Читать книгу Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день - Владимир Черногорский - Страница 12

Ну что сказать, мой милый друг,

Прокисших мыслей вороша,

А вдруг порочный разорвется круг

Кометой вырвется душа…

«кометой вырвется душа, – Василий задумчиво грыз карандаш, подбирая рифму, – смысл потом. Душа, хороша, ша…»

Ветер давно стих и прогретая за день крыша приятно ласкала все, до чего могла дотянуться. Обитатели скворечника (пара линялых белок) угомонились и готовились отойти ко сну. Вернее, бельчиха мирно посапывала на старом носовом платке, а сам белк дымил трубкой на крылечке и, молча, внимал Васькиному творчеству.

«…душа… карандаша, туша,… – кот запрокинул голову, словно искал подсказку на ночном небосклоне, – не спеша…»

– А позвольте поинтересоваться, о чем будет стих? – не выдержал белк, – страсть, как люблю обо мне.

– Не знаю, не знаю, – бросил Василий через плечо, – может о несчастной любви, может – наоборот. Как выйдет… Стих не трактор – по дороге не ездит. «…круг, вокруг, досуг…». Рифма – птица вольная. Ее полет непредсказуем, как женские обмороки… «…круг, физрук, политрук, недосуг…». А вы, отчего спать не ложитесь?

– Вы женаты?

– Бог миловал.

– Зачем тогда спрашиваете?

– Ну, мало ли… «…многорук, близорук, бурундук…» Нет. Все не то, – Василий снял пенсне и потер переносицу, – Странная вещь творчество: стоит почкам набухнуть, еще только-только травка зазеленеет, а душа уже томиться и руки чешутся. Невысказанные чувства распирают и рвутся наружу. Вот только предмета вдохновения не хватает, попрятались куда-то. Не поверите: когда не надо, под каждым кустом маячат, мяучат…

– а потом – заучат, – вставил белк.

– Хм.

Хвосты трубой под звездами маячат

До всполохов зари нам о любви мяучат

А как поддашься – раскулачат

Кто прежде пел, теперь ишачат.

– Во-во, я ей давеча говорю, на хрена тебе столько лощины? Дома повернуться негде. А она: «Запас скворечник не утянет». Ладно бы грызла в меру, а то … – белк махнул рукой, – Скоро и в проем не влезет.

– Не влезет – полбеды, – Василий всегда отличался рассудительностью и убийственным практицизмом, – Вот когда – не вылезет, то уж… – он надул щеки и сделал многозначительное «пфф», – Была у меня одна знакомая – профессорская кошечка. Барышня ничего себе: и умная и образованная. Начитанная – страсть. Такие слова знала, покраснеешь. Мышей не то что не ловила – боялась. «Я, – говорит, – из дома ни ногой. На дворе доберманы и инфлюенция». Через нее в бомжи и подался.

– Н-да, история… – белк пыхнул трубкой.

Дымок расплылся лохматым облаком и повис на ветке березы. Серпатый месяц сочувственно покачал головой – ему тоже было что вспомнить. Совсем скоро его вытеснит полная Луна, и придется шляться по небосклону, от одной одинокой звезды к другой, неприкаянной.

– Коту без дома нехорошо. Не полагается, – белк выбил трубку о черепицу, – Холодает, однако. Пойду сдаваться – авось не проснется… Бывайте.

На краю участков какой-то полуночник включил свет. Не разобравшись, спросонья, заорал петух. Наседки зашикали горлопана и подоткнули откатившихся наследников поглубже в теплые ямки. Тишина дремотой окутала деревню. Изморозь капельками холодного пота застлала крышу и подкралась к поэтическому основанию.

Василий посидел, посидел, да и начал ерзать. Он бросил завистливый взгляд на скворечник: из отверстия слышался невнятный шепоток, и вкусно тянуло домашним.

– Мещане замшелые, – презрительно фыркнул пиит и решительно выхватил из-за уха чернильный огрызок, – Вот вам!

Ну что сказать, мой милый друг,

Прокисших мыслей вороша:

А вдруг порочный разорвется круг,

Кометой вырвется душа…

И шваркнет по паркету сгоряча,

И чувств дремавших всполоша,

На удивленье всем вокруг

Хвостом очертит тот же круг…

И в дом вернется не спеша.

Затем он достал из-за второго уха початый чуингам, размял до мякиша и прилепил листок над входом.

«Нет вдохновения – и не надо. А простатит нам ни к чему. Хорошо, Петрович дачку не пропил. Печка, небось, еще теплая…»