Читать книгу После катастрофы - Владимир Чугунов - Страница 2

На подъезде к Шереметьеву таксист осведомился, какой терминал, и через пять минут подкатил к остеклённому фасаду аэровокзала.

Такого размаха Евдокимов не ожидал.

На входе багаж пропустили через специальное устройство, сами прошли через магнитную рамку. Сразу пришло на память Домодедово. И всё-таки трудно было представить, что всё это великолепие в считанные секунды могло превратиться в руины, а мирно сидящие и гуляющие в ожидании рейса взрослые и дети в убитых и раненых.

На противоположной от входа стене висело большое табло с номерами рейсов, маршрутами и временем вылета. Внимание Евдокимова сразу же привлекло интенсивное перемещение списка. Неужели такая загруженность? Где-то в самом низу он отыскал номер своего рейса.

Когда расположились за столиком небольшого кафе, Евдокимов сказал:

– Надо бы юаней купить. Вдруг никто не встретит, а нам даже до места не на что будет добраться. Ты хотя бы спросила название отеля?

– Да они сами пока не знают. Завтра утром их поезд из Владивостока в Пекин прибывает, а нас должна встретить какая-то Ирина.

– А если не встретит?

– Должна.

– А если?.. И как нарочно, ни по-китайски, ни по-английски ни ты, ни я – ни слова.

– Ну почему? Я знаю несколько английских.

– Да-а? Ну-ка, ну-ка?..

– Сори. Плиз. Сеньк ю. Ай лав ю. И это ещё, как его… сейчас вспомню…

– Не трудись, и этого вполне достаточно, чтобы свободно передвигаться и даже комфортно чувствовать себя в чужой стране. Держи «керенки», на две тысячи юаней, думаю, хватит. Ступай. Там, кажется, обменный пункт.

Когда в руках Евдокимова оказалось два десятка юаней сотенного достоинства, почему-то пришли на память советские рубли с «Ильичом», только в отличие от отечественного китайский был изображён, как на американских долларах. Обыкновенное, подумал Евдокимов, как, впрочем, и у отечественного, лицо самого обыкновенного человека, а каких почестей при жизни и особенно после смерти оба удостоились! И хотя первого с денег убрали («Уберите Ленина с денег», с праведной дрожью в голосе когда-то взывал Андрей Вознесенский), тела обоих до сих пор покоились в мавзолеях. «У них – понятно, у нас – для чего?» Когда-то Евдокимов неоднократно задавался этим вопросом, натыкаясь на самые невероятные версии, типа «не принимает земля», «никто не станет отпевать», даже набрёл на соображение, что «идола может вынести только идол, а его ещё не родила мнимая дева». Потом стали доходить слухи, что родила, и даже голливудский фильм на эту тему показали. Но фильм – ладно (чего только не покажут америкосы?), с горящими глазами заговорщиков передавали из уст в уста, что «ему» уже двадцать, двадцать пять и даже вот-вот стукнет тридцать. Короче, песня ещё та, поскольку уже в прошлом веке не то в США, не то в Англии, не то в Италии, под боком Понтифика, рождался и тайно воспитывался этот «последний друг человечества».

О перемене отношения к «живому всех живых» и говорить нечего.

А ведь когда-то!..

Кто-кто, а Евдокимов хорошо помнил, с каким задором чуть ли не каждый день по радио пели: «День за днем идут года – / Зори новых поколений, / Но никто и никогда / Не забудет имя Ленин. / Ленин всегда живой, / Ленин всегда с тобой – / В горе, в надежде и радости. / Ленин в твоей весне, / В каждом счастливом дне, / Ленин в тебе и во мне!»

И – ничегошеньки!

Что относительно Мао, продолжал развивать свою мысль далее Евдокимов, тому в этом отношении больше повезло, как, впрочем, и последнему китайскому императору. И если отечественного вместе с семьей при том же Ильиче безжалостно расстреляли, а останки уничтожили, Мао своему жизнь сохранил. После девятилетнего заключения бывший узурпатор трудился простым садовником, а его брат – бухгалтером. И тем не менее отношение к Ленину в Китае уважительное. И не только как к вдохновителю, но и за НЭП, которую у нас свернули, а у них, начиная с Дэн Сяопина, интенсивно развивают. И хотя прекрасно понимают, что Мао такого курса никогда бы не поддержал, считают, что именно дух «Великого кормчего» покровительствует их таким же великим делам.

Да что там! Даже несмотря на то что «культурная революция» отбросила страну в эпоху феодализма и унесла десятки миллионов жизней, нет у них споров – гений Мао или злодей. Они к этому вопросу подходят прагматично, не убиваются, например, по поводу «слезинки замученного ребёнка», а берут и считают: столько процентов пользы, столько – вреда. И это не к одному Мао относится, но и к большинству китайских императоров. В отличие от нас, в очередной раз вздыхал Евдокимов, они свою историю грязью не заливают. Сто тридцать миллионов пионеров у них по-прежнему поют о «красном солнце наших сердец», и практически каждый студент, достав айфон, процитирует вам из Мао: «Шаг за шагом идём мы к великой цели». А подавляющее большинство китайцев рассуждает примерно так: император или Мао, плохие они или хорошие, но это наша история, и если мы начнём её вытаптывать, государство будет ввергнуто в пучину смут и несчастий.

Более того! Во многих храмах портреты и статуи Мао находятся рядом со статуями Будды. Перед обоими возлагают приношения, возжигают благовония.

А как начиналось?

После победы китайской революции Мао часами высиживал в приёмной Сталина. Последний считал Мао крестьянским вождём, поскольку восстание в Китае подняли крестьяне. Они и теперь время от времени бунтуют, большинство из них по-прежнему живёт в условиях средневековья, обрабатывая землю мотыгами, без пенсионного обеспечения, и только совсем недавно им разрешили уезжать в города.

И всё-таки Мао считал себя выше Сталина. С китайской точки зрения он был достаточно образован, а вот «Капитал» Маркса, как признался однажды Молотову, не читал и, судя по всему, читать не собирался, поскольку считал его ниже конфуцианства, которое знал назубок и полагал куда полезнее очередной западной утопии. Не пренебрегал он и традициями китайских императоров, считавших, что для достижения бессмертия необходимо вступить в связь с тысячью девственниц. Для этой цели отбирали девиц из артистических бригад. Однако от товарищей по партии Мао требовал иных отношений. Супружеские пары намеренно разлучали, направляя на работу в разные концы страны («дан приказ ему на запад, ей – в другую сторону»). Им позволялось бывать вместе не более двенадцати дней в году.

После разрыва с СССР Мао заявил, что Советский Союз не следует делу Ленина-Сталина, и объявил «Большой скачок»: догнать и перегнать, в том числе и США. Но буквально за два года голод уносит сорок миллионов жизней. Однако Мао всю вину сваливает на бюрократов. Он надевает военную форму. На его левой руке алая повязка с тремя иероглифами: хун-вэй-бин (красный страж революции). По мановению ока такие же повязки появляются у миллионов подростков, которые становятся пушечным мясом «культурной революции».

«Уничтожим монстров – ревизионистов хрущёвского толка! Заставим весь мир следовать идеям Кормчего. Будем бить врагов, как перебегающих дорогу крыс».

После того как хунвэйбины выполнили роль чистильщиков, их уничтожила армия.

Мао долгое время был уверен в её преданности, пока министр обороны, главный идеолог культа личности «Великого кормчего», второй человек в государстве, Линь Бяо, бывший наркоман и коротышка с плешивой головой, чем-то напоминающий наркома НКВД Ежова, не возглавил при помощи сына группу, которая планировала заложить бомбу под личный поезд вождя или железнодорожный мост. Однако заговор был раскрыт. Линь Бяо попытался бежать с семьёй в СССР, но его самолёт потерпел крушение (по другой версии, был сбит ракетой) на территории Монголии. Это дало Мао повод заявить, что Советский Союз – даже большая угроза, чем США, что война с Советским Союзом неизбежна, что СССР сам намеревается напасть на Китай. К началу семидесятых экономика Китая, как теперь выражаются, достигла дна. И тогда Мао решился пойти на контакт с Америкой, но визит Никсона ограничился одними рукопожатиями.

За четыре года до смерти Мао сошёлся с проводницей своего поезда, которая была моложе его на 50 лет и допускала к нему лишь того, кого считала нужным.

9 сентября 1976 года «Кормчий» отошел в мир иной, оставив после себя руины. И тем не менее почти каждый китаец с гордостью скажет, что из колониальной аграрной страны, тысячелетия управляемой императорами, Мао сделал Китай ядерной державой, а девяносто три процента населения – грамотными.

«И если случится вам быть в Китае, – прочитал где-то Евдокимов, – и произнести: «Мао чжу-си Вань-суй», что означает «Да здравствует председатель Мао», вы тут же почувствуете к себе расположение, но стоит вам выразить сомнение по поводу его «великих дел», и доверия вам уже никогда не вернуть».

И всё-таки справедливости ради надо заметить, оговаривался Евдокимов, далеко не во всех слоях населения отношение к Мао однозначное. В том числе и на самых верхах, о чем свидетельствует история с одним из «наследных принцев» Бо Силаем. В отличие от партийной верхушки времён Союза, в Китае власть в партии в значительной степени унаследовали дети сподвижников Мао, хотя немало среди них и комсомольских выдвиженцев. К «наследным принцам» относился и секретарь горкома Чунцина Бо Силай, которого, как ни странно, обвинили за отход от маоизма несмотря на то, что именно маоистски окрашенные дела Бо, сопровождаемые массовым пением «революционных песен», спровоцировали волну ностальгии по «справедливому прошлому», как во времена ельцинского бардака да и теперь относительно социалки советского периода в России. Однако партийному руководству такая деятельность показалась опасной. Вопреки существующему курсу предпочтения инвестиций и экспорта уровню жизни народа, деятельность Бо Силая была направлена на решение социальных проблем и смягчение конфликта между городом и деревней. Казалось бы, что в этом плохого, сотни миллионов китайцев готовы были носить за это Бо на руках? Но именно это «ношение на руках» и показалось руководству страны опасным. Формально Бо арестовали по обвинению в коррупции. В поддержку его прошли массовые демонстрации в Шанхае, Чунцине, Цзинане, других городах. Фигура Бо как радетеля о маленьком человеке сделалась популярной.

И одни считали, от того это, что китайская революция ещё не завершена, другие – что в стране с низов нарастает протест против катастрофического разделения на бедных и богатых и ностальгия по социальной справедливости времен Мао, третьи – что при Ху Цзиньтао, предыдущем генсеке, был утрачен контроль над региональными руководителями.

И то, и другое, и третье, по мнению Евдокимова, имело место в жизни Китая, однако существует ещё одна, куда менее известная и популярная точка зрения.

«Если вы не перемените направление движения, то окажетесь там, куда вас гонят», – утверждает Конфуций. Иначе чем бессмысленнее революция разрушения, тем скорее настанет время мирного созидания. Мао хорошо знал Конфуция и, вполне возможно, сознательно довёл китайскую революцию до абсурда. Что всему миру представлялось безумием («Возле города Пекина / Ходят-бродят хунвэйбины… – пел в те времена Высоцкий. – Вот придумал им забаву / Ихний вождь товарищ Мао: / Не ходите, дети, в школу – / Приходите бить крамолу! / И не то чтоб эти детки / Были вовсе малолетки, – / Изрубили эти детки / Очень многих на котлетки!»), на самом деле было предпринято для того, чтобы как можно скорее завершить революцию разрушения «до основанья, а затем» перейти к мирному созиданию. И в этом смысле Дэн Сяопин действительно является продолжателем дела Мао. В настоящее время Китай объединился, поднялся. Иначе говоря, Мао на практике показал китайцам, что такое революция, а точнее – марксизм, а ещё точнее – троцкизм или упомянутый выше ревизионизм хрущёвского толка.

Поскольку троцкизм обыкновенно противопоставляют сталинизму, у многих создаётся впечатление, что в первом было нечто позитивное. На деле это далеко не так. Когда с подачи Сталина крестьянам было разрешено вести приусадебное хозяйство, Троцкий с негодованием писал, что главное дело революции предано, что это отход от марксизма, что, мол, и так крестьяне – аристократия, а тут ещё им позволили иметь собственных коров и свиней. А теперь давайте вспомним, при ком произошло обобществление домашнего скота и ограничение приусадебных участков до шести соток, и подумаем, кто есть кто и что из себя представляет.

Что относительно Евдокимова, сам он был склонен к китайскому подходу к прошлому. У нас же, в очередной раз вздыхал он, до сих пор из чувства мести или партийной солидарности не желают видеть ничего положительного в прошлом или видят одно хорошее, и если бы это стало возможным, тут же потащили бы друг друга на виселицы. Этим и пользуются наши недруги, а народ по-прежнему бедствует и… безмолвствует.

* * *

Всё это опять же пришло Евдокимову в голову, когда в его руках оказались юани.

Он убрал их в один из застёгивающихся молнией карманов хлопкового жилета и вот о чём подумал:

«Какое отношение ко всему этому имеет китайский мультфильм?»

В отличие от мультипликации советского периода, окрашенной в розовые тона безоблачного детства, китайский мультфильм имел не только идеологическую, но и политическую подоплёку. И хотя многие считали его обращенным к России, Евдокимов такого взгляда не разделял.

Начинается мультфильм с вида северной китайской деревни.

Над одной из лежащей в сугробах ветхой лачужке невидимым фломастером изображается игрушечный дом и слышится голос девочки:

– Это мой дом. Нет, не эта ветхая избушка. Мой дом высокий-превысокий! – Меняется план, появляется строящая из кубиков дом пионерка. – На первом этаже живёт товарищ Владимир, – говорит она, устанавливая кубик с изображением кота, и тут же на экране появляется большой жирный кот. – Неугомонный Феликс и его друзья живут на втором. Третий этаж отведён Берии. А вот и он сам, – демонстрируется утка с синим кубиком в клюве. – Ну конечно, на самом верху живу я.

Домик из кубиков увенчивается красной крышей.

Меняется план, отсылающий к воображению ребёнка. На заднике плакат: «Строительство великих достижений». Девочка в военной форме, в пилотке с красной звездой, стоя за домиком, на фоне сцены, украшенной, как в дни партийных съездов, держит в руках развёрнутую красную книжечку и говорит: «Здравствуйте, товарищи».

Но в этот момент мимо проходит взрослая женщина, лица которой не видать, задевает краем юбки дом, он разваливается и возвращает пионерку к действительности. Слышится голос женщины: «Пора в школу».

Девочка говорит: «Это моя мама. Она учитель в нашей школе. – И, по-военному прикладывая руку к голове, произносит: – До свидания… товарищ… – И, когда слышится стук закрываемой двери, добавляет: – Мама говорит, что не всем нравится то, что мы делаем, но мы не можем отрицать величие наших дел. Наши солдаты – наши священные убеждения никогда не потускнеют».

Куклы увозят собранные кубики, и только красная крыша остаётся лежать на полу. К ней подкрадывается Берия и, крякнув, хватает клювом. Девочка пускается за уткой в погоню. Утка забирается на первую полку шкафа, девочка за нею следом, утка поднимается выше, а затем, незаметно юркнув вниз, прячет крышу домика в банке из-под цитрусового сока. Девочка настигает похитителя у банки со словами: «Попался!»

Снова меняется план. Все куклы выстроены в ряд. Слышатся слова девочки:

«Берия наказан за кражу кубиков, принадлежащих государству и всему народу. Это для всех послужит уроком. Мы должны быть верны нашим убеждениям. Феликс, это самый важный приказ для последней и решающей битвы. Ты должен всегда его помнить и быть начеку».

Пионерка вручает Феликсу написанный на маленькой книжечке приказ, который упаковывает в красный шарик, и говорит: «За победу!»

Но в это время мимо опять проходит мама, лица которой по-прежнему не видать.

«Мама, ты вернулась домой так рано?» – спрашивает удивлённая пионерка.

Вместо ответа слышится невнятно транслирующий телевизор. Видимо, что-то происходит, и рано вернувшаяся из школы мама смотрит новости. Девочка резюмирует: «Все наши почему-то какие-то грустные. И я гадаю, почему».

А вот уже и кот Владимир лежит на полу в ногах у девочки. Он умер. Девочка гладит его: «Старый мурлыка». Затем ставит красную печать на листе, к которому приклеена фотография Владимира. То же самое происходит с Феликсом. Далее видна коробка со старыми книгами на весах для приёма макулатуры.

Девочка сообщает:

«Мама сказала, что мы переезжаем из нашей избушки и поселимся в высоком-превысоком доме».

Игрушки собраны в коробки. Берия с остальными утками в железной клетке. Девочка говорит жалобно:

«Бе-ерия».

И вот уже они в лифте нового дома. Девочка спрашивает:

«Мама, американцы будут бомбить наш дом?»

Затем она вносит в новую квартиру свою коробку, открывает, но коробка оказывается почти пустой.

«А где мои кубики?»

Доносится голос мамы из другой комнаты:

«Посмотри, там для тебя новые игрушки на кровати. Новый дом – новые игрушки. – На кровати Микки Маус, кукла Барби. – Не хуже, чем у других. Тебя же засмеют с твоими старыми кубиками».

Девочка достаёт из коробки чудом уцелевший синий шарик и вспоминает, что в такой же, только красный, она совсем недавно вложила «самый важный приказ для последней и решающей битвы».

Далее на экране появляется телевизор с выключенным звуком, перечеркнутым в левом верхнем углу динамиком, в телевизоре Горбачёв.

Девочка говорит обиженно:

«Я всем скажу: мама предала нас. Они все предали нас».

И вот уже она идёт по улице, оставляя за собой следы в снегу. Её движение сопровождают слова Горбачёва:

«Ввиду создания независимых государств я прекращаю свою деятельность на посту президента СССР».

Раздаются взрывы снарядов, кадр озаряется вспышкой. Стоит танк. Стоят самолёты. Старые игрушки вместе с уткой Берией с оружием в руках пробегают мимо девочки и выстраиваются возле машины. Феликс протягивает девочке красный шарик с приказом. Девочка достаёт его, открывает. Во весь разворот написано прописью по-русски:

«Вперед, товарищи».

Начинается сражение, в результате которого государство восстанавливается под знаменем Ленина-Сталина.

* * *

Вот такой мультфильм китайцы недавно показали своим детям. О том, что он имеет отношение к России, говорят имена действующих лиц: Владимир, Феликс, Берия. И всё-таки идёт строительство китайского государства. На первом этаже – идеология, основанная на учении Владимира (Ленина). На втором – охранительные структуры, которые знаменуют Феликс (Дзержинский) и его «неугомонные», как во времена чекистских троек и всех последующих «чисток», друзья, на третьем – управленцы, к которым относится Берия. И все трудятся на благо народа, который изображает пионерка. Её мама – учитель в школе. Иначе идеологический проводник, о чём свидетельствуют её начальные слова о принципах, которыми они не могут поступиться. Далее показана кража Берией того, что принадлежит государству и всему народу. Банка из-под цитрусового сока изображает китайскую элиту. И некоторые считают, что это намёк на то, что какие-то важные документы Берия хранил не у себя дома, а в Китае.

Веря в торжество своих идей, девочка отдаёт на будущее Феликсу и его друзьям приказ для последней и решающей битвы. Но мимо опять проходит мама, рано вернувшаяся из школы, потому, видимо, что уроки отменили из-за происходящих в мире событий. И девочка не может понять, почему все стали такими грустными. А вот уже и перемены. Умирает Владимир, старый мурлыка (прежняя идеология, служившая фундаментом для государства). Мама с девочкой переезжают в новый дом. Из уст девочки звучат слова об американской угрозе. Но это, оказывается, не самое ужасное. Самое ужасное заключается в том, что старые игрушки (старая гвардия) выброшены на помойку (истории). Девочке предлагаются новые игрушки: Микки Маус, кукла Барби, намекающие на смену мировоззрения. Из всего этого погрустневшая пионерка делает вывод:

«Мама (представитель идеологического аппарата, член партии) нас предала. Они все (члены партии) предали нас».

Слова Горбачёва конкретизируют время фильма.

25 декабря 1991 года, после подписания Беловежских соглашений, Горбачёв сложил с себя полномочия президента СССР.

Это послужило поводом к вооружению старых игрушек (старой гвардии). Берия в общем строю. Воскресший Феликс (неужели Путин?) протягивает девочке пластиковый шарик с приказом, и верная «священным принципам» пионерка его отдаёт. В результате последнего и решающего сражения государство восстанавливается на прежних основаниях.

И вроде бы, думал Евдокимов, всё понятно, если к тому же вспомнить главный лозунг хунвэйбинов: «бить ревизионистов хрущёвского толка как перебегающих дорогу крыс», но какое отношение ко всему этому имеет архив Берии, и почему его, как уверяет один из толкователей фильма, так боятся в России, Европе, США и только не боятся в Китае?

* * *

А ещё вот что пришло Евдокимову по этому поводу в голову.

В детстве одними из самых любимых его мультфильмов были «Заколдованный мальчик» и «Снежная королева». Не менее завораживающее впечатление производило качество мультипликации, изящные, тёплые тона, неторопливость действия – каждую деталь, каждый эпизод можно было внимательно рассмотреть. Никакой суеты и мельтешения, никакого искажения в изображении лиц, птиц, животных. И это относилось почти ко всем мультфильмам. Евдокимов мог смотреть их часами. Они создавали в его воображении сказочный мир торжества добра и справедливости.

А ещё ему пришло на память, как однажды они, семиклашки, узнав о технологии мультипликации, загорелись желанием создать свой фильм. И одни занялись рисованием, другие – озвучиванием ролей, а Евдокимов – сочинением музыки.

Их мультфильм был про то, как в очередное зимнее утро возле деревянного здания пожарки с красным ЗИСом их дожидалась запряжённая в сани лошадка и везла в школу. Лошадью правил дядя Тимоша, а выделял её – совхоз. Они полулежали или сидели, свесив ноги, так тесно, что на скатах кто-нибудь обязательно вываливался из саней и, вскочив, пускался вдогонку. Поскальзывался, падал, вставал и бежал опять. Это вызывало общее оживление. Дядя Тимоша на это внимания не обращал. Он был очень серьёзным. И так же серьёзно произносил в конце своё: «Тпр-ру-у!» Они кричали «спасибо» и, размахивая портфелями, бежали в школу.

После уроков, сидя в санях, в виде репетиции, пели.

Будучи отрядным запевалой, Евдокимов начинал:

Хор на это возражал:

И когда встал вопрос о том, что будут петь герои их фильма, мнения разделились. Одни говорили, надо то, что на самом деле, другие – тогда будет не интересно, всё-таки это сказка и для неё нужна своя песня. Последнее мнение одержало верх, и тогда они все вместе сочинили слова. Теперь Евдокимов их уже не помнил, но что-то про дядю Тимошу, его малахай, лошадку и Деда Мороза. В задорном припеве были слова: «Ай да дедушка Мороз, у Тимоши красный нос!»

А вообще всё у них тогда было по-домашнему. В школе не особо напирали на лозунги. Шла обычная жизнь, и около неё практически не задевая сознания – лозунги. Во всяком случае, поколение Евдокимова, в отличие от поколения его старшей сестры, не было таким уж идеологизированным. Да и в сестре особенной идеологизации Евдокимов не замечал. Гораздо больше места в памяти о том времени занимали брюки-дудочки да «летка-енька», под которую тогда танцевали на летней танцплощадке их старшие братья и сёстры. О Павлике Морозове, о «судьбе барабанщика» до них дошли только чёрно-белые фильмы, говорящие о навсегда минувшей эпохе. Никакой связи с тем временем Евдокимов не чувствовал, окружающий мир казался светлым, а про барабанщика они пели только весёлые песни:

Это же замечание относилось и к радиопередачам, во время которых, усевшись на диване и поджав под себя ноги, Евдокимов выпадал из действительности. Передачи начинались словами: «Мой маленький друг, здравствуй, это я, сказочник…» Сказки читал Николай Литвинов, и они до сих пор отзывались в душе Евдокимова немой благодарностью.

Как ни крути, а его детство ничего общего с детством китайской пионерки не имело. Ему бы и в голову не пришло в такое играть. Во-первых, что он строил. Из конструктора собирал подъемный кран, железнодорожный переезд с подымающимся шлагбаумом, из кубиков выкладывал пейзажи, животных, рыб. Во-вторых, о чём он мечтал. Разумеется, о далёких мирах («на пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы»). И если воевал, то с одними фашистами. И в-третьих, он никогда не задумывался о государственном устройстве.

Наблюдая за жизнью взрослых, у него складывалось такое впечатление, что в телевизоре – одно, а дома и на улице – совершенно другое. Ни мать, ни отец, в отличие от телевизора и плакатов, никогда не говорили о «наших священных принципах, которыми мы не можем поступиться». Их «священными принципами» были уважительные отношения к соседям. Можно было свободно прийти к ним посмотреть телевизор, если сломался свой, или попросить соли, или трёшку до получки. И соседи так же по-свойски обращались за чем-нибудь к ним. Все жили как одна большая семья. В юности, правда, дрались стенка на стенку с парнями из соседнего посёлка, но вовсе не из идеологических, а тем более националистических убеждений, как теперь, а оттого что силы девать было некуда и – от зелёной тоски. И то сказать, такая в выходные и праздничные дни наваливалась на тебя тоска! И это понятно: когда в распоряжении бездна свободного от работы или учёбы времени, которое не знаешь, на что убить, что может быть невыносимее?

Но если ты чем-нибудь увлечён или влюблён!..

Лично Евдокимова от всего этого спасла игра в вокально-инструментальном ансамбле, который был создан при местном клубе, и, разумеется, любовь…