Читать книгу Щит земли русской - Владимир Буртовой - Страница 6

Дивно, поди, звонкому жаворонку сверху смотреть: пашня – черная и конь черный, а на пашне в белом платно[19] – человек. Не иначе – видится птахе, что человек этот, налегая всем телом, сам толкает тяжелое рало и так пашет! И чернокрылых грачей не видно, но слышно зато, как хлопают тугие крылья, когда перелетают с борозды на борозду, да изредка два молодых грача дерутся из-за червя.

Крикнул ратай[20] Антип, понукая вороного коня, скрипнуло рало, железным наральником врезаясь в землю. Непаханое поле поддавалось нехотя, сплелось накрепко кореньями трав, кустов, выкорчеванных деревьев. Чудно пахла не рожавшая еще молодая пашня!

Думал Антип, в рало упираясь, о жизни и о себе, о себе и о земле. Солнце ласкало ратая по лицу нежаркими по началу дня лучами, а со степи изредка набегал бодрый, пахнущий многотравьем ветерок. Набежит, стряхнет на босые ноги холодную росу с непаханной еще стороны поля, поиграет черными волосами ратая, пошепчет озорно в уши – и был таков, лови его, коли что не успел расслышать!

Легко думалось в такое чудное утро, да думы были нелегкими. И конь есть у ратая, и рало есть, растут два сына – помощники в старости и опора. Да две дочери в доме – кто теперь за них вено[21] готовит. Есть ласковая и заботливая жена. Живи и радуйся, ратай Антип. Но волнуется сердце ратая с каждым днем все больше и больше. И не только за себя и брата Могуту, который сидит на особине[22], взятой у богатых мужей для прожитья. Из года в год все крепче и крепче притесняют свободных ратаев князь и княжьи мужи: волостелины, посадники, сборщики дани – вирники. За все теперь надо платить князю: от дыма – живешь на княжьей земле, от рала – пашешь землю, князем пожалованную, от всякого злака – ты есть хочешь, но и у князя на Горе в Киеве ртов много, пить-есть тоже хотят!

А прежде, много лет назад, и лес, и поле над Ирпень-рекой принадлежали всему роду. Сообща предки обрабатывали поле и делили потом на всех выращенное. Одна была забота у ратаев – от степи уберечься. Принял на себя эту заботу князь Киевский и загородил ратаев дружиной. Да отнял у них право на свободную землю. А богатые мужи сами и не пашут обильные земли, на Гope возле князя сидят, ему в руки смотрят, на пашни свои сажают рядовичей[23] да закупов[24]. Куда ни глянь теперь – всюду чужие знаки – знамена стоят!

Стонут ратаи от княжеских вирников, да терпят: за ними князь – за ними и сила. Но от этих хоть данью откупиться можно. Хуже, когда пришлые собаки со степи набегут. Эти не только скарб отнимут, а и самого возьмут на продажу в рабство. Оттого и тревожно ратаю в поле. Чуткое ухо постоянно прислушивается: не колышется ли степь под копытами печенежских коней?

Ратай Антип дошел до края недлинного загона и остановился. Сняв с рукоятей рала руки, подул на покрасневшие, набитые до жестких мозолей ладони, потом наклонился к густому ковылю и остудил натруженные пальцы прохладной росой. Тихо и просяще заржал конь. Антип подошел к нему, ласково потрепал гриву и заботливо вытер травой бока, приговаривая:

– Устал? Как дойдем до реки, поить тебя стану. Там и роздых нам будет.

Берег Антип коня: без коня как поле возделаешь? И чем детей растить станешь? Одна будет дорога – тернистая и по самому краю трясины: писаться в рядовичи. Тяжкая дорога! По ней ушло уже много из бывших однообщинников Антипа. И канули в той трясине. Никто не выбрался назад. Так рыба попадает на стол: сунулась в сеть одной головой, а сгибло все тело. Так и заяц попадает в когти совы: вышел покормиться, да сам пищей стал!

Близ берега Ирпень-реки ратай Антип остановился на роздых, вывернул рало из земли, подошел к обрыву. Туман уже поднялся от воды и отступил, гонимый лучами солнца, в глухомань зарослей левобережья, забился там в подкоренья – теперь будет терпеливо ждать новых сумерек. Антип склонился над обрывом. В лозняке, у самой воды, мелькнули два загорелых тела. Послышался смех, а потом шум падения в воду, и волны, догоняя друг друга, пошли по сонной реке от ближнего берега к дальнему.

– Помощники, – добродушно проворчал Антип в короткую бороду, испытывая большое желание скинуть платно и тоже ухнуть головой вниз, в прохладу утренней реки. Да поле пахать надо. Вот поднимет его, а по осени посеет здесь жито. Урожай будет знатный, и труд его – Антип верил в это – окупится с лихвой.

– Василько! Милята!

На крик из густой дебри высунулась мокрая голова, сверкнула большими карими глазами. Вслед за первой показалась и вторая, тоже черноволосая и мокрая. То были сыновья ратая Антипа. Старшему, Васильку, уже исполнилось четырнадцать лет, был он приземист и крепок, словно родился для сечи и для пашни. Младший же, двенадцатилетний Милята, тонкий и душой нежен, словно девица. Из него какой воин? Крови страшится. Обрезал днями ногу речной осокой – дурно ему стало, инда на траву упал. Антип в душе был разочарован слабосердием Миляты, но была надежда, что жизнь изменит характер сына. Кто знает наперед, как чьею судьбой распорядится Бог? Вон, на круче реки, вчера еще росла березка рядом с тополем. Грянуло минувшей ночью лихое ненастье, и что же? Гибкая березка и веточки не потеряла на ветру, а вековой тополь чем-то, видать, прогневил Перуна. Быть может, нравом гордым – не хотел голову склонить, не уступил напору ветра? И ударил его молнией грозный бог, на корню сжег, прервал жизнь до срока.

И теперь еще, поутру, дымится черный ствол старого тополя, а трескучие сороки облетают его стороной.

– Василько, коня поить время.

Конь пил прохладную, пахнущую сырым камышом и влажными кувшинками воду жадными глотками. Василько ласково почесывал его за ухом. Конь обернулся и ткнул отрока в голое плечо мокрыми губами.

И вдруг…

– Отче, гляди, что это? Дым?

Антип вздрогнул от крика Миляты и, напрягая зрение, стал всматриваться в слабый дымок, который вставал над отдаленным, к югу от них, лесистым холмом. К сердцу подкатилась глухая, еще не осознанная тревога. Что за дым это? Может, от костра путника, что сушит одежду после ночной грозы? Или от огня, у которого дружинник сторожевого поста жарит взятую стрелой куропатку?

Дымок на холме разрастался все выше и выше, темнел и клубился. Ему отозвался другой, ближе к Антипу. Недалеко от них, в трех или четырех поприщах[25], взвился, вырвавшись из-под влажных листьев, темно-синий дым, заклубился к небу, склоняясь в сторону севера: туда дул ветер над степью.

Тревога, люди земли Русской! Тревога! Печенежская орда идет!

– Василько, прячем рало! – закричал Антип. Когда рало пристроили под ракитовый куст, Антип подхватил Миляту и почти вскинул на коня.

– Василько, держись за узду. – Антип не успел и ладонью ударить коня, как старший сын уже пустился в бег рядом.

– Ходу! Ходу! – кричал Антип, держась рукой за гриву вороного. И взмолился к богам, к старым и новому, христианскому:

«О могучий Бог неба! И ты, громовержец Перун! И ты, покровитель скота бог Велес! Вдохните свежие силы в уставшего коня, донесите его на своих могучих крыльях к родному подворью! Дайте спасти род мой для продолжения жизни, для прославления богов земли Русской».

Бежал ратай Антип, а сердце тяжелело и круглым камнем билось о ребра, норовя вырваться из груди. Соленый пот катился со лба на ресницы, ел уголки глаз у переносья, скатывался по глубоким складкам на пересохшие и горькие губы. Пожалел теперь ратай Антип, что поставил избу не в Белгороде, как брат Могута, а в поле, ближе к ниве. Не хотелось соседствовать с посадником да волостелином, мелькать ночной бабочкой у их жаркого огня: не опалить бы крылья. И не хотелось еще ему, чтобы дети росли сорной травой под стенами крепости: солнца мало там и не сияет оно во всю ширь небосклона, а косой дождь летом не смывает густой пыли с травы на подворье.

Захотелось жить на приволье. Да рано, знать, выпал птенец из родного гнезда: кинулся в лет, а крылья-то не держат! Не время и свободному ратаю отрываться от людей далеко. Защитить себя один кто сможет? А сообща отбиться можно.

Между тем конь сбежал уже с пологого увала, они обогнули небольшую рощицу из молодых берез и увидели двор. Через открытый дымник[26] земляной крыши избы-четырехстенки густо шел дым: жена Павлина топила очаг, готовила обед.

– Павлина! – закричал Антип, задохнувшись от бега. На крик выбежала темноволосая жена, взятая Антипом за большой выкуп у торка-кочевника. Приучена была жизнью с детства к постоянным тревогам, род их кочевал с разрешения князя Владимира по реке Рось, совсем рядом с печенежской степью.

– Кличь детей, Павлина! Печенеги идут со степи! – заторопил Антип Павлину.

В избе громко охнула старшая дочь Ждана, что-то упало на пол, крошась на куски. Антип торопливо выкатил из-за избы телегу, вдвоем со старшим сыном впрягли коня.

– Хлеба возьмите побольше! Хлеба! – крикнул Антип жене и дочерям, вновь поторопил: – Да живее! Бросайте корчаги! Куда их? Сами садитесь!

От натуги покраснело лицо Василька: тащил перед собой на вытянутых руках куль с житом, кинул в телегу и за вторым побежал. С трудом удерживая концы передника, спешила с выпеченным хлебом Ждана, волокла почти по траве торбу с мукой младшая дочь Арина. Антип принял от Павлины куль с ржаными сухарями – словно знал о будущей беде и наготовил заранее – наконец-то гикнул и ударил коня вожжами. Телега покатила по выбитой конскими копытами дороге вдоль Ирпень-реки к Белгороду. Екало что-то внутри у коня, и екало сердце у ратая Антипа, ходила по груди волна замораживающего душу страха. Гнал коня и без конца озирался, приглядывался к зарослям на берегу реки, куда лучше нырнуть, если печенеги станут настигать. Но спасут ли кусты?

По широкой степи с юга к Белгороду вместе с ними скакали верхом и тряслись в телегах или просто, спотыкаясь уже от усталости, бежали люди. Бежали под густой звон сторожевого колокола, как к муравейнику муравьи, которых вот-вот настигнет надвигающаяся гроза. На лужайке близ реки седая старуха, хватая беззубым ртом воздух, из последних сил тащила к городу бурую корову. Та упиралась, мычала и красным языком тянулась к сочной траве: не напаслась еще досыта, не хотелось ей снова в тесное стойло.

– Яку-уня-я! – вскрикивала то и дело старуха. Наконец на ее крик из-под речного обрыва выбежал мокрый отрок, увидел Белгород с раскрытыми воротами и все, что творилось вокруг, взмахнул длинной хворостиной, и корова метнулась вдоль реки к городу. За нею бежали отрок и его старенькая бабка.

Антип торопил коня, торопил и не видел, как далеко позади, у горизонта, широко растянувшись по степи, уходила к крепости от печенегов дозорная застава Славича.