Читать книгу Блокноты-3 - Владимир Дараган - Страница 3

Фонарь

Один фонарь светил в лесу днем и ночью. Его спросили:

– Почему ты светишь днем, когда и так светло? Почему ты светишь ночью, когда под тобой никто не гуляет?

– Потому, что у меня выключатель сломался, – ответил фонарь.

Идеал

Один человек стремился стать идеальным. Стремился, стремился и стал шаром. Теперь с какой стороны на него ни посмотри – он везде идеален.

А больше про него и сказать нечего.

Наша компания

– Ты знаешь сколько на земле людей с психическими отклонениями?

– Знаю.

– Тебя это не беспокоит?

– Меня больше беспокоят нормальные – они никак не могут вписаться в нашу компанию.

Голос свыше

– Меня не понимают, – сказал он.

– Это потому, что ты не понимаешь других, – сказал ему голос свыше.

Одноклассники

– Почему ты не ходишь на встречи одноклассников?

– Удручающее зрелище.

– Зато философское.

Лондон

– Хочу в Лондон. Представь: вечер, туман, фонари, узкая улица, кэб стучит колесами по булыжной мостовой…

– Откуда у тебя такое видение?

– В седьмом классе прочитал «Записки о Шерлоке Холмсе».

– Не надо тебе туда ехать. Испортишь такую красивую картинку.

Скорее назад!

Я смотрю на старую фотографию. Мама с сестрой стоят на берегу озера. Мама не веселая, не грустная, не озабоченная. Просто спокойная. На озере волны, на небе ни облачка. Я смотрю на фотографию и хочу оказаться в этом черно-белом мире. Смотрю долго, мысленно перебираюсь из своей комнаты на берег, где теплые серые камни, между ними серая трава под серым небом. Вот я делаю шаг, подходу к маме, она не обращает на меня внимания – ей сказали смотреть в объектив фотоаппарата. Я прикасаюсь к ее ситцевому платью, ощущаю гладкость ткани, но не могу изменить ни одной складки. В этом мире все застыло.

Иду по гравию, он не шуршит под ногами. Камешки тоже не могут двигаться. Подхожу к дому, где жил мой приятель Вовка. В окно видно, что он сел ужинать. Рядом стоит его мама, подает ему тарелку. Что в тарелке – из окна не видно. Через год Вовка нырнет, ударится головой о топляк и станет инвалидом. Предупредить его я не могу. В этом мире я могу только ходить от дома к дому и смотреть на застывших людей. Они как манекены, как в игре, когда мы кричали «Замри!»

Вот дом, где прошло мое детство. Бабушка сидит в палисаднике с соседкой Клавой. Их сын Женька работает на заводе, после работы пьет и учит меня жить. «Не пей, уезжай учиться в Москву и никогда сюда не возвращайся», – это с вариациями произносилось при каждой встрече. Я слушал его монологи, мало что понимая. «Дураком жил, дураком и помру», – так он заканчивал все наши беседы. Через два года он повесится в старой заброшенной кузнице. «Непутевый», – скажет бабушка. А через неделю после похорон все про него забудут.

Дверь во двор закрыта. Я пробую повернуть ручку, но не могу в этом застывшем мире. Прыгаю, подтягиваюсь, смотрю на двор, где спит собака Джек, на сад, где созрели яблоки Белый налив и Антоновка. Яблоки серые в этом мире. Я в той фотографии, наверное, в саду целюсь из лука в яблоко. Помню, что попаду, яблоко упадет, и оно покажется горазда вкуснее, чем если бы просто сорвал его.

Подхожу к дому, где живет моя первая любовь. Зовут ее Тоня. По радио часто передавали песню со словами «Прощай Антонина Петровна, неспетая песня моя». Очень мне нравилась эта песня. Хорошо, что калитка открыта. В этом мире ничего не тронуть с места, пришлось бы лезть через забор. Иду в сад, там под навесом стол, на столе самовар. Тоня с мамой пьют чай. На тарелках копченая колбаса, российский сыр, и банка с польским клубничным конфитюром. Это дефицит, в ларьке, где работает мама Тони, такое не продают. За всем этим надо ехать в Москву, но у продавщицы другие возможности. Маму Тони зимой посадят за спекуляцию и растрату. Выйдет она через три года и будет учить дочь торговать с умом. Не надо продавать за двойную цену продукты незнакомцам, которые потом оказываются переодетыми сотрудниками милиции. Тоня будет слушать, кивать, запоминать. Пройдут годы, она растолстеет, будет красить губы ярко-красной помадой, носить на работе золотые кольца и серьги и покрикивать на покупателей, что они ей мешают работать.

Ухожу в растерянности – как я мог ее полюбить? Белобрысая, с бесцветными глазами. Наверное, потому, что она на меня поглядывала на уроках. Другие не поглядывали, а она поглядывала. Вот и весь секрет.

Иду мимо дома, где жила малахольная Верка. Так и знал – она сидит на скамейке, смотрит на проезжающие машины. На коленях тонкая школьная тетрадка, в руке карандаш. Верка пишет про волшебную страну, где она красавица, где много вкусной еды, где ее все любят. И там она умеет летать между облаками. Тетрадка на коленях гнется, строчки как волны, буквы скачут, но Верке все равно. В ее стране все аккуратно, чисто и красиво. После школы ее возьмут на работу в артель что-то шить. Ей там понравится, ее там будут уважать за умелые руки и любить за то, что она никогда ни на что не жаловалась. Верка будет даже немного счастлива. Тоня счастливой не будет – хорошие продукты и купленный итальянский плащ не будут ее радовать. В Москве все одеваются лучше, а кое-кто еще может привозить из Европы много элегантных вещей. А у нее только один красивый плащ.

Но вот снова берег озера, дядя Миша с фотоаппаратом, две сестры, ждущие, когда раздастся щелчок затвора. Хорошо, что можно вернуться в свой цветной мир. Жить в прошлом, зная, что случится с друзьями, со страной… Что может быть хуже, чем жить, не ожидая чуда?

Работа

Один человек любил работать. То огород перекопает, то дом построит, то обед приготовит. А все потому, что у него в детстве дивана не было.

Богатый

Один человек мечтал стал богатым. Мечтал, мечтал, да и стал таким. И больше мечтать ему стало не о чем. Так и умер богатым.

У гаражей

Давным-давно мы с соседями выпивали у гаражей. Разговаривали, как водится, о высоком.

– Чтобы они все сдохли! – сказал сосед Вася.

И все с ним немедленно согласились.

Мишлен

– Ты когда-нибудь ходил в мишленовский ресторан?

– Ходил. В конце пришлось макароны заказать, чтобы насытиться.

Истории

Бывалый капитан рассказывал внукам такие истории, от которых ему самому становилось страшно.

Сосед

– Соседу девяносто два, а он по утрам гоняет за кофе на машине.

– А когда он возвращается, чтобы я мог спокойнее выезжать на работу?

Только правду

Как-то раз мы выпивали с Сан Санычем, и он поинтересовался, что я о нем пишу?

– Пишу только правду, – сказал я. – Причем такую, чтобы ты понравился женщинам.

– Это правильно, продолжай, – одобрил Сан Саныч. – Только старайся не залезать в мои 80%, о которых женщинам знать не надо.

Утренняя мантра реалиста

– Ура! Я и сегодня проснулся – значит, опять надо жить.

– Я сегодня хуже, чем вчера, но зато лучше, чем завтра.

– Утром всегда приходят мрачные мысли, но зато утро быстро кончается.

– Я понимаю, что если проект не закончить сегодня, то завтра желание его заканчивать будет еще меньше.

– Я понимаю, что все сделанное сегодня завтра придется переделывать.

– Я знаю, что 80% того, что я сделаю, никому не понадобится. К сожалению, я не знаю, где находятся оставшиеся 20%.

– Я незаменим только для самого себя, и этого незаменимого надо беречь.

– Зеркала врут – в жизни я еще страшнее, но это мало кого волнует.

– Как бы плотно я не позавтракал, в двенадцать все равно захочу пообедать.

– Жизнь начинается после работы – вот тогда и надо пить кофе.

Училка

– Ты почему не учишь?

Показывает на голову: «Училка заболела!»

Кофе

По утрам он начал пить растворимый кофе. Знал, что это вредно, но прикидывал, сколько времени сэкономит, если не будет ждать, когда над джезвой поднимется ароматная пена. В год набегал целый день – целое сокровище для делового человека.

– Совсем другая жизнь, – говорил он. – Теперь я могу позволить себе поехать в лес, сесть на теплую траву под березой и подумать, как чудесно, когда каждый год становится на один день длиннее.

Томатный сок

Сергей Петрович еще помнил, как в магазинах томатный сок наливали в стакан из огромного конуса с краником. Рядом стоял стакан с ложкой в розовой воде и банка с серой солью. Мокрую ложку погружали в соль, потом в стакан с соком и долго размешивали.

Он стоял перед полками с прямоугольными пакетами соков, разглядывая яркие рисунки помидоров.

– «Кампари» надо пить с грейпфрутовым соком, – сказала стоявшая рядом женщина.

– Как хочешь, – ответил ей мужчина.

Муж, наверное, – он смотрел не на женщину, а на переполненную тележку. Сергей Петрович не знал, что такое «кампари», но вспомнил, как его учили есть грейпфрут. Надо его разрезать пополам, посыпать сахаром, а потом ложкой вычерпывать сочную горьковатую мякоть. Еще он подумал, что ему некого учить такой нехитрой премудрости. Захотел рассказать об этом женщине, которая знала с чем надо пить «кампари», но она уже перешла к полкам с сыром.

Сергей Петрович взял пакет с томатным соком и пошел к кассе.

Час работы

– Почему ты сам не меняешь кран?

– Час моей работы стоит больше, чем час сантехника.

– Но ведь ты сейчас все равно ничего не делаешь.

– Час моего отдыха стоит еще больше!

Очумелые

Очумелый от раздумий и непогоды, я выезжаю с парковки. Надо платить. На выезде объявление: «Мы не принимаем кредитные карты». Ну, нет, так нет! Думая непонятно о чем, достаю из бумажника водительские права и протягиваю в будку.

Там сидит не менее очумелый студент-ботаник. Он отрывается от компьютера, берет права, открывает кассу и думает к каким банкнотам их положить. Потом медленно переводит на меня взгляд и говорит.

– Извините, я не могу сообразить, вам нужна сдача?

Знакомство

Америка. По дороге к парковке остановился, жду зеленый на пешеходном переходе. Рядом стоит красивая девушка. Останавливается машина, там два парня.

– Wonna ride? (Прокатимся?) – это они девушке.

Она смотрит на светофор.

– Well, how about the phone number? (Ну, хоть телефон дашь?)

Она смотрит на светофор.

Пошла в ход тяжелая артиллерия. Парень за рулем нажимает кнопку, шипит воздух, и днище машины опускается. Была обычная машина, стала гоночная. Парень подмигивает девушке.

– Фак ю! – говорит она.

Парни обижаются и с визгом шин уносятся. Они, наверное, хотели с ней о Шекспире поговорить, а она так сразу, быка за рога!

Загадка

Немного выпивали по случаю многих праздников, и мне загадали загадку.

Вы строитель, сдаете жилой дом. Половина квартир не готова – не установлены ванны, украдены раковины, текут батареи, голые стены и т. п. Как сдать дом без взяток?

Ответ. Надо во всех прихожих неготовых квартир утром покрасить пол свежим лаком. Войти нельзя, комиссия верит на слово.

Улетал, но вернули

Обедал с человеком, пережившим клиническую смерть.

– Было обалденное чувство, когда я улетал из тела, – говорил он. – Совсем не было страшно, я там оставлял все проблемы! Но вот вернули!

– Ну и что?

– Что, что! Вот теперь на работу хожу!

Дела бесконечные…

С утра я постриг кусты, связал ветки и положил связки около дороги. В понедельник их заберут специально обученные парни на специальной машине. А потом пошел долгожданный дождь.

Жена ходит по дому и рассуждает:

– Так… я уже столько дел переделала! Тефтели готовы, рубашки постираны, пыль вытерта…

Потом она смотрит в окно и добавляет:

– Трава полита, кусты пострижены…

Чемодан

На чемодане было написано: «Это не твой!»

Однажды (времена года)

Январь. Однажды я перестал хотеть начинать новую жизнь после Нового Года.

Февраль. Однажды я решил каждый день по вечерам ходить на лыжах. Но потом не мог понять, почему я так решил.

Март. Однажды был тихий теплый вечер с чистым синим небом. Звенела капель, но я спешил и не стал ее слушать. А на следующий день все замерзло.

Апрель. Однажды я каждый вечер гулял с одной девушкой. «Тебе так нравится со мной гулять?» – спросил я. «Мне врачи посоветовали гулять каждый день», – сказала девушка.

Май. Однажды я сфотографировал девушку на фоне цветущей яблони. Яблоня было настолько красива, что девушка совсем потерялась на этой фотографии.

Июнь. Однажды начались каникулы, и я решил вести дневник. Каждый день я начинал фразой: «Сегодня опять идет дождь».

Июль. Однажды мы с приятелем нарвали красной смородины, натолкли ее с сахаром, залили водой из колодца и стали пить получившийся напиток. «Если бы мне дали бочку величиной от Москвы до Ленинграда и налили бы туда этот компот, то я бы выпил всю эту бочку!» – сказал приятель. Я кивнул в знак согласия.

Август. Однажды я не спал и всю ночь слушал, как на землю падают яблоки.

Сентябрь. Однажды я проснулся первого сентября и понял, что в этот день мне никогда не надо будет идти учиться. И мне это очень понравилось.

Октябрь. Однажды, взяв палатку, мы собрались в лес, и я спросил жену, чем мы будем там заниматься длинными, темными, холодными вечерами. «Увидишь!» – сказала она. Мы ложились в одиннадцать – только к этому времени заканчивалась обработка грибов.

Ноябрь. Однажды моя знакомая сказала, что ненавидит ноябрь с его бесконечными, дождливыми вечерами. Раньше я об этом не думал, но с тех пор отношусь к ноябрю с подозрением.

Декабрь. Однажды один знакомый американец сказал мне, что он обожает декабрь за его увлекательную подготовку к Рождеству. Я тогда не понял, как можно готовиться к празднику целый месяц. И теперь не понимаю.

Ночь длинна

Бесконечность

Мне семь лет. Я узнал, что звезды такие же, как наше солнце, только они очень далеко. И еще я узнал, что такое бесконечность. Я смотрю на звездное небо, и у меня кружится голова. Мне кажется, что я падаю в холодную бесконечность, лечу между звезд и никак не могу остановиться в своем падении.

Ракеты

Теплая ночь в Казахстане. Мы живем около военного ракетодрома. Ракеты запускают ночью, и мы видим яркие точки, улетающие в черное небо. За ними расползаются огромные светящиеся хвосты. Взрослые сидят на лавочке, смотрят на ракеты и обсуждают неизбежную, с их точки зрения, атомную войну. «Одна радость, – говорит мамина подруга, – хоть атомный гриб увидим не в кино».

Девушка с сигаретой

Полночь. У меня в руках новенький мощный бинокль. Потом он утонет на Кольском полуострове, но пока я сижу с ним на балконе и жду, когда из-за горизонта появится Юпитер. По моим расчетам, я смогу увидеть его спутники. В доме через дорогу открывается балконная дверь, и в темноте появляется голая девушка с зажженной сигаретой. У меня пересыхает в горле, я стесняюсь и ухожу домой. Спутники Юпитера отложены до следующей ночи.

Экзамен

Утром у меня экзамен по матанализу. А сейчас ночь, я сижу за столом, горит лампа, открыты учебники, я пытаюсь разобрать свои каракули в конспекте. К трем часам ночи, «часу волка», появляется твердая уверенность, что этот экзамен я завалю. А казалось, что я так хорошо все понимал! Куда это понимание подевалось? Ничего не могу запомнить. Я вздыхаю и начинаю писать шпаргалку.

Последняя электричка

Подмосковный городок, ночь, на пустых улицах шелестят листьями деревья, горят желтые фонари. Ее нет дома, я хожу по переулкам и жду. Она может приехать только на электричке, и я иду к станции. Горят зеленые огни светофоров, я сажусь на холодную скамейку, которая стала мокрой от ночного тумана. Скоро придет последняя электричка. Вот и она. Шипят открывающиеся двери, на платформу выходят три человека, ее среди них нет. Я успеваю заскочить в вагон, поезд трогается. Пройдет много лет, прежде чем я увижу ее опять.

Лаборатория

Два часа ночи. Я сижу за прибором и смотрю, как самописец рисует спектры. Верхний свет погашен, нам запрещено работать поодиночке, и я прячусь от настырной бабульки, которая бесстрашно делает обход ночного здания. Душно, вентиляция почти не работает, пахнет растворителями. Иногда я набираюсь смелости и выхожу подышать в темный коридор. В коридоре на стенах висят черные кабели и горят сигнальные лампочки. Все очень романтично и загадочно.

По ночной Москве

Мы вышли из театра, я уже хочу спать. День за прибором в душном подвале, потом три часа какой-то тягомотины с воплями на сцене при погашенном свете. Я предлагаю поймать такси. Она улыбается и просит ее проводить. Она любит ночную Москву и хочет прогуляться со мной от центра до улицы Марии Ульяновой. Я говорю, что всю жизнь мечтал о такой прогулке. По дороге она рассказывает про своих бестолковых студентов, которых учит английскому. Я слушаю и сначала хочу спать, потом начинаю хотеть есть и пить, потом я уже ничего не хочу. Я даже целоваться не хочу, когда мы доходим до ее подъезда.

Рассказ

Подмосковная дача. На верхнем этаже спит дочка, я сижу на веранде и стучу по клавишам пишущей машинки. Я пишу рассказ под названием «Рэкет на посиделках». Ночь очень тихая, я стараюсь нажимать клавиши помягче, чтобы никого не разбудить. К двум часам рассказ закончен. Мне кажется, что я написал что-то почти запретное. Я еще не знаю, что через пару лет слово рэкет станет таким обыденным.

В Баковку

Москва, три часа ночи. Мне надо менять шины у своей «копейки», и я зарабатываю на эти шины. Вечер был неудачным, я еду домой – из Беляево на набережную Максима Горького. Глаза слипаются, но я автоматически ищу пассажиров на обочинах. Так, парень и девушка. Куда? Баковка? Нет, ребята, я домой! 25 рублей? Это моя дневная зарплата в институте. Ну, ладно! Я поворачиваю на улицу Обручева. Такое чувство, что по Москве я еду один. Все спят, кругом темные окна. Сзади парень рассказывает девушке, какой он крутой кооператор. Я сначала улыбаюсь, но потом решаю, что он прав. Кооператор круче, чем завлаб. Ведь я его везу, а не он меня!

Повесть окончена

Июль, Миннесота, скоро утро. Я отрываюсь от компьютера и выхожу на задний двор. Сквозь листву клена видна луна, слышен шум ночных машин на дороге. Я закончил повесть и теперь не знаю, что делать. По-хорошему ее надо перечитать и отредактировать, но у меня уже новые планы.

Расскажи сказку

– Расскажи мне сказку, только сам ее придумай.

– Жила-была девочка Люба. И была она всегда счастлива.

Болота и клюква

Горелое болото

Около Вышнего Волочка много болот. Бабушка к ним относилась без романтики, она твердо знала, что из всех болот наиважнейшим является Горелое болото, где в конце лета надо собирать голубику и клюкву. Меня туда не брали, говорили, что там можно легко сгинуть, и рассказывали страшные истории.

Я туда ходил тайком. В конце лета на кочках желтела трава, но рогоз еще был зеленым. Над головой летали утки, пахло сыростью и прелыми растениями. Я прыгал с кочки на кочку, тыкал палкой в подозрительно мокрые места и очень боялся сгинуть.

В больнице

В шестом классе я много болел. Сначала меня несколько месяцев мучили непрерывные ангины, потом они дали осложнение на сердце, и я оказался в больнице маленького военного городка. Я лежал ночью с открытыми глазами, смотрел на тараканов, которые быстро бегали по стенам, и мечтал, что мне сделают какую-нибудь операцию и сердце перестанет болеть. Чтобы отвлечься, я вспоминал повесть о собаке Баскервилей, а точнее – пытался представить болота, где происходили драматические события с сэром Генри. Перед глазами проплывали зловещие темные холмы, заросшие вереском, каменные столбы, заброшенные каменоломни, зеленые омуты, высокие башни замка. Я понимал, что никогда в жизни не увижу эти места, а в больнице слово «никогда» было мучительно горьким.

Клюква

Студенты даже в советское время не были равны. Даже на физтехе. Кто-то жил в общежитии, пытаясь обойтись стипендией и посылками из дома. А кто-то вальяжно прохаживался по коридорам, в буфетах покупал все, что нравится, не обращая внимания на цены, и иногда рассказывал о закрытых домах отдыха, куда приезжали красивые и доступные девушки.

Я не завидовал такой жизни. Девушка у меня была, словосочетание «дом отдыха» вызывало зевоту, а что такое «закрытый дом отдыха», я тогда не понимал.

Но вот однажды я услышал нечто, что заставило меня позавидовать, и я с трудом удержался, чтобы не напроситься в компанию. Оказалось, что «золотая молодежь» каждую осень выезжает на болота Калининской (сейчас Тверской) области за клюквой. Это были мои родные места, но мне никогда не приходилось собирать клюкву. Я представил стайку красивых и доступных девушек, бредущих с лукошками по сухому болоту, и мне ужасно захотелось идти около них с ружьем, охраняя красавиц от рычащих в кустах медведей.

Озеро в лесу

Однажды я с одной девушкой уехал далеко на север от Москвы. Мы поселились в маленькой деревеньке, затерянной среди дремучих лесов и болот. Днем мы собрали грибы, купались в большом мелком озере, а вечером жарили грибы с луком, варили картошку и ходили к соседке за парным молоком и простоквашей.

В один из дней мы решили совершить длинный поход к небольшому озеру, куда вела едва приметная тропа через болота и участок поваленного ураганом леса. На озере мы обнаружили стаю непуганых уток, высокие камыши и огромные мягкие кочки, покрытые яркой шелковистой травой.

Мы лежали в теплой траве, положив головы на кочки, смотрели в ярко-синее небо с ослепительными белыми облаками и слушали крики уток. Ветерок отгонял комаров и приносил запах воды и запоздалых августовских цветов. Все заботы и проблемы куда-то испарились, хотелось, чтобы так длилось вечно.

25-е января

Татьянин день, день студента, день рождения Высоцкого. Как все это объединить в одном рассказе? Жизнь объединила.

Однажды мы с приятелем сидели на скамейке около института, и к нам подошла Татьяна из параллельной группы.

– Эх! – сказала она, – вчера была в компании, там парень пел под гитару. Не отличишь от Высоцкого. Я сразу в него влюбилась!

– И зачем ты нам об этом рассказываешь?

– Вы не дослушали. Потом он нажрался водки, и я его разлюбила.

– Ну, это совсем другое дело, – сказали мы и хотели ее поцеловать.

Но Татьяна сказала, что пока нас любить не за что, и ушла.

Срезал

Еду в лифте с молодой женщиной и ее коллегой. Она увлеченно рассказывает, какие чудеса произошли с ней вчера вечером. Где-то скидки были 80% и т. п.

– А потом ты проснулась? – уточняет мужчина.

Женщина смеется и бьет кулаком ему в плечо.

В переводе на русский это означает «срезал».

На плоскости

В десятом классе друг-физик придумал и доказал новую теорему о свойствах многоугольников на плоскости. Показал знакомому математику.

– Все новое в эвклидовой геометрии закончилось две тысячи лет назад, – сказал математик. – Остались только задачки, которые сводятся к преобразованию системы координат.

Прошли годы…

– У меня потерялся интерес к быту, любви и отношениям между людьми, – сказал друг-физик. – Все уже ясно. Как в эвклидовой геометрии. Только координаты и время меняются.

Морщины

– Бросил курить, жду улучшения самочувствия, пока кроме полного отупения ничего не чувствую.

– Так это замечательно! Чем меньше извилин в голове, тем меньше морщин на лице!

Париж

– Ты в Париже был?

– Практически да! Там была моя жена и все мне рассказала.

Зимняя графика

Смотрю на фотографию, где темные сухие стебли на фоне снежной белизны.

– Зима – это время, когда вокруг ничего лишнего, – говорю я. – Остается только то, что нужно для выживания, чтобы возродиться весной.

– Чушь, – возражает друг-биолог. – Сухие стебли лишние. Важны только живые корни.

– Вот ты взял и испортил романтический настрой фотографии.

– Ладно, – соглашается друг-биолог, – сухие стебли нужны зайцам, чтобы дожить до весны. Так что они не совсем лишние.

Коллекционер

– Ты что-нибудь собираешь, коллекционируешь?

– Нет, я раздаю.

Авторучка

Авторучку подарил Алексею приятель, вернувшийся из Китая.

– Золотое перо, – сказал он. – Можно писать с нажимом, как раньше мы в школе писали.

Ручка черная, открытое перо сверкало на солнечном свете.

– Вот еще банка специальных чернил, – добавил приятель, протягивая небольшую коробку. – Не вздумай портить ручку всякой дрянью из наших магазинов.

Алексей поблагодарил и положил сокровища в ящик письменного стола. Чернил было немного, и он решил их беречь. Один раз заправил, убедился, что ручкой и правда можно писать каллиграфически, но вернулся к своей старой, шариковой. Ее можно не жалеть, на словах не экономить. Алексей писал роман по старинке – исписывал листы бумаги и складывал в папку.

– Так лучше чувствуешь текст, – говорил он. – Записываешь только то, что многократно проговорил про себя. Уже потом можно начисто перепечатать на компьютере. Так Довлатов работал – посмотри на его тексты, каждое слово на месте.

А китайская ручка с высохшими чернилами лежала в ящике.

Моменты

Дождь ночной

Разбудил меня.

Опять мне с ним вместе встречать рассвет.

***

Каждое утро

Машина, дорога.

Сел, приехал… А что было между?

***

В кафе пред тобою

Ноутбук открытый.

И нет вопросов, почему ты один.

***

Утром клерки

С кофе в руках,

Примеряют маски корпоративной бодрости.

***

Когда ты устал,

То тянется время,

Заполненное серой бессмысленностью.

***

Весна не спеши!

Дай мне запомнить

Недолговечную нежность цветов.

Весна или осень?

Теплый мартовский день. Мы с приятелем идём по Москве. Прохожие расстегнули курки, улыбаются. Я насуплено пытаюсь придумать что-нибудь умное, не относящееся к физике.

– Слушай, – говорю, – представь, что машина времени перенесла тебя на эту улицу. И ты хочешь понять – сейчас весна или осень? Снега нет, деревьев не видно. Только асфальт, дома и прохожие. Как ты это сделаешь?

– Элементарно, – отвечает приятель. – Люди инерционны. Если куртки зимние – значит, недавно была зима. Если лёгкие – значит, сейчас осень Теплые куртки еще не достали.

Я вздыхаю. Задачка оказалась легкой. Пытаюсь придумать что-нибудь позаковыристей.

Цветы

– Цветы и девушки красивы, но у цветов есть одно преимущество.

– ??

– Цветы молчат, поэтому в них нельзя разочароваться.

Прошлое и будущее

Мы сидели на лекции по уравнениям матфизики и говорили, что если бы не будущий экзамен по этому предмету, то сейчас бы пили пиво в березовой роще, а не писали формулы в тетрадки. Так будущее влияет на настоящее.

– А можно пример, как будущее влияет на прошлое?

– Прошлое – это наша память, в зависимости от будущего мы решаем, что помнить, а что забыть.

– Хочешь сказать, что мы помним формулу лапласиана только потому, что придется сдавать экзамен по уравнениям матфизики?

– Ну да, если бы вместо экзамена было бы свидание с девушкой-художницей, то из прошлого ты бы помнил не лапласиан, а чем Ван Гог отличается от Гогена.

Высокие надои

– Хочу новости про высокие надои и рекордную выплавку стали.

– Ишь, куда тебя понесло! Ты забыл, что такие новости идут вместе с новостями о реваншизме, военщине, ревизионизме, расизме и мировой жандармерии.

Телевизор

Говорят, что сейчас смотреть телевизор неприлично. Но жена, пренебрегая приличиями, смотрит канал Home&Garden (дом и сад). Мастер, который нам все чинит, вдруг заинтересовался политикой. Узнав про этот канал, он спросил:

– А это республиканский или демократический канал?

И лицо у него было такое серьезное, и, на всякий случай, – осуждающее.

Старость

– Меня сейчас интересуют только те женщины, с которыми есть, о чем поговорить.

– Да… вот так незаметно подкрадывается старость.

Закрытая дверь

Нет ничего страшнее закрытой двери. – Альфред Хичкок.

Олег прочел слова Хичкока

Про ужас запертой двери.

Решил открыть он дверь квартиры,

Чтобы не страшно было спать.

Диалог с уроженцем Тбилиси

– Много лет назад я был в Тбилиси и на вокзальной площади видел плакат: «Пейте пиво, оно полезно для здоровья».

– У тебя плохая память. На плакате было «Пейте пиво, оно полезно и питательно». А еще у нас у проходной одного завода висел более интересный плакат.

– Неужели интереснее, чем про пиво?

– Да. На плакате было написано: «Лучше работать завтра, чем сегодня».

По дороге

Идешь с холма на холм по сельской дороге, думаешь, что впереди что-то загадочное. И вот самый высокий холм. С него видишь, что дорога сливается с большой, асфальтовой, где много быстрых машин. Садишься в одну из них, едешь и думаешь о новых приключениях. Приезжает машина в город на берегу моря. Суета в том городе, толкотня, никаких приключений. Садишься на белый пароход, плывешь в другой город – вдруг там лучше? Нет, не лучше. Садишься в машину, едешь, выходишь у проселочной дороги. Идешь по ней и вдруг понимаешь, что это та самая дорога, с которой ты начинал.

– И какой философский вывод из этого рассказа? Никуда не надо дергаться? Просто сесть у дороги, свесить ноги в придорожную канаву и смотреть, как прыгают в траве кузнечики?

– Да, но при условии, что ты уже проделал описанный в рассказе путь.

Рабочий еженедельник

Понедельник – не приставайте, у меня депрессия, надо прийти в себя после выходных.

Вторник – подождите, я прихожу в себя после вчерашней депрессии.

Среда – не надоедайте, мне надо разгрести незаконченные дела с прошлой недели.

Четверг – ну кто начинает что-то новое в конце недели?

Пятница – давайте уже в начале следующей недели.

Суббота – вы смеетесь, кто работает в субботу?

Воскресенье – ну вы сами понимаете, впереди сложная неделя, хоть сегодня надо расслабиться.

Единомышленники

Лондон, на вокзале покупаем кофе. У баристы рука в гипсе. Я показываю ему свою сломанную руку с фиксатором. Мгновенно становимся друзьями, узнаю много деталей его биографии. Вспоминаю рассказ О’Генри.

Простыня

Двое мужчин наблюдают, как женщина хочет натянуть маленькую простынь с резинками на кровать размера «кинг».

– И не пытайся, не получится.

– Надо попробовать, вы лучше помогите!

Мужчины помогают. Простыня трещит.

– Мы попробовали.

– Да, но только я не поняла, зачем вы простынь порвали?

Фото

– У тебя морщины, мешки под глазами – зачем ты ставишь в блог свои фотографии?

– Это я для себя ставлю. Лет через десять вернусь к старым записям и буду восхищаться – ах, какой я был красивый!

Возвращение

– Я с новой девушкой решил пожить в деревне, где был счастлив с другой женщиной десять лет назад.

– И что, новое счастье?

– Что, что… Магазин там закрыли, вот что!

Пить или не пить?

Я не встречал непьющих приличных людей. – Сергей Шнуров.

Нормальный человек в нашей стране откликается на окружающее только одним – он пьет. Поэтому непьющий все-таки сволочь. – М. Жванецкий.

Если человек не пьет и не курит, поневоле задумываешься, уж не сволочь ли он? – А. П. Чехов.

Он прочитал мудрые мысли, бросил пить, курить, и задумался: что бы ему такое отчебучить, чтобы в сволочи не записали?

Грибы

– А почему эти грибы сыроежки?

– Они сыр едят!

Абстрактное

Мы выпивали около озера. По серому небу ползли еще более серые тучи. Мертвое дерево на берегу мрачно топорщилось сухими ветвями. На одной из них сидел орел и высматривал в воде крупную рыбу на ужин. Мы говорили о высоком и о литературе.

– Нет у Чехова положительных героев, – сказал кто-то.

Все задумались.

– А шкаф? – спросил я.

– Точно! Многоуважаемый шкаф. У него не было ни одного недостатка.

Мы пригубили и продолжили разговор о классиках.

– «Анна Каренина – лучший роман, который я прочел в последнее время, – сказал я.

– А я анекдот знаю, – сказал кто-то. – Едет машина вдоль железной дороги. Проносится поезд. «Ты „Анну Каренину“ читал?» – спрашивает шофер у попутчика. «Нет, а что?» – отвечает попутчик. «Нет, ничего, – говорит шофер, – уже проехали».

– Гы-гы-гы!

Орел захлопал крыльями, улетел. Стало тихо. Пошел странный дождь. Капли падали из тучи, но до земли не долетали, зависали в воздухе.

– Надо выпить за здоровье, – предложил кто-то.

– Этот тост с каждым годом становится все актуальнее, – заметил друг-физик.

И тут мы выпили до дна.

Из дневников

Каннибил

Зачем убивать людей, если ты их не ешь?

Робинзон

Жду корабль. Без него мое имя не сделается нарицательным.

Робин Гуд

С печалью смотрю в будущее: чем я буду заниматься, когда не станет богатых?

Всадник без головы

Одна у меня радость – не надо плакать по волосам.

Дон Кихот

Зря я пошутил с мельницами. Глупцы запомнят только это.

Воланд

Какой сейчас выбор недвижимости в Москве! Можно обойтись без трамвая.

Спящая царевна

Проснулась, почитала новости. Приняла снотворное.

Дом в тысячу комнат

Да, хочу дом в тысячу комнат!

Чтобы утром в теплом халате я выходил в коридор, неслышно шел босиком по толстому ковру, тихонько открывая двери и разглядывая в сером свете еще молодого дня застывшее время, хранящее далекое прошлое.

Под Одессой

Маленькая кухня с высокими потолками. Стены побелены и пачкаются, если к ним прислониться. За столом над тарелкой, надув губы, сидит брат. Я пальцем попробовал, насколько горяч его суп, и теперь он отказывается есть. А за окном весна, цветет черемуха, а вечером будут жужжать майские жуки.

Вышний Волочек

Бревенчатый дом, два окна большой комнаты выходят на оживленное шоссе Москва-Ленинград. Подоконники заставлены горшками с геранью, на полу стоят кадки, в которых растут гигантские фикусы. Я притаился между фикусами и представляю себя в джунглях. В кресле сидит дедушка и на аккордеоне играет вальс «Амурские волны». Ничего другого он играть не умеет, и вообще аккордеон он берет в руки только когда выпьет.

Столовая – она же одновременно и дедушкина спальня. Железная кровать с панцирной сеткой застелена грубым синим одеялом. За столом еле уместилась наша большая семья. Дядя Миша поднимает рюмку и долго всем объясняет, что водка чище и полезнее, чем вино. Я его слушаю, раскрыв рот.

Сибирь

Тайга на севере от Байкала. Щитовой дом посреди соснового леса. Предновогодняя ночь. Я пальцем оттаял дырочку в замерзшем окне и смотрю, как качающийся фонарь освещает снежные вихри, танцующие между деревьев.

Казахстан

Барак среди солончаков Балхаша. В комнате самое ценное – это холодильник ЗИЛ. На его белой дверце удобно показывать диафильмы. Днем можно смотреть в окно. Там горячий ветер гоняет по улице поселка круглые перекати-поле.

Белый одноэтажный дом на четыре квартиры. Поселок среди солончаков вырос и стал называться городом. В моей комнате стол, покрытый черно-желтой скатертью. Передо мной лежит тетрадка с фантастической повестью о далеких девяностых годах двадцатого века. Я сижу в ракете и в данный момент пролетаю мимо Сатурна. За спиной учительница – она пришла проверить условия для занятий. «Условия идеальные!» – говорит учительница маме и уходит.

На обрывистом берегу Балхаша стоят пять домов. Это место считается самым лучшим в городке. Я сижу в большой комнате и смотрю через окно, как большие серые волны разбиваются о скалы. Рядом на стуле сидит трехцветный кот Мурзик. Я пытаюсь его погладить, но он соскакивает на пол и направляется в угол комнаты, где лучше всего слышно, как внутри перегородки скребутся мыши.

Пушкино

Городок под Москвой. Улицы засыпаны желтыми листьями кленов. Четырехэтажный кирпичный дом, большие подоконники. Я расставил на подоконнике оловянных солдатиков и вдруг понял, что это в последний раз. Больше они мне неинтересны. Я смахиваю солдатиков в коробку и раскладываю железные рубли, подаренные отцом.

Подмосковье, поселок Строитель

Дачный поселок около Мытищ. Я сижу на диване в маленькой комнате и переписываю конспект лекции по химии. Этим можно было заняться и дома, но тут, рядом с автором конспекта, приятнее. Автор сидит и ровняет ногти маленькой пилкой. От автора пахнет духами, и от этого запаха у меня кружится голова.

Подмосковье, Долгопрудный

Долгопрудный, комната в общежитии. За окном слышно, как проносятся электрички. Четыре кровати, стол у окна, заставленный грязными тарелками и стопками книг. У моей кровати второй стол, покрытый белой скатертью. На нем уютная лампа с зеленым абажуром, рядом книги по теории поля и квантовой механике. Я стою перед столом и смотрю на огромное красное пятно от вина. «Главное, что мы книги не залили!» – утешают меня соседи по комнате.

Подмосковье, Долгопрудный

Маленькая комната в лабораторном корпусе. Мы с приятелем паяем установку для изучения плазменного разряда под высоким напряжением. Серый металлический каркас, стеклянные колбы, провода, насосы. Наш куратор прикатил на тележке огромный трансформатор в деревянном ящике. «Через месяц попробуем шаровую молнию получить!» – говорит он, разламывая доски огромным гвоздодером.

Москва

Прокуренная комната теоретиков в Институте атомной энергии. Мне выделили обшарпанный стол, которым я могу пользоваться четыре часа в неделю. У доски стоит шеф, пишет длинное уравнение и громко разговаривает сам с собой. Он цитирует какие-то немецкие пословицы и очень доволен своей образованностью.

Сочи

Санаторий в Сочи. Я лежу на кровати и читаю книгу по уравнениям матфизики. В комнате темно – деревья растут прямо под окнами. Сосед сидит на своей кровати, смотрит на меня и вздыхает. Он из Норильска, на руке у него татуировка: кинжал и змея. Я знаю, что это означает, и стараюсь его не задевать.

Домбай

Небольшая хижина высоко в горах над альплагерем Алибек. За окном ночь, вьюга. Кто-то играет на гитаре. Мы сидим около печки. Той самой печки, где

Лыжи у печки стоят,

Гаснет закат над горой…

– Какой дурак ставит лыжи у печки! – возмущается наш инструктор.

Петрозаводск

Комната на турбазе в Петрозаводске. Четверо мужиков играют в преферанс. Нас учит Колька – брат моей девушки. «Скатерть и женщины – главные враги преферансиста!» – говорит он. Из окна доносится музыка – это начались танцы на веранде.

Подмосковье, Чкаловская

Станция Чкаловская, рядом Звездный городок. Большой желтый дом, построенный пленными немцами. В комнате три кровати, но мы с друзьями сидим на полу и смотрим фильм о нашем сплаве по Чусовой. Трещит кинопроектор, в его луче видны летающие пылинки. В комнате темно, я пытаюсь погладить колено моей девушки. Мою руку отталкивают и объясняют, что надо сидеть спокойно.

Москва

Ленинский проспект, лаборатория ядерного магнитного резонанса. Подвал, жарко, пахнет ацетоном. Я сижу за спектрометром и смотрю на экран осциллографа. Под рукой двадцать ручек, которыми надо настроить однородность магнитного поля. Рядом стоит аспирантка и тоже смотрит на экран. «Ты бы хоть обнял девушку!» – говорит наш инженер, пытаясь запихнуть огромный звуковой генератор на полку.

Москва

Студенческое общежитие на Стромынке. Меня пригласили отметить самый короткий день в году. Стол накрыт новенькой клеенкой, на нем бутылка вина, салаты, жареная картошка. Две девушки нарядны и красивы. Я достаю из портфеля бутылку коньяка и коробку конфет. «Ну, я пойду соседей проведаю!» – говорит одна из них и уходит. Со мной остается чуть полноватая брюнетка с большими черными глазами.

– Скажи что-нибудь! – говорит она.

– Пусть у тебя все будет хорошо! – говорю я, поднимая стакан с вином.

Она делает глоток, отворачивается и смотрит в окно, за которым падают большие хлопья снега.

– Хоть бы из вежливости сказал, что не у меня, а у нас будет все хорошо! – говорит девушка и уходит звать подружку обратно.

Москва

Комната моего шефа-теоретика. Если бы не кусты, то было бы видно Москву-реку и стадион в Лужниках. Шеф возится с картотекой, я сижу за соседним столом и вывожу уравнение, чтобы описать свои экспериментальные данные. Проходит полчаса, шеф встает и смотрит мне через плечо. Я перечеркиваю всю страницу и говорю, что без ошибок я могу выводить формулы только в ночной тиши. Шеф кивает и снова садится перебирать карточки.

Москва

Ленинский проспект. Окна моей комнаты выходят на гостиницу «Спутник». Я сижу за столом, покрытым той самой черно-желтой скатертью, на которой я много лет назад писал фантастическую повесть. Передо мной толстая тетрадь в клеточку. Золотой свет от лампы, синий зимний вечер за окном. Перо авторучки аккуратно выводит строчки:

То ли с ветром холодным, резким,

То ль со снегом, летящим комьями,

Птица мокрая, будто в клетку,

Залетела ко мне в комнату…

…Проходит час, второй… Телефон молчит.

Москва

Маленькая комната в белом панельном доме у метро «Текстильщики». Табачный дым, много бутылок.

Чужие лица, чужие глаза… Кто они? Расплылись, смешались. Я хочу остаться наедине с хозяйкой, но меня учит жизни какой-то пьяный качок:

– Парики носят только педики и те, кого я соплей перешибу! Нормальные пацаны стригутся коротко, и им плевать на красоту морды.

Я киваю. Меня тошнит, теперь я хочу быстрее на улицу.

Москва

Квартира около метро «Коломенское». Самодельная мебель хозяина. Дверца шкафа не хочет открываться – ее надо сильно дергать, упираясь ногой в соседнюю. На столе стоит пишущая машинка. Надо печатать диссертацию, но хочется спать и есть. На кухне в кастрюле остатки плова от вчерашних гостей. Я сажусь на табуретку, закуриваю и думаю о походе в Карпаты.

Москва

Кухня в старом деревянном доме на берегу Москвы-реки. Я сижу за столом и готовлю салат из укропа с зеленым луком. В духовке доходит мясо с луком, сыром и майонезом. У окна мужчины пьют разведенный спирт. Рядом со мной две девицы без стеснения обсуждают, что крепкий слесарь гораздо лучше, чем замороченный ученый. Я пытаюсь возразить, что крепкий ученый лучше, чем замороченный слесарь, но на меня машут рукой и говорят, чтобы не умничал.

Москва

Ленинский проспект, высотный дом с золотыми балконами. Первая своя квартира. Лифты с зеркалами, вахтер, много машин на парковке. Рядом живут Лев Лещенко, Валентина Толкунова… Я стою посреди большой комнаты и с недоумением оглядываюсь. Грязный паркет с пузырем посредине, обои отклеиваются, из угла комнаты дует, перекошенные бетонные балки, дверцы шкафов не закрываются, ванная комната заляпана цементом… такое чувство, что в квартире нет параллельных и перпендикулярных линий.

– Фиг с ней, с геометрией! – говорю я и иду на кухню курить.

Спички я забыл, но электрическая плита работает. Я прикуриваю от раскаленной конфорки и смотрю через мутное окно на пруд, лес и убегающий к горизонту проспект.

Москва

Садовое кольцо, рядом МИД. Квартира приятеля-художника. На кухне красный потолок, на стенах нарисованный кирпич, в комнате много картин, в углу прислонились еще штук двадцать. На картинах ужас на крыльях ночи, боль, страх, безвременье… Нам всем наливают по стакану, становится легче.

– Я вам такое же нарисую, – говорит художник. – Только скажите, на какой стенке.

Москва

Соседи по дому. Дорогие мебельные гарнитуры, все вылизано, по комнатам ходишь, как по музею. Сажусь на краешек стула и слушаю рассказ, как «там» хорошо и как «тут» плохо.

Подмосковье

Знакомый живет в сельском доме под Москвой. Заходя в дом, ударился головой о притолоку, споткнулся о высокий порог. В комнате пахнет дымом и кислой капустой. Стол, лавка, стулья… В углу иконы, под ними телевизор, накрытый белой кружевной салфеткой. Чтобы салфетка не съезжала, на ней стоит хрустальная ваза.

– Зиму обещают холодную, – говорит знакомый. – Надо загон для козы как-то утеплять.

Подмосковье, Внуково

Снимаем дачу во Внуково. Если ветер со стороны аэропорта, то трудно дышать от выхлопа самолетов. Две крошечные комнатки. В них место только для кроватей, стульев и шкафа с одеждой. Вся жизнь на веранде. Вечером туда слетаются комары. Замечаю, что после рюмки водки то ли комаров становится меньше, то ли они начинают меня бояться.

Подмосковье, Сушкинская

Построили свою дачу около Голицино. Июль, ночь, я сижу в большой комнате, обитой вагонкой, печатаю рассказ и прислушиваюсь к ночным звукам. Гудят электрички, где-то под полом шуршат мыши. Непонятно, откуда они взялись. Мы везде, где могли, запихали стекловату. Такое чувство, что появились мыши-мутанты, которым стекловата не страшна.

Москва

Огромная квартира на набережной. Раньше тут жил известный маршал. В стенных шкафах остались коробки. С волнением распечатываю, надеясь прикоснуться к истории. Но там старые тряпки, дешевая посуда… По кухне бегают тараканы. Они залезают под потолок и с высоты четырех метров нагло на меня смотрят. Все окна выходят на реку, по которой ночью проходят груженые баржи. Буксиры пыхтят: «Бу-бу-бу…». Пройдет немало времени, пока я перестану по ночам обращать на них внимание.

Москва

Много комнат, где отмечали дни рождения. Большой стол, стулья, табуретки… на столе оливье, селедка под шубой, салат из огурцов с помидорами, пирог с капустой, жареная курица с вареной картошкой, яблочный сок с мякотью, грузинские вина и водка. Мужчины курят на лестничных площадках и обсуждают футбол. Женщины остаются за столом, они говорят о детях и магазинах.

Москва

Лаборатория переехала в новое здание. У нас три больших комнаты. Я отгородил книжными полками уголок, повесил плакат, что «Босс всегда прав», и теперь у меня есть место, где я могу положить голову на ладони и прийти в себя после беготни за деньгами на оборудование и зарплату.

Москва, Ростокино

Квартира с окнами на скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница». Я стеклышками циклюю паркет. Под окном проходят трамваи, солнце освещает светлые стены. На полу пачка сигарет, зажигалка и бутылка армянского коньяка. Впереди еще много лет жизни, но как прожить эти годы?

Москва

Большая квартира около Кутузовского проспекта. Одно из окон выходит на железнодорожные пути. Я уже выпил и поэтому философски смотрю на движущийся поезд. Перед этим мне показали настоящее биде, что удивило и обрадовало меня. Знай наших! Не надо за биде по «европам» ездить.

Много гостей, жесткая атмосфера. Язвительная, немного чужая. Тут никого не жалеют, тут надо быть на их уровне. Параллельный мир, где мой уровень никого не интересует. Я ухожу в комнату, откуда можно смотреть на поезд – это мне понятно. Вот рельсы, вот вагоны, вот опять падает снег…

Киев

Огромная квартира на Крещатике. В одной из комнат рояль, но его почти не видно. Он заставлен пустыми бутылками, вазочками, коробками. Мы сидим за столом и слушаем хозяина квартиры. В таких квартирах почему-то всегда говорят, что раньше было лучше. Еще лучше…

Мытищи

Панельный дом, большая кухня, маленькие комнаты. Мы с хозяином жарим мясо и понемногу выпиваем. Мне объясняют, что надо получать экономическое образование. Я не хочу этому учиться, но киваю. Между «надо», «хочу» и «буду» может существовать большая дистанция…

Москва

Дом у Павелецкого вокзала. Курить можно в ванной. Дым уходит куда-то ввысь, под потолок, превращается в облако и постепенно исчезает. В этой квартире можно болтать о глупостях и слушать рассказы о тенденциях. А можно не слушать, а просто дремать в уголке.

Москва

У окон, выходящих на Садовое кольцо, тройные рамы. И еще сложная очистка воздуха. Я смотрю вниз. Жизнь Садового кольца с высоты восьмого этажа завораживает. Осенний вечер, дождь, тысячи машин… В соседней комнате ругают власти. Это нормально. Это неисчерпаемая тема для разговоров. Кто виноват – уже решили. Сейчас решают, что делать. Это надолго. Наверное, навсегда…

Казань

Много у меня было гостиничных комнат, запомнилась эта.

Клубы дыма, разбросанные вещи, запах кофе и немытого тела соседа по комнате. Он или пишет, или ведет бесконечные разговоры о полимерах и белках. Я быстро иссяк, но к нему приходят знакомые. Они пьют кофе, разбавленный спирт, много курят, говорят о полимерах… Подремать я ухожу в холл, где стоят большие мягкие кресла.

Москва

Фрунзенская набережная. В комнате полумрак, огромный стол, выпивка, закуска, опять выпивка… За столом бывшие комсомольцы. Кто-то пытается петь «Любовь, комсомол и весна…». Меня все время спрашивают: «Ты с нами?». Я киваю – а где же я сейчас выпиваю?

Куршская коса

Снимаю комнату в Литве. У меня кровать, маленький шкаф, журнальный столик и два стула. По утрам я долго смотрю в окно, где на фоне белесого неба засыхает куст. Не понимаю, зачем мне два стула – кого и зачем сюда можно пригласить? До моря 15 минут ходьбы. Я перестаю думать о кусте и начинаю вспоминать холодное море.

Москва, Ясенево

Квартира на юге Москвы. Улучшенная планировка, холл, большая кухня, шкафчики под дерево… Я режу салат и смотрю на собаку. Салат ее не интересует, но она терпеливо сидит рядом и чего-то ждет.

Подмосковье

Дом первого в России официального миллионера. Три этажа, бесчисленное количество комнат. В одной из них склад сантехники, забракованной хозяином. Я выбираю голубой чешский унитаз и ухожу.

Индия

Бангалор, университетский кампус. Кровать с пологом, на окнах железная сетка. Ночью треск, шорох и посвистывание. Все незнакомо и неприятно. При свете уличного фонаря я вижу, как по пологу ползет большой темный жук. Хочется, чтобы быстрее наступило утро.

Филадельфия

Пригород Филадельфии. Я в гостях у американского профессора. В комнате камин и неудобная мебель под старину. Мы разжигаем огонь, придвигаем к теплу стулья, пьем коньяк. Стул жесткий, спинка прямая, сидеть неудобно. Я начинаю ерзать и смотреть в окно, где на ветках и листьях сирени повисли крупные капли дождя. До ближайшего торгового центра пять километров. Мне надо купить подарки, и я думаю, как вежливее попросить отвезти меня в магазин.

Филадельфия

Университетский кампус Пенсильванского университета в Филадельфии. Многоэтажный дом для гостей, моя комната на верхнем этаже. По вечерам я сижу и смотрю, как с далекого аэродрома взлетают самолеты. На улицу не тянет. В это время там пустынно и особенно остро чувствуется, что ты тут никому не нужен.

Филадельфия

Первое знакомство с американской лабораторией. Спектрометр стоимостью миллион долларов, на полу ковер, вдоль стены диван, кресла, открытые шкафы с лабораторными сокровищами: дорогие ампулы, редкие реактивы, бесценные изотопы, периферия для компьютеров… Рядом комната с кофеваркой и шкафом, где хранится сахар, печенье, сухое молоко… Инструктаж пять минут, и меня оставляют одного. Через полчаса у меня первый результат. Первая точка на графике. Я не заметил, как пролетели сутки.

Москва

Хорошевское шоссе, старый дом, огромная квартира с высокими потолками. Меня ругают, что не привез из Индии кожаное пальто. Потом мы обсуждаем марки автомобилей. Вернее, мне рассказывают об автомобилях, а я киваю.

Москва

Дом около Таганки. Большой холл, превращенный в кабинет. По квартире ходит большая собака и пытается ухаживать за двумя кошками. Кошкам это не нравится. Они залезают куда повыше и шипят. Так они и живут на двух уровнях. Собака на нижнем, кошки на верхнем.

Красноярск

Одноместный номер в гостинице. За окном минус тридцать. Быстро темнеет синий вечер. Становится еще холоднее. Хочется побродить по городу с кем-нибудь из местных, но все заняты. Пытаюсь читать. Слышно, как потрескивают деревья. Почему, когда условия для отдыха идеальны, хочется куда-нибудь бежать или что-то делать!

Филадельфия

Кампус другого университета в Филадельфии. Это в самом центре города. Я живу один в двухместном номере дома для гостей. Открывая дверь, я забыл ключ в замке. Стук в дверь. Некто протягивает мне ключ и с ужасным, явно русским акцентом читает мне лекцию. Суть в том, что я должен заботиться о свой безопасности и не забывать ключ в замке. Я соглашаюсь, стараясь обходиться жестами. Лекция кажется бесконечной – гость явно тренируется в английском языке. Не выдержав, я говорю по-русски «спасибо!» и захлопываю дверь.

В новом американском университете у меня отдельный офис с тремя столами. На одном – столовая, на другом – компьютер, третий стол – для сидения и смотрения в стену во время глубоких раздумий.

Филадельфия

Снимаю квартиру в Филадельфии у врача-неудачника – он потерял клиентов. До центра города 200 метров. У меня спальня плюс кухня-гостиная-столовая в одном флаконе. Начал с ремонта.

Врач долго ходит по квартире и вздыхает. Я говорю, что ремонт полностью за мой счет. Он улыбается и обещает купить новый матрас на кровать. Я знаю, что ничего не купит. Он уходит, а я смотрю в окно, пытаясь среди бетона и асфальта найти что-нибудь зеленое. Нашел маленький клен, выросший на крыше заброшенного здания.

Филадельфия

Приехал приятель работать в другом университете, предлагает жить вдвоем. Так веселее и дешевле. Нашли квартиру ровно посреди наших университетов. Оказалось, что это черный район. Окно комнаты выходит в узкую щель между зданиями. Туда же выходят кондиционеры. Через два дня перестал их слышать. Увлекся кулинарией. Вечером стою у плиты – жарю мясо и параллельно готовлю салат. В одной из прошлых жизней я точно был поваром. Кто-то бежит по коридору и орет, что он кого-то сейчас убьет, но сначала изнасилует в извращенной форме. Потом все стихает, мясо шипит, я добавляю в сковородку репчатый лук, соблазнительные запахи заполняют нашу квартирку.

Миннеаполис

Первый месяц живу у знакомого профессора. У него трехэтажный дом, мне отдали первый этаж. Вечером солнце заливает спальню. Я выхожу во двор, курю и смотрю на пруд, за которым начинается сосновый лес. Это территория соседа. А вот и он сам. Подходит, спрашивает, не нужен ли мне трактор, а то у него их три и все простаивают. Мне трактор не нужен, мне нужна машина, чтобы быстрее найти подходящую квартиру.

Миннеаполис

Первая квартира в Миннесоте. Большая, светлая. Два окна выходят в парк, где за деревьями видно озеро с пляжем. Другие три окна выходят на заднюю стенку небольшого мола. Через дорогу стрипбар и куча дешевых закусочных. На крыше мола установлены мощные кондиционеры, работающие круглосуточно. Через месяц приходит понимание, что жить тут невозможно.

Миннеаполис

Первый дом. Участок завален желтыми листьями кленов, дожди вырыли небольшой овражек, хозяйка дома сидит на веранде и пьет светлое вино. Комнат много… зачем столько? Но вот ведь человек какой – сколько бы ни было свободного места, он обязательно его чем-нибудь заставит. И потом будет утверждать, что равнодушен к вещам и ему для счастья нужен только ноутбук, джинсы и пара рубашек.

…Я остановился, утренняя прогулка по коридору заканчивается. Впереди еще сотни комнат, разбросанных по Северной и Центральной Америке, Ближнему Востоку, Европе, России… Надо успеть вернуться назад, пока не разгорелся день, пока еще не прошла утренняя бодрость, пока память не захлестнула своей горечью и радостью. Я иду назад, открывая новые двери.

Вот отделение милиции, там усталый капитан с изумлением смотрит на факс, где описана моя жизнь.

Вот маленькая кухня, откуда видно, как с Останкинской башни огромная луна стремительно падает на крыши.

Вот старая комната, где замерло время. Тот же телефон с диском, те же стопки журналов и газет. Пожелтевшие, покрытые пылью.

Вот комната, где собираются сделать кинозал, где стоит столик с вечно полной бутылкой коньяка.

Вот комната, где в углу свалены рюкзаки, спальники, палатки, весла, спасжилеты, а на столе карта Кавказа и бутылка дешевого портвейна.

Мелькнула больничная палата, где ты держишь прохладную руку и убеждаешь в первую очередь себя, что все будет хорошо.

Вот комната в подвале, где шулер учит как надо крапить карты. А это комната, где празднуется день рождения самой красивой девочки нашего класса. Мальчишки сидят насупленные, не зная, что надо говорить в таких случаях.

…Все, это возвращение в начало. Я бережно закрываю двери и иду одеваться, чтобы выйти в сияющий день, который еще не стал воспоминанием.

Фламандцы

Давным-давно в Москве я работал на спектрометре ЯМР. Был у этого спектрометра многотонный магнит и по этой причине он находился в подвале, в комнате без окон. Работы была непростой, эксперименты иногда длились сутками, и мне приходилось ночевать в этом подвале. Ничего страшного я в этом не видел, у меня в комнате хранился спальный мешок, чайник, а мышей, которых было много, я не боялся. Мыши были белые и очень дружелюбные. Их разводили соседи – милые женщины из отдела генетики. Еще у них в комнатах всегда зеленела рассада, так что подвал не казался уж очень мрачным.

Вот только стены с облупленной краской наводили грусть и томление по веселым московским улицам, запаху талого снега и выхлопу автобусов на Ленинском проспекте.

– Нарисуй мне картину, – попросил я друга, который неожиданно стал копировать картины мастеров.

– Женщина сгодится? – спросил друг.

Я кивнул, и через неделю на стене, закрывая темное пятно непонятного происхождения, висела картина. На черном фоне бледнело женское лицо в непонятном головном уборе.

– Рогир ван дер Вейген, – сказал знакомый аспирант. – Фламандское возрождение.

Я немедленно согласился. Имя художника, как и слова «Фламандское возрождение» мне ничего не сказали.

– Ты, наверное, и «Легенду об Уленшпишгеле» не читал, – заключил аспирант, глядя на мое растерянное лицо.

Я и с этими согласился. Я тогда читал другие книги. С формулами.

Прошли годы. И вдруг в голове что-то щелкнуло – а что такое фламандское возрождение? Про итальянское я уже знал, а эти, с севера, как они возродились?

Возродились они чуть позже итальянцев, но их возрождение было не менее прекрасно. Кампен, Рогир ван дер Вейген, Ван Эйк… Я смотрел на их картины и радовался, удивляясь деталям, выписанным с фотографической точностью. У итальянцев такого нет. Посмотрите на гениальные картины Рафаэля, на его изображение статуй на заднем плане. А потом сравните, например, с работой Кампена, где Лука пришел к деве Марии, читающей книгу. Посмотрите, как выписаны распятье и кувшин над камином. И так почти на всех картинах ранних фламандцев.

Я смотрю на их картины и вспоминаю подвал с картиной Рогира ван дер Вейгена. Пропала она за эти годы.

Серость

Мы все красивы на сером фоне!

Играют там ярко любые краски.

Мы там заметны и даже любимы.

И уйти от серости нет желанья.

А если появится – страх сильнее!

В других местах ты сразу поблекнешь.

А тут, среди серости, так уютно!

Еще серый фон спокойный и тихий.

Движения медленны, говорят шепотом.

Но тебя все равно поймут, услышат.

Там, как в ночи, очень мало звуков.

Лишь тишина и капель шуршание.

И так легко раствориться в серости.

Просто молчать, чтоб тебя забыли.

Покрыть серой пылью яркие краски.

Чтобы отличья в глаза не били.

Тогда ты станешь прозрачным и тихим,

Возможно, даже счастливым по-своему.

Но никогда не ищи дорогу,

По которой ты шел за серым покоем.

Она растворилась вместе с тобою,

В густом тумане,

Таком липком…

Шахматы

Если я вижу шахматную доску, то сразу вспоминаю о времени, когда мысли были только о будущем. Вспоминать тогда было нечего, оставалось мечтать. Приятель Юрка мечтал о звании чемпиона мира и матчах в экзотических странах. Мои мечты дальше турнира в Сочи не распространялись.

А какие красивые слова в шахматах! По ним можно изучать географию: английское начало, французская защита, славянская защита, испанская партия, венгерская партия, шотландский гамбит, русская партия, итальянская партия, белградский гамбит, будапештский гамбит, венская партия, голландская защита, индийская защита, польская защита, каталонское начало, львовский гамбит, сарагосское начало, швейцарский гамбит.

А как вам такое: защита каро-кан, дебют орангутанга, система дракона в первой руке, система «ёж», двойное фианкетто.

– Ужас какой-то! – сказал Юрка, полистав учебник по шахматным дебютам. – Никакой головы не хватит, чтобы все это выучить.

Он выучил только английское начало (с2-с4).

– Так не так много вариантов ответов, – пояснил он. – Мне надо быстрее разряды получать, а не книжки читать. Путь к короне долгий.

Я давно не играл в шахматы. Последний раз в поезде Москва-Кисловодск. С компьютером. Проиграл.

Бессонница

Я прихожу сюда из светлого радостного мира, где живут мои друзья и любимые, где я брожу по серым тротуарам большого города, где в чистых окнах отражается белые облака, где ветер шелестит золотыми листьями под холодным осенним солнцем, а в печальный час заката с зеленых лужаек поднимаются стаи гусей, и неровными клиньями летят на юг к теплому морю.

И даже когда кончается день, когда затихают звуки, прохлада спускается с неба, а в вечернем саду старые клены превращаются в черные силуэты, меж которым виднеются далекие звезды, – все это продолжение светлого мира, из которого так не хочется уходить.

Я лежу в маленькой комнате и смотрю в окно, которое царапают колючие ветки малины. Колышется занавеска, по стенам ползают мутные желтые пятна от ночных огней, на часах горят красные цифры, отсчитывающие минуты наступившего дня.

Надо закрыть глаза и перейти в другой, сумеречный мир. Там нет света, там серая пелена закрывает картины прошедшего, там нет четких мыслей, там подступают страхи, там приходят воспоминания о тех, кто ушел, перед кем ты был виноват, и это никогда не исправить. Ты бредешь в этом мире по краю черной бездны, твои шаги неслышны, воздух густой, душный, ты пытаешься вдохнуть полной грудью, но что-то мешает тебе, ты открываешь глаза, слушает биение сердца, часто дышишь и смотришь на пятна, ползающие по белой стене.

Нет, надо набраться смелости и снова войти в этот мир между светом и чернотой, где тебя тут же окружают тени. Порой цветные, порой черные, у которых нет лиц, которые так похожи на тех, с кем ты встречался, и кто так равнодушно на тебя смотрел. Теперь вокруг тебя много равнодушных. Раньше тебя любили, тобой интересовались, тебя ждали, кого-то ты раздражал, кто-то тебя ненавидел. И казалось, что это будет всегда. Ты и представить не мог, что самое страшное не ненависть, а равнодушие. Ты постепенно становишься никому не нужным, все меньше людей радуются, когда ты открываешь дверь и входишь в комнату. И ты отчаянно цепляешься за тех, кто еще любит тебя, кто думает о тебе в эти минуты или будет думать завтра, когда встанет солнце и прогонит ночные ужасы.

И вот они, любящие и любимые рядом, ты закрываешь глаза и видишь родные лица, они с тобой в этих сумерках, рядом с бездонной пропастью, которая уже не кажется такой страшной. С тобой есть те, кто протянет руку и поддержит тебя, если поманит чернота, если чужие тени подступят слишком близко.

Красные цифры на часах безжалостно отсчитывают время, и вот ты снова один. Ты ушел из сумеречного мира, ты не смог там раствориться в мягких теплых волнах сна, ты устал от черноты и вернулся. Горит лампа, в руках у тебя книга, где незнакомые тебе люди влюбляются, ходят на работу, сидят в кафе и пьют горячий сладкий кофе.

Ты вдруг понимаешь, что тебе неинтересны эти люди. Ты равнодушно представляешь их лица, тебе безразлично, что с ними будет вечером, кто будет любить того несуразного парня в кожаной куртке, и как он поступит с той, кто скажет ему в лицо малоприятные слова. Ты закрываешь книгу и вдруг понимаешь, что и тому парню была бы неинтересна твоя жизнь. Он бы никогда не думал о тебе, о твоих проблемах и радостях. Вы бы прошли мимо друг друга, не взглянув в глаза, не обернувшись, не прерывая своих мыслей.

Так вот оно что! Это не к тебе стали равнодушны, это тебя перестали интересовать проходящие мимо. Ты слишком много видел и знаешь, что скажет твой собеседник в следующую минуту, что он подумает и что сделает, когда вы расстанетесь. И тебе это неинтересно. И тебе платят тем же.

Ты гасишь лампу и долго думаешь об этом открытии, по-другому вспоминаешь прошедший день и даже хочешь прожить его иначе. Ты встаешь с кровати, надеваешь халат и бредешь к двери, ведущей в сад. На улице холодно, ты вдруг понимаешь, что спать уже поздно, надо включать компьютер и садиться работать. Привычное мягкое кресло, свет настольной лампы, строчки текста и цифр. Все это опять становится для тебя важнее проходящих мимо людей, у тебя ведь так мало осталось времени, чтобы успеть все, что задумано, что кажется тебе важным и главным.

По экрану бегут строчки, ты смотришь на них и вдруг вспоминаешь женщин, которые уходили от тебя. Ты вот также смотрел на буквы и цифры, женщины что-то говорили, ты слышал, как хлопала дверь, тебе даже хотелось встать и пойти вслед, чтобы сказать что-то важное, но ты не смог вспомнить нужные слова и просто слушал, как стучат каблуки по кафелю лестничной площадки, как открывается дверь лифта, и как затихает гудение спускающейся кабины.

Ты что-то делаешь не то. Иногда ты понимаешь это, но понимание приходит ночью, когда бессонница мешает тебе забыть дневную суету. И все уходит утром, когда розовеют облака и восходит солнце.

Почему кратко?

– Ты пишешь кратко, собираешь эти краткости в книги. А ты знаешь, что сейчас люди книги слушают, а не читают, а такой формат не годится для аудиокниг?

– Эти книги не для чтения, а для гадания. Надо открыть книгу, ткнуть пальцем и прочитать, например, про мотыльков и луну.

– И что дальше?

– А дальше понять, что сегодня тебе надо смотреть в небо, хотя бы мысленно летать, а не копаться в своих переживаниях.