Читать книгу Идеальная Катя - Владимир Дараган - Страница 22

На самом деле художник не был одиноким. У него где-то была жена и взрослые дети. Он не любил об этом говорить, я узнал об этом случайно, когда он как-то обмолвился, что хочет пойти в Интернет-кафе и отправить письмо домой в Чикаго.

– А кто сейчас дома? – спросил я.

– Жена, дети приезжают иногда… – сказал он и больше никогда не упоминал про свою семью.

Мы снимали соседние комнаты в небольшом пансионе в городе Таормина на востоке Сицилии. Сейчас такие пансионы принято называть на американский манер bed-and-breakfast. Хозяйка пансиона кормила нас завтраком. Нам полагалась чашка ужасного кофе, пресный сыр, булочки и варенье. У нас с женой в холодильнике лежала колбаса и нормальный сыр, который мы приносили с собой, украшая скудный завтрак. Художник не обращал внимания на еду. Он долго пил кофе, меланхолично жевал булочки и смотрел в окно на красные черепичные крыши домов, сбегающих по узким улочкам к морю, которое всегда казалось спокойным с высоты веранды, где проходили наши завтраки.

На какие средства жил художник, мне было непонятно, но спрашивать об этом не принято, да я особенно и не интересовался. Он явно не работал по заказам. После завтрака художник шел к старому греческому театру и там не спеша рисовал остатки колонн, полуразрушенные стены, заросшие травой каменные скамьи и кактусы со смешными плоскими листьями. После обеда он приходил в свою комнату, отдыхал, а потом выходил на открытую террасу, садился в кресло возле небольшого стеклянного столика и тщательно обводил тушью свои карандашные наброски.

Лет ему было около шестидесяти, среднего роста, плотного телосложения, с короткими седыми волосами. Лицо его было немного расплывшимся и выглядело очень добрым, когда он улыбался.

Но улыбался он редко. Его взгляд был направлен или куда-то вдаль, или внутрь его самого. Так смотрят люди, страдающие какой-нибудь серьезной болезнью или пережившие большое несчастье.

Мы с женой бродили по городу, спускались к морю, поднимались в горные городки, разбросанные по соседним склонам. По вечерам мы покупали в ближайшем ресторане пиццу, заходили в местный магазинчик за рыбой, овощами, вином, приносили все это на нашу террасу, раскладывали на столике и начинали неспешный ужин. С террасы было видно засыпающее море, знаменитый вулкан Этна и множество огней деревенек и фермерских домов на склонах темнеющих гор. Художник проводил вечера в своей комнате. Его не вдохновляли краски угасающего дня. Чем он занимался в это время, я не знаю, но его темное окно вызывало у меня грустные мысли.

Однажды я встретил его на улице, ведущей к греческому театру. Он нес большую папку с бумагой, на его плечах висел небольшой рюкзак, сквозь ткань которого проглядывались бутылки с водой и коробки с карандашами.

– Вы продаете свои работы? – спросил я.

– Нет, конечно, нет! – ответил он. – Это никому не интересно.

Я замялся, не зная, что сказать. Мне нравилась его графика, но на языке вертелись только стандартные хвалебные фразы, а мне хотелось отметить его работы как-то особенно.

– Все думают, что художники работают или для денег, или для славы, – не спеша продолжил он, – но есть и третий вариант. Можно работать просто для себя. Жизнь ужасно длинная, и ее надо чем-то заполнять.

– И вы никому не показывали свои работы? – удивился я.

– Я не профессиональный художник, – сказал он. – Я учился на художника, но зарабатывал не рисованием. Рисование для меня нечто интимное, как разговор с любимой женщиной, с Богом, с ближайшим другом, с самим собой, наконец. Мои работы не исчезнут. Может, придет время, и кто-нибудь возьмет их в руки.

– А вы знаете, что вы очень талантливый художник? – решился я на комплимент.

– Я очень средний художник и не хочу, чтобы мне об этом говорили, если я решусь на выставки и прочую мишуру. Я долго живу и все уже испытал. Я как поезд, который шел по четкому расписанию – у меня все было в срок: диплом, карьера, жена, дети, собака, маленький дом, большой дом, второй дом на юге… Сейчас по расписанию мне надо начинать путешествовать по миру и заниматься своим здоровьем. Я решил изменить расписание. Меня не поняли те, кто ехал со мной в поезде, и я поехал один. И мне хорошо. Я не знаю, что со мной будет завтра, и это самое чудесное, что может быть с человеком. Пусть даже недолго.

– А ваши родные? Как они реагируют на ваше отсутствие?

Художник пожал плечами, поправил рюкзак и ускорил шаг. У меня к нему было еще много вопросов, но я не стал его догонять. Я был явно лишним на том пути, что он выбрал на оставшиеся ему годы, и мне не хотелось навязывать себя в попутчики. Да и нужны ли ему попутчики?

Я не пошел в тот день к театру. Одна из улочек городка заканчивалась узкой тропкой, ведущей мимо кипарисов, через заросли самшита и кактусов к морю. Вот по этой тропке я и пошел.