Читать книгу Перстень с солитером - Владимир Дементьев - Страница 2

Давняя история… Возможно, вы не поверите, но я никогда не мечтал служить актером в театре. Ну не тянет меня на подмостки – и все тут! В крайнем случае согласен быть режиссёром… и то в кино. Однако случилось мне пройти первое прослушивание или просмотр, не знаю даже как и назвать.

А было дело так. Я только что успешно сдал экзамены в Менделеевский институт. Не с первого раза, правда, и все же СДАЛ! Настроение! Хочется весь мир обнять. Начало лета. Словом, вы меня понимаете.

А вот моя знакомая, девушка самых возвышенных чувств, просто бредила театром.

– Хотя жизнь и театр, а мы актеры в нем, но жизнь без подмостков и кулис для меня лишена всякого смысла. Я рождена быть актрисой! Театральной актрисой! – говорила она, закатывая бирюзовые глаза к голубому небу.

Она только готовилась к вступительным экзаменам. Нервничала ужасно! Чтобы как-то успокоить, ободрить, я, провожая ее к вожделенному институту, без умолку болтал о том, какая она талантливая, как надо держать себя на экзаменах, что все будет замечательно, и все такое. И не заметил, как мы оказались в маленьком дворике с неработающим симпатичным фонтанчиком посередине.

Почти весь дворик был заполнен дарованиями приблизительно моего возраста. Слово «дарования» произношу без всякого сарказма – надо было видеть их лица. Здесь следует отметить, что лица эти по большей части были обращены к солидной двери старинного здания, на которой конторскими кнопками были прикреплены листочки. Каждый мог вписать себя, оставалось только дождаться, когда дверь откроется и долговязый студент снимет их и зычным голосом призовет пятерых по списку следовать за ним. Это было так торжественно и страшно, что неокрепшая психика некоторых не выдерживала и они не решались войти в святилище. Сопровождающему приходилось несколько раз громогласно повторять фамилии, что вселяло в абитуриентов еще больший трепет. Они так пугались, будто все являлись однофамильцами. Вид выходящих также не прибавлял уверенности. Естественно, это крайне отрицательно действовало на мою спутницу.

И вот в очередной раз выходит «ангел смерти» и призывает на судилище. Четверо обреченных отозвались, а пятый молчит. Гробовая тишина! Никто не признается, виду не подает. И как на грех этот трусишка оказался моим однофамильцем. Представляете?

Все дергаются, нервничают, смотрят друг на друга, словно кругом одни предатели или прокаженные. А студент и рад – талант выказывает, в раж входит – зов все гуще, свирепее. Моя знакомая глаза закатила, побледнела – сейчас в обморок упадет. Что делать прикажете?

Ну, пришлось взять да заявить: я, мол, такой-то и нечего здесь дантовские сцены разыгрывать – и так публика на взводе.

Подействовало. У абитуриентов сразу отлегло от сердца; к знакомой нормальный цвет лица вернулся, и глаза на место встали; у меня словно камень с души свалился.

Четверо пошли за студентом, а я, конечно, остался у двери. Стою себе и в ус не дую. Однако не тут-то было! Дверь вскоре отворилась, и детина, бесцеремонно схватив меня за плечо, потащил вовнутрь. Я сопротивляюсь, пытаюсь объяснить. Какое там! Бесполезно! А один страдалец-дарование прямо-таки со всей силы в спину толкнул, гаденыш.

Ну, иду по коридору, не знаю, как и выкрутиться, а потом думаю: «Стоит ли так волноваться? Через минуту выгонят, делов-то». Даже повеселел.

Вхожу в зал, там за столами с бумагами расположилась комиссия, очень недовольная.

– Что это вы, молодой человек, себя ждать заставляете? Порядка не знаете?

Еще что-то говорят в таком духе… А седовласый мужчина, сидевший в пол-оборота и смотревший в пол, ткнул в мою сторону пальцем и грозно изрек:

– Басню!

Все умолкли.

Вот вы можете сходу рассказать какую-нибудь басню? Я их только в начальных классах учил, и то не очень твердо. Начни читать – в лучшем случае карикатура получится. Позорище!

Мне бы сейчас же промямлить извинения и уйти, но я возьми да брякни:

– А можно пародию?

Не иначе как лукавый за язык дернул. Тут опять все зашумели:

– Что это вы, молодой человек, себе позволяете? Это уже слишком! Порядка не знаете!

Однако седовласый (видимо, председатель), не отрывая взгляда от пола, махнув рукой, обреченно произнес:

– Валяй пародию.

Должен все же признаться, что буквально перед походом этим прочитал в журнале «Крокодил» заметку о том, как трудно переводить басни, какие нелепости допускают некоторые иностранные переводчики, мало и плохо знакомые с предметом. И как пример была приведена пародия на басню «Демьянова уха». Понравилась!

Вот и начал валять:

– В одном из рррусских грррафств сэррр Демиан, эсквайррр, позвал серрра Фока на са-мо-ваиррр, – почему-то с жутким «еврейским» акцентом произнес я и сам этому немало удивился.

– Моншэррр, я вас прррошу прррэйти в мой скррромный уголок на файв-о-клок, – продекламировал громче, несуразно растопырив руки.

Наступила полная тишина. Председатель повернулся и уставился на меня с нескрываемым любопытством.

– Пришел Фока. Хозяин сам его встречает и прямо у порога угощает.

Вот счи на вертеле, вот сэндвичи с блинами, из рррэдьки пудинг, фирменный калатч – закуска к легкому вину «Перватч», – значительно повысив голос, продолжил я в надежде, что это будет последней фразой.

Теперь-то дошло во что ввязался! Надежды не оправдались. Члены комиссии с явным вниманием впились взглядами, ожидая продолжения. У меня же выступил холодный пот – далее из прочитанного не помнил ни строчки. Почти не помнил.

Отчаянно жестикулируя и корча рожи, сбиваясь, понес я невесть что, думая только об одном: когда же, наконец, остановят? Из-за столов послышались смешки, они перешли в хохот, в какой-то визг с похрюкиванием…

– И все, что видишь здесь вокруг, ты должен с хреном съесть, мой друг! – вопил я со зверской гримасой, пожирая глазами членов комиссии.

Я готов был загрызть их… или провалиться сквозь землю. Это было ужасно! Самое ужасное, что я вставлял в экспромт куски из других басен.

– Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом здесь чистое мутить питье мое? – не к месту, в очередной раз не к месту, процитировал Крылова охрипшим уже голосом, что, конечно же, вызвало очередной взрыв хохота.

Но остановиться не получалось. Я как будто раздвоился: язык молол сам по себе, а мозг критически анализировал сказанное и лихорадочно искал выход из создавшегося положения.

За словами мысли явно не поспевали.

– А повара велю у стенки зарубить, чтоб там речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить! – не продекламировал, а скорее прорычал отсебятину, угрожая присутствующим кулаком.

Катастрофа! Время перестало течь.

Точку в этой вакханалии нужно было ставить самому. Пожалуй, это была первая правильная мысль. В голове мгновенно всплыло окончание пародии, и я, зачем-то подойдя к наиболее удаленному столу, гордо произнес:

– С тех пор я замечаю: не пьет Фока ни перватча, ни чаю!

Затем, как мне казалось, «по-театральному» низко поклонился, а когда выпрямился, глазам предстала кошмарная картина: члены комиссии дергались в конвульсиях, кто-то, распластавшись по столу, отчаянно колотил по нему руками, другой, мыча жутко мотал головой, а одна дама… да что там рассказывать. Председатель, раскачиваясь на стуле, с завидной силой махал руками и зычно выл: «У-у-у-у-у! У-у-у-у-у!»

Сколько так продолжалось, не знаю. Я все еще пребывал в полной прострации.

Наконец, все более-менее успокоились, приняли человеческий вид. Председатель эффектным движением поправил волосы и, широко улыбаясь, вынес вердикт:

– Годится! Полагаю, возражений нет. Готовься к экзаменам. Не надо лихачить, не надо пародий! Гы – ы – ы – ы!

Ответом был лишь жалобный стон:

– Но я же уже поступил в один институт.

– В какой? – изумился председатель комиссии.

– В МХТИ.

– МХТИ, МХТИ? Московский художественно-театральный институт? У-у-у-у! У-у-у!

Кажется, еще что-то было…

Я вывалился на свежий воздух. Боже, какое это счастье снова почувствовать себя свободным человеком! Как прекрасен мир вокруг! Как приятно снова увидеть милое лицо. Однако моя знакомая, бледная как полотно, с опаской подошла и с каким-то отчуждением выдавила из себя:

– Ну-у-у?

– Прошел, – прошептал я удрученно.

Знакомая отшатнулась, словно услышала какую-то гадость. Другие тоже посмотрели на меня, прямо скажем, не слишком дружелюбно. Расфуфыренная девица, стоявшая рядом, презрительно фыркнула, а парень, державший ее за пальчик, испуганно перекрестился. Все слегка расступились. Я изобразил подобие улыбки и на ватных ногах пошел к фонтану – мне необходима была опора. Жаль, воды в нем не было! Только там заметил, что рубашка наполовину вылезла из брюк и с нее исчезла пара пуговиц.

Подруга провалилась. Она заявила, что моя безобразная выходка крайне негативно отразилась на работоспособности комиссии, в результате чего мэтры не смогли объективно оценить ее талант, и с такими эгоистами, как я, ей не по пути.

Так что служить Мельпомене и до этого случая не хотелось, а уж после – тем более! Возможно, вы и не поверите, но меня даже слово «театр» раздражать стало. Дикая история.