздевалку разобрали и растащили. Среди обломков кирпичей и россыпи бетонных сколов осталась водопроводная труба, изогнутая буквой «П» с четырьмя рожками на перекладине. Из них, не унывая, веселыми фонтанчиками постоянно бьет вода и, падая на камни, разлетается в стороны мелкими брызгами, а потом стекает в громадную лужу. Лужа совсем скоро может превратиться в маленькое озерко. По камням и доскам я добрался до живительного источника, напился, намочил заросшую физиономию и даже попытался вымыть шею. Выпитая вода вопреки ожиданию, не принесла облегчения. Из-за зеркального царства, образованного водной гладью маленького заливчика, в ярком свете солнечного утра я увидел взлохмаченную, давно не стриженную голову, обросшее и очень худое лицо и напряженно вглядывающиеся в меня ввалившиеся глаза. Переведя взгляд на свою одежду, впервые за последнее время, я заметил, что она весьма потрепана и неопрятна и, судя по всему, пропиталась тем самым гадким запахом. Совсем неожиданно я ощутил в себе порыв желания привести себя в порядок и постирать одежду. Творческие порывы не посещали меня пару лет.

В моем гараже на стеллажах, расположенных вдоль стен, сохранилось только то хозяйственное имущество, которое на рынке и у пивных уже не имело остаточной стоимости и выносить его туда не имело смысла. Но в загнивающем хозяйстве моего типа, оно иногда могло приносить пользу. Там я нашел оцинкованное ведро с не проржавевшим до дырок дном. В кучах разного барахла отыскался обмылок хозяйственного мыла и старый одноразовый станок для бритья.

Постирав одежду, отмывшись в холодной водопроводной воде до достижимой в данных условиях чистоты, побрившись, сдирающим все со щек вместе с кожей, лезвием, я словно обновился и если не стал похож на нормального человека, то мне самому стало не так страшно смотреть на собственное отражение. Разложив мокрую одежду на бетонных ступенях трибуны стадиона, я в одних трусиках, голенький и чистенький, сидел вполне похожий на загорающего на солнышке спортсмена.

Удивительно насколько человек совершенное существо. Два года я беспрерывно сушил мозги алкоголем и в голове остался только один обрывок извилины, способный хранить информацию. Он достаточен для размещения в нем единственной короткой мысли: «Что выпить?». Иногда вместо «что» появлялось «где». Но стоило появиться солнышку и зачирикать серой пташке, а самому попытаться принять некое подобие человеческого облика, как из углов и подвалов головного мозга стали выползать разные мысли. Они пугливые, робкие и ненавязчивые. Первой попыталась себя реализовать до стадии получения ответа мысль: «Творец источника запаха я или кто-то другой?». Вопрос поставлен очень тонко, словно над ним поработал аналитик. В его подтексте содержалась некая оправдательная для меня идея, что виновным является кто-то другой. Подставить вместо себя в случившееся можно кого угодно и временно это успокаивает. Только зачем? Живое существо не может опускаться до степени случившегося, а если до этого уровня скатился человек, то надо искать выход из создавшейся ситуации.

Мысли крутятся в моей голове и их там становится достаточно для того, чтобы попытаться сформулировать скромный вопрос: «Что мне делать теперь, после того что я обнаружил утром в гараже?» Кто может правильно ответить на такие вопросы? Мой слабый умишко уже не в состоянии.

«С кем я вчера пил и откуда взялась эта большая тарелка с голубой каемкой?» Вопрос сразу вызвал жуткую боль в моем желудке. Впервые я почувствовал, что не хочу больше пить. Но если не пить, какой смысл в этой жизни? Надо или кончать жизнь, или все менять. Взглянув на свое худое тело и на потертые вещи, разложенные на солнышке, я интуитивно почувствовал, что новый смысл жизни мне придется искать очень долго. В уме всегда легко рассматривать различные варианты, пытаясь подобрать наиболее подходящий, способный сказочным образом продвинуть меня к нормальной жизни. От мыслей навевающих призрачную, но радостную надежду я незаметно уснул. Проснулся я оттого, что меня кто-то трогал за плечо. Передо мной стоял майор милиции Ташматов. Это наш участковый. Он таджик по национальности и для своей милицейской должности казался слишком мягким и добрым. Из-за своих многочисленных родственников, он нередко в бытность мою доцентом, обращался ко мне с просьбами о помощи. Может из-за этого, у меня с ним сложились хорошие отношения и называли мы друг друга вполне уважительно. Он меня – «Николай Иванович», я его – «Хайтмат Ахтамович». Сейчас он стоял на ступеньке, расположенной ниже, но возвышался надо мной, загораживая полностью солнце и половину видимого пространства.

– Николай Иваныч, ты не обгоришь? – спросил он меня.

Когда к алкашу обращаются по имени-отчеству, это, наверное, не всегда признак уважения, но в его обращении не слышалось ничего оскорбительного. Я посмотрел на себя и увидел, что мое тело, как и у всех алкоголиков, стало неестественно черного цвета. Я не хочу сказать ничего обидного про африканцев и никак не связываю цвет их кожи с алкоголизмом, но моя кожа стала почти черной, хотя я не загорал на солнце всю зиму.

– Нет, я уже не обгорю, – ответил я на вопрос.

Хайтмат сел рядом со мной и сказал:

– Меня перевели в районное отделение, но здешним ребятам я сказал, чтобы они тебя не трогали. Больно ты грязный ходишь. Давай я тебе что-нибудь из одежды подкину.

В его одежду можно смело поместить трех или четырех таких, как я.

– От какого-нибудь арестанта? – спросил его я.

– Слушай, я к тебе хорошо отношусь, – обиделся он, – зачем от арестанта? У меня родственников много. Я подберу тебе, что надо. Куда тебе принести?

– Я в гараже живу. Вон тридцать третий номер, – сказал я, – но меня там трудно застать.

– Ну, давай я Ане заброшу вещи.

Когда все родные меня покинули, и я остался один, и единственным местом моего жительства стал гараж, то некоторая часть местного женского населения посчитала, что меня еще можно исправить. Нашлись энтузиастки, решившиеся на доброе дело. Они считали, что я представляю какую-то ценность. В результате тендера среди них победителем оказалась Аня. Она жила с двумя детьми – мальчиками и без мужа. Втайне она считала, что меня можно не только поставить на путь истинный, но и во мне сохранились какие-то мужские начала, и их можно использовать на свое благо. Я переехал к ней и жил у нее не больше месяца, но ее мечты оказались несбыточными. Я опять вернулся в гараж.

Как быстро все всё узнают и как долго это сохраняется у них в памяти.

– Я к Ане не имею никакого отношения, – ответил я.

– Слушай, ты на что живешь? Где деньги берешь? – помолчав, спросил Ташматов.

Интересный вопрос. Кто его задает: Хайтмат-человек или Хайтмат-профессионал? Деньги доставать становилось все труднее и труднее. Все, что можно, я уже продал. Кто возьмет человека на серьезную работу, если от него всегда пахнет спиртным и нет даже приличной одежды? В последний год я зарабатывал еду и стакан бормотухи в основном на строительстве частных домов. С моим уровнем развития мне доверяли круглое катать, а плоское таскать. В связи с возрастающей конкуренцией на рынке труда и с постоянным ухудшением моего физического состояния, получать и эту работу удавалось все реже и реже. Один из соседей по гаражам – Эдик – бывший доцент кафедры «Физика полупроводников», ушел из института в бизнес и торговал герболайфом. Дела его шли успешно и, когда я просил у него взаймы на бутылку, он никогда не отказывал и никогда не требовал возврата долга.

Сосед Гена был похуже. Он ворчал и читал нравоучения, но дела в его бизнесе тоже шли успешно, и он всегда отоваривал меня продуктами: «Кушать я тебе дам, а деньги ты пропьешь». Так что бывали случаи, когда деньги падали к ногам как бы сверху, но это происходило очень редко.

– Трудно сказать. Иногда зарабатываю, – ответил я.

– Николай, ты меня хорошо знаешь, – заглядывая мне в глаза, сказал Хайтмат. – У меня дом большой, семья большая. Я тебе могу выделить маленькую комнатку. Живи у меня. В себя немного придешь, я в институте договорюсь, они тебя возьмут на работу. У тебя же голова золотая. Возьми себя в руки!

Давно уже ко мне никто не обращался по-доброму и так серьезно.

– У меня прописки нет. Как я на работу устроюсь? – спросил я.

– Прописку мы сделаем. Это ерунда. Ты сам возьми себя в руки. Я тебе помогу.

Вернуться на кафедру? Наша кафедра имела весьма специфический преподавательский состав по ряду признаков. Когда началась большая Заваруха, часть моих коллег уехала на свою Историческую родину в Израиль, часть в далекие Соединенные Штаты, некоторые – в холодную Россию. Фактически из высококвалифицированных кадров на кафедре никого не осталось. Я, конечно, мог бы там работать, но во что я превратился…

Хайтмат ушел. Приятно, когда принимают участие в судьбе без нравоучений и нотаций. Мягко и по-человечески он похлопал меня по плечу и попрощался. Словно кто-то специально прислал Хайтмата ко мне в данный момент.

24 марта. Надо же, как случается в жизни. Вчера с голодухи и от начинающей безысходности я написал целую диссертацию о влиянии тяжелого запаха на лечение алкогольной зависимости. Перспектив раздобыть еду сегодня так же мало, как их было у Империи при строительстве общества развитого социализма. Целый день пришлось промывать свой организм холодной водичкой из фонтанирующего источника. Ходить на промысел продуктов питания становится морально все труднее. Только отчаянье может меня подвигнуть к этому. И когда отчаяние и колющий голод в желудке стали приподнимать меня с деревянного ящика и заставлять выглядывать в проезд между гаражами, появился Хайтмат Ташматов. Вчера я закончил описывать встречу с ним, как он вновь возник передо мной, как лист перед травой. Ощущение, что его кто-то вовремя направляет ко мне. Он пришел с восточным узелком из белого платка, в котором при разворачивании оказываются тарелки с едой и теплые лепешки. Я славно поел, и мы мило посидели в полутемном гараже и душевно поговорили. Как приятно, что есть хоть один человек, который озабочен моей судьбой.

Несколько дней назад, после моего резкого прозрения и от длительного пребывания под теплым солнышком во мне что-то сдвинулось. В лучах солнца содержится, наверное, не только ультрафиолет, но и закодированная информация. От нее распускаются растения, и оживает человек. Человеческий организм так сконструирован, что, даже в такой стадии пребывания как моя, достаточно минимальных условий, чтобы внутри возникло давно забытое чувство блаженства и одновременно начало попискивать щемящее чувство тоски.

Сидя на развалинах трибуны стадиона, я представи, как вечером опять зайдет солнце, и все изменится. Исчезнет прекрасное мгновение, и придется укрываться от холода, искать пищу, заботиться, суетиться. Тревога вызывает появление в голове мыслей, а мысли сформировали извечный вопрос: «Быть или не быть?» Все, чему меня учили, и чему я сам учился в течение сорока лет, испарилось. Для меня закончился очередной этап жизни. Если продолжать жить, то надо начинать все заново. Поэтому появляется следующий вопрос – философский: «Что делать?», на который у меня нет ответа.

Говорят, что раньше я был не только человеком, подающим большие надежды, но и достаточно умным. Но сейчас для меня много двух возникших философских вопросов, и они слишком сложны. Пока я могу осторожно ответить только на первый вопрос, преобразовав его в более простой: «Пить или не пить?» Я невольно отвечаю отрицательно, так как даже мысли о спиртном гасятся неотступным ощущением запаха гавна и видением картинки в гараже. Это крайняя точка и ниже опускаться уже нельзя. Как утешение, всплывает в подсознании надежда, что, может быть, это не мое, а того, кто был рядом со мной. Слабая надежда на то, что я не опустился еще до самой крайней и нижней точки.

Основная идея, заложенная в человеке – это самосовершенствование. Остается непонятным, почему в столь совершенной конструкции, как человек, так легко передаются бразды управления от головного мозга желудку или половым органам. Почему миллионы экземпляров биологического компьютера деградируют, обрастая жиром, захлебываясь алкоголем?

Есть, конечно, программы, работающие в человеке достаточно надежно. Одна из таких программ – программа самосохранения. Не каждый имеет достаточную силу воли, чтобы самостоятельно сломать эту программу.

Моя программа самосохранения пока надежно работает, и расстаться с жизнью добровольно мне кажется невозможным. В данный момент моего существования это, возможно, является главной причиной, отчего я вынужден рассматривать варианты, как мне выбраться со дна ямы, где я оказался.

Чтобы оторваться от вязкого дна и начать движение вверх, нужна зацепка на стене, по которой собираешься карабкаться, или точка опоры. Идти к Хайтмату жить, мне просто стыдно, хоть он настойчиво и приглашал.

25 марта. Сегодня с утра у меня настроение немного получше. Я растягиваю еду, что принес позавчера Хайтмат и не бегаю к жадным бледнолицым на поклон.

После сеанса лечения запахом, мысль: «Что делать?» прочно поселилась в моей голове. Существовало только одно единственное место на Земле, куда я еще мог пойти за помощью. Трудно оставаться жить в гараже, предназначенном для стоянки безмозглой автомашины. Здесь теперь все пропитано совсем не бензиновыми парами. Только женщина способна оказать падшему мужчине поддержку. И я решился.

Аня открыла мне дверь и, сложив руки буквой «Ф» на своем поясе, посмотрела в упор и сказала: «Медведев! Еще живой? Зачем явился?»

– Мне больше некуда, – честно ответил я.

– И здесь тебе делать тоже нечего. У меня и тащить нечего.

– Я ничего не утащу.

Она с ухмылкой смотрит на меня, но потом злое выражение на лице сменяет чувство жалости. Она слегка отстраняется и говорит:

– Ладно, проходи.

Я прохожу на кухню, где пахнет какими-то травами и едой. Есть мне неохота, чувство аппетита гасит боль в желудке и в левой части паха.

– Есть будешь? – грубо спрашивает она.

– Нет, – отвечаю я. – Желудок болит сильно.

– Язва, наверное, – уже спокойно говорит она. – Бухал столько. Все можно испортить, не только желудок.

Однако она наливает суп и ставит тарелку передо мной.

– Поешь жидкого и горячего. Боль хоть успокоится.

Я ем горячий суп, и от этой пищи и от тепла на кухне меня сразу развозит, и, не доев до конца, я кладу голову на руку и проваливаюсь в сон.

Примерно через час я просыпаюсь. На кухне никого нет. Тарелку убрали. На столе стоит хлеб, чашки для чая. Я зову Аню, она приходит и садится напротив меня.

– Ну что, докатился? – спрашивает она.

– Докатился, – отвечаю я, и не могу поднять глаз, чтобы посмотреть на нее.

– И чего будешь делать? – спрашивает она.

– Не знаю, – отвечаю я, и это правда.

– Как это не знаешь? Ты же взрослый человек. Доцентом был. Посмотри на себя, тебе уже опускаться некуда.

– Некуда. Если бы я мог повеситься, я бы повесился. Как начать новую жизнь, я не знаю.

– Если думаешь, что я тебе опять буду помогать – не надейся. С меня позора хватит. У меня дети растут. Им такого примера не надо. А насчет самоубийства, ты брось. Пить, конечно, приятнее, чем вешаться, но алкоголизм – это медленная форма самоубийства. – Аня имела некоторое отношение к медицине, и ее знания в этой области были более глубокими, чем мои. – Алкоголь через год твою печень выведет из строя, и ты умрешь мучительной смертью. Может, тебе уже поздно о нормальной жизни мечтать.

Простые женщины часто говорят умные слова при разговоре, а если они хотят что-то доказать обидевшему их мужчине или мужчине, не оправдавшему их надежд и их скромные ожидания, их речи становятся по-прокурорски яркими.

Возвращаться в свой гараж мучительно неохота. Мне казалось, что он наполнен ядовитым газом, который никогда из него не выветрится. От этого запаха я умру медленной и мучительной смертью, более страшной, чем от цирроза печени.

В качестве отступного от моего желания попытаться начать новую жизнь на ее жилплощади и с ее участием, Аня позволила мне вымыться в ее ванной, дала старое ватное одеяло и кое-что из одежды погибшего в аварии мужа. Последнее действие с ее стороны было очень добрым жестом, потому, что несколько лет Аня хранила вещи мужа и не трогала их.

Мне пришлось вернуться в гараж. От этой попытки покинуть Резервацию у меня появилась некоторая одежда, и спать я теперь могу не на грязных телогрейках.

29 марта. В период реконструкции и создания нового Государства, когда нет рабочих мест, нет денег, много чего нет, начать новую жизнь из той точки, в которой я нахожусь, кажется невозможным.

Я знал компьютер. Умел на нем работать, но за два года моего вынужденного отдыха, все знания, наверное, превратились в песок. Песок из меня высыпался, а другую работу, особенно тяжелую, я сейчас не в состоянии выполнять. На этой планете от меня все, кроме Хайтмата, отказались, и такой жалкий и неспособный, я никому не нужен и лучшим выходом было бы отключить программу самосохранения и… Но как это сделать, если я не могу дать своему мозгу такой команды?

Несколько дней я бегал в поисках работы. Все мои мысли заняты проблемой поиска выхода из тупика. Я не могу ничего найти. За последние два года мой облик приблизился к облику настоящего индейца Резервации – алкоголика. Когда меня встречают граждане цивилизованного общества, они реагируют, как бледнолицые реагировали на индейца: одни меня не замечают, другие презрительно отворачиваются, а третьи готовы снять с меня скальп и отнести его в приемный пункт. Я никому не нужен, а бороться за возвращение из Резервации одному плохо получается.