Читать книгу Осенний лист, или Зачем бомжу деньги - Владимир Царицын - Страница 3

– Где это мы? – спросил Альфред, когда Сидоров подвёл его к двери в бывший кабинет начальника взрывного цеха.

Всю дорогу до приюта бомжей он брёл, как зомби, держась за рукав Сидоровского бушлата и механически переставляя ноги. Пока шли через развалины, а потом по цеху, он стал понемногу приходить в себя. На площадке второго этажа, перед дверью в приёмную, остановился и тупо уставился на пожелтевший от времени плакат с частично стёршейся надписью: «Наша цель – коммунизм!». Под этими словами находилась надпись, сделанная несколько позже – буквы яркие, но неровные. «Я (сердце) коммунизм», – было написано и нарисовано под лозунгом.

– Это мой дом, – пояснил Сидоров, – я здесь живу.

Снизу послышались тяжёлые неровные шаги, чередующиеся с жёстким дуплетным постукиванием, и через минуту на площадку поднялось существо с двумя оранжевыми костылями, похожее на большого паука.

– Окрошка? – удивился Сидоров, – Ты почему не на работе?

– Простыл я, Ляксеич. Мочи нету. Отлежаться бы малость.

– Сачкуешь, Окрошка? – сделал предположение Сидоров.

– Ни боже мой!

Окрошка специализировался на попрошайничестве, гримируясь то под калеку-афганца, то под инвалида-беженца. Сейчас у него на голове красовалось сооружение, напоминающее чалму, длинный стёганый халат был порван во многих местах, из прорех торчала грязная желтоватая вата. Единственная нога была обута в сапог с сильно загнутым носком, как у старика Хоттабыча. Опирался Окрошка на костыли и стоял на трёх опорах крепко и непоколебимо, как пират Джон Сильвер на палубе «Эспаньолы». Ногу Окрошка потерял в прежней жизни, но не на полях сражений, а по пьяни, переходя в неположенном месте железнодорожное полотно.

Окрошка частенько говорил: «Эх, окрошечки бы сейчас покушать! Кисленькой. С настоящим квасом, домашним! С колбаской докторской, с огурчиком, с яичком, со сметанкой, с лучком, укропчиком. Эх-хе-хей!». Он всех достал перечислением ингредиентов этого блюда. Сам ты окрошка, говорили ему бомжи. Так и стал Окрошкой.

– Честно, Ляксеич! Ломает всего и горло болит. Глянь! – Окрошка раззявил пасть и высунул бледно-розовый язык, – И культя ноет, спасу нет. Видать, скоро морозы сильные грянут.

– Ладно, отлежись, – разрешил Сидоров, – я сегодня добрый. Видишь, родственника встретил, – Сидоров кивнул на Альфреда, тот пропустил слово «родственник» мимо ушей – не расслышал или не понял. – Так что болей на здоровье, Окрошка, – продолжил Сидоров. – но прежде, чем спать заваливаться, принеси-ка нам выпить чего-нибудь. Лучше водки.

– Водки?! – притворно изумился Окрошка, – Где же я её достану?

– Твои проблемы, – бросил Сидоров, открывая дверь в своё жилище и проталкивая Альфреда внутрь.

Сидоров правильно рассудил. Если Окрошка заболел, значит, будет лечиться, а «лекарством» он, наверняка, запасся для такого случая. Куда-то же он всё-таки ходил этим утром! Если не на работу, стало быть, до ларька на трёх ногах доскакал.

Самое популярное лекарство в среде бомжей – водка.

– Проходи, будь как дома, – сказал Сидоров, – квартира у меня большая, двухкомнатная. Даже трёх. Приёмная, кабинет и маленькая комнатка. В ней, наверное, прежний хозяин бухал или отлёживался с похмелья.

– Где мы? – снова спросил Альфред.

– В кабинете начальника цеха по производству легковоспламеняющихся и взрывчатых веществ, сокращённо «взрывного» цеха бывшего завода «Искра». Ныне это предприятие приватизировали бомжи. А я – старший здесь. Можно сказать, директор завода.

– «Искра»?

– Ну, да. Было такое градообразующее предприятие.

– То-то, я смотрю, знакомо мне тут всё. Я же работал на «Искре» после института. Правда, недолго.

– Сюда садись, – Сидоров указал на лавку у батареи отопления, лавка была застелена ветхим лоскутным одеялом, – здесь теплее.

Альфред сел на лавку и дотронулся рукой до батареи, она была тёплой, почти горячей.

– Смотри-ка! – удивился он, – Отопление есть. Забыли отключить завод от теплотрассы?

– Да нет, не забыли. Отключили, а как же? Одиннадцать лет назад. А я кое-что предпринял и организовал подключение бытовок цеха.

– Вы?

– А что ты удивляешься? Я же по специальности строитель-тепловик. Наш инженерно-строительный закончил. Теплогазоснабжение и вентиляция. Вот и применил знания на практике.

– Но как вам это удалось? Вы что, тогда ещё не…

– Тогда я уже три года бомжевал.

– Но как?..

– Потом расскажу. Сейчас надо обедом заняться. Буржуйку растопить, консервы разогреть, то-сё.

Сидоров захлопотал возле буржуйки, разводя огонь, а Альфред Молотилов с интересом принялся осматривать помещение, в котором очутился. Он хорошо помнил эту приёмную. Когда-то частенько сюда захаживал по долгу службы, но ещё чаще просто так, с секретаршей полюбезничать. Секретаршу звали Наденька. Альфреду в ту пору только-только исполнилось двадцать два, а Наденьке, кажется, и восемнадцати не было. Наденька очень нравилась молодому инженеру, но до серьёзной большой любви дело не дошло, не успели они: начались баталии с руководством завода по поводу перепрофилирования предприятия, а потом массовые увольнения, митинги недовольных и прочие горестные события. Накрыла Наденьку и Молотилова перестроечная волна и разбросала в разные стороны…

В приёмной было относительно светло – свет проникал через пыльное стекло, трещины в котором хозяин тщательно заклеил скотчем. Как позже узнал Альфред, окно приёмной оказалось единственным застеклённым окном на всём фасаде взрывного цеха. От одного угла к другому – по диагонали – был натянут провод, на котором сушились штаны камуфляжной расцветки и белая футболка с красной надписью на английском. На стенах висели плакаты, призывающие рабочего не терять бдительность и одновременно повышать производительность труда.

«Ну что ж, подумал Альфред, одно другому не мешает».

Из мебели, если не считать листа ДСП, установленного на кирпичных подпорках и служащего хозяину столом, здесь находилась только лавка, на которой он сидел, и буржуйка, Сидоров уже поставил на неё открытую банку тушёнки и чёрный закопчённый котелок с водой. На ДСП Сидоров постелил газету, поставил литровую банку с коричневыми переросшими солёными огурцами и полиэтиленовый пакет с подсохшими изогнутыми кусками чёрного хлеба.

– Можно было б супчик организовать, да у меня корнеплоды закончились, – вздохнул Сидоров, – конечно, и с одними макаронами сошло бы, но это не суп, а баланда. Сегодня планировал картофана и морковки с луком добыть, да тебя неожиданно встретил… Зато у меня бананы есть, – он вытащил откуда-то из угла гроздь почерневших бананов, штук пять, – как ты к бананам относишься, а, Альфред?

Альфред хотел ответить, что к бананам относится положительно, и что вообще в вопросах питания он человек толерантный, особенно учитывая теперешнее бедственное положение, но тут в дверь деликатно поскреблись.

– Заходи, Окрошка, – громко сказал Сидоров, – принёс?

Окрошка запрыгнул в приёмную на одной ноге; костыли он, по-видимому, оставил в своей норе, но и без них выглядел не менее устойчивым, чем оловянный солдатик Андерсена. Халат и импровизированную чалму он тоже снял, и сейчас предстал перед Сидоровым и Альфредом во всей красе: в ярко-красной косоворотке и синих атласных шароварах, наверное, снятых с мёртвого запорожского казака или спёртых со склада реквизита в драмтеатре. Пустая штанина была поднята и заколота на бедре булавкой. В руках Окрошка держал поллитровку дешёвой водки с яркой ламинированной этикеткой. Чем хуже содержимое бутылки, тем красивее этикетка – закон равновесия, или, по научному, баланс.

– Вот! – протянул он Сидорову бутылку. – Как приказывали, Ляксеич.

Сидоров критически посмотрел на Окрошку, принял из его руки бутылку и сказал, цокнув языком:

– Красавец! Где такую одёжку надыбал?

– Гуманитарная помощь из Канады. Вчера в миссии раздача была. Мне, как постоянному клиенту, лучшее дали.

– Ну, ладно, ты иди, Окрошка, отлёживайся, – отпустил его Сидоров.

– Полечиться бы… – неуверенно сказал Окрошка.

Сидоров хмыкнул, взял с подоконника щербатый чайный бокал и набулькал болезному граммов сто. Окрошка, вытянувшись в струнку и удерживая равновесие, выпил, крякнул, и, поблагодарив «Ляксеича», упрыгал из приёмной. Сидоров сходил в кабинет, принёс оттуда деревянный ящик, и, придвинув его к столу, уселся и разлил водку по ёмкостям.

– Ну, не чокаясь. Царствие небесное рабе божьей Катерине. Пусть земля ей пухом будет, – Сидоров выпил залпом, а Альфред вливал в себя водку медленно, глухо стуча зубами о край эмалированной кружки. Закусили, – ты ешь, ешь, Альфред. Не стесняйся.

– Спасибо…

Сидоров есть не хотел, утром плотно позавтракал, банку сайры съел и два варёных яичка, да кружку крепкого чая выпил. А Альфред был очень голоден, и поэтому ел много и торопливо, одновременно запихивая в рот и тушёнку с хлебом, и огурец, и банан.

«Как бы плохо ему не стало», – подумал Сидоров, и хотел слегка его тормознуть, напомнить о вреде переедания после длительной голодовки, но Альфред вдруг остановился сам и откинулся спиной на батарею.

– Всё, хватит, – объявил он, – так можно и заворот кишок получить.

– Давно голодаешь? – поинтересовался Сидоров.

– Не знаю. Не помню…. Дня три, наверное, совсем ничего не ел. Сегодня что у нас? Какой день?

– Среда сегодня. Второе ноября.

– Среда… – задумчиво повторил Альфред, – Катеньку в среду убили. Девятнадцатого октября…

И заплакал, затрясся весь. Полез в карман, достал оттуда грязный носовой платок и стал громко сморкаться. Сидоров плеснул водки.

– Выпей. Полегчает, – сказал он строго. – А потом всё мне расскажешь.

Они снова, не чокаясь, выпили. Альфред ещё долго плакал. Наконец успокоился, посмотрел на Сидорова воспалёнными глазами, сказал зло:

– Подонки! Твари! Деньги все отняли – чёрт с ними! Дом забрали, машины, всё, что было – пусть подавятся! Но убивать-то?

Альфред снова всхлипнул, попытался взять себя в руки. Сам налил себе и Сидорову. Выпил, стуча зубами. Перекрестился.

– Бандиты! Сволочи! – и всё-таки заплакал.

– Кто убил, знаешь?

Альфред кивнул. Он закрыл глаза, и сидел, не двигаясь, только губами шевелил. «Бандиты… Сволочи… Катенька моя…» – почти неслышно шептал Альфред, и слёзы текли по его щекам.

– Так, кто? – повторил Сидоров вопрос.

– Убивали какие-то отморозки. Сначала насиловали, четверо их было. Чеченцы, наверное. Чёрные, весёлые. Здоровые, кабаны. Сволочи! Натешились, потом ножом горло Катеньке перерезали.

– А ты где был, когда над Катей измывались? – зло спросил Сидоров, скрипнув зубами.

Он сжимал пальцы в кулак и с трудом разжимал их, он готов был ударить Альфреда в залитое слезами лицо. Чтобы в кровь! Чтобы белые и ровные зубы Альфреда повылетали к чёртовой матери! Но бить не стал, сдержал себя. За что его бить? Что бы мог сделать этот хлюпик против четверых накаченных бычков? Ровным счётом ничего…

– Меня верёвкой к потолочной балке подвесили, а рот скотчем залепили, чтобы на помощь не звал. Катеньке тоже… рот… скотчем…

– И как же ты в живых остался? – подозрительно спросил Сидоров.

– Чудом. Отморозки эти дом бензином облили и подожгли. Следы преступления устраняли, а меня заживо сжечь хотели. Когда дом запылал, огонь по потолку пошёл, верёвка тлеть начала, порвал я её. Хотел Катеньку… мёртвую из пожарища вынести, да не смог – крыша начала рушиться. Я через окно выскочил. Только отбежал на десяток метров, крыша рухнула. Сгорело всё. И Катенька сгорела… – Альфред обхватил голову руками и заскулил, как побитая собака, запричитал невнятно.

Сидоров достал из кармана пачку «Примы», закурил. Рука, держащая зажжённую спичку, дрожала.

– Где всё это произошло? – спросил хрипло.

– В Шугаевке, на Катиной старой даче, – сквозь слёзы ответил тот.

«На моей даче, – мысленно поправил Сидоров Альфреда, – стало быть, нет у меня больше дачи… Чего я говорю? Какая, на хрен, дача!..»

– Я их всех, до единого, запомнил, – говорил, глотая слёзы, Альфред, – всех до единого. Помню каждую бандитскую рожу.

– Зачем? Отомстить хочешь?

Альфред не ответил.

– Ладно, проехали. Дальше что было?

– Дайте мне сигарету, пожалуйста, Алексей Алексеевич, – попросил Альфред.

Сидоров вытащил из пачки гнутую сигарету, дал прикурить.

– Не Мальборо, – предупредил он, – глубоко не затягивайся.

– А! – Альфред махнул рукой, – Я ведь до Катеньки небогато жил. Всякую гадость курил – и «Приму», и папиросы… – Альфред глубоко затянулся… и тут же закашлялся, с непривычки к некачественному крепкому табаку.

Сидоров усмехнулся. После первой неудачной затяжки Альфред стал курить осторожно, вдыхая едкий дым маленькими порциями и сплёвывая табачные крошки, прилипшие к языку и губам.

– На дворе уже ночь была, – продолжил он рассказ, – я услышал, что к горящему дому люди бегут. Собаки лаяли…. Я испугался, подумал: решат, что это я пожар устроил. Ушёл в лес, там утра и дождался. А потом в город пошёл… Не знал, что делать, бродил по улицам, плакал… Меня в милицию забрали. Я им стал обо всём рассказывать, но мне не поверили. Посмеялись и выгнали. Решили, что я бомж, паспорт-то у меня чеченцы забрали…

Я тогда ещё побродил немного и сам в милицию пришёл, только в другое отделение – в наше, по месту прописки. Заявление у меня принимать не хотели. Потом к какому-то оперуполномоченному отвели. Я ему всё с самого начала рассказал. А меня в камеру… Четыре дня держали. А утром, в понедельник… какое же это число было? Двадцать четвёртое, кажется? Да, двадцать четвёртое октября. Выгнали меня из милиции. И по шее надавали… И пригрозили, что если ещё раз на глаза им покажусь, сильно пожалею… Ну, как же? Они же все, менты, купленные этими сволочами…

– Не все, – подумав о чём-то своём, тихо сказал Сидоров.

– Что?

– Ничего. Дальше рассказывай.

– Дальше… Думал, друзья помогут. Пошёл. Зря пошёл. Ко многим охранники даже на порог не пустили. Одного, на которого больше, чем на других рассчитывал, возле офиса подкараулил, но он со мной разговаривать не стал. В «Мерседес» юркнул и укатил. Наверное, эти сволочи всех, кто по бизнесу с Катенькой был завязан, и приятелей наших запугали.

– Чеченцы?

– Да, нет. Чеченцы – они обычные, рядовые бандиты… – Альфред поднял голову, и, зачем-то понизив голос, словно опасался, что их подслушают, сообщил Сидорову: – Я знаю, кто за всем этим стоит. Банк «Парус», точнее, один из его учредителей – некто Пархоменков Максим Игоревич.

– Банкир?

– Бандит он, а не банкир! Награбил денег, банк учредил. Его компаньон, Усков Андрон Ильич, тот финансист. Раньше в Сбербанке работал. А Пархоменков, он же Пархом – самый что ни есть, бандит.

– Пархоменков? Не помню такого. Из молодых, что ли?

– Лет тридцать ему, может, чуть больше. Но появился недавно, года два назад о нём говорить стали. И сразу – как о банкире, но он не банкир. Он бандит, даже разговаривает на жаргоне. Стрелка, братва, бабло, тёлка, короче, чисто конкретно…

– Так сейчас все говорят, – заметил Сидоров, – Особенно молодёжь.

– Нет, – покачал головой Альфред, – Пархом бандит. У него глаза, как у мёртвого: взгляд холодный и неподвижный. И вообще, лицо такое… такое… И улыбочка…

– Ну и как это угораздило Катерину с бандитом связаться? – с досадой в голосе сказал Сидоров. – Я помню Катерину, она баба рисковая была. Но чтобы с бандитами дела иметь, на это она никогда не шла. Дань платить платила, но и только.

– Катенька на малые проценты клюнула. Кредит в «Парусе» взяла. Хотела большую партию товара купить. Под этот кредит всё заложила: дом, машины, весь бизнес. Эх! Говорил я ей: «Проценты маленькие, да риск огромный». Просил не рисковать, уговаривал. Не послушала. Решила, как хотела.

– Она такая, – согласился Сидоров, и, вспомнив, добавил – была.

– Катенька эту сделку давно планировала. Фирма-поставщик вроде бы надёжная. Во всяком случае, казалась надёжной. Немецкая. Малоизвестная у нас, в России, но цены отличные, а качество товара немецкое. Мы с ней, с этой фирмой, четыре сделки провели до этого самого случая. Предоплату небольшую делали, от двадцати до двухсот тысяч евро. А потом сделка наметилась на двадцать два миллиона.

– Ого! – изумился Сидоров.

– Шесть миллионов шестьсот тысяч аванс, – продолжал Альфред, – тридцать процентов от суммы поставки, исключая транспортные расходы. Остальные семьдесят – по факту получения товара. Катенька сама в Германию дважды летала, и они, немцы, здесь были один раз. Потом-то мы с Катенькой поняли, что это обычный кидок. Правда, тщательно подготовленный. И что кидок этот Пархом организовал. Фирма-поставщик испарилась, деньги наши пропали, товар, естественно, мы не получили…

– Классика! – сказал Сидоров, – А потом Катерине пришло уведомление из банка о срочном погашении кредита. Кредит-то наверняка на короткий срок оформляли?

– На месяц, – шмыгнул носом Альфред, – Катенька планировала большую часть товара – процентов восемьдесят пять – оптом сдать и кредит погасить. А оставшийся товар через собственные торговые предприятия в розницу реализовать… Мы рассчитывали на этой сделке два с половиной миллиона евро чистой прибыли получить.

А получили то, что получили, – хотел подытожить Сидоров, но промолчал: не тот случай ёрничать. Он посмотрел на Альфреда, тот сидел понурый, но таращил глаза, наверное, борясь со сном.

– Выпьем? – предложил Сидоров.

Альфред безучастно кивнул. Выпили по чуть-чуть.

– Просчитал ваш Пархом Катерину, – сказал Сидоров, – видать, досье на неё собрал. Точно знал: баба рисковая, легко ради такой прибыли ва-банк пойдёт. Она ведь частенько нечто подобное совершала. Однажды, когда мы с ней только жить вместе стали…

– Нет, вы мне объясните, Алексей Алексеевич! – перебил Сидорова Альфред, – Убивать-то зачем? Ну, кинул, подонок, а убивать?..

– Концы обрубил – раз, – объяснил Сидоров, – и в назидание другим – два. Обозначил себя, как человека решительного и на всё готового.

– Человека?! Не человек он! Нелюдь! Упырь!

– Это, да, – согласился Сидоров.

– Как только земля таких носит? – срывающимся голосом вопрошал Альфред, – Нет в мире справедливости. Убить бы этого гада! Я бы сам его убил, если бы смог до него добраться. Горло бы ему перегрыз! За Катеньку…

– Его бог накажет, – рассудительно произнёс Сидоров и о чём-то задумался, добавил потом чуть слышно, – или кто другой…

Он разлил остатки водки, получилось помногу.

– А теперь давай-ка выпьем за твою везучесть, Альфред, – предложил Сидоров, подняв над столом кружку.

– Повезло так повезло, – мрачно согласился новоиспечённый бомж.

– Живой всё-таки.

– Лучше бы сгорел… – Альфред нехотя чокнулся с Сидоровым, и, так же нехотя, стал пить.

Но до дна выпить свою порцию не смог, отставил кружку и его всего передёрнуло. Едва не вырвало. А Сидоров выпил до дна.

– Везунчиком ты оказался, – сказал он, занюхав водку корочкой хлеба, – и не в том дело, что в даче моей не сгорел вместе с телом Катерины… Да, да, в моей даче, мне она от мамы в наследство досталась. И мы с Катериной долго на этой даче жили. Сначала, когда оборотные средства её предприятия увеличивали, потом когда дом строили… Но не в этом суть. Что не сгорел заживо – повезло. А ещё больше повезло, когда тебя из ментуры выперли. Не выпереть тебя должны были, а отвезти куда-нибудь за город и грохнуть по-тихому… Не пойму, почему отпустили. Наверное всё-таки к правильному менту ты попал. Как, кстати, фамилия опера, которому ты свою историю рассказывал?

– Смешная какая-то… Я уже не помню. Правило, что ли?

– Может быть, Мотовило?

– Точно! Мотовило. Мордатый такой. С рыжими усами. А вы что, знаете его, Алексей Алексеевич?

– Встречались… Слушай, Альфред, – Сидоров решил поменять тему разговора. – Может, на «ты»? Не на столько уж я тебя старше, чтобы ты мне выкал, да ещё по имени-отчеству величал. Ты с какого года?

– С семьдесят второго. В январе тридцать три исполнилось. Пятого января…. Возраст Иисуса Христа!

– Вот видишь! А я с шестьдесят третьего. Февральский. Девять лет разницы, меньше даже. Кроме того, мы с тобой почти родственники. На одной бабе женаты были. Молочные братья.

– Хорошо, – тут же согласился Альфред, – иду на ТЫ! – как-то он резко опьянел, – Буду звать тебя Алексеем… Или братом… А ты не сердишься на меня за Катеньку? На то, что я… ну, на твоё место?.. Что Катенька… что мы с ней…

– Не сержусь. Чего нам теперь-то враждовать. Тем более когда Катерины нет уже в живых.

– Нет, – пьяно подтвердил Альфред, – нет её больше… Нет бо-о-льше моей… нашей Катеньки… Катенька, она знаешь, какая бы-была? Знаешь, конечно… Она хо-о-рошая бы-была… Умная. И работать лю-у-била… А ещё она ве-е-сёлая бы-была, шутила часто… Пархома как-то назвала г-г-господином Пархоменко. А он ду-у-рак дураком, возмущается, говорит: Моя фамилия Па-а-рхоменков, у меня, гово-о-рит, «В» на к-конце. А она ему: А мне всё равно, что у вас на к-конце. Меня ваш конец со-о-ве-е-ршенно не ин-те-ре-сует…

– Да, нашла, с кем шутки такие шутить, – пробормотал Сидоров.

Альфреда совсем развезло, он уже болтал всякие глупости, сильно заикался, плакал, а то лез обниматься с Сидоровым или грозил невидимому Пархому перегрызть горло. Потом Альфред вырубился окончательно. Сидоров перенёс его из приёмной-столовой в кабинет-спальню и уложил на матрац. Под голову положил резиновую надувную подушку в розовой наволочке из плюша.

Альфред вдруг очнулся и пьяно посмотрел на Сидорова.

– Один из этих подонков, перед тем, как Катеньке горло перерезать, скотч ей со рта сорвал и говорит: «Ну что, сука, понравилось тебе?.. А знаешь, что у Пархома на конце? Да то же самое, что у любого мужчины». А она отвернулась от него и сказала тихо: «Прости меня, папочка…». Почему она так сказала?

– Не знаю. Спи.

– Я тоже не знаю, – бормотал Альфред, засыпая. – я Катенькиных родителей никогда не видел…

И я не видел, подумал Сидоров.