Читать книгу Пятое Евангелие. Явление пятистам - Владимир Буров - Страница 7

или

Теория Относительности

Пример соцреалистической картинки:

«А потом что-то загрохотало, и это было совсем не похоже на драку. Наташа резко вскинула голову и завизжала: парень с фонариком лежал на полу и пытался ползти, над ним стоял другой тип в джинсовой куртке, в руке он держал пистолет и целился куда-то в дальний конец вагона. Потом он прыгнул куда-то вбок. Снова загрохотало, пронзительно закричала какая-то женщина. Опять грохот, теперь совсем близко.

Наташа удивленно посмотрела на перегородку между купе, в которой почему-то появилась дырка. Крики стали слышаться со всех сторон, зазвенело разбитое стекло».

Обратите внимание на эти «что-то», «куда-то», «какая-то», «почему-то». Человек, находясь, так сказать, в гуще событий, не может видеть большего. Всё как в тумане, всё не ясно. И всё не так просто, как кажется, хотя ясно, что перед нами явная ложь. Ложь, потому что мы всё знаем, но автор говорит:

– А давайте представим, что не знаем.

Вроде бы зачем, непонятно?

– А затем, – ответит этот автор, – что не можем мы знать.

Вот так, знаем, но так как не можем знать, то надо писать кого-то, как-то, куда-то.

Сложность в том, что представимую картинку нельзя конкретизировать. Как говорится, как не таращ глаза, как не хлопай глазами, все равно больше ничего не увидишь, кроме этих кто-то, как-то, где-то, почему-то. Нет подзорной трубы – всё так и останется. А она… а она запрещена! Ведь иначе всё будет нереально.

И действительно, разве реально быть одному человеку одновременно в двух местах? Кажется, что нельзя. А ведь можно. Это получается, когда автор является драматургом (Шекспир), когда автор – герой, то есть пишет от первого лица. Так у В. Пелевина герой говорит, что пуля прошла в полутора сантиметрах от его бока. Кажется, так, хотя точно не помню. Соцреалист, учитель литературы сразу это замечает и говорит:

– Этого не может быть.

Не может герой этого видеть, заметить. Это должны быть слова автора. Но автор-то и пишет от первого лица. Он герой. А значит, он может это знать.

Получается, что есть способы быть в двух местах одновременно. А соцреалист в это не верит. Не просто не верит, а не верит, отрицая очевидные вещи.

Когда Сергей Михайлович Бонди прочитал черновик Пушкина «Воображаемый разговор с Александром 1» он написал:

– Этого не может быть.

Он смотрел невооруженным глазом. Это было более пятидесяти лет назад, и подзорная труба была запрещена, как ересь.

Чем же был так удивлен профессор?

Чтобы не писать здесь диссертации упростим немного дело, не меняя, разумеется, ни капельки его существа. Исторические ситуации часто вызывают споры. Один скажет, за такие вещи морду били, а другой говорит, что это обычное дело между порядочными людьми. Там, в черновике «Воображаемого разговора», Пушкин что-то такое говорит царю, а профессор Сергей Михайлович Бонди возражает: не мог Пушкин такого сказать царю, потому что даже обычный дворянин вызвал бы Пушкина после таких слов на дуэль. А тут царь! Я не помню точно, что там сказал Пушкин. В принципе можно изобразить ситуацию так: Пушкин умел писать стихи, а царь мог ссылать в Сибирь. Обратного быть не может. Можно даже сделать еще проще. Или нет, проще не буду делать. Это уж слишком.

Профессор пишет, что Пушкин допустил две описки. Сначала поставил частицу «не» там, где этого делать было не надо, а потом по ошибке забыл написать это «не».

И в самом деле, не мог же Пушкин сослать царя в Сибирь. И не мог царь писать хорошие стихи. То есть слова «Воображаемый разговор» профессор пишет или читает как: «Представим себе разговор Пушкина с царем». И естественно правит текст Пушкина с соответствие с этим представлением.

Точно также учитель литературы Слаповский «правит» Пелевина, когда говорит, что тот не мог измерить расстояние между собой и пулей, пролетевшей в полутора сантиметрах от него. Представьте себе, лежит человек, летит пуля… нет, нельзя увидеть на каком расстоянии она пролетит от лежащего человека.

Да, Пелевин не может ловить пули, как Чингачгук стрелы. Вымысел – это не преувеличение. Не затем Пушкин представляет себя царем, чтобы сказать, например:

– Я бы назначил тебя не камер юнкером, а камергером. Прости, Пушкин, кто-то описался. Надо было писать камергер.

И не для того, чтобы помечтать, как царь будет сочинять поэму Кочум или Ермак в Сибири. Вот была бы потеха.

Нет, наоборот, реальность, как и душа человека неизменна. Их можно изменить только, не меняя их.

Зачем у Булгакова написано, что Левий утаскивает тело Иешуа? Ведь по Библии тело исчезает, потому что Иисус воскресает. А тут, оказывается, что его просто Левий Матфей забрал. Значит, не было воскресения. Булгаков показал, что не просто не было, а это в принципе невозможно. В принципе, значит, для того, чтобы воскресение Христа было правдой, должно быть невозможно сделать это в реальности.

Воскресение может существовать только в вымысле.

Как-то давно я послал статью в журнал «Вопросы литературы». Я попытался объяснить, что в черновике Пушкина частицы «не» стоят или не стоят правильно, и ошибся не Пушкин, а профессор литературы Сергей Михайлович Бонди.

Мне ответили:

– Непонятно, что вы хотите сказать.

Действительно, что же я хочу все-таки сказать?

Что профессор не прав?

– Это еще надо доказать, – ответят мне.

Еще более удивительно, как такой блестящий профессор, пушкинист, мог так ошибиться?

Ведь по сути дела, что получается. Я говорю:

Христос воскрес.

А профессор Бонди, он же Левий Матфей мне отвечает:

– Прошу прощенья. Этого не может быть. Почему? Да потому что я сам его тело унес! Мне-то уж не надо сказки рассказывать.

И всё действительно так и есть.

Профессор, как человек хорошо знающий эпоху, в которой жил Пушкин, рассматривает как бы историческую реальную ситуацию: разговор Пушкина с царем.

– Я не читал ваши три строфы…

Кто это говорит? Естественно царь. Потому что стихи пишет Пушкин, а читать или не читать их может только царь. Ведь их всего двое.

И вот представьте себе, что кто-то, пытаясь опровергнуть научную статью профессора, напишет:

– Профессор Сергей Михайлович Бонди неправ в своей научной работе, так как… был третий!

Наверное, тогда в «Вопросах литературы» они со смеху попадали от такого научного доказательства. Правда, я уж не помню, как объяснял там, что Пушкин не ошибся. Что это, так сказать, его стиль. Так вышло, что перед этим «Воображаемым разговором с Александром 1» я прочитал произведение Пушкина «Когда Макферсон издал «Стихотворения Оссиана». Там критик Джонсон пишет ответ на письмо Макферсона. Один пишет ответ на письмо, а письма другого человека почему-то нет. Где оригинал? Где само письмо Макферсона? Его нет. Но только мне стало казаться, что это, приведенное Пушкиным письмо, не только письмо критика Джонсона Макферсону, но и ответ Макферсона Джонсону. Сразу в одном письме. В одном письме два письма. Получалось, что фразу начинает Джонсон, а продолжает ее Макферсон.

Додумавшись до этого, что можно ответить, когда спросят:

– Что вы хотите сказать? непонятно.

А что скажешь? Что на самом деле люди не пишут друг другу письма? Разве они делают так: обращаются к кому-то и сразу дают ответ на вопрос. Прямо в одной фразе! Вот тебе вопрос и вот ответ. В чем дело? Зачем Пушкин так написал? Ведь так же не бывает.

А потому… подождите одну минуточку, сейчас возьму книгу. Читаем:

Страшно? А дело здесь не в страхе. Хотя, страх, наверное, способствует и соседствует с чёрными мыслями.

Почему мысли эти черные и третий человек тоже черный? Как черный квадрат Малевича. Потому что все это вымысел. То есть это непредставимо, как бы сказал Л. Д. Ландау, поэтому здесь нет цвета.

Пушкин так писал для того, чтобы создавать вымысел. Который тленья убежит и прах переживет. Вымышленный памятник и нерукотворный – это одно и тоже.

Итак, ошибка профессора в том, что он не заметил третьего. Бонди бросил подзорную трубу, когда всерьез взялся за дело. Точнее, это была не подзорная труба, а скорее микроскоп. Очень сильный, намного сильнее электронного. Надо было увидеть очень маленького черного человека, настолько маленького, что увидеть его это все равно, что снять футбольный матч шестнадцатью камерами. Иначе это просто невозможно.

Профессор прочел название «Воображаемый разговор», как «представим себе», то есть «Представимый разговор», тогда как дело обстоит как раз наоборот. «Воображаемый разговор» это «Непредставимый разговор». И в этом «непредставимом разговоре» мы уже можем увидеть черного человека, этого третьего участника разговора. В представлении его нет потому, что он «сам-третей», то есть «прямо в тебе». Кто это? Теперь, так сказать, в черном квадрате, он виден ясно. Это автор.

Профессор ведь видел, что «Воображаемый разговор» начинается словами: «Когда б я был царь…». Но не обратил на это внимания, потому что если смотреть невооруженным глазом, кажется, нет ничего больше реальности. То есть разговор Пушкина с царем, это реально, это на самом деле, а все остальное уже находится в этой реальности, подчинено ей, производное от нее. Книга с «Воображаемым разговором» лежит на столе перед Пушкиным и царем. Поэтому для выведения реальных, научных, насамомделешных законов, надо рассматривать разговор Пушкина с царем.

Теперь берем приспособление, телескоп или электронный микроскоп, или машину, в которой находится оборудование для приема видеоматериала от шестнадцати камер, то есть, попросту говоря, берем «Черный квадрат» Малевича и наводим его на текст Пушкина, на этот «Воображаемый разговор с Александром 1». У кого нет черного квадрата берет теорию относительности Эйнштейна, которую, как говорят, понимают пять человек во всем мире.

И что же видим? Мы видим, что дело обстоит как раз наоборот: не книга с «Воображаемым разговором» лежит на столе перед царем и Пушкиным, а они Пушкин и Царь находятся в «Воображаемом разговоре». Это не надо доказывать, это просто есть и все. Это очевидно. Вот также и наличие бога не требует доказательств: он просто есть и все. Мы это видим! С помощью «Черного квадрата», разумеется. Просто так, как собственно и доказал профессор, этого не видно.

Я написал здесь слово Царь с большой буквы. Чтобы подчеркнуть, что это имя героя произведения. Но я так посмотрел, получается, что можно запутаться, когда писать с маленькой буквы, когда с большой. Всегда будет с маленькой. Как и слово бог, тоже будет писаться с маленькой буквы, так было у Пушкина.

Напишем опять предложение:

– Я не читал ваши три строфы.

Или… или перейти к настоящему тексту Пушкина? Все равно уж наверно. Если кто-то прочел столько, то прочтет и еще немного. Все-таки это… у Булгакова в «Мастере и Маргарите» какое доказательство бытия божия? Седьмое, кажется. Тогда это:

ВОСЬМОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

Напишем пушкинские предложения более наглядно, чем они написаны в черновике. Это не изменит интересующего нас содержания. Если кто не верит, пусть прочтет «Воображаемый разговор с Александром 1» в изданиях до 1948 года, то есть до изменений, внесенных С. М. Бонди в последующие издания.

– Я читал вашу оду Свобода. Она написана сбивчиво, – говорит царь, – слегка обдумана.

– Но тут есть три строфы очень хорошие, – говорит Пушкин.

– Я заметил, вы старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы. Вижу, что вы можете иметь мнения неосновательные; что вы не уважили правду личную и честь даже в царе, – говорит царь.

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде? – говорит Пушкин.

Вот, прочитав это, профессор литературы схватился за голову.

Все дело в двух предложениях, 3-м и 4-м. Первые два только для того я написал, что в них упоминается об оде.

Дело даже не в двух, а в одном предложении. В 3-м. Там царь говорит, что Пушкин старался очернить его. Что не уважил правду и честь в царе. И после этих слов Пушкин отвечает царю:

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде?

Отмахивается как от лести какой-то.

Поэтому Бонди и говорит, что Пушкин описался, то есть пропустил частицу «не» перед словом «старались» в третьем предложении. И тогда получается, что Пушкин, наоборот, «не старался» очернить царя. Далее здесь же у Пушкина написано «не уважили» честь в чаре. Профессор говорит, что это еще одна, вторая описка Пушкина. Не надо, то есть, писать здесь частицу «не», и тогда получится, что Пушкин «уважил» честь и правду в царе. И то есть, царь хвалит Пушкина за то, что Пушкин «не старался» его очернить и «уважил» правду и честь в нём. На что получаем естественный ответ Пушкина:

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде?

Прочтите лучше пару песен из «Руслана и Людмилы», «Кавказского пленника», «Бахчисарайский фонтан» или «Онегина».

Все логично, как я об этом много раз уже говорил. Теперь это видно на конкретном материале.

Теперь показываем, что у Пушкина всё было правильно. Не надо было ничего исправлять.

Появляется третий, черный человек и совершенно меняет смысл этой пьесы.

Как у Пелевина в произведении «Чапаев и Пустота» он приходит на помощь герою, которого упрекает учитель литературы Слаповский за невероятную быстроту реакции. Он говорит герою:

– Вы не могли этого видеть.

– Мог, – отвечает чёрный человек. И действительно мог: ведь он автор, но имеет в данном случае одно с героем имя – «Я».

Точно также Воланд мог присутствовать на завтраке у Канта и на балконе у Понтия Пилата, мог видеть как:

«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца ниссана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат».

Здесь получается так: черный человек идет рядом с героем и как только возникает противоречие по содержанию, так он меняет знак героя на противоположный. Плюс на минус. Минус на плюс. В зависимости от того, что нужно по ходу пьесы, диалога. Более того, он меняет знак героя в пределах одной фразы. Джонсон меняется на Макферсона и наоборот. Пушкина меняет на царя, а его на Пушкина. Самое главное наблюдайте это через «Черный квадрат». Смотрим внимательно на то, чего не может быть:

Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: «Александр Сергеевич, вы прекрасно сочиняете стихи». Александр Пушкин поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством, а я бы продолжал:…

Как только начинается предложение «Когда б я был царь…», то «я» это Пушкин. Но именно здесь ясно, что «сам-третей» здесь это «я» черный человек, то есть автор. Буквально через три слова «я» меняет свой знак на противоположный. Как только мы читаем слова «Александра Пушкина», так «я» в пределах одного предложения меняется. Из Пушкина «я» превращается в царя, ибо только он мог позвать Пушкина.

Дальше до слов «а я бы продолжал», идет довольно много слов, поэтому читатель не может на все сто процентов решить сразу по ходу чтения, кто такой этот «я», который решил продолжить. По логике это царь, потому что Пушкин ему поклонился. Но, во-первых, «я» уже два раза сменило своё значение: то Пушкин, то царь – это уже было. Во-вторых, Пушкин мог поклониться и автору, то есть чёрному человеку. Значит, «я», который дальше продолжает этот «Воображаемый разговор», это и царь, и чёрный человек, то есть и автор, и то есть сам Пушкин. Александр Пушкин, как герой произведения «Воображаемый разговор с Александром 1» поклонился бы Пушкину, как автору этого произведения.

Следовательно, кто говорит дальнейшие слова можно определить только их содержанием. Это понятно? Это получается потому, что перед следующими словами толпятся два «я», один Пушкин, а другой царь. Получается:

– Дай я скажу.

– Нет, дай я скажу.

А где в это время находится третий? спросите вы. А без него этот переход одного «я» в другое был бы просто невозможен. Черный человек обесцвечивает героев. Чернит их. А так как мы видели только царя и Пушкина, то получается, что они чернят друг друга. Они оба получают его псевдоним – «я». Это получается не просто так. Моцарт, чтобы превратиться в Сальери должен сначала умереть. То есть выйти из содержания пьесы и превратиться из Моцарта в Моцарта-драматурга, то есть в Пушкина. И только потом опять кинуться в кипящий словами мир под именем Сальери. Жуткое дело. Шестнадцать камер сейчас направлены на зеленое поле, все смотрят, кто же сейчас выйдет на это поле. Вот он побежал к центру круга. Кто это?! Смотрим внимательнее:

«Я читал вашу оду Свобода…»

И уже через три слова становится ясно: это царь. Что там дальше?

«Я читал вашу оду Свобода. Она написана немного сбивчиво, слегка обдумана». Вторая часть этой фразы после точки могла бы быть сказана и Пушкиным, потому что он лучше царя знает, насколько обдумана его ода. Но мог, в общем-то, и царь.

Дальше в тексте Пушкина опять написано, «а я:»

– Но тут есть три строфы очень хорошие…

Совершенно ясно, что это возражение мог произнести как царь так и Пушкин. Всё зависит от того, кто говорил предыдущую фразу о необдуманности оды.

Получается, что Пушкин и царь уже не толпятся у микрофона, не отталкивают друг друга, кто будет говорить ту или иную фразу. Чёрный человек их примирил. Он дал им удивительную возможность, сказать всё, что они хотят. Каждый смысловой отрезок они говорят поочередно. Один вышел, сказал, другой ответил. Потом другой вышел, сказал тоже самое, а первый ему ответит.

Дальше Пушкин в черновике даже не ставит уже черту, которая должна бы отделить слова одного от слов другого. Это становится на какое-то время почти бессмысленно. Там написано:

«Я заметил, вы старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы».

По ходу дела нет ничего противоречивого в том, что царь говорит эти слова. Бонди говорит, что надо ставить частицу «не» перед словом «старались» только из-за текста, идущего дальше. Пока же получается, что царь заметил в оде Пушкина какую-то клевету. Не помню точно, что там написал Бонди про эту оду. Кажется, по его получалось, что в ней нет оскорблений. А вроде бы можно считать, что в оде есть оскорбительный для царя смысл. Кто хочет изобразить Фому Неверующего, должен прочитать не только «Воображаемый разговор с Александром I» Пушкина, но и статью Сергея Михайловича Бонди об этом «Разговоре». Из-за этих двух частиц «не» Бонди написал много страниц. Не помню сейчас точно, сколько их там. Но не меньше десяти, по-моему. В данном случае это не важно.

Когда эту же фразу «я заметил, вы старались очернить меня…», произносит Пушкин, получается, он мог упрекнуть царя за его оду Свобода. Не знаю, что это могло быть. Наверно, какие-нибудь указы царя Пушкин мог назвать одой Свобода. Клевета, которую, по мнению Пушкина, мог бы распространять царь, заключалась, скорее всего, в том, что Пушкин будто бы против, не одобряет свободолюбивые начинания Александра 1. И высказал это, свое отрицательное отношение в оде Свобода. В общем, ясно.

Для нас важнее существования исторических документов, в которых царь и Пушкин чернят друг друга, распространяя нелепую клевету друг про друга, существование этой клеветы прямо здесь в тексте «Воображаемого разговора». Что же это за клевета? Вот она:

– Я заметил, вы старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы, – говорит царь.

Он говорит это в ответ на клевету Пушкина. На какую? Вот она:

– Я заметил, вы старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы.

А Пушкин сказал это в ответ на такие же уже сказанные слова царя. То есть он упрекает царя за то, что тот распространяет про Пушкина нелепые слухи, будто он, Пушкин, распространяет про царя нелепые слухи. А царь в свою очередь упрекает Пушкина за то, что Пушкин распространяет про царя клевету, будто бы царь распространяет про Пушкина нелепые слухи.

То есть оба они правы, и не надо ставить перед словом «старались» частицу «не». Всё написано со стопроцентной правильностью.

Пока что, сказал бы профессор Бонди. Дальше ничего не получится.

Получится. Дальше нам поможет чёрный человек. Вот сейчас он опять появится. Он, правда, никуда и не девался, но сейчас его опять будет хорошо видно. Читаем:

«Вижу, что вы можете иметь мнения неосновательные, что вы не уважили правду личную и честь даже в царе».

Насчет неосновательности мнений более-менее ясно. Здесь важно, что в конце предложения стоит слово «царь». Точнее, «в царе». Значит, уж точно эту фразу говорит не Пушкин, а царь.

Царь как будто говорит:

– Ладно, я-то говорю, что вы такой сякой Пушкин, я царь. А вы-то зачем так делаете, могли бы уважить царя.

Логично. Не может Пушкин ругать царя в лицо, как царь в принципе мог бы ругать его.

Вот он и появился, чёрный человек. Где? Сейчас, сейчас, как сказал бы Шекспир. Он появился, и произошло то, чего, собственно, следовало ожидать. Перед нами уже не царь и Пушкин, а царь в роли Пушкина и Пушкин в роли царя.

Где он? Еще раз спросит читатель.

Чёрного человека нельзя увидеть, в нем нет цвета. Его присутствие обнаруживается именно тем, что вместо Пушкина и царя мы увидели героев произведения «Воображаемый разговор с Александром 1» Чёрный человек – это вымысел. Который и создал здесь Пушкин. И не надо убирать частицу «не» перед словом «уважил», ибо Пушкин именно «не уважил» царя. Как это и написано.

И вот на все эти серьезные разборки между ними Пушкин вдруг говорит:

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде?

Вот тут, так сказать, появляется мой чёрный человек, то есть профессор Сергей Михайлович Бонди.

– Ну что, как это может быть? – говорит он.

Ведь именно из-за этой фразы Пушкина он всё переправил. Вместо «старались очернить» сделал во всех изданиях сочинений Пушкина после 1948 года «не старались очернить», вместо «не уважили» профессор сделал редакцию «уважили».

Сделал всё с предыдущим текстом Пушкина, чтобы оправдать эту легкомысленную фразу поэта:

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде?

Из предыдущего уже ясно, что сейчас всё получится. «Воображаемый разговор» начинается словами:

«Когда б я был царь…», т.е. перед нами Пушкин в роли царя, а значит, фразу:

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде? – говорит царь.

Точнее – царь в роли Пушкина.

Да, вот он вымысел, эту фразу о детской оде говорит не Пушкин, а царь.

Работает та же связка, что и у Виктора Пелевина, автор-герой. Чего не может один, могут они оба.

Когда все упреки царя, все его претензии к Пушкину, что он старался очернить, не уважил его в оде, обратились против самого царя, он так сказать, изнутри ощутил все свои упреки, так как теперь он был Пушкиным. Поэтому он и сказал Пушкину, который теперь был царем:

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде?

Можно еще сказать несколько слов. После этой фразы о детской оде идет перечисление произведений Пушкина «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Онегин». Получается, что Пушкин, даже будучи царем, продолжает писать. Возможно, упрек царя Пушкину заключается в том также, что Пушкин будто бы утверждал, что царь пишет художественные произведения. И он говорит, что Пушкин не уважил его честь, даже играя роль царя: начал, будучи царем, распространяться о своих художествах. «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Онегин».

Возможно, Пушкин хотел сказать, что царь должен считать эти произведения и своими, так как он лично редактировал их. Ну, это, в общем-то, уже не важно.

Ну, как чёрный квадрат? Отличается такой разговор от тех четырех предложений, которые мы видели невооруженным глазом, без «Чёрного квадрата» Малевича.

Теперь вы видите, что Вымысел существует на самом деле? Теперь понятно, что Левий Матфей специально утащил тело Га-Ноцри, чтобы доказать существование бога?

Вот это и есть восьмое доказательство.

В Библии, между прочим, тоже написана похожая вещь. Там написано, что старейшины сказали воинам, чтобы они сказали всем, что ученики «Его, пришедши ночью, украли его, когда мы спали». Так и было сделано. «И пронеслось это слово между иудеями до сего дня».

Не для того это написано в Евангелии от Левия Матфея, чтобы рассказать всем, что Иисус воскрес, а это старейшины с охранниками придумали, что тело утащили ученики Христа. Дело обстоит как раз наоборот: в Библии написано сомнение в воскресении. Всегда теперь можно сказать, что это не старейшины с охранниками придумали, а наоборот, гораздо логичнее думать, что ученики Христа придумали этот рассказ о старейшинах и воинах, будто они унесли тело Христа «когда мы спали».

Это сомнение уничтожает веру в воскресение. Как это и было задумано. Это и в Библии написано:

«И пронеслось это слово между иудеями до сего дня».

Конечно, можно думать, что эти слова значат ложь старейшин и воинов. То есть всем теперь известно, что старейшины солгали. Но эта мысль все равно не перекроет сомнения в воскресении Христа.

То есть в Библии подчеркнуто этим рассказом, что нет воскресения в представлении. Не увидишь его просто так. Нужен «Черный квадрат» Малевича. Или машина с шестнадцатью камерами. Только тогда можно увидеть реальность, то есть воскресение Иисуса Христа.

Удивительная вещь получается: чтобы доказать, что профессор литературы Сергей Михайлович Бонди ошибся, надо доказать существование бога.

Удивительно, фантастично здесь то, что существует такой черновик Пушкина. Ведь Пушкин не только «Воображаемый разговор» написал таким образом, и не только «Когда Макферсон издал «Стихотворения Оссиана». И «Пиковая дама», и «Повести Белкина», и маленькие трагедии. Это просто у него стиль такой. Какой? Пушкин всегда выдает сразу две последовательности, так сказать, его произведения можно назвать «Двойной спиралью», такой же как спираль Уотсона и Крика под названием ДНК, из которой сделан человек. Создание Вымысла, это создание такого пространства, такой реальности, такого мира, в котором может жить бог. А так как больше бога нет ничего и никого, то это пушкинское пространство и есть сам бог. И то есть: бог это вымысел. Как говорится:

ч. т. д.

Еще несколько слов. «Воображаемый разговор» отличается от других произведений тем, что в них бог закончил свою работу. Невозможно что-либо доказать. Так сказать, негде схлеснуться с соцреалистом. Он всегда может сказать:

– Хочешь, верь, а я не верю. Я всегда рассчитываю на худшее, а уж если есть бог, то это будет мне приятным сюрпризом.

Соцреалист думает, что его правота так и останется правотой. Как бы душевное плюс еще что-то и получится духовное. То есть, если на картине нарисована соцреалистом девушка с косой, то, когда наступит перестройка, он добавит к этому творчеству что-то перестроечное и получится «Чёрный квадрат». Не получится.

Как мы видели «Чёрный квадрат» – это еще одно измерение пространства, совершенно меняет представление о мире.

Соцреалист убирает одно измерение – понятие времени – и получается, что коммунизм всегда хорош. Всегда это правильно. Считает, что существует только один вопрос. Нет, не быть или не быть.

Честно говоря, я что-то засомневался. Какой действительно вопрос задавали в Раю? Быть? Или: не быть? Но только один из них. А, скорее всего, вопросов там не было, а был только один ответ: быть! Всегда быть готовым. Будь готов! Всегда готов! Неизменность времени характеризуется для соцреалиста существованием только одного вопроса. Одного!

Поэтому, когда Гамлет подходит к краю сцены и говорит: быть или не быть, он открывает этими словами, как шифром, дверь в другое пространство. Здесь Шекспир связывает содержание пьесы с тем миром, в котором пьеса идет, с зрительным залом. Это происходит потому, что Гамлет, прежде чем начать, смотрит, какой вопрос ему задать, так сказать, смотрит, в чьей он роли сейчас: в роли Пушкина или в роли царя, смотрит, что на Земле, Рай или уже Нерай. Художники часто подписывают свои картины, пишут, что это «Автопортрет», «Кровать с покрывалом и женщиной на нем» и так далее. Под черным квадратом Малевича можно написать: «Быть или не быть». Потому что это одно и то же. Как только Гамлет говорит, что существует два вопроса, так сразу появляется чёрный человек. И… и мир превращается в театр. Он говорит: весь мир театр и люди в нем актеры.

Сейчас, в 2013 году, я вижу, что зря критиковал тех, кто часто применяет слово:

– То есть, – ибо сам такой. Но дело в том, что посылкой любой критики является не то, что сам хороший, правильный, и поэтому надо критиковать плохих, неправильных. А как раз наоборот:

– Чтобы критиковать других, надо самому быть таким же! – А иначе, собственно, зачем это делать?

Ведь сказано же:

– Исправься сначала сам! – А способ для этого только один:

– Критиковать, исправлять других. – Почему? Потому что в Библии написано:

– В своём глазу человек не видит даже бревно, а в глазе брата своего видит даже соломинку.

И, следовательно:

– Глядя на других, находишь ошибки даже у себя.

Это то же самое, что писать. Для кого? Как правильно сказал Стивен Кинг:

– Писатель пишет для себя, а переписывает для других.

Ну, а теперь продолжаем читать то, что:

– Уже было, было, было.

Поэтому, когда человек говорит: коммунизм – это хорошо, он не замечает, что существует бог, так как не замечает, что существуют два вопроса, а не один. Когда один, то собственно, и нет вопросов, то есть можно рассматривать коммунизм просто. Можно говорить, что если взять коммунизм просто и рассмотреть его, то плохого в нем не найдешь ничего. Никто, как говорит А. Кончаловский, не нашел еще.

Но, как только начинается спектакль, и Гамлет подходит к краю сцены и, глядя в зрительны0й зал, говорит: быть или не быть, так всё, приехали, коммунизм кончился.

Это открытие, о котором я вам рассказываю, ничем не хуже открытия Эйнштейном «Теории относительности».

Но там, в физике, возникла фундаментальная неувязка. Противоречие. Все бросились решать эту задачу, иначе мир рухнет. Мир науки.

Такое, наверное, бывало не раз в истории. Например, возникла проблема, когда Моисей ушел на гору Синай к богу и долго не возвращался. Люди сделали изображение бога, но не какого-нибудь, а именно того, который вывел народ из земли египетской, к которому и ушел Моисей. Чего обижаться, не другому же богу изображение сделано, а именно этому.

Однако бог очень рассердился. Почему? Не просто так же ради принципа он хотел истребить народ. Говорил, говорил им, не делайте изображения, а они все равно сделали. А как не сделать? Если образное мышление. Бог принципиально отличается от изображения. Его просто нельзя изобразить. А что нельзя изобразить? Нельзя изобразить непредставимое, то есть вымысел.

В «Воображаемом разговоре» бог как бы «наследил», то есть остались видны противоречия.

Впрочем, они и в других произведениях видны. Да больно не понятны. Вроде бы можно сказать, а зачем понимать? Читай просто, как есть и всё. Не получится.

Например, если писатель написал «я», то читатель-то прочтет совсем другое. Он прочтет «я». Написано, например, Пушкин, а читатель прочтет Белкин. Поэтому Пушкин не просто так для интереса переставил «Повести Белкина» местами. Одна последовательность, в которой Пушкин писал повести – это последовательность писателя, а последовательность, в которой повести расположены в книге, это последовательность читателя. Получается, что крест, по которому повести переставляются, оказывается машиной, приспособлением для выхода в другое пространство.

Ведь получается, люди, ожидающие Моисея у подножия горы Синай, решали ту же, по сути, задачу, что и профессор литературы Бонди. Только как бы наоборот. Они не смогли разрешить противоречие: бог есть, а Моисея почему-то, тем не менее, долго нет. Бонди решал задачу, заранее предполагая, что бога нет. Люди, шедшие из египетского рабства, решили, что Моисей «старался очернить», «не уважил» бога, поэтому погиб, и, следовательно, им надо теперь сделать только одно: поставить частицу «не» перед словами «старался очернить» и убрать частицу «не» перед «уважили». Получится, что мы «не старались очернить» и «уважили» бога. Что они и сделали, изготовив золотого тельца. Это было их уважение. Теперь можно спокойно идти дальше.

Бонди тоже не мог идти дальше. Перед ним налицо был противоречивый текст. Никакого противоречия никто бы не заметил, если бы Пушкин смог сделать из черновика чистовик. Или если бы и заметил, то не задержался бы на этом противоречии: мало ли чего мог иметь в виду гений. Здесь был счастливый случай – черновик. И кстати, вряд ли этот черновик вообще можно переделать в чистовик. Трудно замаскировать идею. Как будто бог нарочно дает подсказку.

Для Бонди проблема была только в одном: считалось, что Пушкин не в ладах с царем. А если сделать исправления, то получится, что Пушкин уважал царя. Ну и что, решил профессор, против правды не попрешь, получается, что уважал. И правильно сделал, конечно. Только… только ведь он доказывал, не что бог есть, как те, у горы Синай, наоборот, что его нет. И для этого профессору пришлось сделать фокус.

Представим себе Ньютона, на голову которому падает яблоко. Таким яблоком является… являются, оставленные Пушкиным в тексте противоречия. Ньютон вынужден признать, что существует закон тяготения. Бонди же на это не имеет права, ибо бога нет. Таков фундаментальный закон соцреализма. Что же делать? И он поступает чисто по-коммунистически: мы наш, мы новый мир построим. Но ведь логика-то все равно должна быть. Профессор поднимает яблоко, лежащее у его ног, и задумывается. То есть он думает: а падало ли оно вообще ему на голову? И, в конце концов, решает, что не было никакого удара по голове, яблоко давно тут лежит. То есть не было никаких частиц «не», Пушкин допустил ошибку.

Но даже если считать, что Пушкин описался – все равно ничего не изменится. Просто не будет противоречия, то есть не будет шанса понять, почему Моисей задержался на горе Синай. Не будет шанса понять, что представляет собой «Воображаемый разговор» Пушкина с царем, а Моисея с богом.

Профессор приводит примеры подобных описок, которые он нашел в других черновиках Пушкина. Но дело не в существовании этих описок, а в том, почему они появлялись в текстах Пушкина. Потому и могли появиться именно такие описки, что безразлично как написать «уважил» или «не уважил». Важно лишь, чтобы противоречия не возникали с соседними предложениями. Чтобы противоречие не было видно с первого взгляда.

У горы Синай люди начинают роптать. Они недовольны задержкой Моисея. А куда им спешить? Когда человек испытывает нетерпение? Тогда, когда он не понимает причины задержки.

Ждать можно долго, если знаешь, чего ждешь. А они ведь думали, что бог скажет Моисею, вы «не старались очернить меня», «уважили», поэтому счастливого пути. Так как Моисея долго не было, люди решили, что бог сказал наоборот: вы «старались очернить» и «не уважили». Или так, или так. На это много времени не надо. А, оказывается, было и так, и так. То есть, как царь с Пушкиным, так и бог с Моисеем и «уважили» и «не уважили», то есть успели и поругаться, и помириться. По сути дела, разговор человека с богом и есть размолвка и примирение. Как на картинках в «Станционном смотрителе». Это не одна или две фразы, это целая история.

Вот этот «Воображаемый разговор» Моисея с богом и не могли себе представить люди, ожидавшие Моисея у горя Синай. Потому что это был «Непредставимый разговор». Они не поняли, как может существовать такой разговор, значит, они не верили в того бога, который вывел их из земли египетской.

Вот недавно по «Радио Свобода» шла передача о Хемингуэе, не Бориса Парамонова: «Подростку сто лет», а другая. Говорят, что не надо печатать черновики Хемингуэя. Никому еще в голову не пришло «не печатать» черновики Пушкина, хотя в них, в общем-то, надо разобраться. А в черновиках Хемингуэя его суть. Хемингуэй изобрел «Машину времени». Он может написать, что надел рюкзак, и почувствовал, как лямки впились в плечи и читатель уже на самом деле начинает видеть себя не только сидящим за столом с книгой, но и идущим в жаркий день с рюкзаком ловить форель в холодной воде. Можно так пояснить то, что делал Хемингуэй.

Разные писатели пишут романы. Представим, что это будто бы аттракционы в парке. Один делает «чертово колесо», другой «американские горки», третий «русские тройки» и т. д. Приходит Хемингуэй в этот Диснейленд и тоже пытается что-то сделать, свою какую-нибудь игру. Не получается, точнее, получается, но как-то слабо. Какой интерес ходить с рюкзаком, пить кофе с молоком, писать карандашом в блокноте, ловить рыбу, умирать в «Снегах Килиманджаро» и т.д.? Кататься на американских горках интересней. Экзотика. Этого нет в жизни. Ну, то есть, никому не нравится, и Хемингуэя не печатают. А почему все-таки начали печатать? Потому что поверили, что его игры «насамомделешние», это не новый аттракцион в парке, а настоящая «Машина времени». Хотя и стоит в том же парке аттракционов, что и игры других писателей. Человек, садящийся в «Машину времени» Хемингуэя отправлялся в настоящую Африку, в реальное путешествие. И путешествие – это лучше, чем путешествие человека в Африку. Чем они отличаются? Я думаю, теперь всякий скажет, чем они отличаются. Путешествие, предлагаемое фирмой под названием «Хемингуэй», вымышленное.